Текст книги "Рыбалка в море демонов"

XI

Чтобы добраться до особняка, нам пришлось поработать веслами.

– Наш парус, – объяснял Гильдмирт, – и есть одна из тех вещей, за которой мы должны заехать. Вы, конечно, не станете обижаться, что я не помогаю вам грести, когда поймете, на какую жертву я пошел ради вас.

– Всегда рады помочь, – буркнул я. – Ну так что же? Продолжай, пожалуйста. Что ты можешь сказать про Уимфорта?

– А кто такой Уимфорт?

– Мальчишка, которого мы ищем.

– Ах вот оно что. Да практически ничего, я знаю только, почему он здесь оказался. Видите ли, в «Карманный справочник чародея» Бальдера Ксолота вкралась ошибка. Именно она за сто двенадцать лет с момента первой публикации книги погубила множество людей, которые ничему не желают учиться, но покупают заклятия возами. Дело в том, что волхвам-недоучкам прекрасно известна репутация Ксолота как самого грамотного и надежного среди всех авторов, добывающих свой хлеб популяризацией слова Силы. Но, увы, он всего лишь смертный, и ничто человеческое ему не чуждо. Транскрибируя древнеархаический текст о Сазмазме, он сделал ошибку в прочтении слова «парн-штадха». Это один из редких вариантов более обычного «шт-парндха», слова столь близкого к верхнеархаическому «хешат па-харнда», что не надо знать древнеархаический, чтобы догадаться о его значении – «никто». Но Ксолот решил, что это ошибка переписчика, и перевел его как «парнштада», то есть «боншада». Подумать только, какой урожай горя и несчастий породило столь крохотное зернышко! Всего одно предложение. «И никто, – гласит оно, – не имеет власти извлечь его оттуда» – имеется в виду эликсир, – «где он находится ныне, и принести в мир солнечного света». Еще немного, джентльмены, и можно сушить весла.

Мы повиновались. Лодка, увлекаемая инерцией собственного движения, пересекла террасу и скользнула в затопленный дверной проем.

До сих пор мы могли лишь догадываться, какие страдания причиняет Гильдмирту пребывание в неволе. Но только увидев, в каких руинах он обитает, мы поняли, насколько сильно он пал духом. С первого взгляда ясно было, что зал, в котором мы оказались, в прошлом служил одновременно демонстрационной комнатой, где были выставлены достижения хозяина, и кабинетом, где он обдумывал новые проекты. В настоящее время он являлся продолжением лагуны, его грандиозные своды эхом откликались на неумолчный шепот волн, море захватило и подчинило себе все, что в нем было. Даже развешанные по стенам картины, несмотря на то что их украшенные резьбой рамы лишь слегка касались воды, давно превратились в настоящие колонии водорослей и ракушек. Цветной мох, точно проказа, пятнал изображенные на них фигуры; струпья ракушек покрывали их, водоросли уродовали лица. Все до единого полотна были посвящены ключевым событиям жизни Гильдмирта в подземном мире, нарисованным, надо отметить, с большим искусством. Именно его лицо – покрытое коростой, заросшее зеленой бородой или безобразно раздутое, как у утопленника, – смотрело на нас со всех сторон.

Однако большую часть убранства зала скрыла вода. Свет огромных фосфоресцирующих пузырей, свисающих с потолка, просачивался сквозь нее до самого пола, над которым мы скользили, не прилагая ни малейших усилий. Но, судя по тому, что открывалось нашим глазам, раньше, до того как море завладело домом, пешеходу все время приходилось лавировать между разнообразными предметами. Повсюду были установлены платформы и возвышения разной высоты. Некоторые из них служили подставками для целых таксидермических композиций, которые изображали демонов разных пород в их естественной среде обитания, создавая представление о том, чем они питаются, как сражаются, строят гнезда и тому подобное. Один особенно крупный помост был целиком заставлен моделями зданий. Многие из сооружений этого мини-мегаполиса, детища честолюбивых мечтаний Гильдмирта, мы узнали – они стояли на пирсе, исполненные в натуральную величину, – но большинству так и суждено было остаться микроскопической копией самих себя.

