Текст книги "Панихида по создателю. Остановите печать! (сборник)"

А потому я продолжил жить под именем Ричарда Флиндерса главным образом на своей новой родине, но наведываясь порой в Англию, а однажды провел достаточно длительное время в Соединенных Штатах. Я никогда не был состоятельным человеком, каким могла бы сделать меня хирургическая практика, поскольку большую часть своих заработков, как и всегда щедрые пожертвования Ричарда Энсона, расходовал на дорогостоящие исследования применения радия в медицине. Ибо мне неведом способ потратить деньги с большей пользой для человечества. И мое решение не позволять мыслям о собственном будущем мешать мне целиком сосредоточиться на решении научных задач оказалось в итоге единственно верным. Несколько дней назад я получил извещение, что мне оказана огромная честь: меня избрали пожизненным почетным профессором крупного американского научного учреждения, на которое я успешно работал много лет назад. Теперь я смогу поселиться в Калифорнии. Там идеальный климат для людей, встречающих старость, и можно будет уделить лет десять работам в тех областях, которые были почти недоступны для меня в силу занятости своей основной научной дисциплиной. Мой главный труд завершен, и можно сказать, завершен с триумфальным успехом, а потому мой уход из медицины, как и из общественной жизни, станет полным и окончательным. По мере развития своей карьеры я имел возможность овладеть многими иностранными языками, и занятие европейской литературой весьма подходит для человека, которому уже пора задуматься о близкой кончине.

Вот только после передачи дела всей моей жизни в руки более молодых коллег ко мне стали возвращаться мысли об Эркани. А чувства порой начинают брать верх над доводами разума. Я снова вспоминаю о несправедливости и жестокости, жертвой которых стал в прошлом, и мной овладевает стремление хорошенько напугать Рэналда. Но если я когда-нибудь поддамся такому порыву, то это будет означать, что я впал в детство.

Кстати, о детстве… Эркани обладает для меня определенной памятной привлекательностью. Игры во рву, башня, непередаваемое чувство ночных бдений на балконе, галерея, где мы когда-то пытались воссоздать подвиги предков, чьи портреты смотрели на нас с темных стен. Снег на вершине Бен-Кайли, туман над озером, блеск чешуи лососей, преодолевающих бурные пороги… Зов крови действительно силен. Возможно, перед смертью я смогу увидеть Эркани не только во снах.

Сидней, Новый Южный Уэльс

День святого Эндрю, 1936 год

3

Timor Mortis conturbat me… Странно, что мой брат твердит эту строку, хотя умереть суждено мне. Потому что сам я смерти почти не боюсь.

У меня есть перо, руки свободны, а потому я вновь беру свои прежние записи, которые привез в Эркани, чтобы ознакомить с ними Рэналда, и добавляю к ним, что могу. Если мне удастся спрятать блокнот в какой-нибудь щели этих древних стен, как знать, быть может, он их не найдет, и наступит однажды день, когда моя история станет известна всем. Я бы хотел этого: пусть она добавит еще одну мрачную страницу к богатой колоритными событиями хронике семейства Гатри. Вся моя жизнь была посвящена познанию, и потому я верю в необходимость оставить точный и честный отчет о происшедшем.

А значит, я должен прежде всего сделать признание, что оказался в подобном положении исключительно по своей вине и сам несу ответственность за все. Мое поведение было по-детски мстительным. Но более всего меня удручает, насколько плохо я разбирался в человеческой психологии.

