Текст книги "Конец всех песен"

Г лава десятая,
В КОТОРОЙ ЖЕЛЕЗНАЯ ОРХИДЕЯ НЕ СОВСЕМ В СЕБЕ

Джерек все еще надеялся найти Джеггеда. Оставив Амелию «прясть пряжу» («вешать шерсть на уши»), он проплыл большое расстояние к крыше, откуда его возлюбленная и окружающие ее казались просто точками внизу. Джеггед единственный, кто мог помочь ему сейчас, думал Джерек. Он вернулся с надеждой на разгадку тайны. Если Джеггед сыграл с ним шутку, то он должен объясниться; если он придумал эту историю для всеобщего развлечения, то, как сказала Миледи Шарлотина, мир имеет право ждать финала. Но, казалось, спектакль продолжался, хотя автор был не в состоянии написать финальные сцены. Джерек вспомнил с некоторым гневом, что именно Джеггед подбил его на эту мелодраму (или это был фарс, а он – печальный глупец в глазах всего света, или возможно, трагедия). Джерек нуждался в помощи Джеггеда, как никогда. Хотя, если Джеггед исчез навечно, что тогда?

– Что ж, придется завершать пьесу самому, – размышлял Джерек. – Почему я должен слепо следовать чьим-то советам? Я сам стану драматургом своей истории.

Ли Пао из двадцать седьмого столетия проплывал над головой Джерека в своей бессменной голубой спецовке. Бывший член Комитета по управлению людьми коснулся руки Джерека.

– Вы считаете себя актером в этой пьесе?

– Привет, Ли Пао. Я высказывал некоторые мысли вслух, вот и все.

Джерек попытался уйти от разговора. Но Ли Пао, стосковавшийся по спорам и дебатам, смело ринулся в бой.

– Я думал, что вы сами распоряжаетесь своей судьбой. Вся эта любовная история, которая сейчас волнует женщин, началась с обыкновенного жеманства?

– Я не помню, – он говорил правду. Джерек был во власти эмоций, рвавшихся наружу, однако он смог взять себя в руки.

– Конечно, – съехидничал Ли Пао, – вы не поверили в свою роль, как это случалось с древними актерами, и не стали считать чувства персонажа своими собственными? – Ли Пао прислонился к перилам плывущей галереи. Она чуть наклонилась и начала отдаляться. Он вернул ее на прежнее место.

– Напротив! Именно это и случилось… – возразил Джерек.

– Будьте осторожны, Джерек Карнелиан. Жизнь становится серьезной для вас, а это не приведет ни к чему хорошему. Вы-член совершенно аморального общества, капризного, бездумного, но обладающего абсолютной властью. Ваши поступки могут погубить вас. Я вижу тучу, называемую самоуничтожением, поднимающуюся над горизонтом. Что это, Джерек? Неужели вы действительно полюбили?

– Да, Ли Пао. Вы можете сколько угодно смеяться надо мной, но мне нечем возразить вам. Вы считаете, я нарушаю спокойствие своей души?

– Души! Нет, голубчик, всего общества!.. То, что ваши товарищи видят, как ваш пагубный интерес к морали фактически угрожает статус-кво, которое существовало, по крайней мере, миллион лет в этой единственной форме! – Ли Пао засмеялся, его милое желтое лицо стало подобно маленькому солнцу. – Вы знаете, что я всегда осуждал ваш образ жизни, эти бездумные развлечения…

– Вы мне порядком надоели… – Джерек был настроен дружелюбно.

– Хотя, признаюсь, я был бы огорчен, если ваш мир уничтожат. Помните тот детский приют, что вы обнаружили перед своим исчезновением? Я бы не хотел, чтобы эти дети столкнулись лицом к лицу с реальностью.

– Все это, – взмах руки, – не «реальность»?

– Иллюзия, каждая мелочь. Что случится с вами всеми, если ваши Города рухнут одновременно, если ваше тепло и ваш свет – простейшие из естественных потребностей – будут взяты от вас? Что вы будете делать?

Джерек не видел смысла в этом вопросе.

