Текст книги "Иллюзия безопасности. Пандемия по-американски"

Сколько всего выходов из пассажирского салона имеется на борту Boeing 757? Четыре? Шесть? Восемь?

На что указывает оранжевая и красная световая сигнализация?

Как достать спасательный жилет из-под вашего пассажирского кресла?»

И дальше в том же духе. На тридцати страницах – убедительная аргументация подобного рода в пользу создания в структуре Министерства по делам ветеранов учреждения нового рода под условным названием «Биржа обмена познаниями». «Люди в организации учатся, – пояснил Картер. – И учатся они самым разным вещам. Единственное, чему они не учатся, – это тому, что им преподают. Вот приходите вы на формальное собрание. Важные разговоры происходят у вас не на самом собрании. Важно то, что обсуждается в коридорах во время перерывов. Тем более что важнейшие вещи часто табуированы. Их нельзя озвучивать на формальном собрании».

Он пытался, между прочим, найти способы, как перевести кулуарные и коридорные беседы в русло формальных собраний. Но, конечно же, у людей, отвечавших за их проведение, имелись собственные веские причины этого не допустить. «Мы вручили им свой доклад, – сказал Картер. – Они просто не знали, что с ним делать. Они же нас просили не об этом, а о четырех-пяти лучших идеях из „Полезных уроков“ для распространения их по всей системе».

В октябре 2005 года в Министерство по делам ветеранов поступил запрос из Белого дома. Запрос этот передали на рассмотрение доктору Лоуренсу Дейтону, известному специалисту по ВИЧ-инфекции. Он в ту пору как раз занимался разработкой программы, призванной отучить ветеранов от курения, которая впоследствии дала хорошие результаты. Белому дому нужен был нестандартно мыслящий человек, но при этом уровня главврача, чтобы осмыслить крупную проблему здоровья нации. Доктор Дейтон спустил запрос своей заместительнице Одетте Левеск, которая, вероятно, лучше других была знакома со всеми двадцатью двумя главврачами госпиталей медицинского управления министерства. Будучи медсестрой по образованию, Левеск играла роль живого связующего звена между главврачами на местах и штаб-квартирой. «Если мне нужна помощь по определенному вопросу, я знаю, к кому обратиться», – сказала она и еще раз пробежала глазами запрос из Белого дома. «Им хотелось заполучить врача высокого уровня „с нестандартным мышлением“, – вспоминала Левеск. – В ответ на такой запрос мне на ум пришло лишь одно имя – Картер Мехшер».

* * *

Звонок из белого дома весьма удивил Картера, но еще большее удивление у него вызвала просьба, с которой к нему оттуда обратились. Об инфекционных заболеваниях он знал достаточно много, но лишь по опыту работы с пациентами интенсивной терапии. Что до пандемий, а тем более планирования мер по борьбе с ними, то в этом он не смыслил ровным счетом ничего. «Но ведь звонили-то не откуда-то, а из Белого дома, – сказал он. – Вот я и смекнул: „Да-да, говорю, конечно!“ – Какая мне к черту разница?»

В конце ноября 2005 года он прибыл в Вашингтон и составил компанию еще шести членам новой команды, которую разместили в большом кабинете в конце коридора на четвертом этаже старого административного здания по соседству с Белым домом. Там было десять рабочих станций – просто столы с компьютерами и стулья, даже без перегородок, – зато с прекрасным видом на Розовый сад и вертолетную посадочную площадку для борта № 1 Корпуса морской пехоты[19]19
  «Marine One» – позывной персонального вертолета президента США. – Примеч. пер.