Я говорю о мстительности, но на самом деле видел прошлое сквозь искаженное восприятие всепрощения и милосердия. Я приехал, зная, что Рэналд поступил со мной бесчестно, нарушил правила игры, а потому чувствовал себя вправе основательно напугать его, прежде чем уехать и навсегда отойти от всяких дел. Какое поистине детское желание! И насколько ошибочна была моя оценка того, что навсегда разделило нас! Сбежав от меня, лишив лошадей, воды и прочих припасов, – в той кризисной ситуации Рэналд предал прежде всего самого себя. Как одного из Гатри, как брата, как мужчину, в конце концов. И с тех пор он жил, постоянно снедаемый муками совести за свое предательство. Над всей его жизнью доминантой нависло это позорное воспоминание. Ведь это я вытащил его – бьющегося в истерике и благодарного мне подростка – из кишевшего акулами залива в Фримантле, а всего несколько месяцев спустя в буше именно он мог стать виновником моей гибели. И главный вопрос, потребовавший разрешения в этом уединенном шотландском замке, странным образом перекликается с центральной темой величайшей из всех шотландских трагедий – «Макбета». Есть кровавая вина, от которой невозможно избавиться, не пролив новой крови. Рэналд воспринял свой бесчестный поступок не просто как предательство, а как преступление против родного брата. С каждым годом он все яснее осознавал, что покинул меня не в страхе за свою жизнь, но намеренно. Год за годом чувство вины все прочнее пускало корни в его сознании, постепенно изменяя и, в конечном счете, разрушая личность. И потому он теперь в любой ситуации воображает себя загнанным в угол человеком, которому остается лишь быть безжалостным к врагу. Убежденный – пусть я сам своим мелодраматичным появлением внушил ему эту мысль, – что я приехал сюда подобно одному из необузданных в гневе древних Гатри, чтобы свершить акт справедливой мести, он заранее разработал свой план насильственного сопротивления. Но в основу этого плана он положил коварство и утонченную интеллектуальную идею, которую, как теперь понятно, я заведомо не смог бы разгадать. Сейчас, когда я словно восстал из мертвых, он находит своеобразное удовольствие и освобождение от прежних чувств и заново готовит мой конец, принося меня в жертву, будто делая ход в сложной игре, мастером которой он всегда был. Моя смерть в буше эмоционально сразила и уничтожила его; мою смерть в Эркани он полностью проконтролирует и извлечет из нее пользу. Я стану для него «спасательным кругом» – феномен, который мог бы заинтересовать ученых-психологов.

Я написал ему из Австралии, поведав о себе, но ни словом не обмолвившись о своих намерениях, получив, как мне казалось, достаточное удовлетворение от невысказанных прямо угроз и мрачных фигур умолчания. Но я лишь дал ему достаточно времени, чтобы обдумать свой план, окончательно изолировать Эркани, избавиться от лишних слуг и заручиться поддержкой своего мерзкого подручного Хардкасла. Рэналд уже наказан годами совершенно ненормальной жизни, и я не обнаруживаю в себе особого желания передать его в руки правосудия. Но Хардкасл становится соучастником убийства за деньги. Надеюсь, до него карающая десница закона все же дотянется.

Позднее я отправил Рэналду еще одно письмо, сообщая, что доктор Ричард Флиндерс тайно явится в замок ночью двадцать третьего декабря. Это было излишне самонадеянно и мелодраматично само по себе и вдобавок, по иронии судьбы, оказалось очень кстати для собственных мелодраматических фантазий Рэналда. Но я-то вкладывал во все совершенно иной смысл. Я вовсе не собирался оживлять Йена Гатри, а избранный мной час давал возможность брату организовать нашу встречу совершенно конфиденциально. Более того, в выборе мной предпраздничного времени при желании можно было уловить намек на добрые намерения и возможность примирения. В детстве именно в эту полночь мы по секрету встречались, чтобы обсудить, какие сюрпризы сулит нам наступающее Рождество и какие подарки положит в наши носки Санта. Но Рэналд находился не в том состоянии, когда обращаешь внимание на подобные моменты.

Неожиданно обильный снегопад создал для меня проблему. Но я всегда был хорошо тренированным лыжником – мало кто знает, что в Австралии прекрасные условия для занятий этим видом спорта, – а добыть пару лыж в отеле Дануна не составило труда. Там сейчас как раз создается центр для любителей лыжных прогулок, который может стать лучшим в Шотландии. И я добрался до Эркани вполне благополучно, хотя избрал достаточно сложный маршрут между озером и склоном Бен-Кайли.