– Дрожать и спотыкаться, – сказал он, – пока не придет смерть. Почему вы спрашиваете?

– Вы не боитесь такой перспективы?

– Она не более реальна, чем все, что я испытал или еще испытаю. Я не скажу, что это самая желанная судьба и попытаюсь избежать ее, но если она станет неизбежной, я постараюсь погибнуть с достоинством!

Ли Пао потешно покачал головой.

– Вы неисправимы. Сейчас, когда вы, единственный из всех, вновь обрели человеческую сущность, я так надеялся убедить вас. Хотя, возможно, страх – не такая уж хорошая штука. Просто мы, пережившие трепет испуга, пытаемся внушить его людям, далеким от реальности, и обманываем их, заставляя поверить, что путь к истине пролегает через беды, несчастья и противоречия.

– Этот взгляд разделяют даже в Конце Времени, – присоединилась к ним Железная Орхидея, озаряя их сиянием своего странного металлического одеяния, которое обрамляло ее тело, на сей раз прекрасных женских очертаний. – Вы слышали это и от Вертера де Гете, и от Лорда Кархародона, да и от самого Монгрова.

– Да они же извращенцы. Все их разговоры – поза, чтобы хоть чем-то отличаться от других.

– Но ведь вы проповедуете нам целую вечность то же, что и они. Это что – тоже поза? – спросил Джерек.

– Во мне это заложено с детства. Условный рефлекс, если хотите.

– А инстинкты, интуиция? – спросила Железная Орхидея. Она положила руку на плечо сына и рассеянным движением погладила его щеку.

– И вы говорите об инстинктах? Да вы лишены этого. Вам незнакомо ничего, кроме жажды удовольствия, – пожал плечами китайский коротыш. – Можно сказать, они не нужны вам.

– Вы уклонились от ответа, Ли Пао. – Джереку стало немного неловко от нематеринской ласки Орхидеи. Он поискал глазами Амелию, но ее не было видно.

– Я не уклонился, просто в вопросе не было смысла.

– И все же?… – пробормотала Железная Орхидея, пощекотав Джерека за ухом.

– Мои инстинкты и мой здравый смысл – одно и то же, – сказал Ли Пао. – И они подсказывают мне, что выживает только тот, кто борется.

– Мы упорно боремся против скуки, – сказала она. – Мы не достаточно изобретательны для вас, Ли Пао?

– Против скуки? Пленники в ваших питомниках – путешественники во времени и космические странники – они проклинают вас. Вы эксплуатируете их. Вы эксплуатируете Вселенную. Ваша планета и, возможно, звезда, вокруг которой она вращается, вытягивают энергию из умирающей галактики. Это пиявка на теле собратьев. Где же справедливость?

Джерек внимательно слушал.

– Моя Амелия тоже говорила что-то в этом роде, но доступней, чем вы, Ли Пао. Ваши взгляды в чем-то совпадают, а из того, что мне известно о вашем мире, я запомнил питомники.

– Вы имеете в виду тюрьмы? Это просто совпадение, Джерек. Мы содержим тюрьмы для тех, кто совершает поступки против общества. Наши тюрьмы заполнены теми, кто поставил свою личную свободу выше общественных интересов.

– Путешественники во времени так же, как и в космосе, часто верят, что рискуют своей жизнью. Мы не наказываем их, мы только присматриваем за ними.

– Выказывая тем самым неуважение к ним, – возразил Ли Пао.

Железная Орхидея скептически улыбнулась.

– Некоторые бедняги только запутываются, пытаясь разобраться в своей судьбе, зато другие быстро успокаиваются. Разве вы не успокоились, Ли Пао? Редкая вечеринка обходится без вас. Мне известны и другие путешественники, которые живут среди нас, изредка забегая в питомник. Разве мы используем силу, чтобы содержать их там, мой дорогой? Или мы обманываем их?

– Иногда.

– Так же, как друг друга, и только ради развлечения. Загнанный в угол Ли Пао решил сменить тему. Он ткнул пухлым пальцем в Джерека.

– А как «ваша Амелия»? Ей нравится быть марионеткой в ваших играх, заложницей ваших замыслов, пешкой?

