Текст книги "Четырёхгорка"

Боты

Колодец

– Лес рубят – птицы летят, – сказал я и плюнул в окно. Окно оказалось Интернетом.

– Зачем плюёшь на головы людей? – гордо отозвался аноним.

– Какие головы? Там люди не ходят.

Налетели птицы, закидали ботами.

Сижу теперь, примеряю. Пытаюсь найти парные.

Пара первая

1

Чтение Платонова закончилось для него катастрофой. Сначала казалось, что он в восторге. Шелушки страничек снимались с книги, как с луковицы. Он с радостью доходил до сути. Сути творчества. Сути жизни. Шелушки снимались, но не кончались и как будто превращались в яйцо Кощея. Жизнь уходила и становилась душной. Он желал достигнуть сердцевины яйца-луковицы, постигнуть жизнь Кощея. Он хотел лишить Кощея жизни, но получалось как-то тухло. Не то чтобы яйцо было тухлым. Не хватало света и воздуха. Он подумал, что ничто никогда не кончается. Только жизнь. И захотелось наконец свежего ветра. Он распахнул окно и выкинул книгу. Она летела прерывисто и быстро, то захлопываясь, то расправляя крылья. Вздохнулось легко. Оказывается, чудо доступно.

В небе парили чайки.

2

Почему его раздражает Набоков? Он не может смотреть на его фотографии, где тот в коротких штанишках в упоении бегает за бабочками. Вот Набоков умными, проницательными глазами смотрит в объектив и очень гордится собой. Этим взглядом он кого-то вышаривает в будущем. Наверное, понимает, что на него будут смотреть ТАК. Он хочет презирать смотрящего ТАК, но не может выделить его в мареве будущего, в пейзажах Иловайска, Смоленска, Триполи. Хотя Триполи и Смоленск ни при чём. А в Иловайске у кого-то живёт любимая девушка. Набокову девушка не видна тоже. И ему обидно. Мёртвые бабочки напоминают арматуру. Она залита бетоном времени вместе с пылью и пыльцой.

Музей арматуры и фотографии бегающего за арматурой человечка – вот что такое музей Набокова.

Боты непарные

1

Когда произошла расфукусимировка, все ждали конца света. Глобы распоясались, астрологи заняли места звёзд, деньги окончательно стали гнать составами на Кипр, который был похож на пловца с пузырями долларов и евро на ногах. Именно тогда Никите вдруг вспомнилась песенка, которую любил напевать его дядя. В песне речь велась об Уверлее: «…и взял с собой-ой-ой он пузыри-ри-ри, сам плавать не умея». А заканчивалась она так: «А голова-ва-ва тяжельше ног-ног-ног осталась по-од водою».

Но вообще-то деньги гниют быстро. Вскоре эти слова получили подтверждение.

1а

Прошло чуть-чуть времени. И на Кипре стали конфисковывать деньги. Зажали банкоматы в тиски. Кому-то Кипр отрыгивается до сих пор. И ничего. Подсунули теперь Грецию. Все смотрят на Грецию. Жить интересно. Будем ждать, когда деньги и цены окоченеют. Безнал, что ли? – спросите. – А что это? Да имя нового человека – Безнал.

1б

Всех ждёт обнуление. Это когда думаешь, что деньги есть, а их уже нет. Ни в безнале, ни в реале.

Она
(Ещё три бота)

1

Она утвердила свою независимость, приняв сигарету, и умножила своё состояние королевы броском колена на колено.

Она не желала быть кухонным придатком даже посудомоечной машины.

Она посмотрела в окно клиторно-вызывающе, волна чего-то необдуманного прокатилась по её телу.

Ребёнок в кроватке ворковал, как голубь, и собирался на прогулку.

2

Посуда стояла смирно и не собиралась бунтовать. Но было как-то тревожно смотреть на неё. Да, чистая стояла вертикально и стройно, была сухой и не скользкой. А вот грязная – вызывала подозрения.