Меня встретил Хардкасл со всеми ожидаемыми мерами предосторожности и провел сразу в башню. А там они вдвоем с Рэналдом набросились на меня и одолели. Вот, собственно, и все. История проста, хотя удивительна, но может внушать ужас только потому, что мы с Рэналдом все-таки родные братья. Эта маленькая спальня, вероятно, изначально планировалась как тюремная камера и использовалась по назначению столетия тому назад. Я сделал все, что мог. Нескольких местных крыс, созданий умных, но медлительных, мне удалось отловить и использовать в качестве посыльных; вполне вероятно, что они свободно разгуливают по всему этому запущенному зданию. А еще я попытался в меру способностей изобразить австралийский куии[39]39
  Особый крик тревоги у аборигенов Австралии, распространяющийся на большие расстояния.


[Закрыть], один из самых пронзительных зовов о помощи в мире. Но своды потолка, толстые стены, завывание ветра и поглощающий звуки снежный покров снаружи не позволят услышать меня. А если кто-то и услышит, то примет за крик филина или фокус ветра. К тому же вполне может статься, что в Эркани никого нет, кроме моего брата и его подручного.

Меня даже снабдили книгой. Это «Экспериментальная радиология» Ричарда Флиндерса. И я, должно быть, могу считать себя счастливчиком, что Рэналду пришла в голову именно эта, а не откровенно садистская фантазия. Это хорошая книга, и я рад ей, как и любой другой. А мои медицинские познания позволяют мне сделать последнюю запись с диагнозом: Рэналд – не сумасшедший. Все его мысли и действия логически направлены на достижение определенных целей…

Часть VI
Джон Эплби

1

Мистер Уэддерберн глубоко вздохнул и отложил в сторону незавершенное повествование.

– Братоубийство, – сказал он. – И мисс Мэтерс была права. Моя интерпретация фактов и близко не учитывала утонченность ума Гатри. Убийство Йена Рэналдом все должны были воспринять, как убийство Рэналда Линдсеем. Он убил брата, а выставил убийцей возлюбленного племянницы. Чистейшее безумие.

Я кивнул.

– С точки зрения морали, только безумец мог совершить такое. Но одновременно здесь присутствует четкая логика. Он искусно подстраивал ситуацию, чтобы она идеально соответствовала его планам и помогла добиться желаемого результата.

Сибила Гатри вышла из состояния полной неподвижности, в котором пребывала все время, пока зачитывали показания Йена Гатри.

– Но зачем? – спросила она. – Чем он руководствовался? Каков мотив столь дьявольского замысла?

Я ответил после недолгого размышления.

– Мотивов было множество. Вы можете оглянуться в прошлое и найти несколько, копнуть вглубь и натолкнуться на другие. Мотивы разбросаны повсеместно. Мы можем вновь проследить мысль Йена. Рэналд долгие годы жил в черной тени преступления, совершенного в Австралии. И чувство вины постепенно оформилось в сильнейший невроз, породивший в нем жуткий страх, уверенность, что Йен возвращается с единственной целью – жестоко отомстить. А стало быть, возникала необходимость обмануть Йена и уничтожить. Одновременно в действие вступило нечто более глубоко символичное. Мнимая смерть Йена в буше стала для Рэналда унизительным и позорным поражением. Вторая и реальная смерть приносила ему необходимое ощущение победы. А он хотел во что бы то ни стало одержать верх в этом противостоянии.

Ноэл Гилби захлопал в ладоши, как дитя.

– Одержать верх в несколько сотен футов длиной… Одержать верх высотой с башню.

– Вот именно. А психоаналитик обнаружил бы здесь еще более потаенную символику. Я уже рассуждал об этом сегодня чуть раньше. Бросаясь с большой высоты, человек как бы совершает символический прыжок от опасности (а она всегда грозит сверху) к состоянию покоя и умиротворения, простирающемуся внизу, на земле. Сбросив Йена с башни, Рэналд добился того, что не сумел сделать в Австралии. Он считал, что спасает Йена. Если разобраться, то его преступление стало изощренной игрой ума, оно наполнено черным юмором, проявления которого мы и прежде замечали за Рэналдом.