Но самая крупная платформа, расположенная почти в середине зала, свидетельствовала о еще более амбициозном проекте хозяина дома, нежели даже строительство города на берегу подземного моря. Всю ее целиком занимала вырезанная из камня карта поражавшей причудливым разнообразием местности: горы здесь соседствовали с глубокими провалами, конусы вулканов вздымались над иссеченными оврагами долинами. Огромная карта раскинулась как раз между нами и стоявшим в конце зала столом, крышка которого поднималась над поверхностью воды. Именно к нему, управляя вместо руля веслом, и направлял наш кораблик Гильдмирт. Мы невольно содрогнулись, проплывая над удивительным пейзажем, ибо быстро поняли, что именно он изображает: на противоположном его краю красовалась многократно уменьшенная, но во всем остальном практически неотличимая от оригинала копия особняка-пирамиды и пирса с его разномастными постройками. В том, что безукоризненно выполненная модель целиком ушла под воду, нам почудилось сознательное вмешательство злого начала, и даже в плеске игравших над нею волн мы уловили ноту мрачного торжества.

– Это модель морского дна? – спросил Барнар. Гильдмирт развернул лодку, и она ткнулась кормой в крышку стола.

– Да, точнее, его небольшого участка. Сейчас я налью вам вина, а потом покажу, откуда мы начнем свои поиски.

Крышка стола, на которую мы высадились, с легкостью могла бы не только принять человек сто, но еще и разместить их с относительным комфортом. Вода до нее не доходила, так как особняк кренился в сторону двери, и потому в дальнем от входа конце зала, большую часть которого занимал громадный камин, было совсем мелко. Если какая шальная волна и докатывалась до него, то у нее едва хватало сил перехлестнуть через каминную решетку. Горек был Пирату подземный плен, но некого было ему винить, кроме себя самого; и потому, точно в наказание за былую самонадеянность, он отказался от прежней роскоши и, подперев ножки стола кирпичами, чтобы выровнять его поверхность, разбил на ней что-то вроде лагеря, окружив себя лишь самыми необходимыми вещами. Все его имущество составляли кровать, шкаф наподобие буфета, письменный стол со стулом, чертежная доска, подставка для письменных принадлежностей да несколько книжных полок.

Много недель подряд во рту у нас не было ничего, кроме собственной слюны. Поэтому первый глоток вина из фляжки, предложенной Гильдмиртом, вызвал у нас что-то вроде болевого шока. Вино потоком лавы обожгло мои пересохшие рот и глотку. Но уже второй глоток принес чистое, беспримесное наслаждение. Все, на что только ни падал мой взор, сияло новым светом, точно вино промыло мои опаленные ужасом глаза. Уставившись на первый попавшийся предмет, я, как дурак, вякнул:

– Какие чудесные инструменты! И ты на всех играешь? Вся стена слева от камина была увешана музыкальными инструментами; их покрытые лаком деревянные корпуса, серебряные струны и бронзовые клавиши вдруг обрели в моих обновленных вином глазах очарование поистине магическое. Однако Пират бросил на эту коллекцию взгляд несколько странный, если не сказать иронический.

– Только на некоторых. Не все из них мои. Но допивайте же, друзья, не стесняйтесь, а я налью вам еще по одной, – уж я-то знаю, до чего приятен вкус вина после долгого воздержания. А пока вы наслаждаетесь напитком, я покажу вам место, куда мы направимся. Его хорошо видно с края стола. Ниффт, позволь на минутку гарпун.

Он подвел нас к береговой линии своего острова.

– Это не слишком далеко отсюда, – сказал он, погружая жало гарпуна в воду примерно на расстоянии половины длины всей карты от затонувшей копии особняка.

