Текст книги "World of Warcraft: Вол’джин. Тени Орды"

«Как, надеюсь, будет и с Гаррошем».

Занимающий высокое положение, благодаря своему отцу, но едва ли почитаемый за собственные поступки, Гаррош наводил страх на многих. Он узнал, что страх – действенный хлыст, чтобы держать подчиненных в узде. Но не все ежились от его щелчка.

«Не я».

Гаррош чувствовал, что своим положением больше обязан памяти отца, чем собственным заслугам, и потому сомневался в нем. А если он считал себя недостойным, то так думали и остальные.

«Так считал я, о чем ему прямо и сказал».

Сомнения можно скрывать, но тогда любой становится потенциальным врагом. А единственный способ устранить этих врагов – покорить их.

И все же, все завоевания в мире не заглушат голос в голове, который твердит: «Да, но ты – не твой отец».

Вол’джин вытянулся на циновке.

«У моего отца была мечта. Он разделил ее со мной. Он сделал ее своим наследием, и мне повезло, что я понял ее. Благодаря этому я могу ее воплотить. Благодаря этому я могу познать покой».

Тролль произнес в пустоту:

– Но Гаррош никогда не познает покоя. А значит, не познает никто.

7

С юга принесло бурю – с завывающими ветрами, темными тучами и косо метущим снегом, да таким, что жалит кожу. Метель налетела быстро. Вол’джин проснулся из-за солнца, но не успел закончить дела – в данном случае, протирать от пыли шкафы, где хранилось множество древних свитков, – как температура упала, воздух потемнел, и буря завизжала так, будто на монастырь напали демоны.

Вол’джин немного знал, что такое метели, поэтому не паниковал. Старшие монахи обследовали монастырь, отправляя всех в обширную столовую. Пандарены столпились в месте для собраний. Будучи выше всех, Вол’джин легко видел, как монахи пересчитывают собравшихся по головам. У него появилась мысль, что такая бешеная пурга может ослепить и запутать. Потеряться в этой буре значит погибнуть.

К своему стыду, Вол’джин не заметил того, о чем Чэнь сказал прежде, чем подсчет был окончен:

– Тиратана нет.

Вол’джин бросил взгляд на пик горы.

– Он не выйдет в такую сильную бурю.

Тажань Чжу поднялся на помост.

– Есть лощина, где он часто останавливается передохнуть. Она выходит на север и защищена от ветра. Но Тиратан не знал, что надвигается буря. Мастер Буйный Портер, наполняйте бочку своим напитком выздоровления. Первый и второй дома – организуйте поиски.

Вол’джин поднял голову.

– А что делать мне?

– Вернись к своим обязанностям, Вол’джин, – Тажань Чжу произносил его имя без «цзинь». – Ты ничего не можешь сделать.

– Эта буря его убьет.

– Она убьет и тебя. Быстрее, чем его, – старший пандарен хлопнул в ладоши, и его подчиненные разбежались. – Ты мало знаешь о таких бурях. Ты можешь расколоть камень, но буря расколет тебя. Она высосет твое тепло и твою силу. И тебя придется принести обратно раньше, чем мы найдем его.

– Я не могу стоять в стороне…

– …и ничего не делать? Хорошо, тогда я дам тебе тему для размышлений, – ноздри пандарена раздулись, но голос оставался ровным и безэмоциональным. – Подумай, стремишься ли ты спасти человека или остаться в своих глазах героем? Я ожидаю, что ты протрешь много полок, прежде чем найдешь ответ.

В душе Вол’джина ревела ярость, но он не дал ей выхода. Настоятель дважды сказал правду – попал точно в цель, как лучники под его командованием. Метель убьет Вол’джина. Она бы могла его убить, даже будь тролль совершенно здоров. Среди племени Черного Копья никогда не было тех, кто хорошо переносил холод.

Что важнее – и этот выстрел проник куда глубже, – Тажань Чжу правильно понял, почему Вол’джин рвался участвовать в спасении человека. Не столько из-за заботы о благополучии Тиратана Кхорта, сколько ради себя. Он не хотел отсиживаться, когда опасность требовала действий. Это говорило о слабости, в которой тролль не желал признаваться. А если бы Вол’джин спас Тиратана, то и он сам, и его физическое состояние превзошли бы человека по всем показателям. Человек видел его слабым – и это коробило.