– Ума? Юмора? – воскликнул Уэддерберн.

– Да, в том смысле, в каком их толкует Фрейд. Удовлетворение загнанных глубоко внутрь и подавленных желаний в словесной или символической форме. Желание реабилитироваться за давнее преступление перед братом, доказать свое мужество, но осуществимое лишь путем повторного уничтожения Йена, которое теперь воспринималось как его спасение.

В наступившей тишине стало слышно, как за деревянной обшивкой галереи корчится в предсмертных муках очередная отравленная крыса. Уэддерберн достал носовой платок и провел им по взмокшему лбу.

– Знаете, – сказал он, – я все же предпочитаю сталкиваться со всеми этими безднами подсознания в книгах и учебниках. Причем в медицинских, а не юридических.

– Но они подчас не могут не фигурировать в обоих типах учебной литературы. Однако мы с вами еще далеко не исчерпали всего списка мотивов. И пока даже не обладаем всей полнотой информации. Где-то ведь до сих пор укрыты от нас корни чрезвычайно мощных мотивов страха и ненависти в отношении Нейла Линдсея, чье уничтожение было спланировано с поистине дьявольским искусством, аккуратнейшим образом вписываясь в самую крупную из головоломок Рэналда Гатри. Нам необходимо расследовать это. До сих пор окончательно ясно только то, что случилось с Йеном. Можно перечислить подробности, которые укладываются здесь в общую картину. К примеру, как поспешно Рэналд заколотил вход на галерею, унаследовав замок. – Я обвел лучом фонарика портреты, висевшие на стенах. – Род Гатри из Эркани! Традиции, преданные Рэналдом. Они сами были личностями дикими и темными. Но братоубийство, по сути совершенное Рэналдом в австралийском буше, выходило даже за их понятия о попрании чести.

Уэддерберн кивнул:

– По словам моего друга Кланклакета, они славились своей родовой сплоченностью.

– А затем такое же страстное нетерпение поскорее открыть галерею. У него возник план, и ему потребовалось убедиться в его осуществимости, удостовериться, что Гатри отличала необычная семейная черта, которая чаще встречалась в старину: они все поразительно походили друг на друга.

– Вот как раз это мне не совсем понятно… – вмешался Гилби.

– Тогда послушайте… – Я выудил из кармана собственный дневник Гилби и начал листать его. – Как вы сами заметили, это излишне литературная версия, но факты в ней изложены верно.

И я прочитал:

