Текст книги "World of Warcraft: Вол’джин. Тени Орды"

11

Настоятель Тажань Чжу проявлял чувства, вовсе не характерные для него – на надменном лице мешались неодобрение и напряженная сдержанность, – и это намекало на неприятности, но Чэнь не мог не улыбнуться. Его сердце едва не лопалось от гордости и радости – удвоенных оттого, что Тажань Чжу согласился на его план.

Во многом радость шла от знания, что на старого монаха повлияла Ялия Мудрый Шепот. Чэнь сумел во время работы в Цзоучин, а затем и на обратном пути смешать ингредиенты для чудесного варева. Он был уверен, что напиток станет для Пандарии тем же, чем зелье выздоровления – для Вол’джина. По возвращении Чэню хотелось поделиться напитком со всеми, и, как он теперь понял, именно из-за его неприкрытого воодушевления Тажань Чжу и засомневался в предложении.

То, что Ялия заступилась за него перед настоятелем, чрезвычайно тронуло хмелевара. Она нравилась Чэню. Всегда нравилась. В пути же он нашел еще больше всего, что ему в ней нравилось. А еще нашел повод для надежд, что она ответит взаимностью. Насколько – Чэнь не знал, но его бы порадовало что угодно, ведь из маленьких яиц вырастают могучие черепахи.

Ялию не узнали в Цзоучине, и Чэню показалось странным, что она не стала немедленно искать свою семью. Одну за другой она узнавала новости о них – от Ли Ли и остальных – и выяснила, что они процветают. Даже бабушка еще была жива. И все же Ялия держалась в стороне; отчасти эта отстраненность не подпускала ее и к Чэню.

Хмелевару было непросто понять это желание к отдалению – от семьи, не от него. Сам Чэнь обрел в Пандарии те частички дома, каких ему ранее не хватало. Цзоучин казался очередной из них. Здесь наготове имелись идеальные материалы для маленькой хмелеварни. Стоило увидеть эту деревню, как он задумал ее здесь построить, потому что место было идеальным – и способным приблизить его к Ялии.

В ту первую ночь, заварив чай, он заговорил о ее семье.

Ялия вперилась взглядом в глубины своей чашки.

– У них своя жизнь, мастер Чэнь. Я ушла, чтобы они жили в покое. Я не принесу обратно хаос.

– Разве знание о том, что вы живы и уважаемы, не принесет им покоя? – Он пожал плечами и выдавил улыбку. – Я тревожусь всякий раз, когда не вижу Ли Ли. Ваша семья наверняка беспокоится или… – Чэнь осекся, когда ему в голову пришла мысль.

Она подняла взгляд.

– Или?

– Это была недостойная мысль, сестра Ялия. Не для вас.

– Я бы хотела, чтобы вы ею поделились. Даже если мы решим, что это ошибка, я бы предпочла, чтобы между нами была честность, – она положила свою лапу сверху на его. – Прошу, мастер Чэнь.

Он позволил потрескиванию веток в костерке на миг заполнить тишину. Затем кивнул.

– Я задумался – и лишь потому, что иногда задумываюсь на этот счет о себе, – не свой ли покой вы желаете сохранить вместо их покоя?

Ее ладонь вернулась к чашке. Она держала ее столь неподвижно, что Чэнь видел отражение звезд в чае.

– Монастырь подарил мне покой.

– Никто не знает, как отреагируют другие. Я бы сказал, ваша семья будет рада вас видеть. Возможно, младшая сестра и обидится за то, что ей достались ваши дела по дому, а ваша мать огорчится, что вы не привели ей детенышей побаловать. Кажется мне, даже будь это правдой, это небольшое огорчение в сравнении с радостью от знания, что вы живы и здоровы.

– В тихой ночи и с теплым чаем легче переварить тяжкую мудрость?

– Не знаю. Мне нечасто выпадают тихие ночи, и меня нечасто обвиняют в мудрых поступках, – он отпил чая и позволил себе окунуться в него носом – только чтобы она улыбнулась.

Ялия подняла лапу и смахнула каплю.

– Вы достаточно мудры, чтобы разыгрывать паяца во времена, когда это требуется. Потому думать о ваших словах куда легче. И узреть в них истину.

Чэнь не смог скрыть улыбки, но достаточно приглушил ее, чтобы не показаться гордецом.

– Вы повидаетесь с семьей.

– Да, но завтра. Мне бы хотелось в полной мере получить удовольствие от очередной спокойной ночи с теплым чаем и мудрым другом. Я напомню себе, кто я, чтобы поделиться этим с ними, а не пытаться объяснять, почему я не та, кем должна быть по их мнению.

Следующий день с утра был светлым и теплым, что Чэнь принял за добрый знак. Он отправился с Ялией на встречу с ее семьей. Они превратили часть изумления от возвращения Ялии в воодушевленное приветствие для него – ведь он был прославленным дядей Дикой Собаки Ли Ли. Оказывается, мотивируя работников, она называла его имя и намекала на страшные последствия, будь они такими же лентяями под его управлением.

Отец Ялии, Цуэн-ло, почти немедленно распознал истину за ее словами, потому что ему, главе рыбацкой флотилии, приходилось прятаться за похожей маской. Вдвоем с Чэнем они обнаружили общую любовь к пиву и, как типичные мужчины, пытались перепить друг друга. По ходу дела Цуэн-ло согласился, что Хмелеварне Буйных Портеров надо открыть в Цзоучине отделение, и что рыболов профинансирует его в обмен на скромную долю прибыли и бездонную кружку.

Хотя Чэнь проводил время с отцом Ялии, он обращал внимание и на ее общение с семьей. Девушка немедленно удостоилась одобрения племянниц и племянников тем, что могла ломать доски руками и ногами. Они носились по всей деревне с обломками, собрав ватагу детенышей для очередной демонстрации. Некоторые из них были детьми пандаренов, которые в прошлом соперничали за благосклонность Ялии. Чэнь заметил оттенок меланхолии в ее лице, когда они знакомились. Очевидно, они не представляли, кем она являлась.

Ее мать и сестры цокали языками и бранились – вернее, начали делать это сразу после визгов, объятий и плача. Братья торжественно ее обняли, а потом улизнули в соседнюю комнату разделить кружку-другую с Чэнем. Ялия сохраняла самообладание и спокойствие в общении со всеми.

А потом пришла очередь ее бабушки. Старая пандаренка с годами стала хрупкой, согбенной, плоть ее свисала с костей. Ходила она с палочкой – получше, чем Тиратан в самые первые дни после ранения, но ненамного. Старость затуманила ее темные глаза, так что она подняла к лицу Ялии лапу и задержала.

– Ты внучка, которой я отдала мой шарф?

– Да, ама.

– Ты его принесла?

Ялия опустила взгляд.

– Нет, ама.

– В следующий раз принеси, внученька, я по нему скучаю.

Затем старая пандаренка улыбнулась щербатым ртом и обняла Ялию. Воцарилось молчание, когда старушка чуть не исчезла, утонув в руках внучки. Их тела содрогались от безмолвных всхлипов, но все сделали вид, что ничего не заметили.

Вот почему Цуэн-ло громко и непристойно срыгнул, чтобы перевести все внимание на себя. Чэнь, будучи хорошим гостем и дорожа собственной репутацией выдающегося рыгальщика, вскоре после этого тоже сотряс крышу дома. Так женщины не сумели потратить все эмоции лишь на брань в адрес главы семьи, а Ялии и бабушке во время сумятицы досталось несколько мгновений наедине.

В следующие два дня в деревне закончились восстановительные работы и началась подготовка к постройке хмелеварни. Чэнь назначил Ли Ли своей наместницей и завербовал в каменщики братьев Каменные Грабли – они как раз прибыли с обещанным продовольствием. Из них вышли никудышные крестьяне из-за того, что на их полях чаще можно было обнаружить камни, чем турнепс, и братья провели достаточно времени за тяганием валунов с огородов, чтобы работа каменщиков оказалась им по плечу.

Чэнь проводил время за сбором трав в окрестностях и подготовкой пробной варки в деревянной бочке, которую таскал у себя на закорках. В ней и плескался напиток, пока они с Ялией плелись обратно в монастырь. Время от времени он открывал крышку, разводил варево водой, и подбрасывал в смесь то да се.

По дороге Чэнь нахмурился, когда Ялия остановилась у подножия серпантина.

– Я понимаю, что, возможно, должен извиниться, сестра Ялия.

– За что же?

– За то, что обосновался в Цзоучине.

Она покачала головой.

– Вы искали дом и обнаружили, что чувствуете себя в Цзоучине как дома. За что же здесь извиняться?

– Это ваш дом, а я бы не хотел вторгаться в вашу личную жизнь.

Ялия рассмеялась, и Чэнь почувствовал невероятное удовольствие от ее смеха.

– Дорогой Чэнь, мой дом – монастырь. Я люблю Цзоучин – и еще больше люблю сейчас, узнав, что вам он тоже пришелся по душе. Но вам, как страннику, должно быть известно, что истинный свой дом мы носим в себе. Если не можешь провести тихий вечер за чаем и ощутить покой, то этим покоем не наделит ни одно место на карте. Мы ищем его, потому что оно усиливает ощущение покоя. Показывает нам другую его грань и отражает на нас.

Она указала в даль.

– Увидев Цзоучин вашими глазами и воссоединившись с семьей по вашему предложению, я получила еще одно место, что усилит покой. Но вы должны знать, что в тихую ночь, попивая чай с другом, я ощущаю покой еще острее.

Чэню вдруг показалось, что, стань она внезапно деревом и пусти корни на этом самом месте, он бы никуда не сдвинулся из-под ее тени. Вслух он этого, конечно, сказать не мог, а его улыбка не могла этого передать. Так что он поднялся поближе к ней по тропе, жалея, что пиво так громко плещется в бочке, и кивнул:

– В тихую ночь или громкую, с чаем ли, пивом или просто с прохладной водицей – я бы тоже ощутил покой в обществе друга.

Она застенчиво отвернулась от него, но не смогла скрыть улыбки.

– Так вернемся же в очередной наш дом и насладимся этим покоем.

Только когда Ялия сказала свое слово «за», Тажань Чжу согласился разрешить Чэню поделиться его новым напитком с избранными монахами. Ялии среди них не было – Тажань Чжу отобрал пятерых старейшин. То ли настоятель считал, что все обратится в пьяный дебош, то ли просто думал, что именно эти монахи сумеют по достоинству оценить полученные ими новые впечатления. Хмелевар поставил бы скорее на первое.

Вол’джин и Тиратан тоже присоединились к компании, хотя и пришли по отдельности. Чэнь не мог не отметить напряженность и формальность отношений между ними. Возможно, эмоциональный разрыв был не таким уж большим, но, в сравнении с его близостью с Ялией, эти двое казались расходящимися друг от друга континентами.

Чэнь налил каждому гостю скромную порцию.

– Прошу, поймите, это не финальная формула. Я смешал вместе многое, включая часть весеннего пива, которое сварил уже довольно давно и забыл на складе. Я не скажу вам, какого действия добивался. Чего я желаю от вас – знать не только, каково оно на вкус, но и каково по ощущениям. Пробуйте и нюхайте, и это пробудит воспоминания.

Он поднял собственную чашку.

– За дом и друзей. – Пандарен склонил голову сперва перед Тажанем Чжу, потом перед Вол’джином, а затем перед всеми остальными за столом по порядку. Они выпили как один, кроме Тажаня Чжу.

Чэнь покатал напиток на языке. Он легко уловил вкус ягод и оттенки сердечного покоя, но остальные ингредиенты смешались во что-то со сладким и чуть острым – едва-едва – вкусом. Он проглотил, наслаждаясь шероховатостью напитка в горле, затем поставил чашку.

– Это напоминает мне о времени, проведенном в стране за туманом, когда я оказался гостем на ужине трех хищных огров. Они спорили друг с дружкой, на что я больше всего похож по вкусу. Один сказал, что на кролика, раз я пестрый расцветкой, и я сказал: «Тепло». Другой предположил, что на медведя, по очевидным причинам, и я сказал: «Тоже тепло». А третий сказал, что на ворону – у него была странная вмятина в черепе, – и тогда я сказал: «И это тоже тепло». После чего они заспорили.

Монах улыбнулся.

– И вы получили шанс на побег.

– Очень тепло, – ухмыльнулся Чэнь и отпил еще пива. – Я предложил уладить спор соревнованием с призом. Я сказал им поймать кролика, медведя и ворону, приготовить каждого, чтобы у них имелся вкус для сравнения, на что я действительно похож. А сам предложил сварить что-нибудь для каждого мяса, а потом сварить то, что больше всего подойдет ко мне. И они отправились на охоту, каждый за своей дичью. Потом ее приготовили, а я варил напитки. Затем они поели. А я справился, какой напиток лучше идет к какому мясу, после чего они опять заспорили. Тогда они обменялись мясом и напитками. А я, оставшись единственным трезвым после ночного пиршества, наутро отбыл. Эта кружка мне напомнила о свободе, которую я почувствовал на заре.

Монахи рассмеялись и зааплодировали – хихикал только Тиратан. Лишь Тажаня Чжу и Вол’джина не тронула история. Но тролль отпил, кивнул и поставил чашку.

– Это напоминает мне о покое, который можно изведать, сокрушив врагов. С ними умрут их мечты, оставив твое будущее чистым, как утро после дождя. В его свежести слышатся отголоски хруста их костей. Его сладость – удовольствие от их предсмертных вздохов. И тогда я тоже пробую свободу на вкус.

От сравнения тролля все притихли, а монахи – широко раскрыли глаза. Тиратан выпил и улыбнулся.

– Для меня это осень, когда листья алеют и золотятся. Это сбор последнего урожая. Поиск последних ягод, когда все работают, чтобы заготовить припасы на грядущую зиму. Это время единства и радости перед неопределенностью зимы – и все же, со знанием, что тяжелый труд будет вознагражден. Так что для меня это тоже свобода.

Чэнь кивнул.

– Да, вы оба обрели свободу. Хорошо, – он посмотрел на Тажаня Чжу, сидевшего с нетронутой чашкой. – А вы, господин Тажань Чжу?

Самый старый монах из собравшихся посмотрел в кружку, потом поднял – аккуратно, обеими лапами. Принюхался, затем отпил. Снова принюхался, затем отпил еще и поставил чашку обратно.

– Для меня это не воспоминание. Это картина настоящего. Положения вещей в мире, – он медленно склонил голову. – И свободы – для разнообразия. Это предвестие грядущих перемен. Возможно, сокрушенных врагов. Скорее всего, будущей зимы. Но так, как вы никогда не сварите снова этот же самый напиток, так и мир никогда больше не познает этого времени – или же, увы, этого покоя.

12

С горечью, оставшейся на языке после угощения Чэня, Вол’джин вышел из комнаты и отправился прочь из монастыря. Реплика Тажаня Чжу задержалась в мыслях и вошла в резонанс с историей Тиратана о человеческом времени сбора урожая. Осень – время, когда мир умирает, когда смерть – черта между старым и новым, еще одно определение для перемен. Такие циклы напоминали о возможности обновления, и существа, осознающие себя в течение времени, часто выбирали сезон или любую другую произвольную хронологическую точку, чтобы отчеркнуть конец или ознаменовать начало.

«Конец чего? Начало чего?»

Он не лгал, когда поделился чувствами и воспоминаниями, вызванными напитком Чэня – хотя и понимал, что они были грубыми и противоречили тому, чего ожидал пандарен-хмелевар. Но таковы были воспоминания тролля, и не стоило называть их плохими лишь потому, что они не походили на воспоминания пандарена. Любой тролль почувствовал бы то же, ибо такова натура тролля.

«Тролли – хозяева мира».

Вол’джина охватила дрожь, когда он поднимался вверх по склону горы, направляясь на север. Ступни замерзли от ходьбы по снегу, и тролль присел в тени. Он упивался холодом, желая закалиться им, но тот лишь напомнил о могильном хладе. Тролли были хозяевами мира слишком давно.

Его отец, Сен’джин, смотрел на других троллей и видел блажь их желания – снова восстать и править. Эти тролли желали подчинить мир своей воле. Они хотели покорить всё и вся. Но зачем?

Чтобы ощутить свободу, о которой напоминал напиток Чэня?

Вол’джина моментально, проблеском, посетило прозрение, что, должно быть, посещало и отца, но тот им не делился. Если цель – ощутить эту свободу, то весь вопрос – единственно ли через завоевания идет путь к ней? Свобода от страха, от желаний, свобода видеть будущее – ведь ничего из этого не требует смерти врагов. Может потребовать гибели некоторых, но все же смерть врагов – не та жертва, что обеспечит желаемое.

Тролль вспомнил тауренов на Громовом Утесе. Они жили там в относительном мире и изоляции. Хотя многие вступали в конфликты и сражались на стороне Орды, их к этому как будто никто не принуждал. Они делали так, потому что это правильно и почетно, чтобы помочь соратникам в борьбе с Альянсом, а не потому, что таким образом почитали какие-то традиции тысячелетней давности.

Не то, чтобы его отец призывал отказаться от старых обычаев. Вол’джин изредка видел троллей – синих тауренов, как их называл Чэнь, – которые отправились к тауренам и переняли их образ жизни. Он не мог припомнить, казались ли они теми, кто обрел большую гармонию с собой, но из-за разрыва с традициями предков они будто выбивались на полшага из массы остальных троллей. Как будто они променяли одну традицию на другую, но теперь не могли сосуществовать ни с той, ни с другой.

Сен’джин проявлял огромное уважение к традициям троллей. Не проявляй он его, желай порвать с ними навсегда, Вол’джин никогда бы не пошел по пути темного охотника. Отец всегда поощрял его в этом стремлении и ждал будущего с нетерпением. Он всегда подчеркивал важность умения вести народ за собой, а не возвышал традиции для слепого следования им.

Пока Вол’джин поднимался и шел выше, к теням похолоднее, на ум ему пришла реплика Чэня, изначально высказанная Тажанем Чжу – о кораблях, якорях и воде. Традиции могут считаться водой, позволяющей кораблю плыть, или же якорем, препятствующим любому движению. Лоа и то, что они требовали от троллей, могли показаться якорем. Они и их потребности родились в давние времена. По их требованиям и во славу им тролли создавали великие империи и стирали с лица земли цивилизации.

Оторваться от них значило освободиться от якоря, но тогда Вол’джин останется болтаться в недружелюбном море. Это было то поспешное и радикальное решение, от которого отговорил бы отец. Вол’джину пришло в голову, что лоа могли быть и волнами, и приливом, несущими корабль вперед.

«Тогда наша история – якорь, навечно приковавший нас к одной бухте».

Впрочем, не успел Вол’джин изучить эту мысль, как свернул за поворот и обнаружил Тиратана Кхорта, взирающего на северо-восток, в туманную даль. Тролль замялся, желая лишь сбежать в собственное одиночество и не желая нарушать одиночество человека.

– Ты тише большинства других троллей, Вол’джин, но я бы давно уже умер тысячу раз, если бы не слышал, как ко мне подкрадываются.

Вол’джин поднял подбородок.

– Тролли не подкрадываются. И ты слышал не меня, – он смотрел, как горный ветер шевелил красный шерстяной плащ на теле человека. – Пиво Чэня – или мой запах.

Тиратан медленно повернулся, с улыбкой.

– Я много часов потратил, отмывая твой запах от белья.

– Я не буду тебя тревожить.

Человек покачал головой.

– Я все равно хотел перед тобой извиниться.

– Ничем ты меня не задел, – Вол’джин присел, утонув по щиколотку в снегу. Он хотел сказать, что отмечать что угодно, чем его мог задеть человек, было бы ниже его достоинства, но смолчал – удовольствовался уже сказанным.

– Когда я сказал, что ты боишься, я хотел тебя оскорбить. В голове оставалось ощущение тебя. Оно до сих пор меня преследует. Со временем все меньше и меньше, но ты еще там. Я думал, что смогу изгнать твой образ оттуда, если прогоню самого тебя, обижу, – Тиратан опустил взгляд, нахмурив лоб. – Это недостойно того, кем я был, и не то, что я хочу видеть в человеке, которым стану.

Вол’джин прищурился.

– Кем же ты желаешь стать?

Человек покачал головой:

– Я лучше знаю, кем не могу стать, чем кем стану. Ты знаешь, почему я здесь остался, когда пришла буря? Ты знаешь, почему я потерялся и не заметил ее прихода? Ты лучше других должен понимать, что метель не может застать меня врасплох.

– Телом ты был здесь. Но не разумом.

– Да, – Тиратан повернулся, повел рукой в сторону далеких зеленых долин. – Я поклялся, когда пришел сюда по зову Штормграда, что не умру, пока не увижу еще раз зеленые долы своей родины. Это был обет моей… семье. Я всегда держал слово. Они знали, что я вернусь. Но тот, кем я был, тот, кто дал этот обет, – его здесь больше нет. Связан ли я этим обетом до сих пор?

В животе Вол’джина словно завязался узел.

«Связан ли я традициями и обещаниями, данными давно погибшими троллями? Держат ли меня их мечты и желания?»

Тролль щелкнул по снегу пальцем, поцарапав наст.

– Примешь обличие человека, которым был – станешь им. Снова. Если ты новый человек, твой родной дол – здесь.

– Так значит, темные охотники – философы, – Тиратан Кхорт улыбнулся. – Я уже видел тебя, до монастыря. Я служил с войсками из Кул Тираса под началом Дэлина Праудмура. Тогда я был куда моложе, темнее волосами, и кожу не покрывало столько морщин. Ты же практически не изменился, не считая нескольких шрамов. Другой охотник хотел поспорить на десять золотых, что сможет тебя убить. Позже я слышал, что он погиб во время охоты на троллей.

– Ты не стал спорить.

– Нет. Будешь одержимым целью – потеряешь из виду все остальное, – человек вздохнул, и воздух вырвался белым паром из его рта. – С другой стороны, приказали бы мне тебя убить…

– Ты бы сделал на охоте все, что мог.

– Охота на людей или троллей – на любое разумное существо – напоминает мне о том, что все мы животные. Я убивал людей и троллей, слишком много как тех, так и других. Счет не вел, – Тиратана передернуло, – хотя знаю охотников, которые ведут. По-моему, это и неуважительно, и мрачно. Сводит живых существ к цифрам. Мне бы хотелось думать, что я буду больше, чем зарубкой у кого-то на оружии.

– Это думаешь ты – или старый ты?

Человек склонил голову.

– Мы оба. Есть что-то в том, как живут и ведут себя монахи, что напоминает об уважении к жизни. Мысль о балансе и поиске гармонии. Ты задаешься вопросом, Вол’джин, уравновесишь ли новый ты прежнего тебя?

– Ты задаешься.

– Да.

– Я знаю.

– О себе или обо мне?

Тролль раскрыл ладони и поднялся.

– Об обоих. Ты сам это сказал. Дитя не влечет бремя предков. Дитя не знает пределов. Но дитя не имеет опыта, так что не может выбирать баланс. Мы – можем.

– Мы не можем сбежать от нашего прошлого.

– Нет? Я Вол’джин, предводитель Черного Копья. Ты человек, убийца троллей. Почему же мы не мертвы или не истекаем кровью, сражаясь друг с другом?

– Справедливо, – Тиратан почесал бородку. – Здесь мы не враги.

И снова Вол’джин вспомнил образ кораблей. Он улыбнулся.

– Ты считаешь прошлое бременем. Ты хочешь его сбросить. Если ты это сделаешь, то будешь свободен, но не поймешь, кто ты. Представь себе кораблекрушение. Ты никогда не сможешь снова собрать корабль. Спасай же материалы, из которых он сделан. Это место, здесь и сейчас, может стать твоим домом. Но покажется оно тебе домом благодаря памяти, которую ты спасешь.

– Сел на мель. Да, это точно я.

Вол’джин кивнул.

– Охотница, которая умерла. Кем она была?

Тиратан покачал головой, прикрыл рот рукой в перчатке.

– Я даже не знаю толком.

– Твои чувства к ней очень сильны.

– Ее звали Ларси. Я встретил ее перед путешествием на кораблях. Никогда раньше не видел. Но она поблагодарила меня и сказала, что когда услышала, что я собираюсь на неизведанный остров, то поняла, что не захочет пропускать это приключение. – Человек обхватил себя руками. – Она… если мне требовался доброволец, она всегда была там. Следила, чтобы у меня имелась горячая еда, чтобы мне поставили палатку. Мы не были любовниками. Почти не говорили. Мне просто казалось, что она думала, будто чем-то мне обязана. А раз она была там из-за меня и…

– Ты хватаешься за боль. Ты не оказываешь ей чести, – тролль мрачно кивнул. – Ты окажешь ей честь, если спасешь ее веру в тебя.

– Эта вера ее и убила.

– Нет. Ее смерть – не твоя собственность. Это был ее выбор. Она была бы счастлива, знай, что ты выжил.

– Для начала неплохо, – Тиратан повернулся на северо-восток, к зазубренному побережью. – Моя старая жизнь – столько обломков разбросано по всем пляжам. Их спасение займет много времени.

– Считай это игрой, – Вол’джин выступил вперед и присоединился к человеку у горного обрыва. Солнечный свет переливался серебром на далеком море. Они оба были слишком далеко, чтобы разглядеть что-то кроме игры света на воде, но Вол’джин позволил себе вообразить там свою собственную жизнь, разбитую и разбросанную.

«А что спасать мне?»

Что-то мазнуло по его лицу, легкое и эфемерное. Вроде паутины. Тролль поднял руку, чтобы смахнуть ее, но ничего не нашел. Вместо этого он вспомнил, как был пауком, парил, и тогда снова взглянул на море.

Зрение Вол’джина изменилось, обостренное линзами, преломившими время. Там, на гребнях волн, шел черный флот из его видения. Но ранее, во сне, он ошибался. Видение показывало другое время, но не отдаленное. То, что он видел сейчас, что видел во сне, находилось всего в нескольких днях от настоящего – и не в прошлом, а в будущем.

– Быстрее! Мы должны найти Тажаня Чжу.

На лице Тиратана отразилась тревога. Он уставился на океан, затем взглянул на Вол’джина, не понимая.

– Твои глаза ненамного лучше моих. Что ты увидел?

– Беду, большую беду, – тролль покачал головой. – Беду, которую нам вряд ли удастся остановить, не говоря уже о том, чтобы предотвратить.

Они кинулись под гору так быстро, как только могли. Длинные ноги Вол’джина позволяли делать большие прыжки, но скоро боль прошила его бок. Тролль упал на колено для передышки, что позволило Тиратану нагнать его. Вол’джин махнул рукой, и человек продолжил – при беге его хромота стала почти незаметна.

Должно быть, их заметил один из монахов на стенах, потому что Тажань Чжу встречал обоих во дворе.

– Что такое?

– Карты. У вас есть карты? Морские? – Вол’джин поискал в памяти пандаренское слово, но сомневался, что когда-то его знал.

Настоятель рявкнул быстрый приказ, потом взял Вол’джина под руку и провел внутрь. Тиратан Кхорт вошел следом. Старый монах провел их в зал, где они наслаждались угощением Чэня, хотя стол с тех пор давно убрали. Появился другой монах со свитком рисовой бумаги.

Тажань Чжу принял свиток и развернул на столе. Вол’джин обошел его, чтобы встать лицом к северу. Он не мог толком прочесть символы на бумаге, но монастырь или горный пик к востоку от него сложно было не найти. Он перевел взгляд еще восточнее, потом постучал по месту на северном побережье.

– Здесь. Что здесь?

По лестнице вразвалку спустился Чэнь Буйный Портер.

– Это Цзоучин. Там я строю новую хмелеварню.

Вол’джин изучил карту к северу и северо-востоку.

– Почему острова нет на карте?

Чэнь поднял бровь.

– Какого острова? Там ничего нет.

Тажань Чжу посмотрел на монаха, который принес карту, и отдал приказ на пандаренском. Чэнь начал поворачиваться следом за ним.

– Нет, мастер Буйный Портер, останьтесь. Брат Кван-цзи принесет остальные.

Чэнь кивнул, вернувшись к столу. Улыбка, с которой он говорил о Цзоучине, совершенно пропала.

– Какой остров?

Настоятель Шадо-пана сцепил лапы за спиной.

– Пандария – дом не только пандаренов. Было время, когда этим островом правила другая раса, могучая раса – могу.

Вол’джин выпрямился.

– Мне известно о могу.

Тиратан моргнул, растерявшись. Глаза Чэня сузились.

– Тогда ты знаешь, что их время прошло. Однако то, что это знаешь ты, не значит, что это знают они, – Тажань Чжу коснулся карты у северо-восточного угла. Там медленно проявился неровный остров, словно испарился скрывавший его туман. – Остров Грома. Многие верят, что это легенда. Немногие знают, что он реален. И если это знаешь ты, Вол’джин, тогда это знают и другие, и могут принести ужасное бедствие.

– Я этого не знал, пока мне не явилось видение, – тролль указал на Цзоучин. – А за ним – еще одно. От острова отошел флот. Это флот зандаларов. У них не может быть иной цели, кроме зла. И если мы хотим их остановить, действовать надо быстро.