Во-первых, она лежала, нагло раскинувшись, остатки пищи вызывающе приковывали к себе внимание. Было ещё в этом безобразии что-то маргинальное, панибратское. Этот оранжевый жир, капустные пряди, размазанные овощи, бесформенные шматки мяса…

Но хаос как будто сбивался в банды и группы. Три маслины на блюде уже будто организовывали партию центра. Фигурка из варёной моркови явно метила в диктаторы.

Брошенный в раковину кусок студня расплавился и превратился в серую медузу.

Хозяйка вздохнула, надела фартук и начала борьбу с посудным хаосом, чтобы покончить с этими ассоциациями и социальными потугами.

Она взглянула в окно. Начинался снег. Первые хлопья сразу почему-то напомнили мохнатые лапы огромного белого паука. Он обхватывал землю, перебирал лапами всё, что находилось на её поверхности. Он был сыт, но присматривался к будущим жертвам.

Аня, так звали хозяйку, встряхнула головой, чтобы остановить этот навязчивый клип. Но образ паука не покидал сознания. Почему-то вспомнились руки Славика. Их обильная растительность раньше очень привлекала и даже возбуждала её. А теперь стало как-то неприятно и даже обидно. Надо же… Славик и паук… Блокбастер какой-то!

Она вдруг села, обхватила голову руками и, пробормотав: «Так и крыша может съехать!» – стала раскачиваться и подвывать. Потом задумалась.

Подруги ей рассказывали, что такое бывает. Бывает, когда близкий человек становится вдруг чужим и постылым, хотя вроде бы и поводов для этого не давал. Но всё накапливается постепенно. Капельки слёз падают в маленькую ранку, растравляя её, копеечки огорчений образуют банк неприязни.

Вдруг вновь возник больной и навязчивый образ грязной посуды, которую надо революционно домыть, смыть коррупцию, предательство и тупиковость. И ни в коем случае не глядеть в окно, пока его не занесёт снегом.

Так и проходит жизнь. Не радует ни новая моечная машина, ни предстоящая поездка на золотой курорт.

3

Приняв следующую сигарету, она утвердила свою независимость, а броском колена на колено умножила.

Сбоку горела лампа, и голова женщины, казалось, создавала нимб. Он глухо отпечатывался на стене, которая переливалась отблесками рекламы соседствующего торгового центра.

Но дело было дрянь. Душа её соскочила с орбиты, но не покидала бренного тела, а металась и билась в поисках тихого пристанища. Глаза курящей смотрели в туманную глубину стены, ища тропинку в тихую благодать.

Богу не было всё равно. Бог не хотел читать её душу. Он задумался.

Отбросив боты

Идёт человек, оглядывается, ищет что-то, задумывается.

– Сюда! – зовёт его трава зелёная. – Я укрою тебя своим зелёным одеялом, дам тебе свободу роста. Ты будешь деревом, а если захочешь – лесом. Птицы будут любить тебя, люди не смогут жить без твоих сокровищ. Они будут создавать песни, будут петь тебе гимны. Облака дадут тебе влагу, родники силу. Ты будешь нести в себе мистическую мощь, и никто тебя не сможет познать до конца.

Идёт человек, колеблется. Хорошо ему в лесу.

Долго он идёт в своей задумчивости и восходит к небу, в белое царство снегов, которые тихо поют свою песню.

Но не слышит человек этой песни. Он видит перед собой звёздное небо. Там, в его глубине, есть другая жизнь. Он хочет познать её. Он хочет быть небом.

Вот так ходит-ходит, а потом понимает свободу своей глупости.

Двое с дождём

В комнате сидели две женщины и смотрели на мужчину. Он тоже сидел, но, глядя на него, можно было подумать, что идёт дождь. Мужчина сидел смирно, но женщины продолжали смотреть на него. Послышался лёгкий шум. Листва заговорила.

Дождь усилился, стало неуютно и влажно. Стало трудно понимать, то ли дождя стало больше, то ли мужчины меньше. Женщины сидели дружно.

Пахнуло сырым ветром, блеснули мокрые листья. Дышать стало легко. Стукнула форточка. Женщины открыли окно и стали смотреть в него. Дождь кончился. Звёзды качались, как стаи кувшинок и лилий в тёмном озере, когда в него входят купальщицы.