– «Гатри, обратившись в прах, вернул себе прежнюю невинность; его такое суровое и даже зловещее лицо с ярко выраженными чертами порочности сейчас стало лучше и чище, словно некий художник взял в руки губку и стер с портрета самые грубые линии. Мне доводилось читать о подобном эффекте, но столкнуться с ним при подобных обстоятельствах пришлось впервые, и впечатления до странности противоречивые. Я уложил тело в достойную позу…» И так далее. – «Мне доводилось что-то читать о подобном эффекте». Видите, насколько блестяще Рэналд все рассчитал. Ведь на самом деле вы смотрели на совершенно другого человека. Но вам показалось, что вы стали очевидцем изменения внешности под воздействием смерти, а это действительно хорошо описанный и научно установленный феномен. Смерть в самом деле имеет такой эффект: она снимает с лица выражение напряженности, тревоги, и складывается впечатление умиротворения и подобия невинности. Смерть, вероятно, и превратила бы Рэналда в его брата Йена. Иными словами, мертвый Йен, воспринимаемый вами как Рэналд, на самом деле предстал бы Рэналдом, черты лица которого сгладила гибель. И не забывайте, что ни вы, ни мисс Гатри никогда не имели возможности рассмотреть лицо Рэналда при подобающем освещении. В ночь вашего прибытия была искусно устроена подсветка из нескольких свечей. А наутро Гатри проявил осторожность, чтобы вообще не встретиться с вами. Видите, даже появившись в замке совершенно неожиданно, вы мгновенно были вписаны в общую картину складывавшейся головоломки. Формально же труп идентифицировали Хардкасл, который все знал, его подслеповатая жена и доктор Ноубл, не встречавшийся до этого с Рэналдом Гатри два года. От семейства Гэмли своевременно избавились, а появление старика Гэмли на месте падения тела оказалось единственной непредвиденной случайностью. Но он видел труп только при свете масляной лампы и ничего не заподозрил. Мисс Мэтерс – единственная обитательница замка, которая могла бы сразу понять, что покойный – это не Рэналд, уже находилась на пути в Канаду, и ее едва ли успели бы отыскать для процедуры формального опознания, проводившейся лишь однажды. Одновременно отсутствие мисс Мэтерс стало частью плана, предусматривавшего инкриминацию Линдсея. Как я уже сказал, вы и мисс Гатри, то есть те, кто мог, вообще говоря, стать неожиданной помехой для осуществления преступной схемы, сами того не сознавая, блестяще вписались в нее, добавив достоверности факту смерти именно Рэналда. И вообще, Рэналд продемонстрировал потрясающее умение пускать на пользу дела все, что подворачивалось под руку. От легенды об отрубленных пальцах до нежданного появления родственницы. Если разобраться, мисс Гатри, вы оказались ему полезны даже больше, чем сами предполагаете.

Сибила Гатри рассеянно смотрела куда-то в глубь галереи.

– Меня просто пугает недоумение, в которое вы меня привели своим заявлением, – сказала она. – Мои показания действительно могли все запутать.

– Я имею в виду даже не ваш рассказ об увиденном в башне. Это отдельная тема, которую мы еще обсудим. Но для Рэналда были важны сами по себе беседы с вами.

У мисс Гатри округлились глаза.

– Думаю, сейчас уже каждому из нас должно быть понятно, какую цель ставил перед собой Рэналд. «О, Америка, моя вновь обретенная Земля!» Здесь пригодились актерские навыки, приобретенные им в прошлом. Он начинает ускоренное изучение основ медицины. Заставляет вас вспоминать о своей жизни в Америке в самых подробных деталях, рассказывать ему о стране, в которой работал Ричард Флиндерс. Все это ясно указывает, что Рэналд собирался – или лучше будет сказать, собирается предпринять. Ричард Флиндерс умер под личиной Рэналда Гатри. А Рэналд Гатри станет жить под именем Ричарда Флиндерса, того Ричарда Флиндерса, который готовился оставить и медицинскую практику, и общество людей, составлявших круг его общения в последние двадцать лет, чтобы вести тихое существование в Калифорнии на полученную пожизненную пенсию. Это и была цель, которую не успел описать Йен в оборвавшихся записях – логичная и достижимая. И вновь обратите внимание на мощную мотивацию и очевидную символику. Сравните судьбу двух братьев, и станет очевидным, что Йен одержал в их заочном состязании победу. Он всегда был, как пишет сам, «до неприличия здоровым членом семьи». Рэналд же обладал невротическим темпераментом. А затем…

Меня неожиданно прервал своей репликой Уэддерберн:

– Йена отправили за границу, опасаясь его излишней популярности у слабого пола. А Рэналд сбежал, чтобы овладеть актерской профессией, подразумевающей способность прятать свою истинную сущность, разыгрывая из себя иную личность.

– С психологической точки зрения весьма точно подмечено. А затем это положение, то есть до какого-то момента чисто умозрительное превосходство Йена, приобретает гротескно реальные черты. Йен спасает Рэналду жизнь; Рэналд бросает Йена на верную гибель. Но этим дело не ограничивается. Йен остается в живых и уже под именем Ричарда Флиндерса делает блестящую и полезную для общества карьеру. Жизнь Рэналда остается пустой и никчемной, усугубляя его неврозы. Но теперь Рэналд становится Йеном! Бывший неудачник не только одолевает своего более успешного конкурента. Он подменяет его собой.

