Текст книги "Эра смерти. Эра империи"

– Кому-нибудь еще трудно привыкнуть к тому, что он не дышит? – нарушила она тягостную тишину.

– Я, по-моему, дышу, – сказал Тэкчин.

– Но тебе это не обязательно. – Повернувшись, Мойя попятилась назад и раскинула руки, призывая остальных оценить, какой путь они прошли. – Посмотрите. Поглядите, как высоко мы забрались. Кто-нибудь из вас устал? У кого-нибудь что-то болит? Жутковато. Жутковато, говорю вам!

Они ни разу не сошли с белой дороги, которая, не прерываясь, змеилась все выше и выше. Несмотря на крутые подъемы и спуски, они весьма быстро преодолели расстояние между Вратами Рэла и горами. По крайней мере, Мойе так показалось. Непросто оценивать время, когда нет солнца, когда не чувствуешь усталости и потребности во сне или отдыхе – даже не слышишь ударов собственного сердца. Возможно, они шли уже много часов, дней или недель. Как это определить? Разве что вспомнить все, что встретилось им на пути. Только в одном Мойя была уверена: зашли они далеко и поднялись высоко над долиной, равнинами и холмами. Впереди высились заснеженные стены из серого камня.

Иногда на пути по-прежнему встречались деревеньки, хотя теперь совсем крошечные и вовсе не похожие на те, что они видели в долине. Люди в высокогорной местности были ниже ростом, с более густой растительностью на теле, а их убогие хижины были сложены из гнутых ветвей с натянутыми на них звериными шкурами. Фрэи обитали в простых глинобитных домишках, носили скромные повязки и имели не слишком заостренные уши. На удивление высокие дхерги скрывались в пещерах. Встретилась им и еще одна раса, странные существа в красных мантиях, с огромными глазами и длинными руками. Все они кололи камни и строгали палки, гневно сверкая глазами. А потом на долгое время и деревни, и люди иссякли. Поднявшись еще выше, путники оказались в девственных, никем не заселенных диких землях.

В горах дорога сделалась ýже. Раньше пятеро могли идти в ряд; теперь же им приходилось шагать друг за другом, пробираясь через извилистые ущелья и вдоль уступов, откуда открывались потрясающие виды на долину.

Что будет, если я упаду? – спросила себя Мойя. – Пролечу тысячи футов, ударюсь о землю, а дальше что? Встану и пойду? Просто начну все сначала?

Еще выше земля оказалась покрыта снегом, и Мойя, вглядываясь в бледное небо, подумала:

Был снегопад? Или же снег здесь никогда не тает?

Преодолев очередной подъем, они увидели огромную крепость. Каменное сооружение не было врезано в склон горы, как Нэйт, и не стояло на вершине, как Авемпарта. Замок Рэл сам был горой. Вдвое больше Мэдора, крепость упиралась в облака, которых Мойя раньше не замечала. Лес черно-белых шпилей из обсидиана и алебастра дерзко пронзал серое небо. Совершенные башни, похожие на копья, напоминали оружие, бившее по самой природе подземного мира. Создатель замка вложил в него ярость, сделал его свирепым символом неповиновения. В царстве мира и смирения Замок Рэл напоминал облеченное в камень ругательство. Но Мойя вынуждена была признать его красоту. Таких прямых линий и точных изгибов она никогда не видела. Вся конструкция обладала настолько идеальным равновесием, что Мойя против воли улыбнулась. Ей никогда не доводилось созерцать ничего более прекрасного и в то же время пугающего – словно красивый цветок, целиком состоящий из шипов.

– Ух ты! – Тэкчин вытянул шею, пытаясь разглядеть вершину. – Впечатляет.

Выступив вперед, Дождь разинул рот.

– Само совершенство.

– Он меня пугает, – сказала Брин.

– Есть такое дело, – согласился Гиффорд.

– Вот Врата Нифрэла. – Роан указала туда, где заканчивалась дорога.

