Текст книги "Мама кукол"

Майя Эдлин
Мама кукол

Иллюстрация на обложке F3LC4T

© Эдлин М., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *

Посвящается Лене.

Твое имя навсегда останется шрамом на моем сердце.

Часть первая
Сейчас

В нашем городе с незапамятных времен существует три кладбища – кладбище упокоения, кладбище искупления и кладбище забвения.

На первом спят вечным сном те, кто покинул наш бренный мир и отправился на небеса или в преисподнюю – словом, туда, где и до́лжно оказаться бессмертным душам.

На втором хоронят тех, кому и после смерти суждено остаться среди живых. Их последнее пристанище запрятано в лабиринте скал и обнесено частоколом железных прутьев с острыми наконечниками, чтобы никто не забрался в проклятый некрополь и – что намного важнее – чтобы никто из него не выбрался. Искупление… Да, именно его должны обрести запертые там мертвецы, вымаливая отпущение грехов вечным заточением в этом рукотворном аду. Самоубийцы, ведьмы, убийцы – все они заперты в каменном мешке среди трех безымянных скал – горожане так боятся этого места, что не дают им имен.

Вопреки тому ужасу, что внушает местным кладбище искупления, это красивейшее место, пышущий зеленью оазис среди ржавчины каменного пейзажа. Могилы утопают в обилии цветов, которые никто не сажал, будто сама природа пытается восстановить баланс между мерзостью и красотой, прикрывая все то зло, что гнездится под землей, обилием красок, буйно цветущих на поверхности. Несмотря на то что природа взяла уход за некрополем в свои руки, люди тоже присматривают за местными могилами, пусть и весьма неохотно. В городе не принято забывать своих усопших, неважно, кем они были при жизни.

Третье кладбище – кладбище забвения, самое необычное и самое жуткое из всех, ибо гробы на нем пустуют. Нет, не потому что люди из них поднялись и ушли, а потому что в них никого и не было. На этом кладбище похоронена память о пропавших без вести. Видите ли, в нашем городе пропавшего человека принято искать лишь до ближайшего полнолуния. Не успели найти за выделенное время – увы и ах, поиски прекращаются. И тогда на кладбище забвения устраиваются пышные похороны со всеми положенными почестями пустому гробу, над которым устанавливается надгробие с именем пропавшего, датой исчезновения и неизменным напутствием вместо эпитафии: «Покинув нас, не возвращайся». Да, в нашем городе не ищут пропавших. Почему? Потому что боятся найти.

Наш город – странное место. Затерянное среди заводей и гор, лесов и рек, болот и пещер, окутанное мистикой и сказаниями. Порождающее столь же странных, как и оно само, горожан, которые с молоком матери впитывают не только любовь и уважение к этой земле, но и готовность следовать ее правилам, даже самым причудливым.

Но рассказ мой будет не о городе, а о четырех его дочерях – четырех подружках, в нем родившихся и выросших.

О Соне – чудесной девушке с янтарными волосами и аквамариновыми глазами. Несмотря на репутацию забияки, она была доброй и нежно любила животных, мечтала посвятить им жизнь.

О Кристине – смуглой красавице с обсидиановыми кудрями и глазами цвета горького шоколада. С изгибами греческой вазы и вечно алеющими ранками на нервно искусанных губах. Она верила в мистику и пыталась отыскать послания в криках ворон и скрипе старых вишневых деревьев.

О Лиле – с серьезным видом взиравшей на свою несерьезную профессию. Она вся состояла из противоречий. С летними оттенками во внешности – пшеничными волосами, зелеными глазами, медовой кожей – она писала мрачные книжки и заливисто смеялась каждый раз, когда малолетние поклонники отказывались верить, что она сочинила истории, пугавшие их перед сном.

И о Нине – упрямой брюнетке с задорной мальчишеской стрижкой и тяжелой челкой, ниспадавшей на прозрачно-серые глаза. За миром она наблюдала через объектив старых пленочных фотоаппаратов. Мечтала, что ее тихий голос обретет силу на страницах столичных газет, хотела стать журналисткой и делать репортажи о том, о чем болит сердце.

Четыре судьбы. Четыре истории. Четыре подруги. Я – одна из них. И сегодня у меня свидание с оставшимися тремя.