Уэддерберн прошелся вдоль галереи и вернулся на прежнее место.

– Все это выглядит абсолютно логичным, мистер Эплби. Но мне тем более странно, что мотивы подобного рода почти совершенно не известны специалистам уголовного права.

– Это потому, что такие глубинные мотивы – за исключением случаев откровенного умопомешательства, – почти неизбежно подвергаются рационализации. В нашем деле их интерпретируют не как проявления глубинных страстей, а как извращенную романтику и обычную ревность к чужому успеху. И уже в измененном виде мотив представят в зале суда. К примеру, жадность – понятный мотив для каждого. Он, кстати, присутствует и в данном случае, но мы пока не дошли до него. – Теперь пришел мой черед мерить шагами галерею. – И я до сих пор не уверен, насколько он важен и не слишком ли поверхностен. Хотя, возможно, это и есть наиважнейший из всех рассматриваемых мотивов и подробностей.

Ноэл Гилби принялся искать по карманам сигареты, которых у него не осталось, но обнаружил запас бисквитов и раздал их каждому из нас.

– Мотивы здесь, – произнес он, казалось, без всякого смысла, – мотивы там. Сплошные мотивы. Но продолжайте, пожалуйста…

– Обратим внимание на еще одну важную черту поведения Гатри. На ту, которая в наших глазах делает его почти откровенно сумасшедшим, на наиболее явную патологию и отклонение от нормы. Он может выдать себя за Флиндерса. Он может поселиться в той Америке, которую знал Флиндерс. Он в состоянии набраться медицинских познаний, чтобы не обнаружить себя в случае непредвиденного столкновения в своей новой жизни с бывшими коллегами. Но есть одна большая проблема. Калифорнийский Флиндерс не должен демонстрировать черт характера, которые, как кому-то может броситься в глаза, были абсолютно чужды Флиндерсу из Сиднея. А у Рэналда Гатри таковая присутствовала. Причем это нечто большее, чем просто дурная привычка. Он был одержим странным и бросающимся в глаза пороком – сверхъестественной скупостью. И если он хочет превратиться во Флиндерса, перед ним встанет колоссальная по сложности задача преодолеть свой порок.

– Задача заведомо невыполнимая, как считаете? – подала голос Сибила Гатри.

– Почти наверняка невыполнимая. Но он откажется в это верить и приложит все усилия. Мы знаем, что определенные попытки он уже предпринимал, но смехотворные результаты говорят: натура берет свое, и от нее никуда не денешься. Он, например, решил пустить вам пыль в глаза, подав к столу вино и икру. Но при этом продолжал морить голодом своих собак.

– Включая Доктора, – усмехнулся Уэддерберн.

– Именно в скаредности Рэналда заключается самое уязвимое место плана. Но разве одновременно это не указывает и на его устремления, на, быть может, главнейший мотив? Скупость была его подлинной страстью. Он жил, экономя на всем, и, по словам Айзы Мердок, не гнушался выискивать мелочь, которую другие люди могли случайно оставить в карманах пиджаков, предназначенных для облачения огородных пугал. Но ему хотелось изменить это, что и входило в его планы. Он всегда желал прожить за чужой счет; теперь это стало возможно. В его распоряжении пенсия Флиндерса.

Сибила Гатри стряхнула крошки бисквита с юбки и облизала испачканные пальцы.

– Мистер Эплби, с меня довольно всех этих рассуждений! Я хочу действовать. Где сейчас Рэналд Гатри? Не может он, например, прятаться за углом с пистолетом в руке?

– Думаю, это исключено. Пару ночей назад он явился в Кинкейг (нам еще предстоит узнать, зачем), где был замечен…

– Привидение! – выразительно потряс руками Уэддерберн.