[Закрыть]. В соседнем помещении работали люди, продолжавшие разгребать последствия урагана «Катрина». С первой же встречи с новыми сослуживцами по группе планирования мер на случай пандемии Картер в полной мере прочувствовал чрезвычайность ситуации, с которой предстоит разбираться, – хотя бы по той причине, что сам оказался там белой вороной. На первое их собрание шестеро других членов группы пришли в строгих протокольных костюмах. Один Картер явился, как привык ходить на работу, – в спортивной куртке, – и после первого же заседания вынужден был отправиться прямиком в Jos. A. Bank и купить там сразу пять костюмов – по одному на каждый рабочий день недели. Но и после этого он по-прежнему не вполне вписывался в антураж, да что там – откровенно выделялся на общем фоне. «Первое впечатление от Картера было такое, что да, купил наконец человек костюм, а про то, что он не сочетается с берцами, ему сказать забыли, – рассказывал Кен Стэйли, работавший под началом Раджива Венкайи и курировавший работу группы пандемического планирования. – Спрашиваешь его, зачем он так обувается, а он отвечает, что, во-первых, это подарок, а во-вторых – классная вещь по его разумению».

Ричард Хэтчет также с живым интересом наблюдал за Картером. «Нас же всех, типа, взяли и закинули в общую комнату с незнакомыми людьми из разных государственных структур, – сказал Ричард. – Картеру потребовалось какое-то время для того, чтобы там раскрыться. Почувствовать себя комфортно среди нас и дать себе волю следовать за своими мыслями». Поначалу, правда, в голову Картеру не приходило вовсе никаких мыслей. «Должности нам всем дали одинаковые, – рассказывал он. – И называлась эта должность как-то по-дурацки. Но я же там один был дуриком из ветеранского ведомства. Все остальные местные, вашингтонские, и все как один ушлые политики. А я в этом дерьме прежде никогда не варился». Когда они начали распределять обязанности между собой, Картер и вовсе потерял нить обсуждения. «Это как приходишь в новую школу – и вдруг выясняется, что ты ото всех отстал и просто ничего не догоняешь, – сказал Картер. – Всё новое. Всё не так, как ты привык. Они там так и сыпали сокращениями. Слова, которые они использовали, – я же их в обычной жизни даже и не слышал…» Конечно: APHIS… FBO… CBO… HSPD… PCC… Межведомственный…

Последнее слово хотя и не относилось к акронимам, но его реального смысла Картер долго не мог постигнуть. Всё федеральное правительство казалось ему огромным «черным ящиком». Один из членов команды представлял Министерство сельского хозяйства, и все остальные, похоже, прекрасно знали, чем именно данное министерство занимается. Один Картер об этом понятия не имел. Другие постоянно поминали какой-то «НПР», да так часто, что Картер наконец не выдержал и спросил шепотом у сидевшего рядом Ричарда: «Что это за чертовщина такая – „НПР“?» «Национальный план реагирования, – ответил Ричард. – В нем в общих чертах описывается порядок самоорганизации федерального правительства в период чрезвычайной ситуации». Это прозвучало настолько веско и внушительно, что Картер раздобыл себе экземпляр этого плана, честно прочел все четыреста страниц и понял, что он из них не почерпнул ни крупицы новой мудрости. «Сплошь казенные формулировки, – сказал он. – Просто повторяют и повторяют одно и то же раз за разом на все лады».

Каждому из остальных шести членов команды отводилась какая-то узкая и вполне очевидная роль в грядущем действе. Представительнице Министерства национальной безопасности предстояло написать главу о транспортном и пограничном контроле; парню из Министерства сельского хозяйства – о ветеринарном контроле. Единственный его коллега-врач среди собравшихся – Ричард Хэтчет – каким-то образом уже получил задание написать ключевую для всего плана главу 6 со стратегией минимизации заболеваемости и смертности среди людей. То, как они делили план между собой, живо напомнило ему игру в «музыкальные стулья» на детском утреннике: когда музыка смолкла, один Картер остался без посадочного места, то есть не при делах. «Раджив просто взял и объявил: „Ричард, вы будете работать над шестой главой, а вы, Картер, поможете Ричарду“», – рассказывал он. Успев ознакомиться с тем, как пишутся правительственные доклады, Картер теперь понимал, почему их никто не читает и читать не желает. Ричард, кстати, был прирожденным писателем, вот только места для применения писательского таланта процесс работы над докладом не оставлял. «У них же там множество тупых правил», – сказал Картер, чьей первой работой стало редактирование всего, что писал Ричард, и приведение текста в соответствие со стилистическим руководством правительства США. «Типа того, что страны нельзя перечислять иначе, кроме как в алфавитном порядке, дабы никого не обидеть. Или что недопустимо писать ни „свыше трехсот“, ни „триста с лишним“, – а исключительно „более трехсот“ долларов». Но еще большей помехой сохранению чистоты прозы Ричарда являлось неимоверное число рецензентов всего им написанного. Всё, что хотя бы косвенно могло расцениваться как относящееся на счет того или иного федерального ведомства, подлежало письменному согласованию с тем самым ведомством. «Так вот, отправим мы какой-нибудь параграф на согласование, например, в EPA[20]20
  EPA (сокр. от англ. Environment Protection Agency) – Агентство по охране окружающей среды. – Примеч. пер.