На каждом из трех кладбищ.

* * *

Остановив велосипед у арочного входа, я поднимаю взгляд на пропитанные ржавчиной буквы, венчающие арку подобно короне, – кладбище забвения. Да, в нашем городе принято уважать почивших родственников, но о некоторых предпочтительнее забыть.

Перекидываю ногу через раму и прислоняю велосипед к частоколу железных прутьев. Еще не успела войти, а тоска на душе уже воет волком. Беру букет ромашек из корзинки и неторопливо прохожу под аркой, слушая мягкий шелест перешептывающихся сухих листьев. Как же я люблю это время года! Странным образом пора увядания пробуждает во мне жажду жизни. Каждый вдох хочется задержать в груди, позволив крови обогатиться осенью.

Прохожу мимо куста, где переливаются алыми бочка́ми неизвестные мне ягоды. Рука тянется сорвать одну – сочную, спелую, – но знакомый голос в голове останавливает: хорошие девочки не едят плоды, напитавшие сок из кладбищенской земли. Я отдергиваю руку и с укором гляжу на бордовых соблазнительниц – как не стыдно, ведь я почти попалась! Огибаю куст, второй, сразу за покосившимся фонарем поворачиваю налево и дальше петляю по каменной тропинке, ощетинившейся побитыми булыжниками.

На кладбище спокойно, как в лесу. Шелестят деревья, шуршат кленовые листья по бугристым тропинкам, соловьем заливается незнакомая птица, старательно мимикрируя под именитого сородича. Так спокойно. Умиротворенно. Кладбище, где нет ни одного покойника.

Я подхожу к могильному камню и провожу рукой по его щербатому срезу, стряхиваю истлевшие листья.

– Здравствуй, дорогая, – шепчу не громче, чем рябиновые листья у ее могилы. – Я вернулась.

Часть вторая
20 лет назад

Глава 1

Из дневника Нины Измайловой:

Дождь закончился лишь под утро. Влажные испарения тяжелым и липким облаком поднимались от земли. Казалось, даже каменные стены дома напитали воду и та вскоре начнет сочиться меж стыков поклеенных обоев.

Мне снова снилась Эля. Она снится каждую ночь вот уже десять месяцев. Но на этот раз сон отличался – теперь я знала, что ее больше нет. Мне снилось, что проснулась я от чьего-то тяжелого дыхания. С трудом разлепила веки и провела ладонью по влажному лицу. Из-за этой духоты, этого постоянного дождя наш дом медленно, но верно превращался в царство водяного.

Я отбросила влажную от пота простыню и повернула голову в сторону пустовавшей половины кровати – старая привычка спать с краю сохранилась даже после того, как мы с Элей, повзрослев, разъехались по разным комнатам. Там, сгорбившись, сидела сестра. Ее светлые волосы потемнели от влаги, а любимая футболка с Винни Пухом липла к телу, словно Эля, не снимая одежду, залезла под душ. Тело била дрожь. Несмотря на духоту, ей, очевидно, было холодно. Веснушки на руках почернели, кожа казалась серой.

Я замерла, обездвиженная тревогой, которую ни разу в жизни не испытывала рядом с сестрой.

– Элька, – едва слышно позвала я.

Голова сестры дернулась – она к чему-то прислушивалась. Не к моему голосу, нет, а к одной ей различимому звуку, исходившему, по-видимому, из пустого угла комнаты. Снова дернула головой. Шея громко хрустнула, словно позвонки отделились один от другого. Эля судорожно вдохнула, легкие ее растянулись с сопротивлением, будто каждый вдох давался с огромным трудом и сопровождался сильной болью.

– Мне нечем дышать, – пожаловалась она, рассматривая что-то у себя на коленях. Я же пыталась разглядеть ее лицо, скрытое ниспадающими прядями грязных волос.

– Слишком влажно, – отозвалась я. – И слишком жарко.

– Нечем дышать, – повторила сестра и повернулась ко мне.

Ее лицо было таким, каким я его помнила, – родное, только сильно уставшее. Серые глаза глядели внимательно, тени вокруг напоминали следы размазанной туши, губы иссохли и потрескались, а кожа на скулах натянулась. Так бывало каждый раз, когда у сестры начиналась череда бессонных ночей из-за сессий.