– Несомненно, его и приняли за собственный призрак. А о том, где Рэналд находится сейчас, мы можем строить предположения. Ему необходимо как можно скорее вписаться в жизнь Флиндерса, и обстоятельства до крайности облегчают ему это – снова предельная экономия средств, помогающая тем не менее прекрасно собрать очередную картину-головоломку! Флиндерс приехал в Шотландию, никого не оповестив, и остановился в одном из крупнейших отелей Дануна, где сотни постояльцев из числа коммивояжеров и любителей зимних видов спорта. Если доктору Флиндерсу было угодно отлучиться на ночь, а вернуться с чуть более седыми волосами и морщинами, пролегшими несколько в других местах, никто не обратит на это ни малейшего внимания. Могут, разумеется, существовать некие подводные камни, которые придется обойти, но как только с отелем будет покончено, позиции Рэналда станут весьма и весьма прочными. Он – доктор Флиндерс, сделавший остановку в Шотландии по пути в Калифорнию, в подтверждение чего у него окажутся все необходимые документы. Возникнет еще один критический момент, когда ему придется решить вопросы с финансами доктора Флиндерса, но, думаю, подделка подписи не составит для него особого труда. И есть все основания полагать, что сейчас его вообще ничто не тревожит. А потому, если мы сумеем сохранить свою информацию в секрете от широкой публики, то сумеем его разыскать.

Наступило молчание, прерванное на этот раз Уэддерберном, закончившим пережевывать большой кусок бисквита.

– И каким же должен стать наш следующий шаг?

– Нам необходимо выслушать мисс Гатри. Как мне кажется, был момент, когда она чуть не помешала осуществлению планов Рэналда.

2

Сибила Гатри начала с того, что повернулась к Уэддерберну.

– Мне даже страшно подумать, какой тупой американкой вы, должно быть, меня посчитали. Когда вы сказали, что Линдсею нечего опасаться, а мне нужно лишь дать правдивые показания, вам не могло не броситься в глаза, насколько я не понимаю смысла ваших слов. Я могла только признаться, как трудно мне доверять вам. Но поймите, ваша теория – версия, что Гатри покончил с собой с целью подставить Линдсея, – мне и в голову не приходила, поскольку в корне противоречила тому, что я действительно знала. Я видела, как человека выбросили через парапет с балкона, и он разбился насмерть. Но в тот же день в процессе следствия, проводимого шерифом, вы сумели доказать свою теорию, и я поняла, что мои затянувшиеся игры и ложь дали вам возможность подтвердить заведомую неправду. Надо сказать, что чувство не из приятных. Система телефонной связи с лестницы, взломанный ящик бюро, который, как я знала, Линдсей вскрыть не мог – эти улики оказались неопровержимыми и решающими. И все пришли к убеждению, что Гатри затаил злой умысел против Линдсея. Но мне же было прекрасно известно, что Рэналд вовсе не покончил жизнь самоубийством. Я видела, как мужчину, которого я приняла за Рэналда, убили. И считала это делом рук Линдсея. Конечно, вы отчасти помогли мне умерить муки совести. Теперь я полагала, что Линдсей, потеряв контроль над собой и убив Гатри, всего лишь совершил то, в чем Гатри сам желал выставить его виновным. Только так у меня получалось свести в единое целое вашу версию и собственную информацию. И хотя, с точки зрения моей морали, Нейл Линдсей не заслуживал смертной казни за расправу с такой отвратительной и подлой личностью, как Рэналд Гатри, который к тому же его спровоцировал, у меня все равно стало пакостно на душе. Я пыталась утешиться размышлениями, что Линдсей убил Гатри в припадке гнева, обнаружив зловещий заговор, и тогда действия самого Гатри можно было бы посчитать самоубийственными. Но не стоило ли в таком случае Линдсею рассказать правду и достойно встретить последствия своего поступка?

Сибила Гатри сделала паузу, чтобы подобрать нужные для продолжения слова.