Джерек был удивлен.

– Что вы, Ли Пао. Она никогда не была изменена физически.

Ли Пао вздохнул, прикусив свой пальчик. Железная Орхидея потащила Джерека в сторону, все еще обнимая его за плечи.

– Идем, плод моего лона. Вы извините нас, Ли Пао? Ли Пао нервно кивнул.

– Я видела миссис Андервуд, – сказала Железная Орхидея Джереку, когда они поплыли выше, где было совсем мало людей. – Она прекрасна, как никогда. К тому же, она оценила мой костюм. Ты узнал его?

– Нет.

– А миссис Андервуд узнала, когда я напомнила ей одну замечательную легенду, которую мне рассказал один из Городов. Правда, Город многое забыл, но этого было достаточно, чтобы сделать костюм. Эта история о старой Флоренции, ночной буре и Леди в Лампе, которая ублажала пятьсот солдат в день! Вообрази! Пятьсот! – она облизнула пурпурные губы и ухмыльнулась. – Эти древние! Я намерена воспроизвести всю легенду. Знаешь, здесь есть солдаты в питомнике у Герцога Квинского. Правда, мало, что-то около двадцати.

– Сделай остальных сама.

– Можно, плоть от моей плоти, но это будет не то. В этом твоя вина.

– Почему, о первоцвет?

– В эти дни требуется подлинность. Копии без оригиналов не пользуются спросом. А их становится все меньше, они исчезают так быстро.

– Путешественники во времени?

– Естественно. Космические путешественники остаются. Но какая от них польза?

– Морфейл говорил с тобой, прекраснейшая из цветущих?

– О, немного, мое семя, и все только предостережения, все пророчества. Мы не должны слушать его. Наверное, скоро исчезнет и миссис Андервуд, и тогда все вернется на круги своя.

– Амелия останется со мной, – сказал Джерек, заметив, как ему показалось, печальную нотку в голосе матери.

– Ты проводишь время только с ней, – упрекнула Железная Орхидея. – Ты одержим ею. Почему?

– Любовь, – ответ Джерека был лаконичен.

– Однако она не отвечает тебе взаимностью. Вы едва прикасаетесь друг к другу!

– У них другие обычаи.

– Значит ее обычаи примитивны!

– Нет, просто они отличаются от наших.

– Вот как! – в ее голосе послышалось недовольство. – Она занимает все твои мысли, она влияет на твой вкус. Пускай она идет своим путем, а ты – своим. Может быть, когда-нибудь вы снова встретитесь. Я наслышана о ваших рисковых приключениях, после которых вы оба нуждаетесь в отдыхе, в веселой компании. Почему ты стараешься удержать ее возле себя, когда ей лучше быть свободной?

– Она свободна, она любит меня.

– Я не вижу никаких признаков любви.

– Зато я вижу.

– Например?

– Ее любовь во всем: в жестах, в голосе, в глазах…

– Хо, хо! Ах, какие тонкости! Любовь – это прикосновение плоти к плоти, произнесенные шепотом слова, кончик пальца, проведенный нежно вдоль позвоночника, сжатие бедра. В твоей любви, Джерек, нет страсти. Она слишком бледна и невыразительна.

– Нет, дарительница жизни. Я не знаю почему, но ты делаешь вид, что не понимаешь меня.

Ее взгляд был пристальным и загадочным.

– Мама? Сильнейшая из Орхидей?

Но она повернула Кольцо Власти и упала вниз, как камень, не сказав ни слова в ответ. Он видел как она исчезла в большой толпе, кишевшей внизу около середины здания. Ему показалось странным поведение матери. Она выказывала настроение, неведомое ему прежде. Она, казалось, потеряла часть своей мудрости и зачем-то заменила ее злостью (к которой она всегда имела склонность, но злость требовала ума, чтобы сделать ее занимательной), она выказывала непонятную неприязнь к Амелии Андервуд. Джерек покачал головой. Как получилось, что она перестала радоваться его счастью, как всегда делала в прошлом? Пожав плечами, он направился к нижнему уровню.

Незнакомец в причудливом жилете, брюках и сомбреро приветствовал его.

– Джерек, моя кровь! Куда ты так торопишься? Только глаза выдавали личность владельца, и даже это сбивало его с толку почти секунду, прежде чем он осознал правду.

– Железная Орхидея! Как ты многолика!

– Ты уже встретил других?

– Пока одну. Которая из вас оригинал?

– Мы все можем заявлять право на это, но есть программа. В какой-то момент несколько исчезнут, останется одна. Не имеет значения, какая, не правда ли? Благодаря этому я всюду успеваю.

– Ты еще не встречала Амелию Андервуд?

– Нет, с тех пор, как я посетила вас на ранчо, моя любовь. Она все еще с тобой?

Он решил избежать повторения.

– Твой маскарад очень впечатляет.

– Я представляю великого героя времен миссис Андервуд. Король бандитов, любимый всеми бродягами, который стал править нацией и был убит в расцвете сил. Это цикл легенд, с которыми ты должен быть знаком.

– Имя?

– Руби Джек Кеннеди. Где-то… – она бросила взгляд вокруг. – Ты найдешь меня в костюме вероломной женщины, которая, в конце концов, предала его. Ее звали Роза Ли, – Железная Орхидея понизила голос. – Она вступила в связь с итальянцем по имени «Крысолов», знаменитым своей хитростью и коварством в преследовании своих жертв.

Джерек предпочел эту беседу предыдущей и был рад слушать ее в то время, как она продолжала свое восторженное повествование о кровавых убийствах, жестокой мести и проклятии, наложенном на клан из-за ложной гордости его патриарха. Джерек не вникал в ее слова, пока не услышал знакомую фразу, раскрывающую ее пристрастие, так как она не могла знать, что одна из ее «я» уже использовала эту фразу.

– В эти дни требуется подлинность. Ты не чувствуешь, Джерек, что опыт вредит изобретению? Вспомни, как мы обычно ограждали Ли Пао от сообщения нам подробностей и деталей тех веков, которые мы воссоздаем? По-моему, мы поступали мудро!

Она овладела только половиной его внимания.

– Возможно, наши развлечения утратили былой размах с тех пор, как я стал путешествовать во времени. Может быть, я сам в какой-то степени положил начало моде, которую ты находишь такой неудобной.

Она, в свою очередь, невнимательно выслушала его заявление, беспокойно осматривая зал.

– Я думаю, они называют это «социалистический реализм», – пробормотала она.

– Мой «Лондон» начал определенную тенденцию к восстановлению наблюдаемой реальности… – продолжал он, но Орхидея махнула ему рукой, не потому что не согласилась, а потому что он прервал ее монолог.

– Это дух, мой щенок, а не выражение изменилось. Мы, кажется, потеряли легкость нашей жизни. Где наша любовь к контрасту? Или мы все стали антикварами и ничем больше? Что происходит с нами, Джерек?

Настроение этой Железной Орхидеи сильно отличалось от настроения другой матери, уже встреченной им. Если она просто хотела аудиторию, пока болтала, он с удовольствием справился бы с этой ролью, хотя не испытывал интереса к спору.

Возможно, эта тема являлась единственной, которую могло поддерживать факсимиле, подумал он. В конце концов, самым большим преимуществом самокопии была возможность в одно и тоже время отстаивать столько различных мнений, сколько хочешь.

Мальчиком, вспомнил Джерек, он был свидетелем жаркого спора полудюжины Железных Орхидей. Она находила, что ей гораздо легче разделиться и спорить лицом к лицу, чем пытаться привести в порядок свои мысли в общепринятых манерах. Эта копия, в отличие от прежних, оказалась скучноватой, хотя обладала пафосом.

Пафос, думал Джерек, настолько чужд природе его матери. Заметил ли он его в копии, которую встретил первой? Возможно…

– Я, конечно, обожаю сюрпризы, – продолжала она. – Я приветствую разнообразие. Это соль существования, как говорили древние. Значит, я должна бы радоваться всем этим новым событиям. Этим «изложениям Времени» Браннарта, этим исчезновениям, этим приходам и уходам. Я удивляюсь, почему я чувствую… как это… «Беспокойство»? Встревожена? Ты когда-нибудь видел меня «встревоженной», мое яйцо?

Он пробормотал.

– Никогда.

– Да, я встревожена. Но в чем причина? Я не могу понять. В этом есть моя вина, Джерек?

– Конечно нет.

– Почему? Почему? Веселье уходит. Спокойствие покидает меня… а на их месте встревоженность. Ха! Заболевание путешественников во времени и в космосе, к которому мы в Конце Времени всегда имели иммунитет. До сих пор, Джерек…

– Нежнейшая из матерей, я не совсем…

– Если становится модным вновь открывать и заражаться древними психозами, тогда я против моды. Безумие пройдет. Что может поддерживать его? Новости Монгрова? Какие-нибудь махинации Джеггеда? Эксперименты Браннарта?

– Последние два, – предположил он. – Если Вселенная умирает…

Но она уже переключилась на новую тему и снова выказала одержимость оригинала. Ее тон стал легче, но не обманул его.

– Возможно, это исходит от твоей миссис Андервуд.

Это было заявлено с подчеркнутой интонацией. Перед именем и позади него были очень короткие паузы. Она ждала от него или защиты, или отрицания миссис Андервуд, но он избежал ловушки. Джерек ответил так:

– Великолепнейший из бутонов, Ли Пао сказал бы, что источник нашего смятения лежит внутри нас самих. Он уверен, что мы держим правду взаперти, а обнимаем иллюзию. И иллюзия, намекает он, начинает раскрывать, как таковая, себя. Вот почему, говорит Ли Пао, мы обеспокоены.

Однако копия была одержима!

– А ты, Джерек! Когда-то веселое дитя! Умнейший из мужчин! Самый изобретательный из художников! Блестящий мальчик, как мне кажется, ты стал тусклым. И почему? Потому что Джеггед подбил тебя сыграть любовника! Как это примитивно…

– Мама! Где твоя мудрость? Я уверен, что мы скоро поженимся. В ее отношении ко мне многое переменилось…

– Какой восторг!

Отсутствие у нее доброго юмора удивило Джерека.

– Твердейший из металлов, я умоляю, не делай из меня просителя! Разве я должен усмирять мегеру, когда я был уверен в добром расположении друга?

– Надеюсь, я больше, чем друг, частица моей крови! Ему пришла в голову мысль, что если он вновь открыл любовь, она открыла ревность. Неужели одно не может существовать без другого?

– Мама, я прошу тебя подумать… Из-под сомбреро послышалось фырканье.

– Я вижу, она поднимается. У нее есть собственные кольца?

– Конечно.

– Ты думаешь, это умно, давать дикарю…

Амелия уже проплывала в пределах слышимости. На губах Орхидеи заиграла фальшивая улыбка.

– Ага! Миссис Андервуд. Какая восхитительная простота вкуса – голубое с белым!

Амелия Андервуд не сразу узнала Железную Орхидею. Вежливо кивнув, она отказалась игнорировать вызов.

– Ну что вы! Какая потрясающая экзотика таится в вашем малиновом, миссис Карнелиан.

Наклон сомбреро.

– Ив какой же роли вы здесь сегодня?

– Сожалею, мы пришли сами по себе. Но разве я не видела вас прежде в том ящикообразном костюме, затем попозже в желтом плаще оригинального вида? Так много превосходных костюмов.

– Да, здесь есть одна в желтом, я забыла. Иногда меня одолевают столько интересных идей. Вы, должно быть, думаете, что я грубовата, дорогой предок?

– Что вы, пышнейшая из Орхидей.

Джерек удивился. Он в первый раз услышал, как миссис Андервуд использует подобные выражения. Его начала веселить эта встреча, но Железная Орхидея отказалась продолжать разговор. Она наклонилась вперед и благословила сына показным поцелуем, чтобы уязвить Амелию Андервуд.

– Браннарт прибыл. Я обещала ему рассказать о 1896 годе. Иногда, хотя не редко, он бывает скучным. Пока, дорогие детки.

