Текст книги "Глориана; или Королева, не вкусившая радостей плоти"

Глава Пятая,
В Коей Капитан Квайр Тайно Доставлен во Дворец и к Лорду Монфалькону, дабы Получить Известие о Безрассудном Поручении

Лорд Брамандиль Рууни, огромен и жовиален, капитан Почетных Гвардейцев, Охранитель Королевы, принял под свою ответственность Квайра (с головой в капюшоне, как у вспыльчивого ястреба) из рук людей сира Кристофера и немедленно стал расчесывать и прихорашивать ежившегося соглядатая, чьи одежды (с чужого плеча) впитали более чем солидную толику содержимого темницы Маршалси: навоз и солома с плесенью наделяли Квайра ароматами давно заброшенного скотного двора.

– Так не пойдет, если уж тебе понадобилось предстать пред великим лордом Монфальконом. Хотя, к чему скрывать личность эдакого хмыря, я никак не возьму в толк.

Круглое красное лицо сияло над алыми брыжами, багровые руки выпрямляли Квайров воротник, между тем капитан уже обещал себе, что, если лорд Рууни когда-либо впадет в немилость лорда Монфалькона или забредет однажды в воровские клоаки города, Квайр даст себе ровно сорок восемь часов на его убийство и проявит милосердие лишь на шестидесятой секунде сорок восьмого часа, и сейчас улыбался под капюшоном, почти присев в реверансе, сгорбясь под хваткой великана.

– Спасибо вам, милорд. Премного обязан, милорд.

Он смолчал, когда Рууни изъял из ножен его добрый меч.

– Останется тут. Никаких мечей при Дворе, исключая таковые Гвардейцев Королевы и ее Воителя. – Рууни хлопнул по своему. – Пошли. – Скорым шагом по коридору, рука на кисти Квайра; полуослепленный капитан вынужден был бежать, страдая после битья тюремщиков и скамьи и камней узилища, в коем провел всю ночь.

– Чуть помедленней, милорд. Мне нехорошо.

– Лорд Монфалькон горит от нетерпенья тебя узреть. Видимо, тщательнее допросит тебя касательно сарацина. Тебе повезло – лорд Монфалькон замолвил за тебя словечко, сказал, что ты в ту ночь наведывался по его делам в деревню Ноттинг и за тебя приняли похоже одетого негодяя. – Скользя взглядом по драному лоскутью, лорд Рууни смаковал пересказ, как он сильно подозревал, компендия сплошной неправды. – Я вот не испытываю особой любви к сарацинам. И к убивцам, – добавил он благочестиво, – чем бы те ни руководились. Королева ясно высказывалась по сему вопросу.

– Всецело согласен, милорд. – Одышливый Квайр держался за бок. – Опасаюсь за шов.

Полные уста лорда Рууни бились друг о друга, точно губы перегревшегося жеребца.

– Почти пришли, парень. – Они достигли вместительного холла, Третьей Приемной Палаты, вдосталь широкой для изрядной рыночной площади; здесь разбившиеся на группы вельможи беседовали, проявляя к спешащей паре лишь поверхностный интерес. Лорд Рууни приветствовалто одного, то другого. – Сир Амадис. Добрейшее утро, мастер Уэлдрейк. Леди Блудд.

Капитан Квайр, с другой стороны, заботился о том, чтобы не узнать немногочисленных знакомцев, однако лицо под капюшоном привлекло внимания больше, нежели лорд Рууни. Они шагали теперь по срединной галерее, свернули прежде, чем добрались до дверей Тронной Залы, и подошли к двери, у коей была видна единственно ручка, ибо остальное скрывал гобелен. Лорд Рууни постучался. Их пустили внутрь.

Лорд Монфалькон стоял пред огнем к ним спиною, ссутулив плечи воина.

– Рууни?

– Мой Лорд-Канцлер. Он здесь.

– Я благодарю вас.

Лорд Рууни еще раз подхлестнул Квайровы плечи, после чего, загадочно улыбаясь, ретировался, утаскивая с собою толедский меч. Квайр в ярости оглянулся, затем сказал себе успокоиться. Он, тем не менее, не желал тратить время на притворную смиренность и оглядел комнату. В ней не было ничего непривычного. Он почесал ухо. Вытащил сомбреро из-под одолженного капюшона. Сдернул его, открывая свою темную мелкую личность.

– Капитан Квайр, сир. Я сделал как вы велели – и я пред вами.

Лорд Монфалькон кивнул, теребя отделанную бобром шелковую накидку на груди и оборачиваясь.

– Вы удачливы, Квайр, не так ли?

– Как обычно, милорд.

– Только не в ночь накануне Новогодия. Вы сработали топорно, переоценили себя, вас видели.

– Я сработал вовсе не топорно. – Квайр грозил вспыхнуть.

Лорд Монфалькон вздохнул и явил капитану ледяной, злой глаз.

– Лудли принес вашу записку. Разведка относительно Арабии полезна. Но лорд Ибрам был человек со связями. Более того, мы заверили его дядю в том, что в Лондоне он в безопасности. Если б не его репутация буяна, коей и было объяснено произошедшее, мы возымели бы немало забот, Квайр. Видимо, мне следовало позволить вам расплатиться по полной. Неудачливый Квайр мне ни к чему.

Капитан грел руки. Он не рисовался, но говорил с умеренной гордостью:

– Умертвить меня? Вестимо, во имя Знания, быть может, – ибо стоит мне пасть, как нога, попирающая крышку Пандоры, воздымется, и хлынут наружу всякие тайны, коим лучше оставаться укупоренными. Или, может, вы не согласитесь, сир, со столь осмотрительной философией – и поступите с темнейшими секретами Королевы на манер доктора Фаусти?

Монфалькон слушал не из любопытства к произносимому, но потому, что, как ему казалось, глядел в Квайрову душу.

Тот же продолжал:

– Однако же, сир, я знаю, что вы о таком помыслить не можете. Вы уже увидели смысл в сохранении жизни капитана Квайра. Любой ценой, сир, верно ведь? Во что бы то ни стало, да? Ибо пред вами – страж-Цербер, призванный препятствовать побегу из Гадеса бесов и проклятых. Я стою на страже вашей безопасности, лорд Монфалькон. Вы чтите меня недостаточно.

Размышляя о том, что Квайр зашел слишком далеко и тем выдал себя, лорд Монфалькон расслабился более прежнего.

– О, так вы у нас – недопонятый пес?

– С коим плохо обращаются, милорд. Констебли сира Кристофера были со мной неучтивы, и я был посажен в худшую камеру Маршалси. Соглашаясь на ваши интриги, я ожидал большего. Кроме того, моя личность не была сокрыта полностью…

– Моя награда вам, Квайр, – ваша свобода. Я сохранил ее.

– Я рисковал ей, сир, – и не сбежал. Я – ваш лучший агент в Лондоне – во всем Альбионе – в Империи. Ибо я художник, как вы знаете. И уязвить меня невозможно.

– Что делает вас в иных аспектах сомнительным слугой, капитан Квайр. Вы слишком умны для сей работы. Вы происходите из славного йоменского рода, обучались в Кембридже, в Иоанновом колледже, и могли бы стать глубокоуважаемым богословом, но отринули все респектабельные возможности.

– Творческие наклонности вышнего порядка приказали мне исследовать собственные чувства, милорд, а также мировую географию. Я бесталанен, не считая того, что зовется порочностью, и на вашей службе, сир, я получаю возможность продолжить обучение. Я размышлял над многими занятиями, однако все они видятся недостойными. Мне не по нраву образчики различных профессий, с коими я сталкивался, и я полагаю, что нынешнее мое призвание, на вашей службе, милорд, и, следовательно, на службе Королевы, столь же ценно, если не ценнее, любого другого. По меньшей мере, вы согласитесь, я способен оценить точную степень порочности, коей предаюсь, – если уж сие порочность. Все прочие – грамотеи, стряпчие, придворные, купцы, солдаты, государственные мужи, столпы нашей Державы – бросают камни из-за плеча, опасаясь увидеть что-то или кого-то, в кого метят. Но я смотрю в глаза тем, в кого мечу, милорд. Я извещаю их о том, что делаю, как извещаю себя самого.

Лорд Монфалькон сделался спокойнее. Монолог Квайра его не покоробил, и капитан знал, что так оно и будет. Он был привержен таким речам, изображая свои труды на манер поэта, описывающего собственное призвание. Предайся Квайр оправданиям, попытайся умилостивить Монфалькона, он разбудил бы в том подозрения. Лорд нанял Квайра за бесцеремонное творческое начало, храбрость, а равно и хитрость. Старый Канцлер уселся за письменный стол. Квайр остался у огня.

– Что ж, вы затруднили меня неимоверно, Квайр. В момент, когда я чурался любых осложнений. Так или иначе, дело сделано.

– Вестимо, милорд. Карль эмигрирует ввиду убийства, коему он, в конце концов, способствовал, пусть то и не был его почин.

– В сие верят немногие. Сир Кристофер не верит. Сомневаюсь, что вера сарацин сохранится, когда они получат свои донесения о случившемся. Будьте начеку, Квайр. Их народ может оказаться мстительным.

– Всегда начеку, милорд. Каково мое новое поручение?

– Вам надлежит отправиться на побережье. Вы посадите на мель галеон, прибывающий завтра ранним приливом. Если возможно, я предпочел бы обойтись без жертв, однако судно так или иначе обязано увязнуть в песках в устье реки близ города Родж. Ялик, дабы перехватить лоцмана и доставить на борт одного из наших людей, уже послан. Он перенаправит корабль к Роджу, используя замерзшую Темзу как повод.

– Прекрасный повод. Никто сейчас не может подплыть к Лондону либо отплыть от него без угрозы своим тимберсам. Но какова моя функция? Лоцман может выполнить задание без чьей-либо помощи.

– Не без труда. Вы перекроите план на новый лад и примете меры, дабы все прошло гладко. Последующее лишь в ваших руках. Вверяю подробности вашему воображению.

– Я рад, чтобы вы продолжаете доверять мне, милорд.

– В таких делах, Квайр, изобретательнее вас никого нет. Корабль полонийского короля «Миколай Коперник» должен сесть на мель, самого короля захватят будто бы обычные грабители судов на мелководье, в качестве аристократа, за коего потребуют выкуп. Вот грубый портрет, нарисованный мною для вас. Если он говорит по-нашему, пусть поверит, что его спутали со всего лишь заморским сановником. Знание Высокой Речи используйте, только если нет иного выхода. Короля следует удерживать некоторый срок – я сообщу вам, когда и каким способом он будет освобожден.

Квайр был приятно удивлен.

– Король? Ну, милорд, вы пускаете меня по следу изумительной добычи. Но для сей охоты мне надобна полная выкладка.

– Выбирайте сами.

– Лудли. Свинн. О’Бриан…

– Вы готовы нанять сего хвастунишку?

– Тут он пригодится. Больше того, он провел два года на полонийской службе как солдат, и нам может потребоваться его язык. Я бы подумал о Вебстере…

– Нет! Гаденыш связался с разными юнцами при Дворе. Позднее его могут опознать.

– Мудорез?

– Никого из сей шайки глаголемых джентльменов с расписными телами. Кое-какие глупцы уже считают, будто представляют Королеву. Глупцы, знающие не Двор, но его ошметки. – Монфалькон хмурился. – Кроме прочего, они балаболы. Вы собираетесь взять с собою курятник.

– Отменных бойцовых петухов, милорд, и храбрее обычных ваших живопыр.

– Вестимо и честолюбивее. И смекалистей. Я нанимал таких при прежнем Короле Герне, но вы единственный полуджентльмен, коего я намерен использовать ныне, ибо вы, в отличие от них, не пристрастились к грогу, фривольной речи и распутному товариществу – за что они всегда расплачиваются единственной валютой, коей обладают в достатке: болтовней, злословием, приукрашенной историйкой.

Тонкие губы Квайра шевелились.

– Ваша позиция услышана, милорд. Я составлю список позже, следуя вашему совету.

– Известите меня, когда все совершится.

– Всенепременно, милорд.

– Сокройте сию тайну от ваших наймитов, если сможете.

– Смогу. Однако сия схема далека от утонченности.

– Лучшая в такие сроки. Мы должны сохранить дружбу Полонийца. Используй мы дипломатические меры, они бы сразу все поняли. Сей план столь безрассуден, что никто не заподозрит изворотливую руку Монфалькона.

– Однако последствия?..

– Ни единого нежеланного, если вы исполните роль безошибочно и с обычным вашим тщанием.

Квайр засопел.

– Мой меч – его забрал сей придира Рууни. Я выйду через Паучью дверь. – Он набросил капюшон обратно на голову.

Монфалькон медным колокольчиком позвал лакея.

– Скрейп: попроси лорда Рууни вернуть сему человеку клинок. – Он вновь встал у огня.

– Интрига родом из времен Короля Герна, – продолжил Квайр. – Будем надеяться, никто не воскресит в памяти то, как вы ему служили. Я припоминаю…

– Вы были мальчишкой, когда Герн покончил с собой.

– Я не тоскую по прошлому. Разве я утверждал обратное?

Монфалькон возложил пальцы себе на веки.

– Вы и я, несмотря на разделяющие нас сорок лет, оба из иной эры. Вот ирония судьбы: мы должны работать совместно, дабы противостоять возвращению сего темного прошлого.

Квайр потворствовал ему:

– Или: я, самый злодейский из злодеев, с моей любовью к столь античному искусству, должен содействовать жизни в мире, где правосудие куда сильнее. Где правит Добродетель.

Монфалькон, воздев правую руку и распрямив ее, изрек едко:

– Я нужен, пока на Земле остаются такие, как вы.

Квайр задумался, потом тряхнул головой.

– Напротив. Можно утверждать, что я нужен, пока благородные души вроде вас продолжают лезть вон из кожи. В конце концов, Платон извещает нас о том, сколь хрупок век совершенного монарха…

Монфалькон был поставлен в тупик. Он сердито переменил тему:

– Иные дороги непроходимы ввиду снега. У вас хорошие лошади, я надеюсь.

– Их придется взять напрокат.

– Золото?

– Вестимо.

Лакей возвратился с мечом, и Монфалькон вынул ключ. Квайр выдвинулся, дабы принять клинок из чужой руки.

– Спасибо. – Он вложил меч в ножны.

Лорд-Канцлер подождал, пока слуга повернется к ним спиной, и отпер шкатулку. Когда лакей испарился, он открыл ее.

– Пять ноблей?

– Вестимо – хватит на лошадей и людей.

Монфалькон украсил золотом Квайрову беспечную ладонь.

– Вы отъедете до темноты, ближе к вечеру?

– Как только найму причастных, пообедаю и вымоюсь.

Двое мужчин вошли в меньшую комнату, а затем в еще одну, меньше предыдущей. Третья дверь, скрытая в панели за креслом, вела в стены: путь из дворца, о коем знали, по их мнению, лишь Квайр, Лудли и их патрон. Капитан кротко раздвинул свежую паутину, как если бы касался древних кружев, и пустился в путь. Приглушенное прощание с Монфальконом, прежде чем панель за ним закрылась, и он содрал с себя капюшон, отбросил его, перевернул накидку так, чтобы, вернув сомбреро на голову, оказаться во всем черном. Пространство вокруг полнилось серым светом из неясного источника, и в сем свете тысячи пауков кишели на полу, стенах и жемчужном шелке. Квайр выпрямил спину и двигался осторожно, дабы раздавить как можно меньше членистоногих. Туннель был стеклянным и, не исключено, служил некогда оранжереей; тут и там виднелись останки кадок и горшков, сгнившие ветви. Ныне стекло покрылось пылью, и несколько выше него возведена была крыша. Именно через окна на дальнем конце ее, казавшейся гигантским навесом, и проникал свет. Изгибался туннель потихоньку, на манер подковы, и воздух делался прохладней, пауков становилось все меньше, и Квайр вышел наконец к починенной двери, что служила ему выходом, пересек твердый, захламленный пол, пока не достиг стены, что однажды наверняка была внешней и граничила с садом. Сквозь дыру в стене он выбрался в полутьму; вниз по лестнице, через отрезок голой земли. Теперь Квайр, дрожа и прижимая накидку к телу, приближался к высоченной, обширной стене. Плечо к одному ее участку – и она поддалась, так что он почти выпал в свет дня, в глубокий снег. Квайр захлопнул кирпичную дверь. Он стоял под высоким утесом из пожелтевшего от погоды кирпича, а перед ним простирался длинный, узкий декоративный сад, заброшенный, разросшийся, позабытый, чьи контуры четче обрисовывались снегом и льдом. Черные ветви тянулись к небу, осколки статуй глазели из-под снежных нарядов – полубоги более солнечной державы, в горностае, оледенелые. Дыхание Квайра на эдаком фоне казалось серым. Высоко поднимая ноги, он нырял сапогами в снег, шагая по знакомой, но невидимой тропе меж квадратов, кругов и продолговатостей бесплодных цветников и забитых фонтанов, повернул налево к еще одной стене, всей перевитой вечнозеленым, перепрыгнул маленькую железную калитку, вошел в грот, ступая по немногим свободным от снега булыжникам, дошел уже и до ворот, отпертых его отмычкой, и застыл на склоне холма, где никакой тропы не было. Его мучил голод. Он побежал вниз по склону к густым рядам тополей, обрамляющих дорогу, черную от следов колес, бросил взгляд через нее. Ветер нес снежную труху, и та делалась как бы водной рябью на широкой, мелкой реке. Квайр упал, покатился, выругался, потом хихикнул, спотыкливо встал на ноги, доковылял до деревьев и их убежища, замер, дабы предаться глубоким вдохам, резавшим легкие, прислонил онемевшую спину к стволу и стал глядеть вниз на дым города, теперь уже не слишком далекий. Изгородь стала последним его препятствием, он вскарабкался на нее деликатно, не пылая страстью быть замеченным, спрыгнул на исковерканную дорожку и заскользил по льду лужи, прежде чем вновь побежать.

По рытвинам и снегу уходил Квайр, трепетали на ветру вороньи перья шляпы, потрескивала подобная черному огню накидка, и ноги несли Квайра по извивам дорожки быстрей и быстрей, пока внезапно не встали перед Квайром стены Лондона и неохраняемый арочный проход, ведший его в благоденствие северных улиц, и уважаемый трактир, где Квайра знали под личиной и именем наезжающего ученого джентльмена, коего занятия часто влекли в расположенную рядом Библиотеку Классической Античности. Исходного ученого Квайр зарубил во время спора о вероятной личности поэта Юста Липсия, переняв характер убитого в целости и сохранности. Здесь Квайр принял ванну, отобедал пищей лучшей, нежели мог найти в тавернах, где слыл завсегдатаем, а также арендовал для себя прекрасного вороного жеребца. Мороз крепчал, загоняя многих в дома; улицы почти обезлюдели, когда Квайр галопировал на восток, к реке и таверне «Морская Коняга», дабы известить Лудли, кого именно будить и куда идти за лучшими клячами. Тот же, заразившись Квайровой резвостью, в своей скрипучей новенькой куртке поспешил к двери и был таков, и капитан, прикончив чуток горячего рому, последовал было за ним, когда на его пути объявилось нездоровое лицо мастера Аттли. Его глазки почти затерялись средь множества прыщей и оспин; он вложил в ладонь капитана успокоительную длань.

– К вам тут враг, сир, ждет на улице. У вашей лошадки.

Квайр взглянул на куранты наверху (гордость Аттли) и увидел, что у него есть два часа до встречи со своими людьми на дороге в Родж.

– Сарациновы родственники?

– Малец, коему вы навредили, говорит он.

– Звать его?

– Не сказал. Если желаете, капитан, я велю конюху привести лошадку на зады, где вы и встретитесь.

Квайр покачал головой.

– Давайте с ним разберемся, если сие возможно. Однако я не припомню никакого мальца. – С любопытством приблизился он к двери и шагнул наружу, дабы опереться о косяк и изучить худенького парня, что стоял с глазами жаркими и неверными подле коня и укутанного в шерсть конюха с уздечкой в руке. Мальчик был облачен в колет с капюшоном, краги кроличьей кожи и перелатанные ботинки, в рукавицах сжимал квотерстафф. За края капюшона вылезали черные лоснящиеся волосы. Паренек был смугл и цыганист, однако намеком на истинный его характер был рот – широкий, с выдающейся, надутой нижней губой.

– Ко мне? – сказал Квайр.

– Вы капитан… Квайр? – Пацан зарделся, смутившись разницей между встречей, нарисованной воображением, и реальностью.

– Я, прелесть моя. И чем же я тебе навредил, говоришь ты?

– Я Фил Скворцинг.

– Ага. Сын свечника. Твой папаша – отставной моряк. Добрый малый. Тебе деньги нужны? Уверяю, я не остаюсь в долгу, особенно перед честным морским волком. Но если надобно уладить все на месте, изволь, я пойду с тобой…

– Вы знаете обо мне больше, чем я о вас, капитан Квайр. Я здесь от имени юной леди, что лишь недавно встретила четырнадцатый день рождения и страдала, когда вы касались ее похотливыми руками, грозя ее девственности.

Квайр позволил себе мягко приподнять бровь.

– Э?

– Алис Вьюрк, служанка госпожи Кроны, белошвейки. Сирота. Ангел. Ласковый сердцем образец добродетели, на коем я женюсь и каковой ныне защищаю. – Скворцинг отчасти бесцельно махнул своей палкой.

Квайр подделал управляемый гнев.

– И как же я оскорбил сию девственницу? Похотливыми руками? Коснуться девицы, что собирает мое латанье, кою я не признал бы, явись она в третий или четвертый раз? Кто тебе сие поведал?

– Она сама поведала. Она мучилась. – Мальчик зазвучал неуверенно. – Она не лжет.

– Юные девицы, однако, воображают много такого, чего не было, – часто тем категоричнее, чем диковинней воображенное. – Квайр охватил пальцами челюсть. – Видения и всякое эдакое, понимаешь ли. Визиты не во плоти. Они знают о мире столь мало, они толкуют невинную ремарку как развратную и почитают развратное предложение за добродетельное. – Квайр сделался дружелюбен. – Что она тебе сказала, парень?

– Только сие. Она страдала. Похотливые руки.

Квайр развернул к себе ладони в перчатках, будто изучал их.

– Сомнительно, чтобы они ее касались. Она забрала мою одежду подштопать. Может, в тех же комнатах имелся еще какой-нибудь гость, чей наряд она взяла?

– Се были вы. Вас кличут не менее чем Князем Порока.

– Меня? – Квайр легко рассмеялся. – Меня, в самом деле? И кто же?

– О том талдычит вся «Королевская Борода».

– А ты им веришь – сим сплетникам и сплетницам? Ибо я не мешаюсь с толпой, я – объект зависти, я загадочен, я – мишень для злословия. Слыхал ли ты о тех, кто винит честных людей в пороке, к коему не осмеливается или не может стать причастен?

– Что?

– И тебе, парень, приходится потакать бредням такого сорта. Ты услыхал, что некто безнравствен, – представь, что бы ты делал на его месте. А?

Карета, брюзжа металлом и скрипя кожей, пропрыгала мимо, влекомая двумя парами мышастых лошадей, окна ее, занавешены, источали спутанное амбре жареной утки и душного мускуса, как если бы богатая шлюха обедала на тряском ходу. Вороной жеребец повел крупом и мягко толкнул мальчика ближе к Квайру.

– Отличная, крепкая палка, – сказал Квайр. – Для меня?

– Вы клянетесь, что не касались Алис? – Скворцинг смутился не на шутку.

– Что, она сказала, я сделал?

– Что вы заставили ее… что вы принудили ее явить вам…

Квайр гнул свою линию.

– Не помню, чтобы моя рука когда-либо до нее дотрагивалась. – Пальцы Квайра опоясали жезл паренька. – А вот сию штучку я бы прощупал, если б мог. Давай-ка вместе подвергнем рассказ анализу, а? За четвертушкой? Могло быть, видишь ли, что я неумышленно совершил телодвижение, кое она недопоняла.

Скворцинг кивнул, впечатлившись Квайровой серьезностью.

– Такое возможно. Я не обвинил бы джентльмена облыжно.

– Ровно сие я и наблюдаю в твоих глазищах. Ты хороший, прямой мужик. Еще и чувствительный к чужим злоключениям. Разве что слишком быстро встаешь на защиту тех, кто не всегда сего заслуживает, а? Я читаю сие и на твоем лице. Ничего странного нет в том, что ты любим, ибо такую красотищу редко увидишь среди молодых людей. – Квайр завладел квотерстаффом и прислонил его к стенке. По-товарищески обвил рукой мальчишескую талию. – Я был бы счастлив породить сына столь мужественного, как ты, сладкий Фил.

Неожиданно и эйфорически разгорячившись лестью Квайра, Скворцинг расслабился – и пропал.