Текст книги "Снежная сестрёнка"

Глава 5

Домой от Хедвиг я бежал вприпрыжку. Бежать было порядочно, она жила довольно далеко от нас, но всю дорогу меня как будто бы окутывало тепло виллы «Веточка». Надо же – жить в таком доме, уже украсить всё к Рождеству! У нас дома даже пуансеттии[3]3
  Пуансеттия, или молочай красивейший – растение с красными лепестками и жёлтой сердцевиной, которым в Европе украшают дома на Рождество.


[Закрыть] ещё не купили. Мама с папой, похоже, забыли, что до Рождества осталось всего шесть дней.

«Может, они сегодня вспомнят», – подумалось мне. Вдруг мама по дороге с работы зашла на рынок и купила цветок. А папа достал из кладовки адвентский подсвечник из латуни, и вовсю его начищает, и уже позвонил маме, и попросил её купить четыре сиреневых свечи. И, может, придя домой, я увижу, что три из них уже зажжены.

Вот на что я надеялся. Каждый день по дороге домой я на это надеялся. Но дома всё оставалось по-прежнему, Рождеством и не пахло.

Я открыл дверь и вошёл, как раз когда часы пробили пять. Пахло рыбными котлетами.

Рыбные котлеты. Это знак? С чем-чем, а с Рождеством они не имели ничего общего. Да и с пятницами, впрочем, тоже. Но в последнее время рыбные котлеты мы ели на обед довольно часто. Рыбные, или мясные, или остатки вчерашнего обеда. Похоже, родители забыли, что на свете есть и другая еда.

В прихожей меня встречала Августа, младшая сестрёнка.

– Обед, – сказала она.

– Да уже понял. Привет, кстати.

– Привет.

Августе пять, и она достаёт мне до локтя. Она пахнет так, как обычно пахнут детсадовские дети: мылом, молоком и мокрыми резиновыми сапогами У неё мягкие круглые щёки, к которым мне нравится прижиматься носом. Но она мне не всегда разрешает. Если Августа говорит «нет», это значит «нет», потому что Августа знает, чего хочет, а чего не хочет. Иногда она ужасно сердится, и тогда мама поднимает руки к небу и восклицает: «Я не знаю, что делать с этим ребёнком!». А папа удивляется, как это Августа до сих пор не взлетела на воздух, как бочка взрывчатки. Потому они и прозвали её Динамитом.

Впрочем, с лета они её больше так не называют. Ведь Августа перестала взрываться…

Я отправился за сестрой на кухню. Обед был уже на столе. Картошка в мундире, рыбные котлеты и тёртая морковь. Всё во мне опустилось. И сегодня у нас не появилось ни рождественского цветка, ни подсвечника.

Мама потрепала меня по волосам. Папа приобнял.

– Привет, Юлиан, – сказала мама.

– Как прошёл день? – спросил папа.

– Нормально, – ответил я.

Больше я не стал ничего говорить, да никто ничего и не спрашивал. Никто на меня даже не смотрел. Родители задают такие вопросы скорее по привычке; ответ, в принципе, никого не интересует.

– А у вас всё нормально? – спросил я и положил себе на тарелку картофелину.

– Да, – ответила мама.

– Да, – ответил папа.

– Да, – ответила Августа.

И мы молча стали снимать шкурку каждый со своей картофелины. Я взглянул сначала на маму, потом на папу. Выглядели они как обычно.

У мамы всё тот же пучок, у папы всё те же очки. Сколько себя помню, они всегда так выглядели. И всё же за последние полгода они стали другими. Будто за столом сидели их копии, клоны, которые не совсем знали, какими были мои мама с папой. Не знали, что папа постоянно планировал, чем мы займёмся в выходные или через год, при этом радуясь и слегка подпрыгивая от нетерпения на стуле. А мама… Она всегда рассказывала смешные случаи, приключившиеся на работе, и иногда так громко хохотала, что мне становилось за неё неловко, а вот папа обожал её смех. По его словам, он и влюбился в неё из-за её смеха.

Теперь всё стало по-другому. Они больше не были самими собой, только напоминали тех маму с папой, прежних.

Тут у меня кусок застрял в горле. А вдруг правда?! Вдруг маму с папой подменили? Заменили на клонов? И настоящие мама с папой больше никогда к нам не вернутся.

Даже Августа была копией себя прежней. Она тихонько сидела, аккуратно отправляя вилкой кусочки себе в рот, не сорила и даже не сердилась. Я понял, как соскучился по моему Динамиту, очень соскучился.

…Но больше всего я тосковал по Юни, моей старшей сестре. Да мы все по ней тосковали, это я знал наверняка. Как бы мне хотелось, чтобы мы все вместе пошли на кладбище навестить её, но мама с папой почему-то не хотели. И я не знал почему. Как-то осенью я отправился туда один. На могиле было пусто – ни цветов, ни свечей. Неужели Юни там лежит? Понять такое казалось невозможным. Холодный камень и могила, поросшая сорняками, – это всё, что от неё осталось?

– Ох-ох-ох, – вздохнула мама.

– Ох, – эхом отозвался папа.

– Опять снег пошёл, – сказала мама.

– Да, – сказал папа.

И здесь, похоже, все в состоянии говорить только о погоде.

– Я вот что подумал, – проговорил я.

– Что? – спросила мама.

– Не пора ли достать адвентский подсвечник?

– Подсвечник? – удивился папа.

Оба уставились на меня, будто я заговорил о летающей тарелке. Будто они слыхом не слыхивали, что такое подсвечник.

– Скоро же последнее воскресенье перед Рождеством, – сказал я.

– Да, ты прав, – согласилась мама.

– Точно, – согласился и папа.

– Так давайте достанем! – воскликнул я.

– Да, наверное, пора, – отозвалась мама.

– Ну да, – произнёс папа. – Смотри, какой крупный снег пошёл.

И они стали обсуждать снег: какой он мокрый, какие большие хлопья…

После обеда мама отправилась чистить снег. Я украдкой поглядывал на папу. Ну теперь-то он спустится в кладовку и принесёт латунный подсвечник и чистящий порошок. Но вместо этого папа стал возиться на кухне, потом принялся закладывать бельё в машину. Тем временем мама закончила со снегом и взялась пылесосить. Видимо, наводить чистоту стало их любимым занятием. Раньше они столько не убирались.

К тому времени как я отправился спать, на столе так и не появилось ни подсвечника, ни свечей. Внутри у меня разгорался маленький холодный огонёк. Злой огонёк. Я забрался под одеяло. Как мне всё это надоело! Надоели эти странные копии родителей, которые ни на что не способны. Надоело, что всё вроде бы как раньше, но в то же время совсем по-другому. Надоели эти вечные рыбные котлеты. Всё надоело!

Глава 6

На следующее утро, после завтрака, я побежал к Хедвиг. Она была в саду, катила здоровенный снежный ком. Он уже так вырос, что скоро ей его с места не сдвинуть. Хедвиг не слышала, как я подошёл. Я остановился у белого штакетника, почти рядом с ней.

– Эй, – крикнул я.

Хедвиг обернулась и улыбнулась во весь рот.

– Ты пришёл! – воскликнула она.

– Ну да, вроде как.

– Подумать только, ты пришёл! А я не верила, совсем не верила. Нет, я имею в виду, я надеялась, даже пальцы скрестила, даже молилась – шёпотом, правда, – но всё равно сомневалась, что ты придёшь, ведь это было бы слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.

– Не уверен – не обгоняй, – сказал я.

Хедвиг рассмеялась. А потом кивнула на ком.

– Помоги, а то он дальше не хочет двигаться.

Я открыл калитку и побежал к Хедвиг. Вместе мы покатили снежный ком по глубокому снегу, и с каждым метром он становился всё больше. В конце концов он так вырос, что его было не сдвинуть, даже вдвоём.

– Больше не получится, – сказала Хедвиг, – но и так уже хорошо.

– Ага, – подтвердил я. – А хорошо для чего?

– Ну, я не знаю. А ты как думаешь? Конечно, мы можем слепить снеговика, у меня и морковка для носа есть, и старая шляпа. Может, и трубка старая отыщется. Но снеговик – это так скучно! Может, придумаем что-нибудь другое? Снежная баба – уже не так скучно. Или давай слепим ребёнка, огромного ползущего малыша. Или старушку, настоящую сердитую тётушку, или озорного братца, или…

– Сестрёнку, – это слово будто само соскочило у меня с языка.

– Снежную сестрёнку! Отличная идея, Юлиан!

– Но это совсем не обязательно, – пробормотал я. – Может, лучше сердитую тётушку?

– Нет-нет, – сказала Хедвиг, – мы слепим себе сестру, старшую. Мне всегда так хотелось иметь старшую сестру! Я очень люблю брата, но мне всегда хотелось и сестру тоже. И теперь она у меня будет! Из снега!

И мы слепили старшую сестру. Снег был липким, и работа спорилась. Оказалось, у Хедвиг золотые руки. Мы скатали комок поменьше и водрузили на большой, а сверху ещё – самый маленький. Потом вылепили плечи и руки. Нижний огромный ком превратился в широченную юбку.

– Это она нарядилась, – сказала Хедвиг, – на Рождество.

Мы вылепили снежной сестрёнке длинные волосы, нос, сделали из шишек глаза. В конце Хедвиг собрала букет из еловых веток и закрепила у неё в руках.

– А вот и рождественский букет! – воскликнула Хедвиг. – Старшей сестре непременно полагается букет на Рождество.

– Непременно.

Больше я произнести ничего не смог. Не знаю, как так получилось, но наша снежная сестрёнка была похожа на Юни. Такого же роста, волосы такой же длины, и даже подбородок точно такой же, как у Юни.

Я зажмурился.

Вот бы…

Вот бы, когда я их открою, там стояла Юни. Настоящая живая Юни.

И я поспешно открыл глаза. Глупый Юлиан. Это просто снег, снег из сада Хедвиг. Две шишки и еловые ветки. Ничего больше.

В горле застрял комок, я отвернулся. Хедвиг положила руку мне на плечо.

– В чём дело, Юлиан?

– Нет, ничего.

Она долго смотрела на меня, но я не нашёл в себе сил встретиться с ней взглядом. Я боялся разрыдаться. Я смотрел в сторону, на снег, на деревья, в никуда.

Но Хедвиг не сняла руки с моего плеча.

– Она тебе кого-то напоминает? – тихо спросила она.

Хедвиг всматривалась в меня своими добрыми зелёными глазами. Я кивнул.

– Кого?.. Ну кого же?

– У меня была сестра, – сказал я. – Она умерла этим летом. Прямо перед своим днём рождения. Ей должно было исполниться шестнадцать.

Подул ветер. Глаза Хедвиг заблестели от набежавших слёз. Не знаю, из-за ветра или из-за моего признания. Вдруг она подалась вперёд и обняла меня. Она замерла, будто ждала, что я скажу ещё что-нибудь. И я понял: ей можно рассказать всё. Хедвиг – как раз такой человек, которому можно всё рассказать. Но я не смог. Побоялся, что не смогу выдавить из себя ни слова, а просто взвою. Я сжал её плечо – хотел дать ей почувствовать, как я благодарен, что она здесь, рядом со мной.

И Хедвиг поняла: я не в состоянии ничего больше рассказать. Она улыбнулась и хлопнула меня по плечу.

– Бр-р-р, я замёрзла. И проголодалась. Будто полвека ничего не ела. Я же обещала тебе яичницу! Идём?

– Идём!

Когда я стянул с себя холодную, мокрую от снега одежду и ощутил тепло дома Хедвиг, ком в горле, к счастью, растворился.

Вилла «Веточка» была ещё уютнее, чем вчера. Все двери в коридор открыты, будто комнаты ждут нас в гости. Но в доме было тихо.

– Ты и сегодня дома одна? – спросил я.

– Они пошли в магазин, – ответила Хедвиг. – А брат катается на коньках.

– Понятно.

– Если побудешь подольше, они наверняка успеют вернуться, – проговорила она скороговоркой.

– Хорошо, – ответил я, и мы пошли на кухню. – Помочь тебе с яичницей?

– С глазуньей? – рассмеялась она. – Ну ты сказал!

Она показала в сторону гостиной.

– Нет, лучше присядь там. Всё будет готово через минуту.

Я залез на огромный диван с мягкими подушками. И вправду будто сидишь на коленях у бабушки. От печи шёл жар. Я вытянул к ней ноги и ощутил разливающееся по телу тепло. Вскоре из кухни донёсся запах яичницы и бекона. У меня слюнки потекли.

Я свернулся калачиком и вдруг заметил, что за окном кто-то есть. У калитки, ведущей в сад, стоял мужчина и заглядывал внутрь. Немолодой, даже скорее дедушка, чем мужчина. У него была длинная седая борода. Но выглядел он вовсе не добродушным. Он пристально рассматривал виллу «Веточка», и выражение лица у него было странное. Сердитое… или печальное… или и то и другое? Я вскочил и подошёл к окну, спрятался за занавеску и стал за ним наблюдать.

Старик уже взялся за калитку, но остановился в раздумье. Он что, собирается войти сюда? Может, это родственник Хедвиг? Я надеялся, что нет. Что-то в нём меня пугало. Глубокая печаль. Или злоба. Не знаю точно.

Он открыл калитку и ступил в сад. Шёл он медленно, будто каждый шаг давался ему с трудом. Будто он никак не мог решить, идти ему дальше или повернуть назад.

Я бросился в коридор и крикнул Хедвиг:

– Хедвиг, скорей сюда! В саду кто-то есть. Кто-то идёт.

– Погоди, сейчас. Кто-то есть? Не может быть!

Она нахмурилась.

– По-моему, кто-то недобрый, – сказал я.

Мы вместе побежали к окну в гостиной. Я постарался не высовываться из-за занавески. И Хедвиг, по-моему, тоже. Мы спрятались каждый за своей толстой бархатной портьерой и выглянули в сад.

– Где он? – спросила Хедвиг.

– Не знаю, – ответил я. – Только что был здесь.

– Где?

– Он открыл калитку и зашёл в сад.

Мы посмотрели на тропинку, ведущую к дому. Она была пуста. Старик исчез.

Хедвиг посмотрела не меня.

– Ты шутишь?

– Нет, клянусь! Он только что был здесь. У тебя есть дедушка?

– Нет, – ответила Хедвиг.

– Ну, может, пожилой дядя?

– Да нет же.

– Или…

– Да забудь ты о нём! – воскликнула Хедвиг. – Ой, сейчас яичница подгорит!

И она кинулась обратно на кухню.

А я остался у окна. В саду полно наших следов, моих и Хедвиг. Тропинка плотно утоптана, следов старика не разглядеть. И тут меня словно пробил озноб. А вдруг их там нет? И его тоже не было. Вообще не было.

Глава 7

Мы накрыли в столовой с сиреневыми стенами.

– Рождественская комната, – сказала Хедвиг. – Красивая?

– Очень!.. А вы уже весь дом украсили? – спросил я.

В столовой рождественские украшения были везде. На окнах – бумажные ангелочки, на люстре – банты из красных шёлковых лент, а в середине стола красовался подсвечник с большими квадратными свечами. Наверное, у них в каждой комнате по адвентскому подсвечнику.

– Не-е-ет, не весь ещё, – ответила Хедвиг, – ещё много мест, где не украсили как следует. Важно, чтобы в доме рождественские украшения были повсюду. Знаешь почему?

– Нет.

– Будет несправедливо, если мы украсим гостиную, а туалет оставим как есть. Тогда он огорчится.

– Огорчится? Туалет? – Я не мог сдержать улыбки.

– Дом всё чувствует. Каждая комната. И особенно комнаты виллы «Веточка», если ты понимаешь, о чём я.

– Да, понимаю, – сказал я.

Потому что вилла «Веточка» и вправду была таким домом – живым.

– Обожаю украшать всё к Рождеству! – сказала Хедвиг. – Я считаю, что даже самый крохотный уголок в доме должен быть нарядным. Согласен? Рождественское правило номер один: Рождества никогда не бывает слишком много. Даже чулан нужно украсить! У меня есть юлениссе, которого я ставлю туда каждый год. Когда открываешь дверь, чтобы взять что-нибудь самое обычное – швабру, например, – и сразу вспоминаешь, что сейчас Рождество. Так и должно быть. Ведь Рождество – это чудо, и о нём надо помнить всё время.

Я кивнул. Я подумал о нашем адвентском подсвечнике, который так и пылился в кладовке.

Я думал о нём всё оставшееся до обеда время. В конце концов ни о чём другом я думать уже не мог. Я попрощался с Хедвиг и поспешил домой.

Когда я вошёл, мама с папой сидели на диване, уткнувшись каждый в свою газету. Похоже, свободного времени у них было хоть отбавляй. «Больше чем достаточно для того, чтобы достать подсвечник», – подумал я. Но они явно о нём снова забыли. Я побежал в подвал.

Подсвечник стоял на полке на самом видном месте, перед коробкой с ёлочными игрушками. За прошедший год он сильно потемнел. Я взял его и отнёс на кухню. Порывшись в шкафу, я отыскал в самом углу порошок для чистки и тряпочку, натёр подсвечник порошком, дал постоять немного, чтобы средство подействовало – я видел, папа всегда так делал, – а потом стёр порошок.

Подсвечник стал приобретать свой настоящий цвет.

Я всё тёр и тёр, пока не убедился, что все тёмные пятнышки пропали. Потом я водрузил подсвечник в центр обеденного стола и залюбовался. Таким он и должен быть: блестящим, отливающим золотом.

Теперь дело за свечами.

Я перерыл все ящики на кухне и наконец нашёл старую пачку стеариновых свечей и коробóк спичек. Раньше мама с папой часто зажигали свечи, особенно осенью, когда вечера становились темнее. Но этой осенью им, видимо, хватало люстры. Эта пачка, должно быть, завалялась с прошлого года. Свечи оказались белыми, но это уже было неважно.

Я вынул четыре штуки и вставил их в подсвечник. Свечи никак не хотели стоять ровно, поэтому я подоткнул их фольгой – я видел, папа всегда так делал. Я зажёг свечи и отступил на несколько шагов назад.

Пусть свечи белые, а не сиреневые, в остальном всё было как раньше. Во мне вспыхнул маленький огонёк радости. Теперь и у нас наступил настоящий адвент!

И тут вошёл папа. Он прошёл к кофеварке подлить себе кофе и явно не заметил подсвечника на столе.

Я кашлянул.

– Ой, – сказал папа, – ты простудился?

– Да нет.

– Ты шарф не забываешь надевать?

Он налил себе полчашки кофе и собрался было идти обратно в гостиную. Я опять кашлянул, уже погромче.

Папа остановился и посмотрел на меня.

– С тобой всё в порядке?

Свечей на столе он так и не заметил. Мой прежний папа сразу бы увидел. Он всегда сразу всё замечал, особенно мои проделки. Но этот клон будто спит на ходу! Пожалуй, он вообще не заслуживает того, что я украсил кухню к адвенту.