– Не могу дышать, – повторила Эля настойчивее, пытаясь донести до меня, глупой, важную мысль. – Мне неудобно, все тело болит, – пробубнила она, едва размыкая губы, словно что-то во рту мешало выговаривать слова. – Не могу уснуть. Она не дает. Кричит. Все время кричит.

– Кто кричит, Эля? – я медленно приподнялась на локтях.

– Она, – отозвалась Эля и вновь уставилась на нечто невидимое в углу.

– Я не понимаю, – проговорила я, на что сестра вновь нервно дернула головой.

– Все болит, – будничным тоном добавила она, словно не жалуясь, а делясь. – Себя не слышу, слышу только ее. Слишком громко она кричит. А я хочу тишины. И спать. И дышать.

– Эля, ты где? – перебила я. – Как мне тебя найти?

Голова сестры с хрустом повернулась в мою сторону, и она с жалостью поглядела на меня.

– Никак.

– Где ты? – не отставала от нее я. – Говори, Эля, отвечай! – Меня охватила знакомая ярость – чувство, которое попеременно сменялось грустью и опустошенностью вот уже почти год.

– Не ищи меня, Нин, – ответила Эля, словно пережевывая слова. – Не смей искать меня. Иначе она найдет тебя. Раньше найдет.

– Да кто? Кто найдет меня?

– Не ищи меня, – вновь промямлила сестра.

– Что у тебя во рту? – не выдержала я.

Эля задумчиво свела брови, будто лишь теперь осознала, что нечто мешало ей говорить. Она разомкнула потрескавшиеся губы, засунула в рот пальцы и через мгновение вытянула цепочку, на которой болтался массивный кулон – хорошо мне знакомый, я бы ни за что на свете не спутала его ни с каким другим.

Внимательно посмотрев на кулон, сестра суетливо смяла цепочку и вновь запихнула себе в рот.

– Эля, – проговорила я. – Почему ты ушла?

– Она пришла за мной.

– Кто, Эля? Кто за тобой пришел?

– Она.

– Кто «она»? О ком ты говоришь? – вновь поддавшись раздражению, я потянулась к плечу сестры. – Отвечай же!

– Она пришла, а мне пришлось уйти, – проговорила сестра. – Она пришла, а мне пришлось уйти. Она пришла, а мне пришлось уйти.

Эля взяла в руки лежащий на коленях предмет, оказавшийся фоторамкой, и положила рядом со мной на кровать.

– Она пришла, а мне пришлось уйти.

Она медленно и неуклюже, словно ребенок, только-только научившийся ходить, поднялась с кровати и обошла ее на полусогнутых неустойчивых ногах. Подошла к шкафу, распахнула дверцу и, помолчав, проговорила:

– Не ищи меня, Нин. Я не первая, но могу стать последней. Просто забудь обо мне. – Пошатываясь, она вошла в шкаф и неторопливо села в углу. Не глядя на меня, дотянулась рукой до дверцы и неслышно затворила.

Всю ночь до самого утра я слушала, как хрустели ее позвонки. Я плакала, потому что знала, что сестре плохо. Ей нечем дышать, ей неудобно, и она не может уснуть.

* * *

Цепляясь подолом за ветки, похожие на костлявые руки мертвецов, Нина бежала по заросшей тропинке, где не ступала нога человека. Разбухший после дождя мох с чревоугодным чавканьем втягивал ступни и вынуждал бежать непростительно медленно, превращая девушку в легкую добычу для преследователя.

Умытая холодным ливнем, полная луна переливалась и сияла. Ее зловещий свет лился сквозь ветви орешника, окрашивая призрачные силуэты голого леса в мрачные тона. Нина обернулась, страшась увидеть протянутые к шее руки, готовые загнать острые ногти под кожу. Но за спиной не было ни души. Лес окутала чернильная мгла. Утопающие в густом тумане деревья причудливо изгибались, напитавшая воды земля хлюпала и пульсировала в такт шагов. Девушка с облегчением выдохнула и, подобрав юбки, словно сбежавшая с бала Золушка, принялась окликать своего питомца:

 
Темные кудри, миндальные глазки,
Нежная кожа чиста, словно лед.
Девочка, будто пришла к нам из сказки,
В городе без названия живет.
 