Вернувшись к уборке, Вол’джин осознал, что чувствует себя обязанным человеку, и это его не устраивает. Тролли и люди были верны только одному чувству по отношению друг к другу – ненависти. Вол’джин убил столько людей, что даже не трудился вести счет своим победам. То, как Тиратан его изучал, говорило, что и охотник убил немало троллей. Они прирожденные враги. Даже здесь пандарен держал их потому, что из-за своей полной противоположности они уравновешивали друг друга.

«И все же что я получал от этого человека, кроме добра?»

Отчасти Вол’джин хотел отмести эту мысль как слабость. Все это прислуживание – из страха. Тиратан надеялся, что, когда Вол’джин выздоровеет, он не убьет человека. Хотя представить, что это правда, было легко – и несть числа троллям, кто поверил бы этому, словно услышав из уст лоа, – Вол’джин не мог это принять. Быть может, Тиратану и поручили уход за ним, но доброта, проявленная тогда в случае с запачканной кровью рубахой, не присуща слугам, исполняющим свой долг.

Это было нечто большее.

«Это достойно уважения».

Вол’джин закончил с верхними полками и перешел к нижним, когда вернулись поисковые группы. Судя по возбужденным голосам, все завершилось успешно. За дневной трапезой Вол’джин поискал взглядом сперва Тиратана, затем Чэня и Тажаня Чжу. Когда не увидел их, обратил внимание на целителей. Тролль заметил одного или двух, но те лишь быстро хватали еду и снова исчезали.

Буря заволокла гору, и это означало мрачный и темный день, чье завершение вновь ознаменовали тьма и холод. Когда обитатели монастыря собирались на вечернюю трапезу, молодая монахиня нашла Вол’джина и привела в лазарет. Его ждали Чэнь и Тажань Чжу – у обоих был невеселый вид.

Тиратан Кхорт лежал в постели, его лицо посерело, но на бровях выступил пот. Несколько толстых одеял укрывали человека до самого горла. Он бился под ними, правда так слабо, что покрывала сковывали его движения. В Вол’джине вспыхнуло сочувствие.

Настоятель ткнул в сторону Вол’джина пальцем.

– Вот задание, которое ты исполнишь. Впрочем, можешь отказаться, и тогда он умрет. Но прежде, чем в твоем разуме поселилась недостойная мысль, я скажу тебе так: если ты откажешься, то умрешь так же неминуемо. Не от моих рук и не от рук кого-то из монахов. Просто то, что ты разбил за камнем, вернется в твою душу и убьет тебя.

Вол’джин опустился на одно колено и пригляделся к Тиратану. Страх, ненависть, стыд – эти и многие другие чувства мелькали на его лице.

– Он спит. Он видит сны. Что я могу сделать?

– Вопрос не в том, что ты можешь сделать, тролль, а в том, что ты обязан сделать, – Тажань Чжу медленно выдохнул. – Вдали отсюда, на юго-востоке, стоит храм. Один из многих в Пандарии, но он и его собратья особенные. В каждом император Шаохао в мудрости своей заключил одного ша. Ша схожи природой с вашими лоа. Они воплощают свойства разума – самые темные. В Храме Нефритовой Змеи император заточил Ша Сомнения.

Вол’джин нахмурился.

– Не бывает духа сомнения.

– Нет? Тогда что ты уничтожил своим ударом? – Тажань Чжу сложил лапы за спиной. – У тебя есть сомнения, у всех нас есть сомнения, и ша ими пользуются. Благодаря им они резонируют в нас, парализуют, убивают душу. Мы, Шадо-пан, тренируемся, как ты теперь понимаешь, чтобы справляться с ша. К сожалению, Тиратан Кхорт столкнулся с ними раньше, чем был готов.

Вол’джин снова поднялся.

– Что я могу сделать? Что я обязан сделать?

– Ты из его мира. Ты понимаешь этот мир, – Тажань Чжу кивнул на Чэня. – Мастер Буйный Портер приготовил зелье из средств в нашей аптеке. Мы зовем его вином памяти. Его пригубишь и ты, и человек, и тогда ты войдешь в его сны. Как порою лоа действуют через тебя, так ты будешь действовать через него. Ты уничтожил свои сомнения, Вол’джин, но человека они все еще мучают. Ты обязан найти их и изгнать.