Мы с Барнаром, приканчивая вторую флягу вина, еще раз подивились точности исполнения крохотного пейзажа. Мы ощущали себя титанами, которые благодаря магии вот-вот уменьшатся в размерах и получат доступ в раскинувшееся перед ними карликовое королевство, где смогут вволю нарезвиться, перескакивая через горные хребты и переплывая варварской красоты заливы. Тем временем наконечник из полированной стали приблизился к группе вершин, высотой намного превосходящих окружающие, и завис над ними.

– Вершины вот этих четырех почти отвесных скал, – заговорил Гильдмирт, – возвышаются над водой. Там они образуют острова, у которых мы и бросим якорь. А вот полукруглое углубление вокруг основания четырехзубой горы. Единственное, чего не в силах передать моя карта, это его глубина. Называется это место Большая Черная Щель, и, по сути, измерить ее нельзя, ибо она ведет во вторичный подземный мир. Вдоль всего ее периметра постоянно наблюдается повышенная активность демонов. А вот здесь, поблизости, крупнейший ареал обитания боншад. Фактически, большего скопления этих существ мне нигде не доводилось видеть.

Мы осушили вторую фляжку. Обманчивый блеск и очарование, сообщенные вином всему нашему предприятию, настолько усилились, что мне даже показалось, будто я слышу далекие нежные звуки музыки.

– А где мы возьмем свет для поисков? – спросил практичный Барнар. Звуки не ослабевали, хотя по-прежнему оставались ненавязчивыми и мягкими. Их сила соответствовала масштабам того крошечного королевства, от которого я все еще не мог отвести глаз.

– Возле Щели света хоть отбавляй. Почти все участки морского дна, за редким исключением, испускают собственный фосфоресцирующий свет, наподобие гнилушек, но там… – впрочем, увидите сами. Собираться пора.

Гильдмирт вернул мне гарпун и отвернулся с необычайной резкостью, которая наверняка бы привлекла мое внимание, если бы еще раньше этого не сделала музыка – одно серебристое арпеджио, которое долетело откуда-то из внутренних комнат особняка, прорвавшись сквозь приглушенные жалобы волн, бесконечно колотившихся лохматыми головами о стены здания внутри и снаружи.

Гильдмирт спрыгнул со стола и зашлепал по мелководью к стене по другую сторону камина, напротив той, где красовались музыкальные инструменты. Из всякой всячины, покрывавшей укрепленные на ней полки, он выбрал что-то похожее на туго свернутую рыбачью сеть и перебросил ее на стол.

– Гильдмирт! – окликнул я его. – Ты слышишь музыку? Струны?

Пират повернулся к стене лицом и снял с нее чудовищных размеров меч, не менее девяти футов от рукоятки до острия. Его он тоже положил на стол, делая вид, что не слышал моего вопроса.

Теперь музыка звучала куда более отчетливо, ее мелодия пронзала бессвязное бормотание океана. Лютня… нет, гиамадка. Я даже начал различать отдельные аккорды, которые гроздьями повисали на ее жалобно звучащих струнах, набухая под ловкими пальцами музыканта. Мелодия усложнялась, с кажущейся бесцельностью забредая из одной тональности в другую, но ни на мгновение не теряя основной темы, пронзительно-печальной и страстной одновременно. Что это была за музыка! Каждый аккорд повергая меня в такое безмерное удивление, точно я внезапно обнаружил в собственной руке или ноге, которая уже давно не давала о себе знать, гноящуюся рану с торчащим из нее ржавым кинжалом. С неведомой доселе ясностью я вдруг осознал, что именно полное отсутствие музыки придавало особенную остроту непереносимому уродству подземного мира и что это мучило меня и терзало, как кровоточащая язва, хотя недостаток свободного времени до сих пор не позволял мне этого заметить.