[Закрыть] – и ждем, – рассказывал Картер. – А у них там в EPA не один человек должен прочитать написанное. У них там целый десяток рецензентов. Бывало, дождешься ответа, а там к одному-единственному предложению пять комментариев от разных людей, и каждый требует изменить формулировку по-своему, причем все пятеро по-разному, – описывал процедуру согласования Ричард Хэтчет. – Свихнуться можно. И тупеешь день от дня».

К тому же Ричард с Картером немного по-разному понимали то, как следует пресекать распространение смертоносного заболевания. Ричард – с позиции некоего подобия военных действий против врага, окопавшегося по узлам разветвленной сети со множеством связей. Нужно выявить узлы с наибольшим количеством связей и зачистить их все: только так можно победить вирус. Картер же мыслил по аналогии с тем, в чем он сам разбирался лучше всего, – минимизацией медицинских ошибок. Он привык перестраивать системы таким образом, чтобы предельно снижать вероятность ошибочных решений и действий врачей и медсестер. Вот и теперь он выстраивал стратегию, позволяющую минимизировать вероятность передачи заразы от человека к человеку. Единственное, в чем их взгляды полностью совпадали, подозревал он, было то, что «серебряной пули» на эту нечисть не сыщется. Решение должно представлять собой многоуровневое наслоение ряда стратегий, как в нарезке швейцарского сыра на бутерброде – со сдвигом, чтобы дырки не совпадали и не просвечивали. Вот он и начал строчить докладные другим членам группы с описанием «сырной» стратегии.

Сидя в своем кабинете в глубине Старого административного здания при Белом доме, и Картер и Ричард прекрасно видели, что являются участниками многопланового и неоднородного процесса. Сами они честно исполняли свой долг – выковывали как умели этот официальный план, из которого затем всякую живую радость и блеск мысли приходилось выцеживать и досуха отжимать в процессе безумных согласований и редактур. Затем следовало то, что этот план позволял им делать. Иными словами, в реальности это был не план действий, а план планирования действий. (Таким образом, первоначальный документ на двенадцати страницах, составленный Радживом, теперь и вовсе представал планом планирования плана действий.) Формулировки, оставшиеся в окончательной редакции написанной ими главы, так или иначе оказались достаточно расплывчатыми для того, чтобы ими можно было оправдать, по сути, всё что угодно. Там, самое главное, был пассаж с подсказкой, что делать федеральному правительству в начале пандемии, еще до того, как появится и станет общедоступной вакцина. «Федеральное правительство, – написали они, – обеспечивает общее руководство и определяет критерии и порядок принятия решений на всех уровнях государственного управления относительно выбора вариантов борьбы с инфекцией и ее локализации, включая социальное дистанцирование, запрет собраний или карантинные ограничения, в целях защиты здоровья населения».