– Затем на меня подействовала сама атмосфера в зале, где проводилось следствие. Мне представлялось, что в таком месте должна торжествовать правда и только правда. Вот почему, когда все закончилось, у меня не хватило смелости подойти к Линдсею и пожать ему руку. Я была уверена, что мы оба с ним участвовали в сокрытии правды.

Не помню, упоминал ли я уже, что Сибила Гатри обладала исключительной внешней привлекательностью.

– Что ж, хорошо все, что хорошо кончается, – прочувствованно произнес Ноэл Гилби.

Я же был склонен не согласиться со столь легкомысленным суждением, но тоже попытался по возможности смягчить тон своего вопроса.

– Скажите, мисс Гатри, неужели до того, как выводы следствия облегчили вам душу, вы не испытывали никаких сомнений или подозрений в правильности своего поведения?

– Нет, мистер Эплби. В отличие от вас, я не обязана придерживаться строгих канонов правосудия. И тревожило меня только одно.

– Бюро! – воскликнул Гилби, словно его внезапно осенило.

– Да. Был момент, когда взломанный ящик бюро поселил во мне некоторое смятение. Если бы существовала вероятность, что Линдсей причастен к краже золота, то, какой бы провокации он ни подвергся, я бы не стала его выгораживать. Но потом я окончательно уверилась, что он и близко туда не подходил, и, кажется, сказала Ноэлу: происшедшее с бюро представляется мне полнейшей загадкой, дополнением к остальным таинственным событиям. К моральным проблемам, стоявшим передо мной, это уже не имело отношения.

Уэддерберн склонился вперед и похлопал свою клиентку по руке.

– Однако, боюсь, моя дорогая, представ перед настоящим судьей, вам придется объяснить, как вы решили свои моральные проблемы. На процессе по делу Рэналда Гатри.

Но Сибила лишь вздернула подбородок.

– Если я увижу своего родственничка Рэналда на скамье подсудимых, поверьте, мне будет плевать, в каком свете предстану я сама.

Вопреки логике, я подумал: «Зачем защищать такого легко возбудимого молодого человека, как Нейл Линдсей, чтобы покарать окончательно дегенерировавшего Гатри? Не был ли Рэналд Гатри клиническим прообразом того, во что мог бы со временем превратиться и Линдсей, случись ему пережить еще один подобный кризис или просто под непрерывным давлением повседневных обстоятельств? Но я на время отмахнулся от этой задачи, которую современная психиатрия ставила перед представителями закона, и занялся размышлениями о более конкретной проблеме, то есть о личности мисс Гатри. Как выразился коллега Спейт, она была девушкой положительной и симпатичной. Хотя, кто знает, возможно, в новых условиях Спейту пришлось бы слегка скорректировать свой отзыв о ней. И с отголоском отеческого тона Уэддерберна я сказал:

– А теперь хотелось бы в деталях услышать, что вы видели на самом деле.

– Много времени я у вас не отниму. Я видела лишь то, о чем уже упомянула. Сначала беседу и под конец нападки Гатри на Линдсея, когда он начал оскорблять молодого человека самым ужасным образом. Потом Линдсея, вышедшего на лестницу, а Гатри, удалившегося в спальню, но, как сумел доказать мистер Уэддерберн, обе эти двери не находились полностью в поле моего зрения. Только о происшедшем после этого я либо солгала, либо умолчала.

Внезапно вмешался Гилби:

– Я тут нашел кусочек шоколада. – И протянул его мисс Гатри.

Та откусила немного.

– Да… Либо умолчала, либо солгала. Я стояла, всматриваясь в опустевший кабинет, секунд, вероятно, двадцать и размышляла, стоит ли рискнуть – пробежать к двери и спуститься вниз. А потом что-то расслышала. Как вы знаете, снаружи все еще бушевал сильный ветер, но я услышала крик или возглас, причем он должен был быть очень громким, чтобы достичь моих ушей, – я ведь стояла по другую сторону балкона. А донесся он, откуда я пришла, – с той части балкона, куда выходит дверь из маленькой спальни.