Теперь мне стало понятно, что Гильдмирт тоже слышит музыку, но сознательно игнорирует и ее, и нас. Мы наблюдали за ним, изо всех сил стараясь сохранить бесстрастное выражение на лицах, чтобы он, чего доброго, не подумал, будто мы лезем не в свое дело. Тем временем Пират в третий раз подошел к стене и снял с нее лодочку, похожую на блюдце, такую крохотную, что в ней мог уместиться всего один человек, да и то стоя. Один ее край едва заметно расширялся в некое подобие кормы, противоположный конец столь же деликатно сужался, намекая на присутствие носа. В обоих бортах, ровно напротив друг друга, виднелись два совершенно одинаковых круглых отверстия. Приглядевшись повнимательнее, мы опознали в них глазницы, а в самой лодчонке определили верхушку чьего-то довольно крупного черепа, аккуратно отпиленную и обработанную. Опустив ее на воду, Гильдмирт распрямился и сделал руками такое движение, точно разгонял цыплят. Ялик, повинуясь его команде, бесшумно скользнул вокруг стола и ткнулся нашему шлюпу в корму.

Музыка звучала теперь очень отчетливо, и определить, откуда она исходит, не составляло труда: серебристый ручеек звуков вливался в зал через дверь по левую руку от стола. Гильдмирт, глядя мимо нас, снова ступил на свой остров. Он подобрал сверток, переброшенный туда ранее, шагнул к лодке и развернул его. Это и в самом деле оказалась сеть, которую он начал крепить к мачте. И тут сквозь распахнутую дверь в зал, точно крохотный, переполненный музыкой колик, вплыла шамадка: деревянный полированный корпус уверенно резал мелкую волну, серебряные струны звенели, как туго натянутые снасти.

Сначала нам показалось, что весь инструмент – и корпус, и гриф – опутан какими-то странными гирляндами, наподобие клочьев побуревших водорослей, которые море, прежде чем выбросить на берег, долго трепало по волнам. Но мы сразу же поняли свою ошибку: нелепые украшения только казались безжизненными, на самом же деле в них была сила и гибкость, и именно их неутомимые ласки исторгали из шамадки прозрачные созвучия. В этот момент вступил голос, чистое пронзительное сопрано, от которого одновременно сладко и холодно становилось на душе, точно от детского пения в церкви:

 
Кто из людей сравниться может
Богатством с другом сердца моего?
Мысль беспокойная его не гложет,
Узнают вдруг, где клад лежит его?
Ведь груды злата себя сами множат,
Насилия не опасаясь ничьего!
 

Пират продолжал крепить сеть к рее, его пальцы двигались споро, но глаза следили за их движениями словно издалека. Тем временем под непрекращающееся пение шамадка описала вокруг стола плавную дугу и причалила, наполняя воздух полифоническими трелями, к чему ее понуждали две обвившиеся вокруг нее змеи, которые, несмотря на производимое ими впечатление полной обескровленности, были крепкими и мускулистыми. Следом за инструментом по воде тащилось, то раздуваясь, то опадая на волнах, некое подобие шелковистой бахромы.

 
Но даже если корабли за кораблями
Придут без счета, вспенив моря гладь,
И мореходы станут жадными руками
Сокровищами трюмы набивать,
Убыток жалкий этот его ли в содроганье приведет?
О нет, потухшим взором на золото давно глядит,
И царские доходы не возбуждают больше аппетит
В том, кто своей могилой необозримые владения зовет.
 

Гильдмирт продолжал методически собираться: теперь он укреплял под планширом левого борта гигантский меч и прилагающийся к нему доспех. Глаза его, цвета свежей крови, по-прежнему неотрывно следили за каждым движением рук. В воде кто-то захихикал. Мы обернулись и увидели лицо неведомого менестреля.

За кормой инструмента, чуть прикрытый волнами, болтался, то раздуваясь, то опадая, дряблый кожистый мешок, постепенно суживающийся к вершине. На узком конце этого сгустка темно-багровой плоти, голой, как колено, и мягкой, как проколотый рыбий пузырь, торчала шишка с неправильной формы отверстием посередине. Оно было до краев заполнено студенистой массой ярко-желтого цвета, которая, не умещаясь в отведенной ей емкости, растекалась вокруг, образуя беспрестанно меняющие свои очертания лужицы и заливы. Судя по тому, что вязкую жидкость пронизывали бесчисленные черные поры, которые то сливались в крупные отверстия, то рассыпались на множество мелких осколков, расширяясь и сокращаясь, подобно зрачкам, это и был глаз чудовища. Эволюции черных звездчатых отверстий были так же причудливы и бесконечны, как и текучесть общих очертаний этого зрительного органа.