Трудно было себе вообразить, что кто-то вообще способен по доброй воле добраться до этого упрятанного в дебрях шестой главы пассажа, не говоря уже о том, чтобы вдуматься в его истинное значение. Важны же тут были не слова формулировки, а то, как их в случае чего можно истолковать. Точь-в-точь как с текстами Библии или Конституции США: сразу же напрашивается вопрос, как именно их интерпретировать, а главное – кто и в каких целях будет это делать. В прочтении Ричарда Хэтчета и Картера Мехшера данная формулировка гарантировала надежное прикрытие на время поиска ответа на важнейший из медицинских вопросов, с которым им когда-либо доводилось сталкиваться: как сберечь жизни при пандемии до появления лекарств и вакцин?

4. Остановить неостановимое

В далеком будущем историки, вероятно, будут изумляться, как этот странный народ, именовавший себя «американцами», ухитрился так долго просуществовать единой нацией при свойственном ему подходе к организации государственного управления. Нутро правительства США представляло собой беспорядочное нагромождение коробочек. Все эти коробочки создавались поочередно, но не планомерно, а по мере возникновения конкретных проблем. Например: «как обезопасить себя от некачественной пищи?», или «как защитить банки от налетчиков?», или «как предотвратить очередной теракт?». В каждую коробочку сажали людей знающих, талантливых и с богатым опытом работы в проблемной области. Со временем эти люди создавали вокруг порученной им проблемы уникальную культуру, явственным образом отличающуюся от любой из культур, взросших в других коробочках. Так в каждой коробочке и выкристаллизовался уникальный застывший мир, не способный адаптироваться и не проявляющий интереса к происходящему в остальных коробочках. Недовольные тем, что «правительство пускает деньги налогоплательщиков на ветер», обычно указывали на бессмысленные статьи расходов. Не там копали. Реальные растраты – вот они: в одной коробочке есть ключ к решению проблемы из другой коробочки или человек, способный подсказать такое решение, но никто в коробочке с проблемой никогда об этом не узнает.

Национальные лаборатории Сандия создавались в середине 1940-х годов отчасти и для того, чтобы помочь людям из разных коробочек чуть-чуть высвободиться из них и помыслить шире. Но Боб Гласс был неординарным мыслителем даже по высоким меркам Сандия, поскольку природа одарила его умом, изначально не признававшим раскладывания идей по коробочкам. Однако к весне 2006 года даже он зашел в тупик. За два года, истекших со дня появления на свет научно-ярмарочного проекта пятнадцатилетней Лоры, тот успел раскрутиться до отнюдь не детской модели борьбы с эпидемическими заболеваниями. Боб раздобыл статистику давно забытой пандемии гриппа сезона 1957–1958 годов, унесшей жизнь свыше ста тысяч американцев, и использовал ее для проверки своей модели. На основе общедоступных фактических данных о том вирусе модель, в целом, доподлинно воспроизвела картину вызванной гриппом пандемии. В частности, совпали смоделированные и реальные цифры заболеваемости и смертности по возрастным группам. Боб Гласс теперь был достаточно начитан в этой области, чтобы сознавать, что проект его дочери вносит оригинальный вклад в эпидемиологию. «Я спросил себя: почему сами эпидемиологи до сих пор этого не вычислили? Не вычислили за неимением инструментов, сфокусированных на проблеме. У эпидемиологов были инструменты для изучения путей и динамики распространения инфекционного заболевания, не заточенные под то, чтобы попытаться его остановить». С помощью всё того же гениального программиста из лабораторий Сандия они с Лорой построили такой инструмент, который позволял именно остановить распространение болезни.

Боба ошеломило, насколько, оказывается, трудно побудить хоть кого-то даже не использовать, а просто обратить внимание на разработанную ими программу. За несколько месяцев до этого Совет национальной безопасности при Белом доме обратился в лаборатории Сандия с просьбой помочь подготовить материалы к предстоящим штабным учениям на случай пандемии гриппа: какие вопросы решать в первую очередь? О чем стоит подумать из того, что они, возможно, не учли?[21]21
  Идея этих кратких оперативных учений родилась на том же самом совещании в Овальном кабинете, где было решено создать стратегический план действий на случай пандемии. Сами учения состоялись 10 декабря 2005 года, то есть уже после начала работы группы стратегического планирования под началом Раджива Венкайи, но при этом никоим образом на планировании не сказались. – Примеч. авт.


[Закрыть] Но в структуре Национальных лабораторий Сандия эта задача была поручена не группе Боба Гласса, а какой-то другой. Гласс уговорил знакомого присовокупить краткое описание его модели к пакету документов для Белого дома, но в Министерстве национальной безопасности ее проигнорировали. «У них там есть природная склонность к нарративам строго определенного типа, – рассказывал Гласс. – Вместо того чтобы беспокоиться, как эту заразу остановить, они всецело озабочены тем, как не допустить ее проникновения в страну из-за рубежа. Поэтому всё свое время они потратили на разговоры о том, как понадежнее запереть границы. То есть именно на то, что вовсе не работает, зато немедленно пресекает все экономические потоки».

Единственным способом привлечь внимание к новой модели инструментального контроля заболеваемости, из казавшихся доступными Глассу, оставалась публикация научной статьи с ее описанием в академическом журнале. В Национальных лабораториях Сандия ученые работают под строжайшей подпиской о неразглашении, поскольку имеют допуск к данным и документам федерального правительства высочайшего уровня секретности (так называемый «Q-допуск»). В свете этого им запрещено без санкции свыше раскрывать что бы то ни было из имеющего отношение к их работе. И хотя речь в данном случае шла о детском проекте для школьной ярмарки, Гласс, поскольку и сам приложил к нему руку, считал себя обязанным подходить и к этому проекту с той же мерой серьезности, с какой подходил ко всему, что делал в Сандии. Поэтому он объяснил ситуацию начальству и представил для согласования написанную им длинную статью, которую ему – не без волынки, конечно, – разрешили-таки опубликовать. Он отправил экземпляры рукописи в Science, Nature и ряд менее известных научно-медицинских журналов с туманными названиями. «Все до единого вернули их мне, даже не ознакомившись, поскольку в этой области я никто и звать меня никак, – сказал он. – Вот тут я уже по-настоящему встревожился». Когда Боба Гласса просили рассказать о себе, что было большой редкостью из-за его склонности проводить время наедине со своими мыслями, он характеризовал себя коротко: «Я – совершеннейший интроверт». Соответственно, лично выходить на каких-то там людей из научно-эпидемиологических кругов и просить о содействии с публикацией ему претило по складу личности. Но пришлось. Он разыскал в журналах фамилии нескольких профессиональных эпидемиологов, активно использовавших (по крайней мере, по их словам) компьютерные модели распространения заболеваний, и отправил им свою статью с сопроводительным письмом. «Ни единого ответа на свои электронные письма ни от кого из них я так и не дождался, – сказал Боб. – И вот тут я уже совсем разозлился. Меня реально паника обуяла: вот начнется пандемия, а она начнется, – и все всё будут делать неправильно. „Считай ты труп“, – подумалось мне, да что там: мы все трупы. И тут я вдруг вспомнил об одном парне из ветеранского ведомства».

Полутора годами ранее Лора побывала в Вашингтоне в гостях у тети. Как-то за ужином она рассказала тетиному гражданскому мужу, врачу-инфекционисту медицинского управления Министерства по делам ветеранов, о своем проекте для школьной научной ярмарки. «Тебе нужно всё это описать и опубликовать», – сказал он с энтузиазмом, добавив, что в жизни не слышал ни о чем подобном. По возвращении домой Лора сообщила о полученном полезном совете отцу. «Я подумал: „Боже ж ты мой! Работы-то сколько…“», – рассказывал он, но дал согласие переделать научно-ярмарочный проект в серьезную академическую статью по контролю заболеваний на правах соавтора. Теперь, вспомнив, как тот парень из ветеранского ведомства однажды уже поспособствовал продвижению их работы, Боб Гласс подумал: «Может, и еще раз надоумит, что делать?» Ему было крайне неудобно беспокоить бойфренда сестры из-за какого-то научного открытия, но кроме него у них с дочерью никаких выходов на вашингтонское федеральное правительство не было. «В науке так не принято, конечно, – сказал Гласс. – Но тут я сам себе и говорю: я же, собственно, и собираюсь сделать нечто такое, чего в моем возрасте никто не делает. А именно – начать действовать в обход системы. Так что просто беру и пишу ему по электронной почте письмо со статьей во вложении и вопросом: „Вы случайно не знаете там кого-нибудь, кому это может понадобиться?“».

К тому моменту он битых шесть месяцев пытался привлечь к этой статье внимание экспертов по борьбе с заболеваниями. А тут не прошло и шести часов, как ему позвонил Ричард Хэтчет. «Говорит: „Вас из Белого дома беспокоят“, – вспоминал Боб Гласс. – „Не могли бы вы подъехать к нам для важного разговора и желательно поскорее? Когда вас ждать?“».

* * *

Оказалось, что теперь уже бывший бойфренд сестры Боба Гласса из Министерства по делам ветеранов был хорошо знаком по работе с Картером Мехшером и переслал ему письмо и статью Боба. «Поначалу, увидев эту писанину, я отреагировал в том духе, что опять какую-то чертовщину прислали, – сказал Картер. – На кой мне всё это сдалось? Там же по внутренней почте Белого дома в основном приходит чушь несусветная». Мысленно Картер всё еще пребывал под впечатлением от своего проекта в Министерстве по делам ветеранов, который открыл ему глаза на практически полную непригодность официальных каналов для передачи важной информации и, напротив, богатые возможности в этом плане каналов неофициальных. Между тем Ричард как раз таки был с недавних пор буквально одержим идеей использовать математические модели для выработки стратегии борьбы с пандемией, вот Картер, недолго думая, и переслал ему весь этот пакет – сопроводительное электронное письмо человека из Министерства вкупе со всеми приложенными к нему материалами Боба Гласса.

В своем интересе к моделям Ричард Хэтчет был практически одинок. Национальные институты здравоохранения вроде бы выделили трем именитым ученым гранты на построение моделей заболеваемости, но было совершенно неясно, когда эти модели доведут до ума и насколько полезными с практической точки зрения они окажутся. К тому же новые модели были крайне громоздкими и переусложненными, вследствие чего работали очень медленно и дорого обходились в плане вычислительных ресурсов, необходимых для их прогона. Ответа даже на простые вопросы – например: «Что будет с распространением такого-то заболевания в случае перевода людей на удаленную работу из дома?» – зачастую нужно было дожидаться по многу дней. Но и после получения результатов никак не развеивалось смутное подозрение, что перед вами данные с выхода некоего «черного ящика», заглянуть в который из-за сложности реализованных в нем моделей попросту невозможно. Ричард пригласил именитых академиков на личную встречу, чтобы прозондировать, что там у них в мозгу на самом деле. Ему эта троица понравилась куда больше, чем Картеру, который счел их слишком претенциозными. После встречи Ричард составил электронную таблицу, где в сотнях столбцов описывались различные параметры и характеристики всех трех моделей. Каждая из них строилась на предположениях о природе новой болезни и о том, как именно эта напасть поражает популяцию: какими путями распространяется, с какой вероятностью передается от инфицированных людей окружающим, каков уровень смертности от этой болезни и т. п. Еще больше гипотетических предположений делалось относительно характеристик подвергшейся напасти популяции – распределения по возрастам, условий жизни, уровня и характера занятости, показателей вакцинации и т. д. Составлять и заполнять таблицу было занятием муторным, но Ричард чувствовал, что эти модели – его единственный шанс отыскать какую-нибудь новую стратегию.

Работа в одиночестве над этой электронной таблицей внезапно вернула его к одному из самых жутких переживаний в его жизни. В раннем детстве с ним произошел несчастный случай, последствия которого так и не изгладились до сих пор. Дело было на летних каникулах. Они с отцом приехали на водопады Бушкилл в Пенсильвании и шли по тропе, вырубленной в почти отвесной скале. Ричард уронил пакетик леденцов «Life Savers»[22]22
  «Спасители жизни» (англ.). – Примеч. пер.


[Закрыть], полез за ними под ограждение – и сорвался с двадцатиметрового обрыва в ручей. Когда отец в обход добрался до него, он лежал там ничком, лицом в воду, без дыхания и признаков жизни, истекая кровью из глубокой раны на лбу, с вывихнутой челюстью, не позволявшей открыть ему рот и сделать искусственное дыхание. Его отец, банковский служащий без медицинской подготовки, лишь по счастливой случайности перед самым отъездом почерпнул кое-что об оказании экстренной педиатрической помощи от друга, который учился на курсах подготовки спасателей. Он понял, что разжать сыну челюсти не удастся, но знал, что нужно делать искусственное дыхание через ноздри. И вдувал ему в легкие воздух через нос, пока к Ричарду наконец не вернулась способность дышать самостоятельно.

Всё детство у себя в Алабаме Ричард только и выслушивал эту историю от родителей. «Они мне ее без конца пересказывали и всякий раз подчеркивали, что спасение мое неслучайно и в нем есть некий высший смысл, – рассказывал он. – И, мне кажется, отец, да и мать, видимо, тоже сами себя по-настоящему убедили в этом. И вот с таким тяжелым грузом мне и приходилось расти». Он и вправду достиг в жизни достаточно многого для того, чтобы можно было почувствовать себя отчасти избранником судьбы, призванным к каким-то особым свершениям, но ни задумываться, ни распространяться на эту тему ему реально не хотелось. Выспренность действовала на него угнетающе; а в действительности он был тем, кем являлся по самой своей глубинной сущности, – южанином, джентльменом, поэтом. И тем страннее было видеть, как он, засев на задах Белого дома за составление наискучнейших электронных таблиц, вдруг расчувствовался сверх всякой меры. «Меня будто молнией поразило, – сказал он. – Вот же оно! Я послан сюда для того, чтобы решить эту задачу. Я – единственный человек в Белом доме, которому всё это небезразлично, и если я не доберусь до разгадки, то этого уже никто и никогда не сделает. То есть меня действительно будто молнией поразило. Впервые и единственный раз в жизни со мною случилось нечто подобное».

Позже ему удалось рационально осмыслить это чувство. Но в тот момент он главным образом сознавал лишь одно: свое, по сути, полное одиночество перед лицом озарения, что наверняка имеются действенные пути, способные пресечь распространение новой болезни; главное – остановить ее в самом начале, не дать разгуляться и унести жизни людей. Сила инерции мышления – та самая «расхожая мудрость» – априори принимала за данность существование единственной действенной стратегии: изолировать больных, ввести карантин и поспешить с разработкой и распространением вакцин и антивирусных препаратов; выдвигались некогда и другие идеи, включая социальные вмешательства и физическое разобщение людей, но все они были отметены как не работающие после безуспешного апробирования в далеком 1918 году. И ведущие американские эксперты по вопросам заболеваемости, собранные в CDC и других структурах Министерства здравоохранения и социальных служб США, с этим безоговорочно соглашались. Ричард к тому времени успел подружиться с самым, пожалуй, знаменитым из всей этой когорты эпидемиологов – Дональдом Айнсли («Д. А.») Хендерсоном. Хотя Д. А. Хендерсон и впрямь был человеком видным – ростом под метр девяносто, – Ричарду он представлялся чуть ли не четырехметровым гигантом, а на ниве эпидемиологии его могучая фигура и вовсе застила собою всё, вырастая до небес. Среди множества достижений Д. А. особо выделялась слава победителя черной оспы во главе проекта ВОЗ по искоренению этой болезни.[23]23
  «Никогда прежде человеку не удавалось решительно взяться за искоренение болезни и преуспеть в этом», – заявил Д. А. в одном интервью. Хотя очевидно, что одному человеку искоренить какую-либо болезнь не под силу. К примеру, бывший глава CDC Том Фриден, представляя мне другого бывшего главу CDC Уильяма Фейги, именно его назвал «искоренителем оспы». Важен же сам факт, что последний случай заболевания человека черной оспой был зафиксирован 26 октября 1977 года, когда ее диагностировали у двадцатитрехлетнего сомалийца. – Примеч. авт.