Прямо напротив ворот замка возвышалась огромная арка, а в ней – как будто лист черного стекла. Подступ к вратам преграждала небольшая группа одетых в серое существ.

– Наверное, теперь жалеешь, что оскорбила Эзертона, а? – спросила Тресса Мойю.

– Ой, как будто ты поступила бы иначе!

– Ты что, гордишься тем, что такая же дура, как я?

Мойя открыла рот, но поняла, что ответить нечего.

– Что будем делать? – спросила Брин.

– Сколько их там? Двадцать? Тридцать? – спросила в ответ Мойя.

– Сколько у тебя стрел? – поинтересовался Тэкчин.

– Восемь.

– На сей раз они вооружены, – заметил Гиффорд.

Выстроившись в шеренги, стражники направились в сторону путников. Они не бежали, не торопились, двигались медленно, не нарушая идеального строя.

Мойя нахмурилась, повернулась к Тэкчину и вздохнула:

– Арион сказала, что Дроум вообще-то добродушный, так?

– Да.

– И мы не знаем, зачем он хотел нас видеть. Может, все не так уж плохо?

– Верно.

Когда солдаты приблизились, Мойя узнала Эзертона. Как и сказал Гиффорд, на сей раз тот имел при себе меч.

– Вы сейчас же проследуете за мной, – приказал он и повернулся в сторону замка.

Солдаты разделились на две колонны. Эзертон шел между ними.

Мойя взяла Тэкчина за руку.

– Держись поближе ко мне.

– Как клещ на собачьем ухе.

Она покосилась на него. Тэкчин пожал плечами:

– Так я говорил Нифрону. По отношению к нему это звучало лучше.

На подходе к замку солдаты перегруппировались и последовали за путниками. Разглядывая вход – открытый арочный проем, напоминавший широко разинутый рот, готовый проглотить целиком всех и каждого, Мойя поняла три вещи. Многие люди называли фрэев богами. Некоторые миралииты считали богами себя. Но когда фрэя-миралиит, обитающая в загробном мире, называла кого-то богом, стоило к ней прислушаться. Мойя крепче сжала руку Тэкчина. Переступив порог, они вошли в замок.

Глава седьмая
Конец эпохи

На месте Нифрона я бы выбрала дерево. Дерево не внушает врагам ужас и не вдохновляет ни на что, кроме мира и роста, и, наверное, поэтому он остановил выбор на драконе.

«Книга Брин»

Земля покрылась тонким слоем снега, и на фоне этой белизны свежий черный курган, перед которым стояла Персефона, казался уродливым шрамом. Курган был одним из многих, превративших плоское поле в холмистую равнину – как будто земля, переболевшая оспой, носила на себе следы страшной болезни. Наверное, можно и так сказать. Долгие годы войны взрастили обильный, горький урожай.

– Холодно, – пожаловался Нолин, потянув ее за палец.

– Тише, человечек, – сказала стоявшая позади Джастина.

Человечек? Это что-то новое?

Персефона не помнила, слышала ли она раньше, чтобы сына так называли. Ей понравилось.

Хорошо, что ему об этом напоминают. Когда-нибудь он, возможно, забудет.

– Отвести его домой, госпожа? – спросила Джастина.

Персефона посмотрела на сына. Щеки и уши у него покраснели от ветра, из носа текло, а опущенные вниз уголки рта выражали отчаяние. Нолин стойко выдержал прощание и бросил на могилу горсть земли. Он выполнил свой долг. Эгоистично было бы задерживать его здесь, хотя возможность держать его за руку успокаивала Персефону.

– Да, – сказала она. – Спасибо.

Она почувствовала, как он отпустил ее, услышала торопливые удаляющиеся шаги сына.

– Не задерживайтесь, госпожа, – сказала Джастина. – Холодает.

– Да, – не оборачиваясь, ответила Персефона. – Это правда.