Был у твари и рот. Он располагался в нижней части мешка, там, где от него отходили два лохматых щупальца, и представлял собой раздутый цветок из множества пар губ, расходящихся концентрическими кругами. Все они шевелились одновременно, так что невозможно было различить, откуда именно исходит звук.

Хочешь не хочешь, приходилось называть это лицом, хотя желудок восставал против такого словоупотребления. Лицо это к тому же, несмотря на двусмысленность очертаний, отличалось отвратительной выразительностью: было в каждой новой комбинации зрачков что-то сардоническое и выжидательное. Но вот целый хор насмешливых улыбок пробежал по губам, как рябь по воде, и демон снова запел:

 
Кто равен прелестью дружочку моему?
Богат не только златом, но красою,
В разнообразьи форм не уступает никому
И, многоликий, всех затмит собою.
 

Гильдмирт, по-прежнему спокойный и уравновешенный, тупил в костяной ялик, покачивавшийся у борта нашего шлюпа. Лодочка понесла его к музыкальной стене, а он стоял сосредоточенный, точно ветеран-гладиатор в ближнем бою. Дуэль между ним и поющим демоном тянулась, верно, не один десяток лет, и в случае поражения его ждало безумие. Маленький циклоп продолжал песню, чувственно замедляя ритм и сладострастно растягивая слова:

 
Как звезды ярки у других глаза,
Чисты, как бриллианты, но всего их два.
Глаза дружка созвездьями горят,
И лиц скопления из них глядят.
Черты их дивно многосложны,
Словами описать их невозможно…
 

Но тут, как раз когда голос демона медом растекся по октаве, пронзительный визг рожка заглушил его слова: это Гильдмирт, выбрав после долгого раздумья инструмент, наяривал традиционную южноколодрианскую плясовую. Основная мелодия этого безудержно-энергичного произведения, еще более темпераментного, чем большинство вещей подобного рода, сопровождалась к тому же неотразимыми по своему нахальству и безупречной беглости исполнения фиоритурами. Пальцы Гильдмирта так и порхали с клапана на клапан, окрашивая залихватскую плясовую в сотни безответственно-легкомысленных оттенков. Пират настроил свой инструмент в той же тональности, что и демон, и частичное совпадение ритмических ударений при полной несовместимости фразировки создавало эффект чудовищной какофонии. От одной точки столкновения двух мелодий до другой отрывистые звуки плясовой стадом диких лошадей неслись по просторным, торжественно резонирующим коридорам песни демона, втаптывая слова в пыль. Подобно толпе не в меру развеселившихся плебеев, которые, попав во дворец, роняют по неуклюжести вазу-другую, отпускают соленые шуточки, громко смеются, поминутно сплевывают на пол и сморкаются в рукава, шокируя утонченных хозяев, гнусавые вопли рожка вторгались в экстравагантную музыкальную архитектуру шамадки, оскверняя ее своим присутствием.

Никто из дуэлянтов ни разу не запнулся, каждый безошибочно вел свою партию музыкального мезальянса. Гильдмирт, когда первая плясовая закончилась, тут же добавил к ней еще одну, и еще, да так ловко, что мы не успевали замечать перехода; пьесе демона тоже не видно было конца. Буйство сшибающихся и разлетающихся аккордов напоминало звон мечей в руках истинных мастеров фехтовального искусства; удары наносились с такой расточительной щедростью, что у меня кровь застыла в жилах при мысли о том, как нечеловечески долго может тянуться этот поединок, а мы с Барнаром так и будем ждать, пока Гильдмирт отобьется от грозящей ему опасности.