– Хорошо, правда?

– Это какое-то чудо!.. Такая свежесть…

– А где же папа?

– Появится, как только соловей защёлкает.

Встречка

Гость

Приехал Генка в страну Обангличанию. Чувствует: что-то в их языке неправильное установлено. То ли вирус, то ли микроб, то ли спонсор какой не обналиченный завёлся.

Все в этой стране ходят, присматриваются друг к другу, присмотревшись, осторожно спрашивают: «Вы из какой колонны?»

Одни не совсем понимают, отвечают, что из колонии строго режима. Иные, прижав пальцы к губам, шепчут на ухо: «Я из пятой. И вы хотите влиться?» – Нет, – отвечает на всякий случай Генка, – я из партии колумнистов. А ищу я шестую колонку.

Тоталитарная жилка

Встречаю как-то приятеля на Невском. Весь лоснится, блестит, и блеск этот с него прямо капает. Спрашиваю, в чем дело, отчего сало с него течет. Участвовал, говорит, в конкурсе сального анекдота, первое место взял. И приз, говорит, дали. Какой приз – не говорит, и за какой анекдот – не рассказывает.

Поговорили мы про сальные анекдоты. Всё, говорю, анекдоты сальные тебе не к лицу, у тебя другой профиль. На римский похож. Подумай насчёт профиля.

Прошло время. Опять встречаю этого своего приятеля. Идёт, глаза бегают, под юбку каждой встреченной женщине заглядывают и всю, так сказать, подноготную выявляют.

Спрашиваю, что случилось, какой порок тебя опять настиг?

Судил, говорит, конкурс красоты, так называемый, выявлял прелести красоток, на места ставил и не может теперь остановиться – взгляд ужасно профессиональным стал: тонким, наблюдательным, всё замечает, всё фиксирует на своё видео.

Нет, друг, говорю, так не пойдёт, ибо даже стоять рядом с тобой становится совестно. И вообще какой-то ты чересчур последовательный: то сальные анекдоты, то девки конкурсные. Придумал бы что-нибудь пооригинальней, посолидней.

Расстались мы, потолковав.

Через полгода опять встречаемся. Идёт, руки широко разводит, глаза вытаращенные, каблуками притопывает. Весь жизнерадостный и улыбчивый.

– Вот, – начинает почти без разбега, – конкурс фольклорный организовал, люди собираются, радуются, пляшут, поют хором.

– А что поют-то?

– Да частушки матерные. И так получается хорошо, ладно!

– Ну вообще твоя эротическая чехарда слишком уж, с одной стороны, разнообразна, а с другой стороны, не хватает тебе всё-таки специализации. Выбери что-нибудь одно и работай в этом направлении. Раз уж порок тобой овладел окончательно, то уж иди по этому путеводному тупику дальше.

В следующий раз он мне на глаза сам нагло вылез – видно, что прямо искал встречи, чтобы похвастаться успехами, а может быть, чтобы сделать мне неприятное…

Вот вылезает он на глаза мои нахально и начинает беседу. А свои глаза сам всё куда-то направляет и как будто взвешивает что-то взглядом.

Догадался я, в большой печали, о новом его достижении, о специализации нынешней. Это он всё на груди человеческие, к счастью, пока женские, глядит.

Объясняет – молчал бы уж лучше! – что стал крупным специалистом по размерам и красоте женской груди: размер угадывает безошибочно, а уж вес – плюс-минус три грамма.

– Но знаешь, – признатся, – иногда тошнить начинает, как беременных при токсикозе. Когда отсмотришь одно место в течение пяти часов, то начинаешь думать, что вся земля – это то самое место и что город стоит на этом месте, что живешь не под небом, а внутри груди, и так хреново становится, не можешь себе представить! А вообще у девок этих, накачанных и наколотых, груди так перевешивают, что от тяжести они радикулитами мучаются.

– Сгинь с глаз моих, подлюка! – закричал я. – Если ещё раз подойдёшь – убью! Меня тоже уже тошнит, но уже от твоих заморочек. Знаю, чем, пёсья морда, закончишь. Закончишь ты транссексуальным либерализмом. И зароют тебя на специальном кладбище, из стекла. Скоро будут такие. Там будут зарывать телевизионщиков и таких, как ты. А потом будут наблюдать, как разлагаетесь. И очередь, чтобы понаблюдать за вами, будет больше, чем в Мавзолей и Третьяковку.

Музейный работник

– О-о! Давно не виделись! Привет, привет, дорогой! Ну, нашёл свой путь в жизни? Ведь нашёл, по тебе видно. Давай рассказывай. Чем занимаешься?

– Музейным делом.

– Ух ты, здорово! А то я думал, что ты ещё на бирже спекулируешь.

– Во-первых, на бирже я играл. Всё ведь лучше, сначала думал, чем по танкам палить виртуальным. Да, играл на бирже. Но ведь это тоже всё виртуальное. Хотя и выигрывал. Но очень нервно это. Организм истощает. Завязал, когда понял, что хочу на аукцион выставить собственную квартиру вместе с женой и детьми… Понял, что голова превратилась в полигон для утилизации реальности. И вскоре понял, в чём моё предназначение. Вот тогда и стал музейным работником.

– А как музей-то называется?

– Музей великих экскрементов.

– Экспериментов?..

– Да нет, ты не ослышался. Именно экскрементов. Ты ведь слышал, наверно, что искусство сейчас актуализируется, переформатируется и вообще превращается… Превращение это, ты сам знаешь, проходит болезненно. Порой с кровью. От неправильного пищеварительного процесса, от перенапряжения. У женщин, как известно, всё происходит циклично. В них есть стремление к гармонии. А гармония сейчас вообще неактуальна. Она ушла в Чёрный квадрат Малевича. Я так теперь всем и говорю, по принципу объявления, помнишь, раньше такие вешали: «Ушла на базу». Говорю: все вы ушли в чёрный квадрат. А вышли из него мы, черти не черти, но совсем другие люди, посвящённые. Он ведь, этот Малевич, известно, мог нарисовать квадрат любого цвета. Хоть красный, хоть синий. Он и по жизни так поступал. Читал я у кого-то: надо – создал эскизы военной формы красноармейца. Ещё надо – создал эскизы формы для эсэсовцев. И та и другая – оригинальны. Обрати внимание, сравни и всё поймёшь. Он действовал как настоящий, великолепный либерал. Одинаково ко всем относился, если платили хорошо. И либералы ведь это знают: пока платят хорошо, войны не будет. Перестали деньги платить – скоро пушки начнут палить, проволоку колючую тянуть, покрышки жечь, значит, надо рвать когти! На пушках, проволоке и покрышках тоже можно будет какое-то время зарабатывать, а потом – надо валить ещё подальше. Иначе сольют в унитаз. Валить и зарабатывать на расстоянии.

– Значит, Малевич и либералы твои кумиры?

– Это не кумиры, а учебники. Жизнь по ним делать надо.

Здравствуй, Я!

– Да, я хочу свариться в этой ванне. Я буду большим красным раком! Добавьте сюда соли, а то с пивом меня никто не будет кушать! Дайте мне пива, я буду пить пиво и закусывать своей ногой. И ты, Алина, залезай ко мне. Ты будешь креветкой, у тебя белое мясо. Ты будешь крупной креветкой!

Гудела горячая струя, жена Алина суетилась, уговаривая Вову прекратить, выключить горячую воду. И вообще это невыносимо, свинство какое-то. Когда же это прекратится?! Его пьяные выходки выходят за всякие рамки… Алина начинала плакать. Но тут же снова воспалялась, хватала Вову за волосы, за уши, потом перехватывала под мышки, пытаясь вытащить мужа из ванны, но всё было тщетно. Он кричал, вырывался, обливал Алину горячей водой, а она ужасно боялась его утопить, но ещё больше боялась сварить из Вовы бульон.

В какой-то момент Алина выронила Вову. И он погрузился в воду с головой, а вынырнув, страшно закричал: «А-а-а, сварила голову! Свёкла, свёкла для винегрета, уши мои уши! Они завяли. А теперь они лопнут! Вытаскивай меня скорее! Вытаскиваемся. Как мне плохо. Мне холодно. Я трясусь. Пожалей меня, Алина!»

2

В этом доме ещё нет старинных часов, но есть дорогие электрические. Они подмигивают цифирьками, считают, считают и мешают жить. Они воздействуют на сердечный ритм. Они подстраивают сердце под свою электронную программу. И время они считают другое.

Они считают время электрических болванчиков. Электрические болванчики дают команды. Сами команд они не получают. Электрическое поле – способ их существования.

– Мы не хотим выходить из-под влияния электрического поля. Электрическое поле даёт нам жизнь. Цивилизация электрического поля должна стать нашей родиной. Как прекрасен электрический ветерок и прибой, ловящий свободные электроны!

Мне тоже хорошо трястись в этом электрическом поле. Я чувствую его глубину и мудрость. Но я делаю почти нечеловеческое усилие. Я отрываюсь от благодати системы. Я слабею и становлюсь робким, глупым, самонадеянным человеком. Я чувствую знобящий ветерок Балтики и утренние звёзды.

Здравствуй, Я!

3

Самолеты шли не прямо на цель, а заходили бочком, издалека, немного напоминая конькобежцев на вираже. Потом они без замаха, лишь слегка вздрагивая, делали пуск, и то, что должно было сделать из людей искры, отделялось, вытягивалось, планировало, наводилось и шло на поражение цели. Страшная сказка навыворот, а значит, уже не сказка, в которой зло всегда проигрывало. Летела утка, теряла яйцо, яйцо падало в океан-море, щука доставала яйцо, Иван-царевич разбивал его, ломал иголку, и наступала Кощеева смерть.

А Кощей сидит в далёком белом дворце, душа его запрятана в глубоких шахтах. И в каждой шахте по иголке. Иголки же подвешены и к брюхам летающих драконов и поражают недругов Кощея.

Ненавидит Коща весь мир. И поразить его может лишь всадник, скачущий по звёздам. Он уже в пути, только подрагивают светила, только вздымается космическая пыль да идут гравитационные волны.

– Эх, была не была! – кричит Иван-царевич Победоносцу.

Тот ещё далеко, но Кощею уже не спится. Много кощеевых иголок приближается к людским сердцам. Самые слабые – спящие.

Не спите, люди! Бодрствующий человек должен иметь особо прочное сердце. Крепите, люди, сердца. Действуйте и творите. Ваше время приходит.

4

Заклокотал лунный тоннель, потекли звёздные струйки, грянуло солнце, полетела голова Кощеева буйной кометой. Покатилась, подпрыгивая. Так и слышится… Тар-тара-ры-тара-ры…

Не сварился Вова, спасла его Алина. Жуликов вокруг тьма, но держится Вова – не верит. Пить не пьёт, но всё прислушивается к чему-то. То ли под машину боится попасть, то ли за душу свою боится. Алина смотрит на Вову, беспокоится, не знает, плакать или радоваться.

Ширь широкая, даль близкая, окна выходят в небо, стул под задницей. Кому как захочется, тот так и поймёт.

А вдруг поэт Астафьев скажет, что это бред?

Разговор

– Да, я бы сейчас от бабы не отказался. Может, и женился бы даже на подходящей.

– А вон Танька. По-моему, ты ей нравишься. Чем не пара?

– Что ты! У нас с ней был роман уже. Помнишь, после женского праздника я пошёл её провожать?

– Ну?

– Ну, ну!.. Да она ноги бреет. Погладил я её по ноге, а как будто по щеке небритой провёл. Противно.

– Во дуры! Насмотрятся рекламы по ящику и начнут изображать из себя невесть что.

Я тоже, перед тем как жениться на Вальке, встретил одну… Ну, зараза! Транссексуалкой оказалась. Значит, мужиком была раньше. Как узнал, так рванул от неё со скоростью свиста. Вот противно-то было так противно. А ты говоришь – ноги бреет! А чтобы бриться перестала, подари ей крем. Знаешь, тоже рекламируют по ящику: помажет – и косынка шёлковая, не зацепляясь, так и стекает по ноге. Совсем другое удовольствие!