… привычно зазвучало в голове.

 
Был у нее непослушный зайчонок,
В прятки с хозяйкой играть обожал.
Она называла любимца Бесенок —
Уж очень он часто в лес убегал.
 

Из-под брусничного куста показался кролик и, не теряя времени даром, бросился наутек. Белоснежная шерстка отражала лунный свет, резко контрастируя с черной землей, и Нина с легкостью различала хаотично мечущуюся фигурку даже в ночной мгле.

 
Лишь только стемнело, зажглись в доме свечи,
Зайчонок решил, что пора поиграть.
И в этот темный и пасмурный вечер
Опять от хозяйки сумел убежать.
 

Над головой ухнул филин и взмахнул могучими крыльями, чтобы тяжело оторваться от ветки. Он умело спикировал к са́мой земле и почти коснулся Нины мягким крылом, прежде чем улететь в глубь леса. Девушка оказалась не единственной, чье внимание привлек беззащитный зверек.

 
И хоть она маме не раз обещала:
«Без взрослых в лесу я не стану гулять»,
Но клятву малышка свою не сдержала,
Теперь наказания не избежать.
 

Нина обернулась, слишком поздно почуяв пристальный взгляд пустых глазниц. Расстояние между Ниной и ей сокращалось. Она настигала. Непринужденно и легко. Шутливо вальсировала от дерева к дереву, словно легкомысленная девица от кавалера к кавалеру, и напевала веселый мотивчик.

Нина попыталась закричать, но крик застрял в горле, вызвав сильнейший спазм в груди. Пританцовывая под собственное пение, она кокетливо прильнула к дереву. Следила за малодушным бегством – давала Нине фору, играла с ней, ведь что может быть хуже для хищника, чем слабая, безвольная жертва? А она была хищником. Кровожадным и жестоким. Мурлыкала бескровными губами песенку, пока Нина беспомощно семенила на месте, скользя по грязной жиже. Ее песня становилась все громче и неразборчивей, превращаясь в отвратительные горловые звуки.

Девушка в очередной раз обернулась и с мольбой устремила взгляд туда, где у обычного человека находились глаза. Она замерла и с интересом склонила голову набок. Разомкнула черные губы и выпустила из груди мерзкий звук, от которого Нина зажала уши и… распахнула глаза.

Комнату заливал солнечный свет, окрашивая мебель теплыми красками. Нина огляделась по сторонам, убедилась, что ночная преследовательница мирно покоится на соседней подушке, и, рывком сев на постели, выключила будильник.

– Проспала, – она на ходу скинула пижаму и бегом кинулась в ванную. Схватила расческу и принялась распутывать за ночь сбившиеся в комок волосы. Благо распутывать пришлось недолго – последние три года она носила короткую мальчишескую стрижку с длинной челкой. – На целый час опоздала, клуша! – ругала она между тем свое отражение в зеркале. – Ох и влетит же тебе от Георгия Денисовича, – но тут же пожала плечами – не впервой.

Быстро покончив с утренними водными процедурами, Нина вернулась в спальню и распахнула дверцы шкафа, откуда не глядя выудила джинсы с футболкой. Бодро напевая под нос мотивчик популярной песни, бросила мимолетный взгляд на стопку распечатанных накануне объявлений, и сердце привычно пропустило удар. Хорошо знакомые слова припева запутались на языке, и Нина поджала губы. Даже почти год спустя она продолжала ловить себя на мысли, что испытывает стыд за мимолетные улыбки и веселье. Стряхнув с себя морок, она принялась петь демонстративно громко в попытке задушить это пожирающее чувство вины.

– Вернется, – уверенно проговорила она, глядя на иссушенное лицо своего ночного кошмара. Усмехнулась и взяла в руки книгу, с обложки которой за ней наблюдали черные впадины глазниц. – Ну, здравствуй, ведьма старого дома, – примирительно проговорила девушка. – Снова преследовала меня всю ночь?

Нина открыла книгу на шестой странице и скользнула взглядом по мрачному рисунку, на котором белокурая девочка бежала по темному лесу следом за белым кроликом. Деревья на ее пути услужливо расступались, являя взору старинное кладбище. Надгробия фосфоресцировали в лунном свете, словно приглашали ребенка совершить ночной променад по костям.