И вдруг все стихло. Сначала демон, а затем и Гильдмирт свернули со столбовой дороги основной мелодии на петляющую тропу импровизированного окончания и остановили бег пальцев по клапанам и струнам. На мгновение все замерли, прислушиваясь к шелесту волн, вновь безраздельно завладевшему залом. Скользкие, как тела улиток, щупальца, оплетавшие шамадку, начали распутываться, пока на ее лакированном корпусе не остался лежать лишь один отросток. Им демон надавил на инструмент, и тот, до краев наполнившись водой, утонул.

Потом демон вяло заколыхался на волнах. Его похожие на мокрые перья щупальца, вытянувшись вперед, к Гильдмирту, чуть заметно шевелились, точно поддразнивая. Наконец он приподнял верхушку своего мешка. Оптическое желе некоторое время разглядывало Пирата, пока его золотистая масса не начала оседать, ручейками вытекая из растрескавшейся глазницы. Это неспешное колыхание напоминало песочные часы. Бутончики зрачков начали во множестве прорастать из середины желе, пока не слились в пару блестящих черных стебельков, которые неотрывно глядели на человека, точно задались целью сию минуту свести его с ума. Улыбки и ухмылки кокетливого неудовольствия разошлись по складчатой поверхности рта, как круги от брошенного в пруд камня.

– Лапусик ты мой! – задудел демон. – До чего же ты у меня неаккуратный! Джентльмены! – Желе повернулось в нашу сторону, зрачки рассыпались, чтобы рассмотреть каждого из нас в отдельности. – Мой упрямый вишневоглазый цыпленок ну ни в какую не хочет убираться! Сколько раз я ему говорил: «Если уж решил где-то остаться, так приведи это место в порядок!» Он ведь человек значительный, или был когда-то таким. По крайней мере, так он мне сам говорил. Вот послушайте! Так как, ты говоришь, тебя зовут? – Точки зрачков снова слились воедино и прямо-таки вгрызлись в бесстрастное лицо Пирата.

– Я, о тягучий Спаалг, твой старый знакомец, Гильдмирт из Сордон-Хеда, что в южной Колодрии, прозываемый также Пиратом.

– Все еще Гильдмирт, и сегодня тоже? А как насчет завтра?

– Я тот, кем был всю жизнь и кем останусь до конца дней своих.

Спаалг оборвал ритуальную пикировку так же неожиданно, как и начал. Крутанувшись вокруг своей оси, так что щупальца плетьми взметнулись в воздух, он зигзагами рванул к карте, стремительный, точно петарда, и завис прямо над ее центром. Оттуда, обращаясь к нам с Барнаром, он возобновил свои капризные жалобы:

– Взять хотя бы эту непревзойденную карту, посмотрите, как небрежно он с ней обращается. Как, спрашивается, должны многочисленные гости и посетители знакомиться с ней? При настоящем положении дел только он сам, да и то лишь когда выплывает порезвиться в другом обличье, может ею пользоваться. Но ему-то в этом как раз и нет нужды. В те дни, когда его сжигало неутолимое любопытство, он исследовал морское дно так же досконально, как блоха из пословицы задницу забулдыги. Я уверен, что мой драгоценный дружочек провел, ползая и ковыляя на чужих ногах по этим холмам и долинам, – тут он лениво уронил кончик щупальца в воду и стал задумчиво обводить им бугорки и впадинки микроскопически воссозданного рельефа, – в общей сложности гораздо больше лет, чем какой-то Гильдмирт в том месте, которое он из чистого упрямства величает Сордон-Хедом. Однако подумайте… – его мечтательный голос стал глубоким, как звук изрядно послужившей валторны, а щупальце продолжало чертить замысловатые фигуры на поверхности пейзажа, – как бы ни звали того, кто создал эту карту, самодовольства ему было не занимать. Неужели он и в самом деле надеялся ее закончить? И полагал, что она влезет в эту комнату? Какая наивность! Какая ограниченность мышления! Разве в этом заключается подлинно научный подход? Настоящий исследователь должен встречаться с неизведанным лицом к лицу. Вот это в качестве толкования вечно меняющегося и непредсказуемого в своем разнообразии океанического текста есть не что иное, как обыкновенное надувательство, грубая подделка, предпринятая ради низведения бескрайнего Первичного моря до состояния уютной, милой сердцу этого жалкого гнома конечности, ибо его желудок оказался слишком слаб для предприятий более серьезного или трудного свойства. Да он и есть гном! Вы только поглядите, разве не был этот карликовый город его прежним обиталищем?