– Ха! А если у неё после этого на ногах ещё хуже борода расти начнёт? Что мне тогда покупать?

– А ты не женись пока. Крем подари и не женись. Подожди последствий: увидишь – не растёт, тогда женись.

– Сколько ждать-то? Месяц, год? Не-ет. Уж лучше я другую за это время найду. Может, повезёт на нормальную…

– Может, повезёт… А может, и поедет.

Кусочек торта

– Осипов – собака… – говорит в телефонную трубку Ираида Протасьевна.

Входит Осипов. Слышит эти слова, начинает кричать.

– Почему же это я собака?! Такого от вас, Ираида Протасьевна, я не ожидал! Я к вам хорошо отношусь, как настоящий художник.

– Вы меня не поняли… Я хотела сказать…

– Нет, говорить уже ничего не надо…

Осипов насупился, сел на стул и замолчал.

– Это же я ваш электронный адрес диктовала! Osipov Собака peterlink.ru.

Ираида Протасьевна уже почти плачет, но ещё улыбается натянуто…

– Да? А я думал, это вы про меня…

– Ну вот видите! А вы сразу плохо обо мне думаете. Вот, возьмите кусочек торта. Наташа на свой день рождения купила.

– Наташа, это правда? У вас сегодня день рождения? Наташа, я вас поздравляю.

– Спасибо. Но это было ещё в пятницу.

Осипов смотрит на Наташу. Потом на торт. Берёт коробку с тортом.

Читает: «Хранить при +4 градусах 36 часов.

– И где же он у вас хранился в выходные?

– На подоконнике… – тихо ответила Ираида Протасьевна. – Но у нас здесь прохладно…

– Но уж никак не плюс 4, Ираида Протасьевна! А уж все плюс 15 наверняка! Вы плохо ко мне относитесь, Ираида Протасьевна. Вы хотели меня отравить! Вы меня не любите.

Ираида Протасьевна плачет.

Проверка в утешение

Еду я в электричке. Вдруг объявление: «Впереди жёлтый светофор». Ну, жёлтый и жёлтый… Для чего нам-то об этом знать? Вдруг следующее объявление: «Проверка тормозов!» И бабах! – резко тормозят. Визг, скрипение, паника, на голову падает рюкзак, в лицо упирается сиденье. Короче, фонарь под глазом, шишка на лбу. У кого-то, может, еще похуже, но мне от этого легче только отчасти. Сам-то получил в глазность и был свободно проинформирован рюкзаком.

Прихожу домой, включаю телевизор. «Проверка кошельков, – говорят, – вытряхивайте ваши денежки!» Как исправный налогоплательщик, достаю кошелёк, вытряхиваю денежки в помойное ведро. Ведро выношу в мусоропровод. А те, которые в банке, выбрасываю в окошко. Живу дальше.

Приходит домой жена, видит фонарь под глазом. «Ну и ну, – говорит, – вот тебе в утешение проверка на реакцию!» И кидает в меня гранат. Гранат попадает в глаз.

– Ай, милый, прости, я хотела только утешить. Но зато у нас теперь два фонаря на двоих!

– Здорово у тебя получилось, – отвечаю.

– А знаешь, милый, нам на работе сказали, что завтра приезжают инопланетяне и чтобы мы были готовы.

– Здорово, – отвечаю, – повезло вам. Не удивлюсь, если сейчас они войдут сюда и предложат тебе покататься на тарелке.

– А ты откуда знаешь? С тобой даже неинтересно. Действительно, вон они в окошке висят. Они только просили захватить с собой хоть один цветок, чтобы в тарелку поставить. Так я пойду, милый?

– Иди, только не бери столетник, возьми финик. Так представительнее будет.

Проверив мою реакцию, пошла, покачивая фиником. А он тяжеленный, зараза. Наверняка тарелку завалит.

Проверка на грузоподъёмность…