Текст книги "Мама кукол"

– Ну, в это я, положим, тоже не верю, а вот в русалок в Тихом озере очень даже.

– Да брось, Эль… – вновь начала Нина.

– Хорошо, – внезапно воодушевилась старшая сестра. – Куда в таком случае деваются все утопленники? Ни одного утонувшего в Тихом озере так и не нашли. Ни одного.

– Нууу… – неуверенно протянула Нина. – Подводные течения и все такое…

– Ну конечно, – закатила глаза Эля. – А кто тогда звонит в колокол затопленной церкви? Тоже подводные течения? Почему живности там совсем нет? Почему даже в самую жаркую погоду вода остается холодной?

– Подводные течения, – уже уверенней повторила Нина.

– Да ну тебя! – Эля вновь приняла расслабленную позу и закрыла глаза.

– А почему еще? Как это вообще может быть связано с русалками?

– Они нежить, Нин. Существа из загробного мира. А каждому известно, что там, где появляется нежить, становится холодно, она ведь энергию из воздуха вытягивает.

– Да-да, помню-помню. Четвертый закон Ньютона, кажется… – задумчиво проговорила Нина, за что получила шлепок по плечу.

– В общем, не стану я участвовать в твоих авантюрах, не уговаривай даже. Ты еще пригласи меня прогуляться к конюшням, – усмехнулась Эля. – Кстати, Нин, мы вроде сюда с псом приходили? Он где?

Нина молча указала подбородком в сторону запруды, вдоль которой медленно бродил мокрый бордер-колли.

– Бобров ищет? – привстала Эля, наблюдая за Альфом.

– Рыбачит.

Словно подтверждая слова хозяйки, пес стремительным рывком окунул морду в воду и схватил крупную извивающуюся рыбину.

– Сегодня на обед форель, – Нина заозиралась по сторонам. – Будем разжигать костер?

Так прошел месяц. Каждое утро Нина просыпалась под звонкую мелодию скрипки и с остервенением лупила по стене, призывая Элю к тишине. Наскоро позавтракав разогретым ужином, сестры брали Альфа и отправлялись загорать на новое место. После обеда Нина шла в библиотеку, где штудировала всевозможную литературу для подготовки ко вступительным экзаменам, а Эля отправлялась оттачивать игру на скрипке в местную музыкальную школу, во время летних каникул открытую для дополнительных занятий. Вечера они проводили вместе или врозь, но в сон обе неизменно погружались под вялые перестукивания. Изголовья их кроватей упирались в тонкую стену, однажды разделившую огромных размеров детскую комнату. С той самой первой ночи порознь, впервые засыпая в разных кроватях, они начали перестукиваться через стенку, создавая собственную азбуку Морзе.

Тук-тук-тук:

– Спишь?

Тук-тук:

– Нет.

Тук-тук-тук-тук:

– Придешь ко мне?

Тук:

– Да.

– Кулемы, – наутро беззлобно журил их обеих отец. – «Мы уже слишком большие, чтобы спать в одной комнате, нам нужно личное пространство», – он переходил на писк, изображая голос старшей дочери. – Мне пришлось на целую неделю приостановить ремонт в новой детской, потому что старшенькие покоя не давали. Разделил я вам комнату и что в итоге? Все равно каждую ночь в одной кровати спите.

– Нинке страшно, – коротко объясняла их поведение Эля и бросала испепеляющий взгляд в ответ на сестринский негодующий. Молчи и подыгрывай! Перехватившая этот безмолвный диалог, Юля улыбалась и поглаживала раздутый живот, в котором весело пихались двойняшки.

Съезжая с очередного моста, автобус подскочил на кочке и выдернул Нину из воспоминаний. Она огляделась по сторонам, осознавая, что успела обрасти попутчиками. На сиденье перед ней читал газету бородатый старичок. Справа через проход полная женщина задумчиво пересчитывала петли будущего шарфа на спицах. Перед ней мама неугомонных мальчишек тщетно пыталась разнять схлестнувшихся в битве сыновей.

– Мальчики, ну хватит, – обреченно умоляла она своих чад. – Будете шуметь, водитель нас высадит.

Мальчикам было плевать. Нина усмехнулась и вновь уставилась в окно. Мысли сразу же вернулись в прежнее русло.

Началом конца стал день отъезда Нины на четырехнедельные курсы живописи в столичной школе искусств. В то утро она прощалась на перроне с вечно лохматой Элей. Кулон с совой больно уперся Нине в грудь, когда сестра стиснула ее в объятиях и завопила в самое ухо, перекрикивая гудок уходящего поезда:

– Привези мне лавандовые печеньки из кондитерской, о которой я тебе говорила! И забеги в книжный рядом с вокзалом, выбери мне детектив с самой бредовой аннотацией. Позвони Федьке, он сказал, что нашел в архиве какого-то кинотеатра афишу «Бала вампиров». Сюда не тащи, помнешь еще. Оставь в квартире, – наставляла она.

Нина кивала и пыталась высвободиться из ее цепких объятий.

– Звони каждый день, утром или вечером, перед сном. И всегда носи в сумке что-нибудь съестное, чтобы в любой момент могла покормить бездомное животное.

– Фу, мерзость какая, – поморщилась Тоня, со всеми провожавшая старшую сестру. – Оно же протухнет и все жиром заляпает.

– Если Нинка не додумается в сумку отбивную кинуть, то не заляпает и не протухнет, – приобняла Эля Тоню за плечи.

– Разберусь, – Нина запрыгнула на подножку вагона и помахала отцу и мачехе, стоявшим позади всех. – Ты, главное, не забудь Альфа через неделю в клинику на прививку сводить. Передай его Соне, а она там сама разберется, что с ним делать.

Поезд начал движение, и оставшиеся на перроне пять человек разом подняли в воздух руки.

– Пока! Люблю вас, – послала Нина воздушный поцелуй. – Чтобы скучали по мне и не вздумали без меня веселиться!

Эля показала язык, и глаза за толстыми стеклами очков блеснули от слез. Она приобняла за плечи двойняшек и притянула к себе. Это был последний раз, когда Нина видела старшую сестру.

Нина обернулась на вопящих мальчишек, которых мама все так же безуспешно пыталась призвать к порядку. Вдоль позвоночника пробежал холодок.

«Близнецы?» – она прищурилась и, разглядев неочевидные на первый взгляд различия, выдохнула. Расслабленно откинулась на спинку сиденья и посмотрела на свои ногти, покрытые потрескавшимся зеленым лаком.

– Скоро голову перестанешь мыть, растяпа, – пожурила она себя и, зажав ладони между коленей – с глаз долой, – вновь уставилась в окно, за которым набирал силу новый день. Вдоль дороги росли платаны и кутались в одеяло из цветов белые и розовые олеандры, но все это оставалось невидимым для девушки, чьи мысли опять унеслись в прошлое.

На третьей неделе учебы в столице, одной жаркой августовской ночью Нину разбудил телефонный звонок. Обычно, вспоминая о дурных новостях, люди утверждают, будто чувствовали, что должно случиться нечто плохое. Нина же почувствовала лишь раздражение, уверенная, что очередной подвыпивший Элькин ухажер решил напомнить о себе объекту своего обожания.

– Ну чего еще? – недовольно буркнула она, переступая босыми ногами по щербатому паркету у столика в коридоре, на котором дышал на ладан дисковый телефонный аппарат.

– Нина, это папа, – забубнил в трубке знакомый голос. – Эля с тобой?

Нина сонно поморгала, осмысливая вопрос, и потерла ступней о коленку, сбивая налипшую пыль. Было бы неплохо завтра пропылесосить.

– Нина? – настойчивее повторила трубка. – Ты тут?

– Да, – хрипло отозвалась она и попыталась собраться с мыслями. – Эля?

– Да, Эля. Она с тобой?

– Она с тобой, – раздраженно огрызнулась Нина, уже готовая бросить трубку.

– Она пропала, – поспешно добавил отец, понимая, что не до конца проснувшаяся дочь теряет нить разговора. – Вечером мы с Юлей и двойняшками вернулись домой, а ее нет. Совсем нет, понимаешь, Нин? Она собрала чемодан, взяла документы, деньги и ушла. Никому ничего не сказала. Даже записку не оставила. Мы сразу же позвонили в милицию. Были на ж/д и автовокзале, обзвонили всех ее местных друзей, объехали все места, где она любила бывать, – ничего. Никто не видел Элю.

– Почему ты звонишь только сейчас? – вопрос наждаком царапнул горло.

– Мы надеялись, что она найдется, – обреченно выдохнул отец. – Может, обиделась на что-то, характер показывает. Побродит до заката и сама вернется. Ты ведь знаешь, какая она суеверная, ни за что не станет по окрестностям по темноте бродить.

– Элька? Элька характер показывает?

– Знаю, дочь, знаю, – огорченно признал ее папа. – Мне просто хотелось в это верить.

В темной квартире воцарилась тишина. По шоссе за окном проехала машина, озарив коридор светом фар. Нина молчала, трубка молчала в ответ.

– Полнолуние… – прохрипела Нина, не узнавая собственный голос.

– Через неделю, – со стоном ответили на той стороне провода.

– Выезжаю первым поездом, – отозвалась Нина и положила трубку на рычаг, больше не в силах слушать виноватый голос отца.

Следующая неделя запомнилась смутно, будто Нина наблюдала за происходящим из-под толщи воды. Люди вокруг суетились, куда-то бежали, что-то делали, с кем-то разговаривали, в то время как сама Нина словно находилась в вакууме и мысли ее текли соответственно – заторможенно и неторопливо. Она злилась на себя, что не приносит пользы. На отца, что не поднял людей на поиски раньше. На Юлю, что из-за ее работы они позже, чем обычно, вернулись домой тем вечером. Злилась на всех вместе и на каждого по отдельности за то, что не заметили тревожных сигналов в поведении Эли. Хоть что-то в ее поступках должно было насторожить, так? Ведь человек не уходит из дома вдруг, просто по велению сердца. Что-то должно было на это подтолкнуть, не оставив выбора. Эля наверняка безмолвно молила семью о помощи, но никто ничего не заметил, никто не остановил.

Нина до боли прикусила ноготь большого пальца и, почувствовав вкус крови, разжала зубы. Посмотрела в окно в надежде отвлечься от мыслей, что вгрызались в душу и высасывали силы. Пейзаж пригорода сменился городскими постройками – обилие зелени теперь разбавляли невысокие каменные строения, по обшарпанным стенам которых упорно карабкался вверх плющ. Однажды люди отвоевали у воды и суши эту территорию, но природа не сдавала позиции и не уставала напоминать человеку, что легко может отбить земли назад, поэтому людям стоило бы быть благодарными за то, что она великодушно позволяет им здесь жить.

Автобус остановился у светофора, и взгляд Нины зацепился за крохотную птичку, задорно прыгавшую вдоль березовой ветки.

– Синица? – прошептала Нина, воскрешая в голове картинки из Сониных книг. – Пеночка… Малиновка… Лазоревка…

Эле хватило бы одного взгляда на пичужку, чтобы вспомнить название. Она всегда любила птиц.

– Любит, Эля любит птиц, – раздраженно поправила себя Нина и поймала заинтересованные взгляды попутчиков. Смущенно улыбнулась и обхватила руками сумку, прячась от назойливого внимания окружающих.

– Любит, любит, любит, она любит птиц… – словно мантру зашептала она, вновь поворачиваясь к окну и позволяя мыслям унести себя обратно в ненавистное прошлое. В то время, о котором она с радостью стерла бы себе память.

Больше Элю никто не видел. О ее последнем дне дома можно было лишь догадываться. Если верить папе с Юлей, во время завтрака она вела себя обычно. О планах на день не распространялась, лишь уточнила у мачехи, во сколько та вернется с работы. Тоня единственная, кто неуверенно упомянул, что Эля в последнее время плохо спала.

– Ходила ночами по дому тихо-тихо, вроде как прислушивалась к чему-то, – поделилась сестренка с Ниной, бросая настороженные взгляды на родителей, вдруг засмеют. – На цыпочках подойдет к двери и замрет на минуту. Потом к другой двери подойдет, постоит, и так весь дом обходила.

– И что она пыталась услышать? – Нина угадывала в глазах Тони плохо скрываемый страх. – Ты сама что-нибудь слышала? Или спрашивала Элю, что она слышит?

– Спрашивала, – сестренка пожимала худенькими плечами. – Не спится, говорит. А прислушивалась потому, что нас не хотела разбудить.

– Странно это все, – Нина принималась нервно кусать ногти.

– Ничего странного, – раздражался отец, с упреком глядя на младшую дочь. Нина догадывалась, что этот разговор происходил раньше, но взрослые отмахнулись от наблюдений девятилетки и ожидаемо не восприняли их всерьез. – Элька суеверная дальше некуда, она до сих пор гномику молоко с печеньем на ночь оставляет. Вас удивляет, что она могла в бессонные ночи свои нелепые ритуалы по отваживанию барабашек проводить?

– Не гномику, а домовому, – пробубнил Ваня. – С домовым нужно дружить, а не отвадивать его…

Папа выразительно глянул на Нину. Видишь? Чему ты еще удивляешься?

– Отвадивать, – не смогла удержаться от укола Тоня.

– Куда она в таком случае делась? – не унималась Нина. Она окинула взором просторную кухню, словно надеялась среди присутствующих разглядеть еще одно лицо, самое близкое и любимое. – Не верю я, что ничего не предвещало. Не сбегают люди из дома просто так, что-то должно было случиться.

– Может, она сама вернется? – неуверенно предположила молчавшая все это время Юля. – Может, у нее неприятности, и она решила, что не стоит нас впутывать?

– Какие неприятности? – папа устало присел на край столешницы.

– Да мало ли проблем может возникнуть у двадцатилетней девушки.

– Юль, я тебя умоляю, – начал было он, но замолчал, поймав на себе возмущенный взгляд.

– Вить, это для тебя ее проблемы – не проблемы вовсе, ты взрослый человек. Она же смотрит на все совершенно иначе. То, что для тебя пустяки, для нее может быть концом света. В конце концов, документы она взяла, деньги тоже, вещи кое-какие прихватила, значит, руки она опускать не собирается, так? – она с надеждой посмотрела на сидящую за столом падчерицу. – Так?

– Так, – неуверенно отозвалась Нина.

– Вернется она, – с показной убежденностью кивнула Юля и зябко укуталась в длинный кардиган. – Решит свои проблемы и вернется, никуда не денется.

– Она твой кулон взяла, – напомнил Ваня, перекатывая по столу сушку.

– Вот именно, кулон, – Юля ухватилась за эту мысль, как за спасательный круг. – Элька наша не воровка, она не стала бы брать чужую вещь, если бы не собиралась вернуть, так?

Нина подняла взгляд на отца.

– Серьезно, пап! – возмутилась она. – Кулон в форме сердца с купидоном? Эля ни за что в жизни не надела бы такой. Без обид, Юль.

– Конечно не надела бы, – согласно закивала Юля, глядя на мужа. Рука привычным жестом взметнулась к груди, где долгие годы переливался крупный кулон в форме сердца, подаренный будущим мужем на первом свидании. – Она свою сову ни на что не променяла бы.

– Но ведь… – Тоня вновь подала голос, непривычно для нее неуверенный.

– Зачем она вообще его взяла? – папа устало запустил обе пятерни в свои и без того взъерошенные волосы. – Он ведь дешевый совсем, Юля его хранит только из-за своей сентиментальности. Если Эля хотела что-то продать и выручить денег, почему не взяла помолвочное кольцо с бриллиантом? Оно спокойно лежит в шкатулке на столике, его не стал бы никто искать.

– Что «но ведь», Тось? – Нина перевела взгляд с отца на сестру. – Ты хотела что-то сказать?

Девочка взглянула на сидящего рядом брата, который продолжал перекатывать по столу сушку.

– Тось? – поторопила Нина, перебегая взглядом по лицам двойняшек. – Йось? Вам есть что сказать?

Тоня отрицательно махнула головой.

Разговор этот состоялся много месяцев назад, но Нина помнила его так, как будто это произошло вчера. Семья пыталась крепиться и делать вид, что верит в счастливый исход, но все осознавали – хеппи-энда в этой истории не будет. Все смирились.

Все, кроме Нины. Она решила, что ни за что не перестанет искать сестру, не успокоится, пока не отыщет живой или мертвой. Это решение изменило ее жизнь. Нина забрала документы из института – в который, кстати, успешно поступила, – чтобы вести поиски там, где пропала Эля. Нанялась фотографом в «Безымянную газету», хотя и работой-то это назвать не могла: фотографировать Нина любила с самого детства, отец даже оборудовал в подвале красную комнату, поэтому снимать фоторепортажи было скорее развлечением, чем рутиной. К тому же времени это занимало немного и у Нины оставалась часть дня для изучения архивных документов, что, к слову, и стало главной причиной, почему работу она отправилась искать именно в «Безымянную газету». Поразмыслив, Нина решила, что логичнее всего начать поиски с истоков – выяснить, почему в городе так часто пропадают люди и куда они деваются. Для этого свободный доступ к архивам газеты, который она получала, став сотрудником, и к архивам госструктур, доступ к которым она получала благодаря корочке с надписью «ПРЕССА».

За несколько месяцев Нина подняла тонну архивных документов, перечитала сотни статей и поговорила с десятком свидетелей, но все это мало помогло продвинуться в поисках. До многих дел в милиции ее не допускали, так как официально они оставались открыты. Статьи о пропавших без вести в «Безымянной газете» представляли из себя сухие неинформативные сводки, а родственники пропавших делились сведениями неохотно и всеми силами пытались отделаться от назойливой фотожурналистки.

Нина понимала, что виной всему суеверия, в которых город буквально утонул, а главное из них гласило, что пропавших искать нельзя. Точнее можно, но до ближайшего полнолуния, потом ни-ни.

«Ушедших нельзя пытаться вернуть, – поучала маленьких Элю и Нину няня Агата. – Неважно, куда они ушли: в могилу или сгинули в местных лесах и водоемах – нельзя, и все. Запомните это как молитву, как незыблемое правило. Ушли – пусть идут, скатертью дорога. – И, предвещая вопрос «почему?», добавляла: – Потому что они могут вернуться. А вы, дорогие мои, не захотите жить бок о бок с теми, кто вернется».

На вопрос «а кто вернется?» няня никогда не отвечала, лишь суетливо крестилась сама и осеняла крестным знамением съежившихся Нину и Элю.

Вскоре Нина опросила всех, кто согласился побеседовать. Стопки непрочитанных архивных изданий «Безымянной газеты» таяли, сотрудники милиции, уже не церемонясь, выставляли Нину за порог с неизменным: «Идет расследование, никаких комментариев». Свободного времени у Нины появлялось все больше, и она начала ходить на вечерние курсы в художественную школу, куда ее заманила подруга Лиля.

– Нечего киснуть дома. Сидишь, чахнешь над пыльными газетами, как кощей над златом, бледная, словно поганка, – негодовала Лиля, делая неопределенные взмахи в ее сторону – посмотри, мол, на себя. – Ну в самом деле, Нин, сколько можно?! Я все понимаю, ты молодец, занимаешься благим делом, сестру ищешь, но это же не значит помереть теперь над этими бумажками бесконечными. Нужно выходить в свет, с людьми общаться, свежим воздухом дышать. Художественная школа – отличное решение. И с людьми пообщаешься, и голову проветришь…

– И ацетоном подышишь, – подхватывала Нина.

– Арт-терапия, между прочим, отличная штука. Это я тебе как художник говорю, – невозмутимо продолжала подруга.

– Твоей арт-терапии детишки боятся как огня, – напоминала Нина.

– Они моих иллюстраций боятся, но так и было задумано, я для этого книжки и пишу, – Лиля назидательно подняла вверх указательный палец, на что Нина лишь закатила глаза. – Да ладно тебе, Нин, все равно же свободного времени уйма, чего в четырех стенах торчать? Так хоть компанию мне составишь, а то тошно уже смотреть на все эти серьезные физиономии в арт-классе. С такими лицами сидят, будто не натюрморты малюют, а ракетостроением занимаются.

– Может, я тоже буду с таким лицом рисовать, откуда ты знаешь? – усмехнулась Нина.

– Не будешь, – успокоила ее Лиля. – Ты при всем желании не сможешь так лицо скукожить, у тебя эта функция не встроена в ДНК. Хотя… возможно, это какая-то мутация, возникающая от паров ацетона.

Шутка о редкой мутации подкупила Нину, и начиная с ноября три дня в неделю с шести до восьми она малевала красками по холсту и гордо называла этот процесс «творчеством».

Автобус остановился на очередной остановке, и Нина в очередной раз вынырнула из воспоминаний. Растерянно огляделась, осознав, что прежних попутчиков сменили новые, и выглянула в окно, силясь определить свое местоположение.

– Проехала остановку! – Нина вскочила с сиденья и принялась пробираться к выходу, распихивая сонных пассажиров. – Разрешите пройти. Извините. Простите… – Она спрыгнула с подножки автобуса и огляделась. Посмотрела на карманные часы и сжала челюсть, чтобы не застонать от отчаяния. На работу она катастрофически опоздала, а ведь вечером планировала отпроситься пораньше, чтобы успеть встретиться с Лилькой перед «арт-терапией». Теперь же отпрашиваться у начальства было неудобно, поэтому придется опоздать и в художественную школу.

– Хотя бы в кафе вечером приду вовремя, – подбодрила себя Нина, умевшая находить хорошее даже в самой ужасной ситуации, и, поправив лямку тяжелой сумки на плече, зашагала в сторону редакции.