Тут Спаалг снова сделал резкий поворот и застыл, колыхаясь, точно поплавок, над микрополисом Гильдмирта. Когда я узнал, как он зовется, то поначалу не принял его всерьез, так как помнил, что он принадлежит к тем демонам, которые не охотятся на людей и потому не представляют непосредственной угрозы для человеческой жизни. Расхожее выражение «мракопуты, мягкотелы и веревочные спаалги», определяющее целый класс мелких демонов, тут же всплыло в моем сознании, подсказывая, что бояться нечего. Однако теперь, наблюдая, как этот бахромчатый слизняк – стремительный и грациозный, точно лужица пролитого в воду масла, которое внезапно отрастило мускулатуру, – протянул гибкое щупальце к игрушечной агоре и начал игриво обводить его кончиком каждую колонну крохотной галереи, высотой не превышавшей поставленный на ребро золотой корнийский полуниллинг, – наблюдая за ним, я вспомнил еще кое-что, касающееся этих демонов. Ундль Девятипалый в одном из своих трудов называет их червеобразными, что классифицирует их как паразитов, питающихся внутренностями живых существ. Ледяные мурашки волной прокатились по моей спине от затылка до поясницы. Гильдмирт выглядит таким плотным и крепким, таким основательным. Неужели эта пышущая здоровьем оболочка скрывает лабиринт червоточин, аккуратных маленьких дырочек, сквозь которые влияние Спаалга каким-то непостижимым образом распространяется по всему его телу? Спаалг все тем же тоном легкого презрения продолжал: – С другой стороны, в этом есть даже что-то трогательное! Этакая миниатюрная самонадеянность, микроскопическая торжественность! Властолюбивый к тому же, не гляди, что от горшка два вершка! Все будет вот так и вот этак, здесь, тут и вон там, – щупальце заскакало между игрушечными домами, упруго отталкиваясь от крыш, – именно в таком порядке и немедленно! Да разве мог такой гордец замахнуться ниже чем на империю? Он и не подозревал, какой бесконечный пир, да что там пир, какая оргия новизны раскрывается перед ним. Бедный малыш! Он все-таки влез за стол, а теперь вынужден, волей-неволей, и дальше набивать брюхо. Могу поклясться, его бока уже готовы лопнуть от избытка угощения. И уж конечно, после нескольких веков обжорства в этой абсолютно чуждой ему вселенной крошечный пузырек того «я», с которым он – так недолго – отождествлял себя, прежде чем попасть сюда, лопнул и теперь значит для него не больше, чем пустая фантазия. О ужас! Поглядите! Какой кошмар! Какое чудовищное повреждение!

Мешок его тела сложился в гармошку, глаз выпрыгнул из воды, зрачки стебельками светолюбивого растения протянулись к висевшей на противоположной стене картине, на которой масляными красками было запечатлено одно из прежних деяний Гильдмирта, в довольно помпезном, надо заметить, стиле.

– Что такое стряслось с моим дитяткой? – с отчаянным надрывом в голосе продолжал демон. – Его личико! Что за гадкая зараза посмела к нему привязаться?

И демон рванулся к картине. Разбросав щупальца по полотну, он бережно оглаживал его поверхность, в то время как тело его выгибалось дугой, давая единственному глазу возможность с сожалением обозреть разрушения, причиненные холсту временем и морскими организмами.