 
Долго бежала она меж деревьев,
Малютку Бесенка пытаясь догнать.
Стремилась вперед она, хоть понимала
Дорогу обратно ей не отыскать.
 

…тихо прочитала Нина и захлопнула книгу. Выведенное алыми буквами имя на обложке заставило губы изогнуться в улыбке – Лилия Цветнова. Нина бережно вернула книгу на полку, где жались друг к другу томики, вышедшие из-под пера подруги. Несмотря на то что сама Лиля недолюбливала «Ведьму старого дома» и презрительно называла ее «профанацией» – рифма сбивается, ритм скачет, – Нина любила неуклюжую книжку нежной любовью, выделяла ее из прочих и каждый раз уговаривала подругу продлить права: ее приводила в ужас мысль о том, что «Ведьму» могут перестать издавать.

Подхватив с пола сумку и кроссовки, Нина быстрым шагом направилась к двери. Пробежала на цыпочках в южное крыло дома, чтобы выполнить главный из многочисленных ежеутренних ритуалов.

– Малявки, подъем! – она заколотила кулаками в массивную деревянную дверь. – Утро пришло, хватит подушки давить! Тося! Йося!

Нина провернула ручку и вошла в затемненную тяжелыми портьерами комнату. Двойняшки завозились каждый на своей кровати и натянули одеяла на головы, прячась от назойливой старшей сестры.

– Мама сказала не будить нас так рано, – сонно пробубнил Ваня, покрепче закутываясь в кокон своего одеяла. – Нам на занятия на час позже, чем тебе на работу, можем подольше поспать.

Его сестра согласно промычала с кровати у противоположной стены.

– Что? – Нина вихрем промчалась по комнате и, намеренно производя как можно больше шума, распахнула шторы. – Не слышу тебя. Чего ты там бубнишь в подушку? Тося, подъем! – она схватила угол голубого одеяла и с силой потянула на себя. – Я проспала и опоздала на час.

Двойняшки, как по команде, сели и отбросили одеяла, явив миру два сонных испуганных лица.

– Почему мама нас не разбудила? – Тоня спрыгнула с кровати и суетливо забегала по комнате, стараясь совершать несколько дел одновременно. – У нас же сегодня репетиция! Виолетта Марковна нас убьет!

Ее брат запутался в огромном одеяле и кубарем скатился с кровати.

– Снова голодными идти, – запричитал Ваня, высвобождаясь из одеяльного плена. – Маааааам! – завопил он во всю силу легких, готовый обрушить на мать свою ярость из-за чувства голода.

– Да не вопи ты так, успеете позавтракать, – проговорила Нина, с улыбкой рассматривая хаос, царивший в детской. – Еще восьми нет. Я сегодня в редакцию должна была приехать к семи.

Двойняшки замерли и переглянулись.

– Иногда я тебя ненавижу, – признался Ваня, потирая ушибленное бедро.

– Однажды карма тебя настигнет, – Тоня стянула с ноги кед и бросила его в угол комнаты.

– Скажите спасибо, иначе лежали бы до последнего и опоздали бы на вашу драгоценную репетицию, – посмеиваясь, Нина натянула второй носок.

– Спасибо, – отозвалась Тоня. – Ты и так уже опоздала на час. Оно того стоило?

– Определенно стоило, – проговорила довольная Нина и, закинув сумку на плечо, торопливо вышла из комнаты брата и сестры.

– Ты что, еще дома? – в дверном проеме кухни показался взъерошенный отец с пирожком в руках. Вишневым, если верить разносившемуся по этажам аромату.

– Уже нет, – Нина чмокнула отца в лоб, приподнявшись для этого на носочки, и забрала у него надкушенный пирожок. – Тоська и Йоська разбужены, не благодарите! – она звонко хлопнула себя по бедру, подзывая выглянувшего из кухни пса. – Юля, пока!

– Удачного рабочего дня! – раздался за стенкой звонкий голос мачехи, но Нина его уже не услышала, так как успела выбежать из дома.

Бордер-колли по кличке Альф привычно семенил рядом, провожая хозяйку. Время от времени он останавливался, чтобы поймать своим сверхчутким собачьим носом очередной подозрительный запах, но после торопливо нагонял шагающую по щербатой асфальтовой дороге девушку.

– Успеваем, – одобрительно подытожила Нина, бросив взгляд на наручные часы. – Целых десять минут в запасе, до автобуса время есть, – она ласково потрепала Альфа за ухом, не сбавляя скорости.

Пес в ответном любовном жесте ткнулся мордой в теплую человеческую ладонь, но тут же отстранился, в очередной раз поймав носом-радаром едва различимое в воздухе благоухание.

– Сирень цветет, – Нина с наслаждением вдохнула сладкий утренний воздух. – Вечером прогуляемся к ручью, да?

Она остановилась у массивных чугунных ворот и потянула на себя тяжелую дверь. Та поддалась с натужным скрипом.

– На работу? – Нина обернулась на хриплый голос и радушно улыбнулась его владельцу.

Альф завилял хвостом, подбежал к мужчине и подставил морду для ежеутреннего приветствия.

– Здравствуй, дружище, – тот с готовностью погладил четвероногого приятеля по холке. – Уже поймал кошку на завтрак?

– Этот Альф ловит только тапочки под кроватью, – ухмыльнулась Нина и вернула лямку спадающей сумки обратно на плечо.

– Вот и славно, – поправил кепку ее собеседник, отрываясь от собаки. – Наш Альф куда лучше его тезки, – подмигнул он псу и вновь повернулся к забору, прутья которого до этого ошкуривал наждаком.

– Готовитесь к летней покраске? – уточнила Нина, осматривая масштабы проделанной работы.

– Мхм, – согласно прокряхтел мужчина и поглядел на открытую сумку, из которой торчала стопка листов.

Нина перехватила его взгляд и вновь подтянула лямку повыше.

– Дядь Яш, я… – начала она, на что он лишь махнул головой.

– Не нужно, Нин, я все понимаю, – наждак вновь зашуршал по металлическому пруту. – У меня ведь тоже брат пропал, когда я студентом был. Младший. Вовкой звали. Да ты знаешь, – махнул он рукой. Какой, мол, смысл в десятый раз рассказывать. – Нам, как положено, было дано время до полнолуния, то бишь десять дней в нашем случае. Предсказуемо не нашли, – он болезненно поморщился.

– А после не искали? – уточнила Нина.

– Не искали, – подтвердил мужчина. – Все перестали и мне запретили. А я послушался, как баран, – шелест наждака усилился. – Перестал искать брата из-за каких-то глупых суеверий. А ведь ему тогда и десяти не исполнилось. Как подумаю… – Он запнулся, будто злился на себя. – Словом, все правильно ты делаешь, Нин. Не слушай никого.

Нина взглянула на уголки листов, торчащие из расстегнутой сумки.

– Только есть ли в этом смысл? Что толку от того, что я расклеиваю листовки? Только бумагу перевожу. Ни одного звонка за десять месяцев, – она обиженно сжала лямку на плече. – Ей-богу, иногда кажется, что люди правы и наши пропавшие просто растворились в воздухе.

– Глупости, – отмахнулся дядя Яша. – Если человека не могут найти, значит, плохо ищут. А все, что болтают по этому поводу горожане, – суеверная чушь. Ты всегда была девочкой здравомыслящей, не позволяй мракобесию запудрить себе мозги.

Нина со вздохом обернулась на окрашенную в зеленый цвет остановку, что пряталась среди свежей зелени.

– Папа… – неуверенно начала она.

– А что папа? – с плохо скрываемым раздражением дернул плечом дядя Яша. – Скажи еще, что родители всегда правы, – морщинистые губы растянулись в улыбке, и он наконец взглянул на собеседницу.

Нина лишь слабо улыбнулась в ответ.

– Идем, Альф, автобус скоро приедет, – она неторопливо пошла в сторону остановки, и пес послушно засеменил следом.

– На дорогу не выскочи, провожатый, – напутствовал мохнатому другу мужчина. Альф коротко обернулся и подмигнул, после чего поспешил нагнать хозяйку. – Нина! – громко позвал дядя Яша и подождал, пока девушка обернется. – Смысл есть. Для тебя. А главное, для нее. Где бы она ни была, она знает, что ее ждут, а значит, обязательно вернется.

Нина приложила ладонь ко лбу, пряча глаза от яркого утреннего солнца.

– Спасибо, дядь Яш, – едва слышно проговорила она, на что мужчина поднял в воздух руку. Всегда пожалуйста.

Нина задумчиво пожевала губу, развернулась и торопливо зашагала к остановке. Доска объявлений предсказуемо оказалась пуста.

– И не лень же вам, – досадливо поморщилась девушка и бросила на землю сумку, чтобы достать стопку листовок и клей.

Альф с интересом обнюхал внутренности сумки, после чего уселся рядом, охраняя вещи хозяйки и наблюдая за ней самой. За последние десять месяцев он настолько привык к этому странному ритуалу, что удивился бы, не начни Нина этим утром суетливо обмазывать клеем стену остановки и покрывать ее плотным слоем однотипных листов, с которых задорно взирала на мир сестра хозяйки.

«Пропала без вести», – кричала алая надпись над фото.

«Ушла из дома… была одета… серые глаза, светлые волосы… кулон в виде совы… очки… кожаный потертый чемодан коричневого цвета… всем, кто видел или знает… по телефону… спросить Нину», – тараторил мелкий шрифт под фото.

– Прошу, найдись, – прошептала буквам Нина, осматривая результат своего труда. Альф подбадривающе лизнул ее руку – не расстраивайся, хозяйка, я с тобой.

Нина рефлекторно провела ладонью по пушистой морде и, разбуженная от морока гудком приближающегося автобуса, подхватила с земли сумку. Еще раз потискала пса за уши.

– Вернусь вечером, а ты веди себя хорошо. Вещи мелких не закапывай, они потом весь вечер мне покоя не дают. К ручью без меня не бегай, а то знаю я тебя – поддашься соблазну и полезешь купаться. Потом грязными лапами все ковры уделаешь, а мне меньше всего хочется слушать Юлькины причитания о том, что ее труд никто не ценит. Будешь хорошим мальчиком, вечером вместе пойдем к ручью и поиграем в футбол, договорились? – она замолчала, внимательно всматриваясь в умные собачьи глаза.

Альф подумал несколько секунд и согласно подмигнул.

– Вот и чудно, – Нина запрыгнула на ступеньку ждавшего автобуса. – А теперь иди домой, дядя Яша откроет тебе дверь. Не вздумай тут слоняться один! – выкрикнула уже из отъезжающего автобуса за секунду до того, как перед ней с шипением закрылась дверь.

Нина с семьей жила в получасе езды от города, и автобус, как всегда, оказался пуст. Она прошла в самый конец и опустилась на место у окна, куда садилась каждый раз, отправляясь утром в редакцию «Безымянной газеты», где работала с сентября прошлого года фотографом.

В идеальной жизни этим утром она сидела бы не в дребезжащем автобусе, следовавшем безлюдным маршрутом сквозь лесной массив, а пихалась бы локтями в битком набитом вагоне столичного метро, ежеминутно бросая нервные взгляды на часы и боясь опоздать на лекцию по международной журналистике какого-нибудь лысеющего профессора. Она снимала бы с другими студентками квартиру в доме сталинской постройки, и из окна ее спальни виднелся бы парк, где среди пыльных крон деревьев возвышалась бы золотая макушка собора. Утром ее будил бы перезвон колоколов, тонущий в гуле машин, а вечером она засыпала бы под приглушенный смех подружек-студенток из соседней комнаты, решивших завтра прогулять пары.

В идеальном мире ее жизнь была бы совсем иной, ведь в идеальном мире не пропадают сестры. Год назад ее старшая сестра Эля жила этой самой идеальной жизнью – студентка столичной консерватории, красавица, умница, душа компании. Серьезная и амбициозная. Все свое время она посвящала игре на скрипке, мечтала выступать на крупнейших сценах страны и мира. Эля выглядела бесконечно трогательно, когда водила смычком по струнам: сосредоточенно сведенные брови, трепещущие ресницы, увеличенные круглыми линзами очков в пол-лица. У Эли с самого детства было плохое зрение, а к двадцати двум годам упало до минус семи, так что очки она носила не снимая. Она всегда оставалась верна привычкам, поэтому, выбрав форму оправы для очков в шестилетнем возрасте, больше от нее не отказывалась. Так и ходила, будто с двумя блюдцами на лице – вылитая сова. Благо самоиронии у Эли тоже было не отнять – она отлично понимала свое сходство с мудрой птицей и лет десять назад на местном блошином рынке купила серебряный кулон в виде совиной головы. Он висел на капроновом шнурке телесного цвета, отчего казалось, что совиная голова сама по себе парила на уровне Элиной груди, а чуть выше, в облаке пушистых волос жемчужного цвета, парила голова самой Эли. Думаете, у вас получилось бы не влюбиться в это чудо с первого взгляда? Вот и у других не получалось.

В июне прошлого года, закрыв все сессии и блестяще отыграв на всех экзаменах, Эля приехала домой на оставшееся лето, чтобы побыть с близкими: с отцом и мачехой, с двойняшками, с бывшими одноклассниками и друзьями, не покинувшими родные места. Не единожды забегала в гости к старушке-няне, которая растила сестер Измайловых с пеленок и ушла на покой, лишь когда младшенькая вступила в пубертат. Но бо́льшую часть Элиного внимания, разумеется, получала сестра. Каждое утро на рассвете Эля с Ниной уезжали к одному из многочисленных окрестных водоемов и загорали, пока солнце в зените не загоняло их в тенек.

– Скучаю по солнцу, – блаженно сощурилась лежащая на пледе Эля.

– Как будто в столице нет солнца, – хмыкнула Нина, наблюдая, как бледная кожа сестры покрывалась розовым загаром.

– Есть, но другое. Пыльное и сухое. А здесь оно пропитано морем, солью и хвоей. Куда завтра? Может, во Вдовье ущелье рванем? Обожаю тамошние водопады.

– Особенно когда тебя напором падающей воды сносит, – подтвердила Нина.

– Под сами водопады можно не лезть.

– Какой тогда смысл туда ехать?

– Из-за радуг. Когда солнечно, их там десятки над водой, как будто сам воздух красками окрашен. Плаваешь и чувствуешь себя…

– Единорогом, – подсказала Нина.

– Точно, – показала большой палец Эля.

Нина привстала на локтях и лукаво поглядела на сестру.

– Хорошо, завтра поедем во Вдовье ущелье. А послезавтра?

– В Акулью бухту?

– А как насчет Тихого озера? – заговорщицки прошептала Нина.

Эля приоткрыла один глаз, чтобы бросить уничижительный взгляд на сестру.

– Нин, прекращай.

– Я серьезно, Эль, почему нет? – вполголоса затараторила Нина, пытаясь отыскать в лице сестры соучастника преступления.

– Потому что, – отмахнулась та, отказываясь объяснять очевидное.

– Ой, хватит быть такой суеверной! Тебе не идет. Студентка все-таки, взрослая тетя, книжки читаешь, а веришь во всякую чепуху.

Эля в ответ лишь вздохнула.

– На побережье Тихого озера не один десяток домов наберется – и ничего, все живы-здоровы. Вон даже Сонькины родители не побоялись там недвижимость приобрести, гостиницу собираются открывать и наверняка неплохие деньги станут зарабатывать. А все почему? А все потому, что не дремучие суеверные люди и русалок всяких не боятся.

– И что, даже в озере купаются? – уточнила Эля.

– Не купаются, – поджала губы младшая сестра.

– И звона колокола не слушаются?

– Слушаются, – Нина раздраженно махнула рукой, отгоняя назойливую мушку. – Не представляю, что будет, когда они переедут. Сонька половину наших посиделок пропускать начнет, родители наверняка станут дома баррикадироваться вместе с ней и мелким. Ей еще и новая комната не нравится, окнами на парк выходит, а она недолюбливает все эти парковые изваяния. Говорит, жуткие они, хотя лично я ничего жуткого в них не вижу. Статуи как статуи. Да и в легенду о том, что они позы меняют и передвигаются, я тоже не верю. Не то что некоторые трусихи, – она легонько пихнула сестру в плечо, на что та лишь улыбнулась.