Тролль прищурился.

– А вы не можете?

– Думаешь, если бы я мог, то доверил бы это дело тому, кого не назовешь даже послушником?

Вол’джин склонил голову.

– Конечно.

– Одно предостережение, тролль. Пойми: всё, что ты увидишь и переживешь, – не настоящее. Это лишь память человека о случившемся. Если бы ты поговорил со всеми уцелевшими в битве, то не услышал бы две похожих истории. Не стремись понять его воспоминания. Найди его сомнения и выкорчуй их.

– Я знаю, что делать.

Монахиня и Чэнь подтащили вторую кровать, но Вол’джин лишь отмахнулся и вытянулся прямо на каменном полу рядом с ложем Тиратана:

– Лучше помнить, что я тролль.

Он взял деревянную миску из лапы Чэня. Темная жидкость казалась маслянистой и обжигала, как крапива. Она быстро кисла на языке, не считая мест, онемевших из-за резких танинов[1]1
  Танины – группа соединений растительного происхождения, содержащихся в растениях, семенах, коре, древесине, листьях и кожуре плодов. Они обдадают дубильным эффектом и создают ощущение горечи, терпкости и вязкости на языке. Здесь и далее – примеч. ред.


[Закрыть]. Вол’джин в два глотка осушил все вино памяти, затем откинулся навзничь и закрыл глаза.

Тролль думал, что ощущения будут похожи на те, что он испытывал, обращаясь к лоа, но обнаружил характерный пандарийский пейзаж – зеленых и теплых серых оттенков, хоть в нем и мелькали хлопья снега. Там стоял Тажань Чжу – немой призрак, правой лапой указывающий на темную пещеру. В ту же сторону вели следы пандарена, которые обрывались у входа.

Вол’джин извернулся боком и пригнулся, чтобы протиснуться внутрь. Каменные стены сжимались. На миг он испугался, что не справится. Затем – ощущая, будто шкура рвется на плечах, – тролль понял, что у него получилось.

И чуть не закричал.

Вол’джин смотрел на мир глазами Тиратана Кхорта, и мир этот был слишком ярким, слишком зеленым. Он поднял руку, чтобы прикрыть глаза, и его охватило изумление. Руки были слишком короткими, тело – шире, но все же слабее. Идти Вол’джин мог лишь маленькими шажочками. Куда бы он ни глянул, везде затачивали мечи и поправляли броню мужчины и женщины в синих с золотом форменных табардах Штормграда, а на них с почтением взирали рекруты из цзинь-юи.

Перед Вол’джином появился молодой солдат и, отсалютовав, сообщил:

– Полководец требует вашего присутствия на холме, сэр.

– Благодарю, – Вол’джин подчинился памяти, привыкая к ощущению человеческого тела. Тиратан носил свой лук на спине. Тетива шлепала по правому бедру. Кое-где похрустывала кольчуга, но в основном он был одет в кожу. Все части доспехов он собрал из собственноручно убитых зверей. Он сам выдубил и сшил кожи, не доверяя ничего другим мастерам.

Вол’джин улыбнулся, узнавая эти чувства.

Тиратан легко взбежал по холму, не оставив у Вол’джина сомнений насчет того, почему человеку так нравилось проводить время на горе. Остановился он перед крупным мужчиной с густой бородой. Доспехи полководца ослепительно блестели, а на белизне табарда не было ни намека на кровь.

– Вы меня вызывали, сэр?

Человек – Болтен Ванист – показал на долину под ними.

– Вот наша цель. Змеиное Сердце. Кажется мирным, но я не дурак, чтобы этому верить. Я отобрал дюжину бойцов из своих войск – лучших из охотников. Отправляйтесь на разведку и доложите об увиденном. Не хочу попасть в засаду.

– Так точно, сэр, – Тиратан резко взмахнул рукой, отдавая честь. – Мой доклад будет у вас через час, самое большее – два.

– Три, если он будет всесторонним, – полководец тоже отдал ему честь и отпустил.

Тиратан поспешил прочь, а Вол’джин запоминал каждое ощущение. Пока они спускались по тропе с каменистого холма, тролль замечал моменты для прыжков, которые человек делать отказывался. Он искал в этом выборе сомнение, но находил только уверенность. Тиратан хорошо знал себя, и там, где троллю было бы не о чем волноваться, человек сломал бы ногу или подвернул лодыжку.

Вол’джина удивила хрупкость человеческого тела. Он всегда радовался ей – так только проще ломать людей, – но сейчас задумался. Враги знали, что смерть наступит быстро, и все же сражались, исследовали, и смелости у них оказывалось в достатке. Как будто смертность была для них таким знакомым фактом, что они легко ее принимали.

Когда Тиратан прибыл к отряду из двенадцати таких же, как он, охотников, Вол’джин отметил, что у него нет животного-спутника. У остальных были, намекая на их странствия по свету: рапторы и черепахи, гигантские пауки и кровососущие нетопыри – люди выбирали себе компаньонов по недоступной для понимания Вол’джина логике.

Точным языком жестов Тиратан раздал солдатам приказы, затем разбил их на мелкие группки.

«Прямо как кубики в дзихуи».

Свою собственную группу он повел в обход на юг, к самой дальней цели. Двигались они быстро и тихо – равные в скрытности монахам-пандаренам с их бархатной поступью. Тиратан наложил на тетиву стрелу, но не натягивал лук.

Когда с запада раздался крик, реальность изменилась. Вол’джин оказался бы сбит с толку, не знай он сражения изнутри и то, как они изменяют восприятие. Время замедлялось, пока катастрофа начиналась, а затем ускорялось, когда та разразилась. Можно целую вечность наблюдать, как стрела летит в твоего друга, а его жизнь выплеснется наружу алым фонтаном всего лишь в одно мгновение.

Там, где секунду назад не было никаких врагов, отряд теперь оказался атакован легионом противников. Среди людей носились странные духи, касаясь, раздирая, вырывая из них крики, прежде чем вскрыть кричащие глотки. Животные рычали и ревели, кусали и кромсали, но их захлестнула волна и разорвала на части.

И все же Тиратан старался сохранять спокойствие. Он выпускал стрелу за стрелой, натягивая тетиву с плавной мощью. («О, монахи, будут посрамлены, возьми он лук». Вол’джин не сомневался, что Тиратан стрелял достаточно быстро и точно, чтобы расколоть стрелу монаха раньше, чем та достигнет цели.)

Затем упала женщина – темноволосая, гибкостью не уступавшая сопровождавшей ее кошке. Тиратан закричал, метнулся к женщине, на бегу стреляя в нападавших на нее ша. Убил одного, второго, но тут под ногу ему попал камень, и третья стрела ушла в сторону.

Со своей точки зрения Вол’джин знал, что, даже окажись выстрел точным, он ничего бы не изменил. Остекленевшие глаза на лице, превратившемся в красную маску, остановились на них. Кровь хлестала, а табард пил ее, пил всю до капли. Если что-то и стоило запомнить о смерти охотницы, так это то, как легко лежала рука на широкой голове ее животного.

Тиратан припал на колено, затем что-то с силой ударило его в бок. Лук вылетел из рук, а его владелец взмыл в воздух и ударился о каменного змея левой ногой, чуть ниже бедра. Кость хрустнула, обжигая серебристой болью все тело. Человек дернулся один раз, перекатился и замер. Лицом к мертвой женщине.

«Если бы не я, ты была бы жива».

Вот он – корень сомнений. Вол’джин опустил взгляд и увидел черную нить, оканчивавшуюся острым шипом. Она пронзила Тиратана насквозь, чуть-чуть промахнувшись мимо сердца, и, вырвавшись из спины, изготовилась ко второму удару, словно ядовитая змея.

И тогда Вол’джин протянул свою нематериальную руку, поймав эту мерзость сразу под шипом, как змею – ниже головы. Ласковым движением большого пальца он обезглавил ее, а затем оторвал длинный кусок тела.

Остаток нити быстро и глубоко погрузился в Тиратана, туго затянулся на его сердце и начал давить. Тело человека напряглось, спина изогнулась, но обрывку не хватало сил. Тогда он извернулся и пробрался в хребет жертвы, оседлал ее боль и поплыл на ней прямо в мозг.

Там он и ужалил, вырвав из горла человека душераздирающий вопль. Образ Тиратана в глазах Вол’джина исчез, как отражение, проглоченное воронкой. Весь окружающий свет истек в черную дыру, а обратно изверглось серебряное страдание, шокируя как человека, так и тролля.

С лицом, мокрым от пота, Вол’джин дернулся, шаря по телу в поисках ран. Схватился за бедро, ощущая, как угасает боль от перелома. Охнул, затем посмотрел на Тиратана на кровати.

На его кожу вернулся намек на румянец. Дышал человек легче, и с одеялами больше не боролся.

Вол’джин пригляделся. Все еще намного слабее и куда более хрупкий, чем мог раньше представить тролль, внутри человек был сделан из стали, и эта сталь поможет ему восстановиться. Отчасти Вол’джин ненавидел его за это, понимая, что данная черта присуща многим людям. Это беда для троллей. И все же, одновременно, он восхищался Тиратаном из-за силы духа, требующейся для такой борьбы со смертью.

Тролль поднял взгляд на настоятеля Тажаня Чжу.

– Что-то от меня сбежало. Я не смог поймать всё.

– Этого оказалось достаточно, – торжественно кивнул монах-пандарен. – И пока что должно хватить.

8

Буря прекратилась вместе с лихорадкой Тиратана, наведя Чэня на мысль, что эта погода была в чем-то сверхъестественной по своей сути. Мысль казалась зловещей, но не задержалась надолго. Она не нашла опоры в сердце, ибо еще падала последняя снежинка, а Чэнь уже видел признаки того, что снежные лилии вырвутся к солнечному свету из-под морозного полога. Не может быть, чтобы нечто поистине злое это допустило.

Тажань Чжу не стал выносить собственного вердикта о происхождении бури, но отрядил монахов на юг, запад и восток, чтобы оценить ущерб. Чэнь вызвался добровольцем в третий отряд, поскольку в этом случае мог бы попасть к Храму Белого Тигра. Там он сможет повидать племянницу и узнать, как она поживает. Тажань Чжу позволил ему отправиться и пообещал, что Тиратану в его отсутствие обеспечат наилучший уход.

Чэнь был рад оставить монастырь – путешествия подпитывали его жажду странствий. Хмелевар не сомневался, что большинство монахов объясняли его готовность спуститься с горы только этим. Эта мысль укладывалась в их мировоззрение и представление о том, что обитатели Шэнь-Цзынь Су по своей натуре разбалансированы и больше склоняются к Хоцзиню.

Чэнь не стал бы спорить, что любит путешествовать и исследовать новые места. У иных так и чешутся ноги, чтобы отправиться в путь – из-за страха застрять на одном месте. Но не у Чэня. Он повернулся к своей спутнице и улыбнулся.

– Мне просто кажется, что каждый раз, когда я иду дальше, то освобождаю место для отдыха и наслаждения кому-то другому.

Ялия Мудрый Шепот удостоила его озадаченным выражением лица, не лишенным, однако, веселости.

– Мастер Буйный Портер, у нас опять разговор, в первой половине которого я не участвовала?

– Мои извинения, сестра. Иногда мысли носятся в голове и просто выпадают наружу, как кубики дзихуи. Никогда не знаешь, какой гранью, – Хмелевар указал на монастырь, скрывшийся за пеленой туч. – Мне очень даже нравится монастырь.

– Но вы бы не смогли остаться в нем навсегда?

– Нет, не думаю, – Чэнь нахмурился. – Мы уже вели этот разговор?

Она покачала головой.

– Порою вы, мастер Буйный Портер, замираете, пока подметаете или смотрите, как человек уходит на свою тропу вверх по горе, и словно теряетесь. Вы смотрите в какие-то дали – прямо как когда готовите напиток.

– Вы это заметили? – сердце Чэня забилось быстрее. – Вы за мной наблюдаете?

– Трудно не обратить внимания, когда в ком-то так ярко сияет любовь к новым начинаниям. – Взгляд пандаренки искоса задержался на нем, и к взгляду присоединилась улыбка. – Хотите знать, что я вижу, когда вы работаете?

– Для меня честь услышать ваши мысли.

– Вы становитесь линзой, мастер Буйный Портер. Вы знакомы с миром – миром за пределами Пандарии – и вы фокусируете свои знания на деле. Взять, например, напиток выздоровления, который вы сварили для тролля. Есть пандарены-хмелевары, которые бы провели варку с тем же мастерством. Возможно, и с бо́льшим. Однако нехватка опыта привела бы их к неудаче – они не знают, чего добавить в напиток, чтобы оздоровить тролля, – она опустила взгляд. – Боюсь, я выражаюсь непонятно.

– Нет, я понимаю, благодарю, – Чэнь улыбнулся. – Всегда поучительно увидеть себя чужими глазами. Вы, конечно, правы. Просто я никогда не считал это фокусировкой. Для меня это развлечение, мой подарок другим. Когда я заварил чай для вас и настоятеля Тажаня Чжу, я хотел показать свою признательность и поделиться частичкой себя. По вашим словам, выходит, я делился частичкой мира.

– Это так. Благодарю, – монахиня кивнула, пока они медленно спускались в долину, окруженную лоскутным одеялом далеких деревень и возделанных полей. – Это ваше замечание намекает на иной мотив для путешествия, нежели погоня за черепахой или желание повидаться с племянницей. Я права?

– Да, – Чэнь наморщил лоб. – Сумей я его определить, я бы не бежал от него. Я и сейчас не бегу по-настоящему. Мне просто нужна…

– …другая точка зрения.

– Точно, – он быстро кивнул с удовольствием от того, что она сняла слово у него с языка. – Я присматривал за физическим восстановлением Вол’джина и Тиратана Кхорта. Они выздоравливают. По крайней мере, телом. Но у каждого остались раны. Я не вижу…

Ялия обернулась и положила лапу ему на плечо.

– Не ваша вина, что вы не видите. Что бы эти двое ни прятали, они прячут это умело. И даже если бы вы увидели, то не смогли бы показать им. В этом исцелении можно только поддерживать, а не заставлять, и иногда целителю бывает больно ждать.

– Вы говорите по своему опыту? – Чэнь перескочил небольшой ручей, и Ялия стремительно пробралась по камням следом.

– По опыту, да. Очень редкому. Большинство наших послушников отбирают после череды испытаний, но так бывает не всегда. Вы знаете, мастер Буйный Портер, как отбирают других детенышей – самых особенных?

Хмелевар покачал головой:

– Никогда об этом не задумывался.

– Легенда гласит, что некоторым детенышам не уготовано пройти испытание Красных Лепестков. Их судьба решается совсем иначе. – Пока она говорила, ее взгляд устремился в даль, а мягкий голос стал еще мягче. – Некоторые говорят, эти детеныши, мудрые не по годам, являются младенцами по облику, но старцами по духу. Им помогают добрые путники, и легенды считают, что эти путники – сами боги. Таких детенышей принимает настоятель Шадо-пана. Их называют Ведомыми Детенышами.

Я была одной из них. Моя родная деревня Цзоучин находится на северном побережье. Мой отец был рыбаком. Ему принадлежала собственная лодка, и жил он богато. В нашей деревне было много гордых семей. Пока я росла, осознала, что меня отдадут замуж за сына другого рыбака. Трудность была в том, что кандидата было два, и каждый на полдесятка лет старше меня. Выбор обеспечил бы богатство семье, и надо было быстро решить, на ком остановиться.

Ялия бросила на него быстрый взгляд.

– Вы должны понять, мастер Буйный Портер, что я знала, как устроен мир. Знала, что я трофей, и такова будет моя роль в жизни. Возможно, будь я постарше, то воспротивилась бы тому, что меня превращают в вещь. Но, в сравнении с тем, что я увидела дальше, это стало неважно.

– И что же вы увидели?

– Соперничество Йенки и Чинва начиналось добродушно. Они пандарены. Много разных выходок, шума и суеты, но без настоящей боли. И все же постепенно каждый заходил чуть дальше. Их поступки становились все значительнее, каждый подначивал другого сделать больше. А в их голосах слышалась желчь. – Ялия развела лапами. – Я видела то, чего не видели другие. Это дружеское соперничество становилось враждой. И пусть оно никогда не дошло бы до того, чтобы один в гневе ударил другого, каждый старался показать себя достойным меня. Они шли на ненужный риск. Глупый риск. Это бы не прекратилось после замужества, а продолжалось бы, пока кто-то из них не умер, а выживший до конца жизни носил бы в себе чувство вины. Так могли быть уничтожены две жизни.

– Три, если считать вашу.

– Это я понимаю лишь сейчас, спустя много лет. Тогда же, будучи не старше шести лет от роду, я знала только, что они умрут из-за меня. И однажды утром я собрала в дорогу рисовые шарики и смену одежды, и ушла. Меня увидела мать моей матери. Она помогла. Укутала меня в свой любимый шарф. Она шепнула: «Жаль, я не знала о твоей смелости, Ялия». И тогда я пустилась в путь к монастырю.

Чэнь подождал продолжения, но пандаренка хранила молчание. Ее история вызывала улыбку, ведь она оказалась очень смелым – и мудрым – детенышем, чтобы сделать такой выбор и пройти такой путь. В то же время для детеныша это был ужасный выбор. В отголоске ее слов Чэнь уловил нотки боли и тоски.

Ялия покачала головой.

– Я вполне осознала иронию того, что теперь храню традиции испытания Красных Лепестков. Я, которой не пришлось выдержать этой проверки, теперь привратник, решающий, кто из надеющихся присоединится к нам. Если бы меня судили по тем же строгим критериям, которые теперь приходится применять мне самой, меня бы здесь не было.

– А должность суровой госпожи коробит вашу истинную суть, – Чэнь наклонился и ловко сорвал полную лапу желтых цветков с маленькими красными усиками. Он отломил от них стебельки и потер в пальцах. Они испустили чудесный аромат. Чэнь протянул ей лапу.

Она приняла смятые цветы в подставленные лапы и сделала глубокий вдох.

– Обещание весны.

– В Дуротаре есть похожий цветок, растущий после дождя. Их называют «сердечным покоем», – Чэнь провел лапами по шее и щекам. – Не тролли, конечно. Их сердца благородны, но тролли не верят, что они должны находиться в покое. Кажется, они думают, что было время покоя, но этот покой привел их к падению.

– Они позволяют ожесточенности вести себя?

– Некоторые. Даже многие. Но не Вол’джин.

Ялия высыпала желтые лепестки в маленький матерчатый кошель и затянула горловину.

– Вы хорошо знаете, что у него на сердце?

– Кажется, знал раньше, – Чэнь пожал плечами. – И кажется, знаю до сих пор.

– Тогда верьте, мастер Чэнь, что ваш друг позна́ет себя не хуже, чем вы – его. Это будет первой вехой на его пути к исцелению.

Первоначальным их планом было направляться приблизительно на рассвет, затем свернуть на дорогу к Храму Белого Тигра. Однако не успели они пройти и лиги по дороге, как наткнулись на двух молодых пандаренов, возделывающих грядки с турнепсом, но при этом двигающихся еле-еле. На деле они пользовались мотыгами и граблями скорее как костылями, нежели орудиями труда. У них был помятый вид и подавленное настроение – как у жертв ограбления.

– Мы не виноваты, – оправдывался один, поделившись с путниками кашей из вареного турнепса. – На наших полях кишели гну-сини, вырывшиеся из земли после бури. Мы попросили помощи у путешественницы. Не успела осесть пыль после первой драки, как она уже расправилась со всеми и ждала награды. Ну, я и предложил поцелуй, а мой брат – два. Мы же на самом деле красавцы, под бинтами-то.

Второй быстро закивал, затем вскинул лапы к голове, словно от кивков та рисковала скатиться с плеч.

– Она оказалась крепкой для «дикой собаки».

Чэнь прищурился.

– Ли Ли Буйный Портер?

– И вы попались ей на пути?

Чэнь низко рыкнул и обнажил зубы, ведь так полагается поступать дяде в подобных обстоятельствах.

– Она моя племянница. И я та еще «дикая собака». Видать, у нее нашлась причина оставить вас в живых. Говорите, куда она направилась, и мне не придется решать, насколько это причина уважительна.

Парочка задрожала и едва не вывихнула лапы, тыкая на север.

– После снегов на юг приходят крестьяне, просят о помощи. Мы посылали туда еду. Мы и вам соберем в дорогу.

– Перед тем, как найти телегу и доставить туда самим еще немного пропитания?

– Да-да.

– Тогда ладно.

Чэнь помалкивал, как и братья. Ялия тоже замолкла, но ее молчание было другим по ощущению. Доев кашу, Чэнь заварил чай и добавил в него кое-что, что поможет выздоровлению братьев.

– Отбросьте чайные листья на ткань и сделайте припарки. Хорошо от болезней.

– Да, мастер Буйный Портер, – братья из семьи Каменных Грабель низко и часто кланялись, пока путники собирались в путь. – Спасибо, мастер Буйный Портер. Всего лучшего вам и вашей племяннице в путешествиях.

Ялия нарушила молчание, когда они спускались по склону холма, потеряв ферму из виду за его гребнем.

– Вы бы не причинили им вреда.

Чэнь улыбнулся.

– Вы так хорошо меня знаете, что это не вопрос.

– Но вы их запугали.

Он развел лапы, будто чтобы охватить узкую долину с крутыми склонами. Внизу змеился ручей – синий там, где его не касалось солнце, и серебряный, где касалось. Зелень, зелень в изобилии и насыщенности вкупе с густо-бурым цветом возделанных полей так и кричали о плодородии. Даже то, как в пейзаж встраивались дома, добавляя ему красоты, а не разоряя землю, казалось невероятно правильным.

– Я вырос на Шэнь-Цзынь Су. Я люблю свой дом. Но сейчас, оглядываясь, мне кажется, будто я жил в картинке настоящей Пандарии. Картинке красивой, да, и все же лишь картинке. Этот край зовет меня. Он заполняет во мне пустоту, о которой я и не подозревал. Быть может, потому я так много странствую. Я искал, но не знал, чего. – Чэнь нахмурился. – Я рыкнул не столько из-за Ли Ли, сколько из-за того, что они обозвали ее «дикой собакой». Для нее, для меня Пандария – это дом. Это место, где можно чувствовать себя как дома.

– И все же всегда найдутся такие, как эти двое, кто скажет, что вы не из Пандарии.

– Вы понимаете.

Ялия передала ему мешочек «сердечного покоя».

– Лучше, чем вы думаете.

Свой путь на север, в Цзоучин, они измеряли не днями или часами, а историями о прошедшей перед ними Ли Ли. Она была добра, но вспыльчива. Не один местный назвал ее «дикой собакой», но все отмечали, что так же выражалась и она сама. Причем, как выяснилось, – с гордостью. Чэнь не мог не улыбнуться, и легко представлял, как легенда о «дикой собаке» разойдется по Пандарии.

В Цзоучине, угнездившемся между утесами и морем, они нашли Ли Ли за тяжелой работой посреди деревни. Буря утопила одну лодку, обрушила несколько домов и сорвала пирс с опор. Ли Ли вызвалась помогать, и, когда они прибыли, руководила командой спасателей и рявкала приказы плотникам, чтобы те ускорили работы по восстановлению домов.

Чэнь поймал Ли Ли в объятья и раскрутил, будто она все еще была детенышем. Она взвизгнула, но в этот раз недовольно – из-за попранного достоинства. Он поставил ее на землю, затем поклонился низко и уважительно. При виде этого жеста цокающие языки поутихли, хотя, когда она ответила на поклон чуть ниже и выдержала его на секунду дольше, это снова вызвало в народе неодобрение.

– Сестра Ялия Мудрый Шепот пришла со мной из монастыря, – представил свою спутницу племяннице Чэнь.

Ли Ли подняла бровь.

– Спорю, путешествие выдалось долгим. Как вы всю дорогу удерживали его от таверн и от пива?

Ялия улыбнулась.

– Мы ускорили шаг, потому что гнались за историями о «дикой собаке» Ли Ли и ее похождениях.

Ли Ли широко улыбнулась и ткнула локтем дяде под ребра.

– А она за словом в карман не лезет, дядя Чэнь, – девчонка почесала подбородок. – Мудрый Шепот? Здесь есть семья Мудрый Цветок – почти то же имя. Они легко отделались, только шишки да царапины.

– Рада это узнать, Ли Ли, – Ялия уважительно поклонилась. – Если будет время, я бы нанесла им визит. Наши имена и впрямь так схожи.

– Уверена, они подивятся совпадению, – Ли Ли оглядела деревню. – Тогда я вернусь к работе. Уверена, на воде селяне действуют мастерски, но на суше их приходится подгонять.