С тем же успехом он мог привязаться к любой другой картине, ибо каждая из них была исковеркана точно такими же наростами, пятнами и клочками разноцветного мха, как и эта. Сцена, над которой елейно охал Спаалг, изображала, по всей видимости, какую-то магическую церемонию подчинения целой своры скованных цепями демонов Гильдмирту. Огромная железная сеть, наподобие тех, которыми пользуются гладиаторы, накрыла обитателей подземного мира. Плотно стянутую горловину сетчатого мешка перехватывала еще и стальная цепь, свободный конец которой Пират для верности намотал себе вокруг запястья. Однако теперь нарисованный на картине сюжет было не так-то легко разглядеть, настолько буйно разрослась на холсте морская живность. Присмотревшись, я заметил в размещении плесени и ракушек явную избирательность, словно кто-то использовал первые попавшиеся под руку материалы, чтобы подкорректировать первичный смысл изображения. Гильдмирт придал своему лицу выражение сурового, но справедливого судьи, нахмуренные брови которого не предвещают преступившим закон ничего хорошего, в то время как попавшиеся в сеть демоны скорчились, точно в ожидании надвигающейся бури. Но теперь белые водоросли высветлили ему лоб и щеки, одновременно исказив их очертания, в то время как от рассеянной дымки редкого темного мха рот и глаза казались запавшими, а по горлу поползли черные трупные пятна. Масляная краска, которой были нарисованы руки, отсырела, покоробилась и начала отваливаться кусками, точно разлагающаяся плоть. Перед нами стоял уже не строгий судья, но напуганный собственной дерзостью обреченный. Рука, которую он властным жестом протягивал к столу, заваленному, видимо, всевозможными инструментами или книгами, теперь погружалась в долину, заполненную черными тенями, в которых лишь с большим трудом можно было угадать их изначальные очертания. Кисть нащупывавшей что-то руки тоже превратилась в руку призрака. Зато сковывавшая демонов сеть наполовину расползлась, да и сами они, благодаря едва заметным мазкам и заново положенным теням, казалось, по-хозяйски расправили члены и взирали на своего пленителя уже не со страхом, но со злобой. В отредактированном варианте картины цепь вокруг руки Гильдмирта выглядела скорее наручниками для него самого, чем оковами для кого-то другого.

– О мое сокровище, куколка моя! Кто же это тебя так? – продолжал расточать соболезнования Спаалг. Голос его был сладок, как мед, аж скулы сводило. Кончики двух бахромчатых выростов на щупальцах демона, едва заметно дрожа, сочувственно поглаживали обросшие мшистыми бакенбардами щеки Пирата.

Ярость пронзила меня, точно меч. Наблюдая, как Спаалг паразитирует на своей благородной добыче, смакует ее отчаяние, я очнулся от первого потрясения и осознал, что гнусный демон оскверняет не только душу Гильдмирта, но и мою собственную. Оглядевшись, я увидел множество лиц Пирата, измученно глядевших на меня со стен сквозь маски разрушения и упадка. Целая галерея исправленных и дополненных морем Демонов портретов Гильдмирта окружала нас хороводом глумливых усмешек. Когда-то он и впрямь был заносчив и высокомерен – об этом яснее всяких слов говорили сами размеры картин и их роскошные рамы. Но прямизна спины и несгибаемость плеч теперь, когда враги, окружив его со всех сторон, пытались сломить его дух, более чем искупала прежние грехи. На протяжении всей пытки он неотрывно смотрел чудовищу в единственный глаз, явно намереваясь стоически сносить все, что выпадет на его долю, до самой смерти или до освобождения.

Да! Надежда на освобождение все еще не покинула его, несмотря на бушевавший вокруг многовековой хоровод кошмаров, стремившийся стереть из его памяти тот крошечный отрезок независимого существования, который заключал в себе все, чем он был однажды и чем вознамерился оставаться до конца своих дней. Это было слишком. Чаша моего терпения переполнилась. Как только Спаалг заговорил опять, я рявкнул: