Текст книги "Идеальная пара"

– Я справлюсь, дорогой, – с чувством сказала она, сияя глазами. – Не так: ли, доктор Фогель? Я никогда не чувствовала себя лучше.

Фогель с, некоторым сомнением взглянул на нее.

– Удовольствия полезны для здоровья, так ведь? – сказал он, будто пытался убедить самого себя. – Я не вижу в этом вреда.

– Вот видишь, дорогой! Но я не могу руководить подготовкой отсюда. Мне надо вернуться домой.

«Так вот где собака зарыта», – подумал Вейн, засомневавшись, не придумала ли Фелисия эту затею с вечеринкой, чтобы вынудить доктора Фогеля отпустить ее. Она была способна на такое – она вообще на все была способна, если очень хотела чего-то добиться.

Фогель, вероятно, поверил, что этот честолюбивый план был признаком душевного здоровья. Но Вейн слишком много играл в кино и театре, чтобы в это поверить. Люди в шоу-бизнесе часто затевали грандиозные, сложные предприятия просто для того, чтобы уйти от проблем и хаоса своей личной жизни. Он сам так поступил с постановкой «Ромео и Джульетты» и подозревал, что Фелисия сейчас делает то же самое.

Все-таки где-то в глубине души он хотел, чтобы Фелисия вернулась домой. Пусть временами счастье покидало их, но они принадлежали друг другу, и это было главное.

Вейн знал свою роль. Он взял обе ее руки в свои и сжал их, глядя при этом ей в глаза – в них он увидел сейчас откровенную, отчаянную мольбу, – и сказал:

– Конечно, ты вернешься домой, родная. Сегодня же! Вы ведь не возражаете, доктор?

Фогель кивнул, вероятно, немного озадаченный тем, как быстро развиваются события. Почему бы и нет? Два великих актера только что безупречно разыграли перед ним сцену примирения. Лицо Фелисии сияло счастьем, ее глаза излучали любовь и страстное желание, две слезинки медленно катились по щеке, губы приоткрылись будто в ожидании поцелуя.

Вейн почувствовал, как часто бывало, когда он был с Фелисией, как стирается тонкая грань между актерской игрой и реальной жизнью. Иногда он не знал, играет ли он любовную сцену с ней или действительно занимается с ней любовью. Ему было мучительно сознавать, что часто он не мог заметить разницу.

Его жизнь была игрой, а игра – его жизнью. В нем не было границы, отделяющей актера от человека.

– Конечно, Робби – великий актер и может с успехом сыграть кого угодно, – сказал однажды Гай Дарлинг, устав выслушивать похвалы своему более молодому собрату, – но одну роль он так и не научился играть – самого себя.

Ну сегодня он превзошел себя, играя эту роль, сказал себе Вейн. Он точно знал все свои реплики.

– Ты нужна мне; я люблю тебя, – произнес он уверенным низким голосом. – Я хочу, чтобы ты была дома, рядом со мной, всегда.

Фелисия тоже знала свои реплики.

– Я больше никогда не покину тебя, Робби, – сказала она. – Обещаю.

Они обнялись, повернувшись лицом к доктору Фогелю, будто ожидая аплодисментов.

Сцена четвертая

Фелисия лежала, вытянувшись, в шезлонге возле бассейна, старательно скрываясь от солнца под полосатым пляжным зонтиком. Она никогда не загорала, как это любили делать местные жители: загар, купальные костюмы, пляжи, яхты и постоянное пребывание на солнце были не для нее. Когда на студии ей предложили позировать для обычных рекламных снимков в купальнике, она отказалась. Когда они стали настаивать, она позвонила Аарону Даймонду, который прервал свою еженедельную игру в гольф и прямо в спортивных брюках и кашемировом пуловере приехал на студию, чтобы сразиться с самим Лео Стоуном на его территории – в роскошном кабинете Стоуна с бело-золотым столом длиной в пятнадцать футов, знаменитым белым кожаным диваном и расставленными вдоль стены двадцатью «Оскарами», полученными студией за лучшие фильмы прошлых лет.

– Если тебе нужна полуголая красотка, пошли своего чертова фотографа в Нью-Йорк в стриптиз-бар! – возмущенно закричал Даймонд. – А здесь перед тобой актриса, понятно?!

Стоун, который никогда никому не уступал и который собственными руками вышвырнул из своего кабинета не одного крупного импресарио, сдался перед натиском тщедушного агента Фелисии, и ее сфотографировали в вечернем туалете.

Рэнди Брукс сидел рядом с шезлонгом с блокнотом и карандашом в руках, составляя список гостей на вечеринку, которая устраивалась в его честь. Невозможно не любить Рэнди, думала Фелисия. Иметь его при себе было все равно, что иметь cavaliere servante[28]28
  Дамский угодник (фр.).


[Закрыть] или заботливого старшего брата. К тому же у нее с Бруксом были общие интересы: антиквариат, хорошая мебель и искусство. У Брукса был утонченный вкус и развитое чувство прекрасного – он отлично чувствовал цвет и фактуру, весьма редкая способность у мужчины, и хорошо разбирался в моде.

Рэнди по-настоящему боготворил Робби, что было тоже не характерно для Голливуда, где на театральных актеров – особенно английских – смотрели подозрительно и враждебно. Робби считали зазнайкой, с презрением относящимся к тем ценностям, которыми здесь жили все, незваным гостем. Тот факт, что он добился успеха в первом же своем голливудском фильме и лишь по случайности не получил «Оскара», вызывал еще большую неприязнь к нему в кинобизнесе – особенно из-за того, что ему, казалось, было на это наплевать.

В данный момент Робби ходил взад-вперед по лужайке, репетируя свою роль из пиратской мелодрамы. Для актера его таланта задача была слишком простой, не требовавшей почти никакой подготовки, но для него не существовало понятия «незначительная роль». Он уже раз десять менял грим, стараясь превратить свой нос в узкий, аристократический; побрил и обесцветил свои густые брови, сделал себе острый подбородок, истратив на это килограммы воска и бессчетное количество гримировального лака. Когда он наконец закончил, его лицо приобрело поразительное сходство с лицом Рэнди Брукса.

Если Брукс и заметил это сходство, то не подал виду.

– Тебе надо пригласить Луэллу и Гедду, – сказал он Фелисии.

– Робби ненавидит репортеров отдела светской хроники. К тому же они обе писали о нас такие ужасные вещи.

– Они напишут что-нибудь еще более ужасное, если ты их не пригласишь. Поверь моему опыту.

– Ну хорошо. – Фелисия вздохнула, сожалея, что она не в Англии. Там она могла бы пригласить Гая Дарлинга, и милого Ноэля, и Тоби Идена, и Филипа Чагрина вместо Луэллы Парсонс и Гедды Хоппер и всей этой толпы отвратительных людей, которых Робби презирает. – Ты записал Марти Куика? – спросила она.

Брукс приподнял солнечные очки и сдвинул их почти на затылок.

– Он в Нью-Йорке, ставит свое глупое шоу в Уинтер-Гарден. «Звездный салют Марти Куика в честь американских женщин», я думаю. Бетси Росс на высоких каблуках и набедренной повязке вышивает знамя, а сто девушек в форме ополченцев задирают ножки…

– Он приедет, если я его попрошу.

– Я думал, вы с Робби по горло сыты Марти?

– Робби не держит на него зла. А что касается меня, то я всегда находила Марти… интересным.

– Интересным? Марти? Да он же гангстер. Он – Аль Капоне шоу-бизнеса! О черт, не пойми меня превратно, мне он самому нравится. Знаешь, это Марти впервые выпустил меня на сцену – в эстрадном номере в баре со стриптизом, которым он тогда владел. – Брукс засмеялся. – «Заставь их сидеть на месте, пока девочки переодеваются, парень, вот все, что от тебя требуется», – сказал он мне. И я это сделал. В те времена он сам у себя работал вышибалой. Ему нравилось вышвыривать за дверь пьяных, разнимать дерущихся, заставлять девушек работать. – Как дела у вас с Робби? – неожиданно спросил Брукс, меняя тему разговора.

– Прекрасно, – коротко ответила Фелисия, подняв бровь. Интересно, что рассказал ему Робби и насколько откровенно.

В какой-то мере это было правдой – хотя она не переставала задавать себе вопрос, связано ли это с таблетками, которые прописал ей доктор Фогель. Она принимала одну перед сном и еще одну в течение дня, чтобы успокоить нервы, а между приемами жила в каком-то оцепенении, лишь временами впадая в панику при мысли, как она будет жить, когда перестанет принимать лекарство – она ведь не могла принимать таблетки во время работы, которую ей скоро предстояло возобновить.

Даже войну она воспринимала как нечто далекое; лекарство, к счастью, ослабляло боль, иначе она вряд ли смогла бы пережить известия о тех событиях, которые происходили в Англии. Порция, по крайней мере, находилась в деревне, далеко от столицы, где продолжались бомбардировки, хотя это было слабым утешением, потому что здесь все считали, что немцы непременно высадятся в Англии.

Ночи казались ей бесконечными. Она видела, что Робби, будто чувствуя за собой какую-то вину и считая, что она «не готова», а так же сам страдая от усталости, избегал физической близости и обращался с ней как с каким-то хрупким предметом. Секс, который раньше был такой важной частью их отношений, уже давно перестал быть таковым; если говорить откровенно, он отошел на второй план, уступив место работе. То, что когда-то удерживало их вместе, теперь разъединило их, но ни один не решался заговорить об этом, опасаясь то ли того, к чему это может привести, то ли того, что еще может выплыть наружу. Фелисии иногда мучительно хотелось его, но из гордости и страха она не решалась попросить об этом. Страдал ли он так же, как она? Если да, то он не подавал вида. Временами она думала, не была ли их совместная игра на сцене заменой секса – пусть даже не приносящего радости, – но сейчас Робби не принадлежал ей ни в постели, ни на сцене.

Днем она чувствовала себя гораздо лучше; ей почти удавалось убедить себя, что она счастлива. Робби был занят своей ролью; она занималась организацией вечеринки. Она вставала поздно, завтракала в постели, как делала это всегда, когда не снималась в кино, потому что ее распорядок дня был полностью подчинен работе в театре: тогда она редко ложилась спать раньше полуночи.

Она до сих пор ощущала запах грима и цветов, чувствовала человеческое тепло тысячи зрителей, которые как завороженные сидели в зале в течение трех часов… Каждый вечер она воображала, что только что вернулась домой из театра, а утром просыпалась совершенно разбитая, не уверенная, что вообще спала ночью, готовясь к новому спектаклю, и только потом осознавала, что никакого спектакля не было.

И все же у нее с Робби были прекрасные отношения, считала она – но только до того момента, пока не начинала думать о прошлом. Робби был внимателен, заботлив, но обращался с ней с преувеличенной осторожностью, что было, как она догадывалась, результатом полученного от Фогеля указания. Фогель предупреждал и ее, что не стоит сразу ждать слишком многого от жизни, следует избегать, как он сказал, «стрессовых ситуаций» (но как их избегать, он так и не объяснил) и воздерживаться от употребления алкоголя. Фелисия старалась: не пила за ленчем, что было самое важное, один коктейль перед обедом и не более одного бокала вина за обедом. Она не слишком скучала без выпивки – гораздо меньше, чем без множества других вещей.

У нее за спиной раздалось осторожное покашливание: это пришла горничная с почтой на серебряном подносе. Фелисии потребовалась не одна неделя, чтобы вышколить эту чернокожую особу, которую, по ее мнению, безнадежно избаловали прежние хозяева. Их, очевидно, устраивало, когда почта горой лежала на столике в прихожей.

– Спасибо, Марвелла, – сказала она; первое правило воспитать хорошую прислугу – быть с ней вежливым. Ни одно письмо не заинтересовало Фелисию, поэтому она сразу же отложила их в сторону. – Мы будем пить чай здесь, сейчас.

Марвелла кивнула; ее лицо при этом осталось непроницаемым. Было бы ошибкой пытаться понять, о чем думают слуги, предупреждал ее отец, который сам по много месяцев не платил своим слугам.

– Неважно, о чем они думают, если они делают то, что им велят; а они делают то, что им велят, только пока ты не обращаешь внимания на то, о чем они думают.

Фелисия закрыла глаза и мысленно представила себе своего отца. В жаркий день он удобно устраивался в парусиновом кресле в тени баобаба, не спеша потягивал чай и смотрел вдаль в ожидании работы – или, вероятно, размышлял, как он часто это делал, о странном повороте судьбы, которая забросила его и мать Фелисии после вихря светской жизни Лондона в далекую Кению, чтобы здесь разлучить их.

Жизнь не ожесточила его – человек, награжденный «Военным крестом»[29]29
  «Военный крест» – орден, которым награждаются за храбрость младшие офицеры сухопутных войск.


[Закрыть] и переживший вторую битву при Сомме, радовался, что вообще остался в живых – но иногда он был задумчив и печален, не в силах понять, в какой момент и что сломалось в его жизни, и почему.

Фелисия открыла глаза и увидела Робби, с улыбкой стоящего рядом с ней.

– Милостивая государыня, – процедил он сквозь зубы, изобразив аристократическую улыбку. Он посмотрел на нее через воображаемую подзорную трубу, потом наклонился и поцеловал ей руку. – Боже, как мне хочется, чтобы ты играла мою невесту в этой проклятой картине, а не эта маленькая потаскушка, которая училась драматическому искусству, изображая удовольствие на белом диване Лео Стоуна. Как часто ему приходится менять на нем обивку, как ты думаешь, Рэнди?

Рэнди засмеялся.

– Он каждый год получает новый диван, любезно предоставляемый бутафорским цехом студии. Пружины выходят из строя раньше кожи. Лео – крупный мужчина.

Фелисия уже не один день с грустью думала о том, что она не играет с Робби в его фильме – не потому что ей хотелось получить роль красивой, соблазнительной новобрачной, которая с первого взгляда влюбляется в Эрола Флинна. Но ей было неприятно, что Робби снимается в фильме с какой-то грудастой голливудской блондинкой.

Фелисии было известно все о «ННВД» – традиции Голливуда, выражавшейся девизом: «На натуре все дозволено». Марк Стронг, исполнитель главной мужской роли в фильме, за который она получила «Оскара», хотел воспользоваться ею в гостинице в Вакавилле, где жили исполнители главных ролей.

– Я всегда трахаюсь с каждой своей партнершей, – заявил он, пытаясь протиснуться в дверь ее номера. – Это практически записано в моем чертовом контракте. Спроси Аарона Даймонда. Спроси кого хочешь!

Она смерила его таким взглядом, который испепелил бы всякого, только не голливудскую кинозвезду с расстегнутой ширинкой.

– Ну а вот с этой ты трахаться не будешь.

– Ого, – произнес Стронг, выпрямившись в дверях во весь свой почти двухметровый рост. – Значит, у вас в Англии тоже знают это слово?

Робби устало опустился на стул и тяжело вздохнул.

– Почему так бывает, – спросил он, – что глупые роли, за которые берешься ради денег, всегда труднее играть, чем хорошие?

– Потому что ты выше их, – твердо заявил Брукс. – Ты должен играть что-то более серьезное. Короля Лира, например. Вот это роль!

Вейн равнодушно отмахнулся.

– Лир слишком прост, – сказал он. – Он обыкновенный глупый старый хрыч и, как все мы, эгоист, упрямо пытающийся настоять на своем. Единственная сложность этой роли – найти подходящую Корделию. Она должна быть легкой как перышко, понимаешь, ведь тебе придется поднимать ее на руки в конце пьесы после трех часов работы на сцене.

Вид накрытого к чаю стола всегда поднимал у Фелисии настроение – особенно если он был накрыт по всем правилам. В жизни были вещи, которые непременно нужно было делать хорошо, и сервировка чайного стола была одной из них. Фелисия с удовлетворением посмотрела на поднос. Ей было стыдно, что она совершенно разленилась.

Каждый день она давала себе слово, что серьезно займется делом, встретится с Аароном Даймондом и попросит найти для нее роль, пусть даже небольшую и неинтересную, или обсудит с Робби его планы и назначит наконец реальный срок их возвращения домой. Но каждый день она откладывала решение этих проблем; вместо этого она отправлялась по антикварным магазинам с Рэнди Бруксом или дремала в саду после чая, или безуспешно пыталась прочитать хоть один бестселлер из тех, что она дюжинами покупала в книжном магазине Беверли-Хиллз и которые откладывала и забывала о них, едва дочитав первую главу.

Она взяла стопку писем и протянула их Робби. Обычно они не интересовали его, если только среди них не было писем из Англии. Он быстро просмотрел почту, выбрал одно письмо в простом белом конверте и распечатал его. На его лице появилось взволнованное выражение, которое Фелисия не могла не заметить.

– Ага! – закричал он, хлопнув сложенным листом бумаги по своей ладони. – Я получил его!

Рэнди Брукс улыбнулся.

– Без шуток? – спросил он. – Это великолепно! Когда ты начинаешь?

– Немедленно. Я могу совмещать со съемками; во всяком случае могу выделить несколько часов в неделю. У меня не такая большая роль, как у Эрола.

– О чем это ты, дорогой? – спросила Фелисия, стараясь не выглядеть слишком любопытной.

В последнее время у нее все чаще появлялось ощущение, что от нее многое держат в секрете.

Робби выглядел слегка сконфуженным – насколько это было возможно в гриме, имея наклеенный нос и подбородок и мушку на одной щеке.

– А мне кажется, я говорил тебе об этом, – сказал он. – Я подал заявление на курсы летчиков. Оказалось, что по состоянию здоровья я подхожу – я очень рассчитывал, что меня примут. Теперь я могу приступить к занятиям.

Фелисия изумленно уставилась на него. Воздушные перелеты, как ему было хорошо известно, были в числе тех вещей, которые она ненавидела и которых ужасно боялась. Она летала самолетом, только когда не было другого выбора, и это всегда было для нее суровым испытанием. Она соглашалась, только если Робби сидел с ней рядом и держал ее за руку. Из-за того, что они не были женаты, это требование создало множество проблем, когда киностудия организовала ей поездку по Соединенным Штатам с рекламой ее последнего фильма. Фелисия наотрез отказалась лететь без Робби, а отдел по связям с общественностью в столь же резкой форме запретил ему сопровождать ее – в конечном итоге этот замкнутый круг разорвал Лео Стоун, который уговорил Робби садиться в самолет и покидать его отдельно от Фелисии, чтобы их не смогли сфотографировать вместе на ступеньках трапа.

Она ни за что не позволит Робби летать одному. Если произойдет авария, они погибнут вместе, держась за руки. То, что Робби намеревался не только летать без нее, но еще и стать летчиком, было так же пугающе и необъяснимо, как если бы он заявил, что собирается подняться на Эверест.

– Ты, наверное, меня разыгрываешь, – сердито сказала она. – Никогда не слышала такой глупой шутки!

Робби и Брукс быстро и взволнованно переглянулись.

– Сердце мое, – ласково сказал Робби, – летать гораздо менее рискованно, чем вести машину по бульвару Сансет.

– Не говори глупостей! Машины не падают с неба. Это безумие, Робби! Если тебе нужно хобби, играй в гольф, ради Бога. Почему ты решил, что должен научиться летать?

Он закурил и задумчиво посмотрел в пространство. На его лице появилось неопределенное выражение: странное сочетание упрямства и смущения человека, которого уличили во лжи.

– Лисия, – тихо сказал он, – я слишком стар для пехоты.

– Ну, конечно, дорогой, но какое это имеет значение?

– Если я смогу получить удостоверение летчика, Лисия, у меня появится шанс попасть в английскую авиацию. Я не думаю, что меня посадят на истребитель; эта работа не подходит для актера, когда ему уже за тридцать, но из меня может получиться неплохой пилот бомбардировщика.

– Бомбардировщика? О чем ты говоришь?

– Я встречался с нашим консулом здесь, в Лос-Анджелесе. Он велел мне не лезть на рожон – лучшее, что я могу сделать для Англии – продолжать сниматься в американских фильмах. Но разве могу я отсиживаться здесь всю войну, как ты думаешь? Поэтому я позвонил нашему послу в Вашингтон, и он связал меня с военным атташе. Не могу сказать, что моя просьба его обрадовала – очевидно, у нас сейчас больше летчиков, чем самолетов для них, но в конце концов он пообещал, что если я научусь управлять самолетом, меня возьмут в авиацию. – Он улыбнулся. – Вот дословно, что он сказал: «Сейчас мы вынуждены брать в авиацию всех без разбора, так что, я думаю, справимся и с актером». Вот как обстоят дела. Если я получу удостоверение летчика, меня возьмут в авиацию.

– И ты считаешь, что тебе это удастся?

Вейн усмехнулся.

– Не думаю, что научиться управлять самолетом труднее, чем сниматься в кино.

– Сколько времени на это уйдет?

– Три месяца нужно, чтобы снять эту глупую картину. Скажем, столько же – на учебные полеты. – Он посмотрел в небо, будто уже превратился в воздушного аса, с бесшабашной улыбкой, с взглядом, устремленным за дальний горизонт, с манерами безрассудного мальчишки.

Фелисия наклонилась и взяла его за руку. Она чувствовала, что вот-вот заплачет от чувства гордости за него, от страха, от любви…

– О Боже, – тихо произнесла она, – как я не хочу, чтобы ты занимался этим, Робби, дорогой. Но ты ведь уже все решил, верно?

Он кивнул.

– Да. Боюсь только, что у меня ничего не получится. Там разные рычаги и все прочее.

– Получится, – успокоила она его. Фелисия знала, что была права. Робби все удавалось, за что бы он ни брался. Если жизнь бросала ему вызов, он не мог его не принять – в этом была его сила. Другие актеры предпочитали почивать на лаврах; Робби же регулярно уничтожал свои, чтобы начать вновь добиваться их.

– А как же наши долги? – спросила Фелисия. – Мы ведь, наверное, должны целое состояние?

– Я найду способ все уладить.

– Объяви себя банкротом, – весело предложил Рэнди Брукс. – Здесь все так делают.

Робби покачал головой.

– Я не могу так поступить, – твердо заявил он.

– Марти Куик постоянно это делает. И ничего.

– Я не Марти, Рэнди. К тому же четыреста тысяч долларов – еще не конец света, верно?

Теперь, когда эта сумма была наконец названа, наступило молчание. И хотя Фелисия ненавидела даже мысли о деньгах, она сразу поняла что к чему.

Полагавшийся Робби гонорар за фильм, в котором он снимался, должен был составить около ста тысяч – неплохие деньги для актера, который не входил в шестерку самых высокооплачиваемых звезд Голливуда, примерно в два-три раза больше, чем он получал дома. Фелисия подумала об аренде дома, об оплате услуг повара, горничных, садовника, рабочего, который приходил чистить бассейн и мыть машины, о расходах на вечеринку, которую они устраивали в честь Рэнди Брукса, не говоря уже о других расходах, неотъемлемых от их положения звезд, и поняла, что деньги, которые Робби получит за участие в своем пиратском фильме, уже потрачены – их едва хватит на жизнь в ближайшие несколько месяцев.

Она попыталась представить себе, на чем можно было бы сэкономить, но ничего не смогла придумать. Теперь она расплакалась по-настоящему.

– О Боже мой! – простонала она. – Это я одна во всем виновата.

– И вовсе не ты одна, Лисия. Мы оба в этом виноваты. Ты же уже все обсудила с этим чертовым доктором Фогелем. Играть «Ромео и Джульетту» была наша общая идея. Но спектакль провалился задолго до того, как мы приехали в Сан-Франциско. Мы оба опростоволосились. Так что, пожалуйста, перестань плакать.

Но она никак не могла остановиться. Если бы она не настаивала, чтобы они вместе играли в этой пьесе; если бы не убеждала себя, что играя каждый вечер любовников на сцене, они вновь станут любовниками в жизни; если бы она оставила все как есть…

– Я могла бы продать свои драгоценности, – пробормотала она.

– Спасибо, дорогая, но я не хочу даже слышать об этом. Я сказал, что найду выход, и я это сделаю.

Он встал, подошел к шезлонгу и, подняв Фелисию, заключил ее в объятия. В его надежных руках у нее появилось ощущение, что все будет хорошо как прежде – они вернутся домой, процедура развода наконец завершится, они купят себе симпатичный маленький коттедж поблизости от того места, где Робби будет учиться летать, Порция переедет жить к ним, и прошлое со всеми провалами и проблемами будет забыто.

Он поцеловал ее сначала нежно, потом его губы прижались к ее губам с все возрастающей страстью. Фелисия закрыла глаза и подумала, сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз вот так же целовал ее.

Впервые Робби по-настоящему поцеловал ее в гримуборной во время репетиции «Гамлета» в Стратфорде. Офелия была ее первой «серьезной» ролью после многих лет головокружительного, но легкого успеха в качестве инженю в легковесных комедиях Гая Дарлинга. Роль Гамлета была одной из первых заявок Вейна на звание великого актера; он намеренно выбрал ее, чтобы посостязаться с Филипом Чагрином спустя всего два года после того, как большинство критиков признали Чагрина «лучшим Гамлетом века».

Фелисия никогда не знала ничего похожего на страсть, которая пробуждалась в ней, когда она играла вместе с Робби. В первый раз оказавшись с ним на сцене, она почувствовала, как магическая искра пробежала между ней и им, между ними и зрителями; сила ее была так велика, что Фелисия вдруг взмокла от пота, ее грудь начала вздыматься, будто она только что занималась любовью. Когда Робби прикоснулся к ней кончиками пальцев в их первой сцене, она вздрогнула как от удара, ее глаза широко раскрылись под воздействием проснувшегося в ней вдохновения, вдохновения, которое время от времени покидало ее, как это случилось в Сан-Франциско в «Ромео и Джульетте», когда она считала, что оно с ней, но, обнаружив его отсутствие, застыла на месте…

В те годы Фелисия была молода, замужем, и так стремилась затащить Робби к себе в постель, что вовсе не удивилась, когда он наконец заключил ее в объятия и поцеловал. Удивительно было то, что он так долго медлил. Она помнила, что в то время он был крашеным блондином, коротко стриженным и болезненно худым, потому что решил, что Гамлет должен быть непременно худым и изможденным, как студент, приехавший домой на каникулы, и неделями морил себя голодом.

– О Робби, – прошептала Фелисия, – я так люблю тебя! – и тут она увидела краем глаза, что Рэнди внимательно смотрит на них, будто это была финальная сцена фильма; на его лице отражались зависть и неподдельный интерес, но не было ни тени смущения.

«Черт бы тебя побрал! – подумала она. – Мог бы по крайней мере отвернуться». – Она почувствовала, что ее тело становится податливым в объятиях Робби, уступая ему. В этот момент она почему-то с тревогой подумала, что Рэнди, а не ей Робби рассказал о своих учебных полетах. Она отругала себя за такие глупые мысли. Рэнди был их другом, Рэнди оплатил ее лечение, Рэнди всегда охотно возил ее, куда она просила, на своем ярко-красном автомобиле с откидным верхом, шутил, рассказывал ей последние сплетни, даже помогал ей выбирать наряды… Что могло быть естественнее для Робби, который всегда полагался на своих друзей таких, как Тоби Иден или Гай Дарлинг, довериться соседу – особенно в тот момент, когда она оставила его одного в кризисный для них обоих период жизни?

Фелисия выскользнула из объятий Робби, извинилась и ушла в прохладную гостиную. Здесь впервые за многие недели она налила себе водки и поднялась со стаканом к себе в спальню.

Там у бассейна она вообразила, что Робби поднимет ее на руки, отнесет наверх, бросит на постель, сорвет с нее одежду и займется с ней любовью, как это бывало раньше в ее гримуборной.

Она разделась, набросила на себя халат и стала не спеша потягивать водку. Чудесно! К черту доктора Фогеля, сказала она себе. В тот вечер в Стратфорде Робби налил ей виски с водой; вероятно, он думал, что так будет легче соблазнить ее. Откуда ему было знать, что она ждала этого момента три месяца, днем и ночью. Она ненавидела виски, не выносила даже запаха, который постоянно напоминал ей отца, без выпивки не способного справиться со своими проблемами, но сейчас она мужественно выпила все до дна, не для того, чтобы придать себе храбрости, а чтобы Робби было легче нарушить свой брачный обет.

Фелисия до сих пор ощущала вкус грима на его лице, запах пота, исходивший от Робби после двух с половиной часов пребывания на сцене в роли, которую потом назвали «самым спортивным Гамлетом в истории», тяжесть его худощавого тела.

Он не стал ждать, пока она разденется, не мог ждать! Он взял ее почти грубо, сдвинув в сторону ее шелковые трусики, и вошел в нее с такой быстротой, будто от этого зависела его жизнь. А она, которая обычно предпочитала долгую любовную игру и медленно нарастающее возбуждение перед самим актом – на что часто жаловался ее муж Чарльз, – с удивлением обнаружила, что сразу была готова принять Робби; между ног у нее стало так влажно, что когда пришло время одеваться, она не смогла надеть трусики, и так и вернулась в гостиницу без них, засунув в сумку, где горничная и нашла их на следующий день.

Фелисия не забыла ощущение, которое она испытала, когда он вошел в нее, мгновенно вызвав в ней, после стольких дней ожидания этого момента, ни с чем не сравнимую волну наслаждения, заставившую ее изогнуться и задрожать всем телом. Он тоже быстро достиг удовлетворения, но не раньше нее, и вместо того, чтобы оставить ее и отдохнуть, опустился у дивана на колени, начал целовать ей бедра, живот, расстегнул на ней подвязки и, стянув чулки, забросил их в дальний угол комнаты, потом повернулся к ней и вновь вошел в нее, на этот раз не спеша, зажимая ей рот рукой, когда она стала слишком громко стонать от удовольствия. Потом она предложила вернуться в гостиницу, где, по крайней мере, им было бы удобно.

– Мне не нужны удобства! – отрывисто сказал он, и, честно сказать, ей они тоже были не нужны. Она получила его, как и обещала себе, и он оказался именно таким, каким она его себе представляла.

Сейчас только от одного воспоминания она почувствовала влажность между ног и рассердилась. Как могло случиться, что он перестал ее хотеть? И почему? Но если такое произошло, то почему она хочет его так же сильно, как прежде? Это показалось ей несправедливым, даже бессмысленным, будто у нее забрали единственное в жизни, что имело для нее значение.

Фелисия запахнула халат и подошла к окну. Сверху она видела Робби и Рэнди, сидящих бок о бок на дальней стороне бассейна, увлеченных беседой.

Она вздохнула и, держа стакан с выпивкой в руке, отправилась принимать ванну, чтобы приготовиться к обеду – опять же – с Бруксами.

Война, решила она, внесла бы в их жизнь какие-то перемены, если бы им удалось вернуться домой.