Когда Джастина увела Нолина, Персефона осталась в поле одна. На похороны вообще мало кто пришел. Персефона всегда считала, что, когда Падера наконец отойдет в мир иной, ей устроят пышные проводы, но та пережила всех. С ее смертью закончилась целая эпоха. Старуха была последним истинным осколком прошлого – эпохи каменного оружия и богов за рекой.

На похороны пришли двое сыновей фермера Уэдона, Брент и Оскар, теперь уже мужчины, и Хест, дочь Вив Бейкер и невеста последнего оставшегося в живых Киллиана. И, конечно, Хэбет – ее неизменное утешение. Все они родились в Далль-Рэне, но были слишком молоды, чтобы помнить, каким он был. Они лишь одной ногой стояли в старом мире, но опирались в основном на другую ногу. Миновали дни, когда зимой все собирались в чертоге послушать сказания Мэйв о Гэте из Одеона. Никто теперь не сидел плечом к плечу с друзьями и соседями при мерцающем свете, не делился жареным барашком. И уверенность, которую давало знание, что завтрашний день будет таким же, как день сегодняшний, уже не вернется.

Никого не осталось.

Персефона рухнула на колени, стискивая на шее ткань бреконморы.

Падера, Рэглан, Манн, Мэйв, Сара, Дэлвин, Гэлстон, Ария и… нет, только не они!

Персефона покачала головой. Ее не покидала надежда, что те, кто ушли в болото, вернутся, ибо так сказал ей Малькольм. Это странное заявление даровало ей невероятно тонкую нить, за которую она держалась. Как бы абсурдно это ни звучало, Персефона вцепилась в эту надежду, словно лишь она отделяла ее от грани безумия. Но с каждым днем даже эта надежда ослабевала, нить истончалась.

Персефона повернулась в сторону лагеря и вздохнула:

Почему я чувствую себя такой одинокой, хотя в лагере полно народу?

Она любила Нолина, Джастина стала для нее благословением, а Хэбет – утешением. Они помогали ей жить дальше, но те, кого она любила больше всего, те, рядом с кем она сражалась и проливала кровь, ушли. Без них она чувствовала себя слабой и беззащитной.

Наступила зима, и даже старуха Падера покинула ее. Тогда-то Персефона и осознала правду.

Конец эпохи – это не Падера, а я. Без Брин и ее книги все, что я когда-либо знала и любила, будет забыто. После моей смерти дни Далль-Рэна превратятся в эру мифов.

– Как у них дела, Падера? – спросила Персефона курган. – Вели им поторопиться, хорошо? Скажи им, что они обязаны вернуться, ведь они так нужны мне. Они все нужны мне.

Персефона заплакала, сама не зная, по ком льет слезы.

Нифрон шел по пустой, открытой равнине между местом, ныне известным как Драконий лагерь, и лесом.

Дракон. Вот что должно быть моим символом, моим знаменем.

Он не имел к зверю никакого отношения. Не он его сотворил, не он просил его призвать. Если бы он знал, что такое возможно, то приказал бы сотворить штук двадцать. У них был только один, но этот уникальный крылатый зверь спас всех в Алон-Ристе и в течение долгих лет войны стерег Драконий лагерь. Народ видел в нем символ силы и защиты.

Нифрон нахмурился. Они должны видеть это во мне.

Таков был план, но планы Нифрона далеко не всегда воплощались в жизнь.

Петляя по полю, он заметил кости и остановился. Рука – то, что когда-то ею было – почти целиком скрытая травой и припорошенная снегом. Торчали только кончики пальцев, словно хозяин руки, превратившийся в скелет, пытался выбраться из ловушки, процарапав себе путь на поверхность. Здесь прошло последнее открытое сражение, в ходе которого войска противника по глупости попытались не дать им войти в лес. Как всегда случалось на полях, колесницы Нифрона одержали победу.

Но война до сих пор не выиграна.

– Интересно, кем ты был? – обратился он к руке. – Рхуном или фрэем? Другом или врагом?

Кем бы ни был покойник, Нифрон испытал к нему почти родственные чувства. Надежды похороненного существа тоже не сбылись.

Вернувшись к колеснице, он прислонился к колесу и посмотрел на восток, в сторону леса. Он пришел сюда, чтобы побыть в одиночестве, подумать – не о драконах, уже нет. То, что некогда давало ему шанс на спасение, теперь уничтожит его. Скоро фэйн получит драконов – в этом он не сомневался, – но пока их у него нет. В этом Нифрон тоже был уверен. Лотиан не стал бы медлить ни секунды и сразу же отправил бы новое оружие за реку. Он попросит столько драконов, сколько захочет, и получит их. Пока в небе не было ничего, кроме снега, и Нифрон знал, что еще есть время… но для чего?

Что же мне делать дальше?

Круговерть снега покрыла все вокруг смутной серой пеленой. Это был даже не настоящий снег, а лишь призрачный предвестник грядущей зимы. Ничего, кроме деревьев, разглядеть было невозможно.

– В последнее время мне совсем не везет, – сказал он и, обращаясь к белым костлявым пальцам, добавил: – Ты же понимаешь? Что тебя убило? Меч? Стрела? В моем случае это, скорее всего, будут зубы дракона.

Да, – вновь подумал он, – я должен был выбрать своим символом дракона.

Об этом следовало подумать много лет назад. Его знамя должно было символизировать силу и власть. Как правило, на знаменах изображали львов и медведей, но он намеревался подняться выше королей и фэйнов. Ему нужен более величественный символ, а что может быть величественнее дракона? И что с того, что рхуны решили сделать предметом обожания, которое заслужил он, наколдованное чудовище? Он получил власть над Десятью кланами посредством женитьбы на Персефоне и точно так же мог добиться желаемого поклонения, связав себя с драконом. Через несколько столетий никто не будет знать разницы. Нифрон Дракон, защитник народа – эти два титула слились бы в один. Судя по тому, что он знал о рхунах, на это могло уйти всего несколько десятилетий. Они быстро все забывали.

Со стороны лагеря Нифрон заметил какое-то движение. К нему приближалась одинокая фигура в плаще с капюшоном. Человек – это он определил по неуклюжей походке.

– Прости, что потревожил, – сказал Малькольм, подойдя ближе.

Остановившись, он отбросил назад капюшон и попробовал отдышаться, выпустив при этом огромное облако пара.

Нет, все-таки не человек.

Он и правда не имел ни малейшего представления о том, кто такой Малькольм. Тот выглядел как рхун, двигался как рхун, но рхуном определенно не был. Его истинная природа по-прежнему оставалась тайной. Нифрон не отправил этого нечеловека в изгнание лишь потому, что тот исчез сам.

– Я думал, ты уехал.

– Вернулся на похороны и… по делам. – Малькольм заметил руку скелета. – Твой приятель?

Нифрону вопрос не показался забавным.

– Так почему ты не на церемонии?

– Я там был. Она закончилась.

– Думаешь, я поверю, что ты исчез на столько лет и вернулся из-за смерти старухи?

– Ее звали Падера, – напомнил Малькольм. – Но, как я уже сказал, у меня есть и другие дела. – Он бросил взгляд на костлявые пальцы. – Скажем, помочь там, где это возможно. Проверить, как все идет, кое-что поправить.

– Ты же не собираешься просить меня дать еще один обет? Потому что я обменял его на обещание, которое, похоже, вряд ли исполнится.

Малькольм покачал головой и печально улыбнулся:

– Нет, я не об этом. Тебе покажется странным, если я скажу, что беспокоюсь о тебе?

Вопреки мрачному настроению Нифрон рассмеялся.

– Думай, что хочешь, – сказал Малькольм. – Но твое благополучие и успех для меня очень важны.

– С каких это пор?

– С тех пор, как погиб твой отец. – Малькольм с тревогой рассматривал костлявую руку, что озадачило Нифрона.

Как он может казаться таким слабонервным? Таким человечным?

– Ты имеешь в виду, что меня, вероятно, ждет такая же судьба? Для меня это не новость. Война идет из рук вон плохо, и то, что Лотиан унизит меня так же, как отца, – лишь вопрос времени. Вообще-то я, знаешь ли, пришел сюда, чтобы побыть подальше от людей. В том числе от тебя, кем бы ты ни был.

Малькольм повернулся к Нифрону:

– Ты пришел сюда подумать. А я пришел тебе помочь.

– Уверен, что подумать я в состоянии без чьей-либо помощи.

– Ты расстроен, разочарован и опечален, поскольку полагаешь, что все потеряно. Но хуже всего то, что ты теряешь веру в меня.

– Я никогда в тебя не верил.

Малькольм со вздохом всплеснул руками.

– В том-то и проблема. Почему мир не заселен одними Трессами?

– Что?

– Да так, ничего. Главное, я обещал тебе, что ты станешь правителем мира Элан, и ты им станешь.

– Тебя здесь не было, может, ты не знаешь, но Сури скоро выдаст Лотиану драконов.

– Нет, пленение Сури для меня не новость. Я давно об этом знал. Между прочим, еще до того, как это случилось.

Наверняка все это пустая болтовня, – подумал Нифрон. Однако его удивило, что Малькольм не стал отрицать тот факт, что Лотиан получит драконов. Он ожидал возражений. Отсутствие препирательств повергло его в замешательство, и на секунду он потерял нить своих размышлений.

Ему нравится сбивать меня с толку, но почему?

Опыт научил Нифрона не доверять никому; вернее, доверять настолько, насколько это не угрожает твоей безопасности. А такое возможно лишь с тем, кого ты хорошо знаешь. Нифрон помнил Малькольма с малых лет, однако ничего не знал об отцовском слуге.

– У нас нет защиты от драконов, – продолжил он оборвавшийся разговор, – и без Сури нет даже надежды на выживание.

– Правильно. У тебя неплохо получается.

Нифрон нахмурился:

– Ты явился, чтобы еще больше испортить мне настроение? Насладиться моей болью?

Малькольм вздохнул:

– Ненавижу, когда люди меня не слушают. Нет, наверное, слушают, просто не слышат. Пойми, я сказал, что пришел помочь, но обманом мне этого не сделать. – Осмотревшись в поисках местечка, где можно было бы присесть, Малькольм ничего не нашел и нахмурился. – Да, исход войны неясен, но как бы трудно ни было, думаю, тебе стоит успокоиться и не мешать естественному ходу вещей. Мне не нужно, чтобы ты и дальше вмешивался.

– Вмешивался? С чего ты взял, будто я что-то замыслил?

– Потому что ты Нифрон, а не Петрагар. И потому что я знаю, что ты отправил Элисана на север с тайным заданием.

– Не такое уж оно тайное, раз тебе о нем известно.

Малькольм смерил его пугающим, не совсем человеческим взглядом – рхуны не посмели бы так открыто смотреть на него. Для этого требовалось отсутствие страха смерти, а все люди боялись смерти.

– Я пытался построить мост, – сказал Нифрон. – Не вышло. Персефона предложила тоннель, но дхергам эта мысль не понравилась. Сказали, что предпочитают быть похороненными своими людьми, а не миралиитами. Не сказать, чтобы я их за это винил.

– Да, а еще ты отправил войска на юг к подножию водопада в поисках брода через реку. Вот видишь? Ты вмешиваешься. И кончится это множеством ненужных смертей, поскольку не выживет ни один из отрядов.

– Ты этого не можешь знать.

– На юге гхазлы, на севере великаны. И те и другие любят человечину, а иногда могут закусить и фрэем.

– Я отправил много народу – вообще-то половину Второго легиона.

– Не важно.

– Что ж, значит, буду рассчитывать на Элисана. Видишь ли, проблема не в реке, а в самой воде. Руны дхергов на воду не наложишь, это повторяют все, кого я отправляю в Харвуд. Но что, если бы удалось избавиться от воды?

Малькольм покачал головой:

– Он не сумеет убедить великанов построить дамбу на севере.

– Построить дамбу, повернуть реку, да хоть выпить ее – мне все равно, что они сделают, лишь бы течение ненадолго прекратилось и позволило мне перебросить войска к Эстрамнадону. У Фургенрока есть гигантские родичи. Он и сам-то немаленький, но его дядюшки, которые спят веками, могли бы просто перекрыть воду ладонями. Если Элисану удастся их убедить, они перекроют поток, Нидвальден пересохнет хотя бы на некоторое время, и Тэчлиоры пойдут в атаку, перебив миралиитов в Авемпарте. Тогда войско хлынет в Эриан через пустое русло.

– И ты надеешься добиться этого прежде, чем Лотиан начнет создавать драконов.

– Таков мой план.

– И каковы шансы на успех?

– Паршивые. Великаны Хэнтлина нас ненавидят. У них нет причин помогать. Поэтому я велел Элисану пообещать им все, что угодно.

– Все?

Нифрон пожал плечами:

– Какое нам дело? Если они перекроют воду, я сумею разгромить единственные силы в мире Элан, которые могут мне угрожать. А после смерти фэйна мы поработим великанов или, если это окажется невозможным, просто сотрем их с лица земли.

– И Персефона одобрила этот план?

В свое время Малькольм помог Нифрону, подав ему идею жениться на Персефоне ради выгоды, однако не секрет, что к ней Малькольм всегда относился лучше, нежели к нему.

– Ей необязательно о нем знать, – едва заметно улыбнувшись, сказал Нифрон.

– А ты не думаешь, что ей хотелось бы высказать свое мнение по поводу полного уничтожения целой расы, поскольку именно это фрэи пытаются сделать с ее народом?

– Я думаю, ей необязательно об этом знать, ведь когда начнется война с великанами, она давно уже будет мертва.

Малькольм вскинул брови:

– Хочешь сказать, что…

Нифрон удовлетворенно рассмеялся. Наконец-то ему удалось сбить Малькольма с толку – единственная радость за много месяцев.

– Да не собираюсь я убивать эту женщину. Вообще-то она моя жена.

– Люди и раньше убивали жен, и за меньшие проступки, чем отправить в лапы врага единственную надежду.

– Я не человек.

Малькольм промолчал, с сомнением глядя на него.

Нифрон закатил глаза:

– Честное слово, мне нравится Персефона. Она хорошая жена и мать.

– А киниг?

Он кивнул:

– И киниг тоже.

– Потому что предоставляет решение военных вопросов тебе?

– Но это разумно. Вынужден признать, хоть и неохотно, у нас получился хороший союз. Она мне не перечит, не жаждет славы. Если бы мне пришлось заключить союз с мужчиной, пусть даже с кем-то из инстарья, например, Сикаром или Тэкчином, мы бы давно уже рассорились. Персефона мудрее, чем я поначалу думал. Нет, я имел в виду, что проблемой грэнморов, скорее всего, придется заняться не раньше чем лет через пятьдесят-шестьдесят, а к тому времени Персефона вряд ли еще будет с нами.

В ответ на это Малькольм лишь кивнул.

– Но ты не думаешь, что Элисана ждет успех, – сказал Нифрон.

– У фрэев, особенно инстарья, на севере дурная репутация.

– А как насчет войска, которое мы отправили на юг? – спросил Нифрон. – Мы только велели им отыскать надежный переход в низовьях реки, а потом найти способ подняться на утес на другом берегу. Почему ты считаешь, что их постигнет неудача?

Малькольм повернулся лицом к востоку, как будто видел в снегопаде что-то, чего не видел Нифрон.

– На юго-востоке – на Пустошах и на островах – лежат разрушенные и затопленные останки древних разоренных земель. Они принадлежат уберрэнам. Так было всегда.

– Уберрэнам?

– Твой народ зовет их моклинами – слепыми. Люди прозвали их гоблинами, а бэлгрейглангеане – гхазлами. Но сами они называют себя уберрэнами – едиными с Убером, верными детьми Уберлина, великими. Они – преданные, благочестивые, единственные последователи, не покинувшие первого правителя мира Элан.

– Кого это?

– Рекса Уберлина.

Нифрон усмехнулся:

– Может, они и дети злого бога, но при этом они всего лишь гоблины, примитивные и неуправляемые.

– Как и все прочие, они не всегда были такими. Когда-то они были верны своему королю, но он плохо отплатил им за преданность. Оставшись без вождя, они позволили памяти о его эгоизме и жестокости извратить себя. Со временем любой осадок всегда опадает на дно чашки. – Малькольм наконец оторвался от созерцания востока и повернулся к Нифрону с извиняющейся улыбкой. – Называй их как хочешь, но те, кого ты к ним отправил, будут съедены. В этом можешь быть уверен.

– Посмотрим.

Поднявшийся ветер с воем пронесся по равнине. Снег повалил гуще, танцуя среди камней. Нифрон вновь обратил взор к лесу.

– Мне не видно реку. Ожидание сигнала от Тэчлиоров сводит меня с ума.

– Почему бы тебе не отправиться туда самому?

Нифрон, нахмурившись, покачал головой:

– Не смею. Вести войну с тыла… – Он вздохнул. – Это так раздражает. Гораздо больше, чем я когда-либо мог предположить. Но если бы я оказался на берегу, а вода остановилась…

Он положил руку на рукоять меча, а сделав это, понял, что не помнит, когда в последний раз вынимал его из ножен.

– Закон Феррола – это проблема, не так ли? – с высокомерной улыбкой спросил Малькольм. – Но пусть тебя это не слишком тревожит. Как я обещал, ты станешь правителем мира. У нас ведь сделка, помнишь?

– Ты когда-нибудь расскажешь мне, чего ты хочешь?

– Скоро дам знать. Просто помни, что я был прав и ничего не изменилось: ты станешь императором.

– Кем стану?

– Тебе незнаком термин «империя»? Наверное, нет. Это слово племени эйливинов, и оно не имеет отношения к завоеваниям. Оно означает «объединять, строить, делать единым». Эйливины ставят перед собой задачу жить в гармонии. Этим словом они называют среду, позволяющую существовать в гармонии с природой, с богами и друг с другом. Вот что я хочу создать. Ты поможешь мне построить империю для всех.

– Ты хочешь создать? – переспросил Нифрон.

Малькольм пропустил вопрос мимо ушей.

– Только представь, что можно осуществить, если войны отойдут в прошлое и все будут трудиться вместе.

– По-моему, это скучно. – Нифрон вновь окинул Малькольма пристальным взглядом. Высокий, худощавый нечеловек не чувствовал страха, но по его виду нельзя было определить почему. Он навевал жуткое ощущение, будто говорящая рыба. Казалось бы, это невозможно, но вот он – говорящая рыбка, обещает исполнить величайшие мечты Нифрона… пусть и не бесплатно. – Почему у меня складывается впечатление, будто ты что-то недоговариваешь? Ты словно один из тех демонов, которые исполняют желания, но не так, как этого ожидаешь. Если попросишь никогда не стареть, они тебя убьют. Правильно?

Малькольм надел капюшон и улыбнулся, но не радостно, а с сожалением:

– В жизни не всегда все получается так, как мы того хотим, но не следует полагать, что это не к лучшему. Запомни мои слова. Вдруг пригодятся? – Он поднял глаза к небу. – Хотя… вряд ли. Демону нет смысла объяснять, почему смерть лучше бессмертия. Чтобы понять такое, надо испытать это на себе.