Она сделала пару пируэтов вниз. Джерек не мог понять, где же она увидела Браннарта Морфейла, потому что горбатый хромоногий мудрец нигде не был виден.

Амелия Андервуд снова взяла его за руку.

– Ваша мать кажется расстроенной. Где ее обычное самодовольство?

– Наверное она перестаралась с копиями, их слишком много, поэтому каждая из них слабовата, – объяснил Джерек.

– Однако у нее хватает сил относиться ко мне, словно к врагу…

– Нет, Амелия. Просто она немного не в себе.

– Хотя, с другой стороны, это здорово, когда тебя принимают всерьез. Я польщена, мистер Карнелиан.

– А я очень беспокоюсь за нее. С ней такого никогда не бывало.

– Вы считаете, что это связано со мной?

– С ней творится что-то подобное тому, что мы с вами испытали в Девоне, потеряв возможность влиять на события. Это тревожное ощущение.

– Я еще не забыла его, мистер Карнелиан.

– Может, она как-то свыкнется со всем, не в ее харак-те-ре – противостоять и сопротивляться.

– Я могла бы научить ее этому.

Джерек, наконец, уловил иронические нотки в голосе Амелии и внимательно посмотрел на нее. Глаза ее смеялись. Он подавил желание обнять ее и только нежно прикоснулся к руке.

– Вам удалось их развлечь, – спросил он, – там внизу?

– Надеюсь, удалось. Ваши пилюли помогли мне избавиться от проблем, и я чувствую, будто говорю на своем собственном языке. Но с идеями намного сложней. Ваши представления очень отличаются…

– Но вы перестали их проклинать.

– Это не значит, что я стала одобрять их, просто я поняла, что злостью отрицания ничего нельзя добиться.

– Мне кажется, вы берете вверх. Именно это и не нравится Железной Орхидее.

– Меня приняли в вашем обществе, и я имею успех, но это чревато многими осложнениями.

– Какими? – Джерек поклонился Алому О'Кэле в образе королевы Британии, который отсалютовал в ответ. – Все интересуются моим мнением, спрашивают о костюмах.

– Бедное воображение.

– Вовсе нет. Все эти костюмы превосходны, посреди них нет ни одного из моего столетия. Постепенно представления о моей эпохе исчезли, и теперь ваши знания очень поверхностны.

– Странно. Именно об этом веке мы знаем больше, чем о других. – Джерек был озадачен. – Я досконально изучил его и ввел на него моду. А чем вам не нравятся костюмы?

– Как костюмы они ничего. Но очень немногие отвечают теме 1896 года. Некоторые из них разделяет тысячелетье. Вот этот мужчина в лиловых парусиновых панталонах, что несет на голове поджаристый (очень аппетитный с виду) пирог со свининой – он во всеуслышание заявил, что он – Гарольд Хардред.

– Первый министр?

– Нет, мистер Карнелиан. Костюм невозможен в любом случае.

– А вдруг он и есть тот самый Гарольд Хардред? Как вы думаете? В наших питомниках столько переодетых путешественников во времени.

– Маловероятно. В конце концов прошло несколько миллионов лет, и нам приходится во всем полагаться на слухи. Когда наши ныне гниющие города были моложе, их информация была лишена погрешностей. Всего лишь миллион лет назад эти анахронизмы были исключены в подобного рода вечеринке. Я слышал о маскарадах наших предков (ваших потомков, то есть), которые использовали все ресурсы Городов, когда те были в расцвете. Конечно, нынче мы бледны в сравнении с ними. Хотя в изобретении прошлого тоже есть своя прелесть.

– Я согласна с вами и меня одновременно одолевает подавленность и возбуждение. Вы, должно быть, сочтете меня ограниченной…

– Вы захватили нас, хотя я счастлив, что мой мир стал приемлемым для вас, потому что во мне теплится надежда, что вы скоро согласитесь быть моей…

– О! – воскликнула она неожиданно, показывая рукой. – Там Браннарт Морфейл. Мы должны сообщить ему наши новости.