[Закрыть] Успел он поработать и деканом Школы общественного здравоохранения Университета Джонса Хопкинса, и на других высоких постах, но здесь важно, что в ту пору Д. А. получил назначение в Министерство здравоохранения и социальных служб.

Тогда же Ричард и наслушался гневных отповедей Д. А. в адрес новомодных идиотов из навороченных университетов, которые возомнили, будто способны зафиксировать с помощью компьютерных моделей нечто осмысленное в плане борьбы с заболеваниями. «Он искренне считал, что они ничего не смыслят том, о чем берутся рассуждать», – сказал Ричард. Лично с ним они этот предмет не обсуждали, но Ричард догадывался, как отозвался бы Д. А. о его нынешнем занятии. Кстати, именно Д. А. в свое время возглавлял федеральную программу реагирования на эпидемию 1957–1958 годов, вызванную новым штаммом вируса гриппа и стоившую жизни ста тысячам американцев. И все его рекомендации тогда сводились ровным счетом к тому же самому: изолировать больных и дожидаться вакцины, поскольку при любой другой стратегии соотношение «затраты/эффективность» было бы несоизмеримо выше. Ричард не мог понять, на чем основывалась непоколебимая уверенность Д. А., вторившая зловредной расхожей мудрости, которая столь прочно въелась всем в сознание. «Единственная бесспорная истина заключается в том, что, если запереть всех поголовно в одиночных камерах и запретить им любые контакты друг с другом, никакая болезнь распространяться не будет, – сказал он. – Вопрос не в этом, а в том, что можно сделать в реальном мире».

Новые модели распространения заболеваний – при всей их медлительности и громоздкости – обнадеживали Ричарда. Д. А. Хендерсон и важные люди из CDC, наряду с подавляющим большинством работников общественного здравоохранения, считали, что модели ничего им не дают, – и жестоко заблуждались. Они ведь и сами использовали модели. Они так же полагались на некие абстрактные представления и руководствовались ими, принимая решения. Просто абстрагирование происходило в головах у экспертов, после чего они и выдавали сформировавшиеся там модели за квинтэссенцию реальности. При этом главным отличием их моделей от компьютерных была неявность и, как следствие, крайняя затруднительность проверки на корректность. Эксперты делали всяческие предположения и допущения относительно происходящего в реальном мире в точности так же, как это делается в компьютерном моделировании, но их допущения так и оставались скрытыми и непроверяемыми.

А ведь с каждым днем появлялись всё новые свидетельства тому, что модели в головах у экспертов бывают ошибочными вплоть до нелепости. В профессиональном спорте, к примеру, бывшие игроки десятилетиями сходили за непререкаемых авторитетов во всем, что касалось экспертной оценки как действующих игроков, так и стратегии и тактики командной игры. А затем грянула статистическая революция, и полные профаны в спорте, вооружившись математическими моделями, выставили вчерашних экспертов на посмешище. Рыночные силы, безжалостно наказывающие за невежество, в профессиональном спорте действуют, однако, жестче и безотказнее, чем в прикладной эпидемиологии, где десятилетиями накапливавшиеся ошибки экспертов не приводили ни к проигрышам и вылетам их команд, ни к потере десятков миллионов долларов их владельцами. Однако если математические модели позволяют улучшить представление о ценности конкретного баскетболиста в плане очковой отдачи от его игровых действий, то почему бы не предположить, что с их помощью можно также измерить и ценность новой стратегии борьбы с пандемией с точки зрения ее результативности?