Я сглотнул.

– Я украсил кухню, – пробормотал я и кивнул на подсвечник на столе.

– О! – произнёс папа. – Смотри-ка ты!

– Да, – сказал я. – Посмотри!

– Где ты его нашёл?

– В подвале, в кладовке.

– Вот как. – Он вздохнул. – Уже три свечи, да…

– А завтра зажжём четвёртую, – произнёс я.

– Как быстро летит время.

– Да, – сказал я.

– Сам, значит, решил…

– Ну вы же забыли.

– Да, пожалуй, что так.

– Так что я решил сам, – подтвердил я. – Я его отчистил, как ты обычно делаешь.

– Хорошо, – одобрил папа. – Молодец, Юлиан!

Было не похоже, что он говорил искренне, поскольку взгляд его по-прежнему был каким-то отстранённым. Он потрепал меня по волосам, взял чашку и ушёл обратно в гостиную.

А я остался на кухне. Один. С четырьмя свечами на столе. Теперь мне казалось, что свечи тоже выглядят грустными и одинокими. И они не того цвета. Я поскорее их задул. В воздухе остался висеть голубой дымок. Отвратительно. «Идиотские свечи, – подумал я. – Идиотский адвент».

Я поднялся к себе в комнату и громко захлопнул за собой дверь, но этого наверняка никто не услышал. Я шмякнулся на кровать и зарылся лицом в подушку. Я пролежал так, уткнувшись в неё, пока мне не пришлось приподняться, чтобы вдохнуть. «Думай о хорошем, Юлиан, – сказал я себе. – О чём-нибудь хорошем».

Обычно, когда мне надо было подумать о хорошем, я думал о сочельнике. Но сейчас это было бесполезно.

Похоже, Рождество у нас дома отменяется.

И тогда я вспомнил Хедвиг. Её ласковое лицо, улыбку. Я попытался вспомнить, как звучит её смех, добрый и безудержный.

Это помогло.

«Хедвиг, – думал я, – она была так добра ко мне».

Пора и мне проявить к ней доброту. По-настоящему её порадовать.

И я понял – я точно знаю, что нужно сделать.

Я встал с кровати, подошёл к письменному столу и взял копилку. Если я потороплюсь, то точно успею до закрытия магазина.

Глава 8

– Доброе утро! – крикнул я, влетая в прихожую Хедвиг.

Было всего девять, но я не мог больше откладывать. Я купил подарок Хедвиг вечером накануне и с тех пор не мог дождаться встречи с ней.

Хедвиг смотрела на меня с удивлением.

– А ты ранняя пташка, – сказала она. – Ты такой красный! Бежал, что ли?

– Да нет, – соврал я. – Ну… не всю дорогу.

Я не мог сдержать улыбки. От ожидания у меня внутри всё кипело.

Я поскорее сбросил куртку и ботинки. Хедвиг была явно заинтригована. В доме стояла тишина. Я открыл рюкзак и достал подарок, упакованный в синюю бумагу с розовыми цветочками. Я попросил продавщицу найти обычную бумагу, не рождественскую – не хотел, чтобы на ней были всякие там Юлениссе. Ведь мой подарок не имел никакого отношения к Рождеству.

– Это мне? – спросила Хедвиг.

Она выглядела такой удивлённой, что я рассмеялся.

– Ага, тебе!

– Но ведь Рождество ещё не наступило.

– А это не рождественский подарок, – сказал я. – Ну бери!

Мне пришлось сунуть подарок ей прямо в руки, чтобы она наконец взяла его.

Хедвиг вертела подарок в руках и разглядывала его, потом потрясла и осторожно сжала.

– Он небольшой, – наконец проговорила она.

– Ага.

– И мягкий. Некоторые говорят, что мягкие на ощупь подарки скучные, но я с этим не согласна. Подарки скучными не бывают. В этом вся прелесть подарков. Ведь они в упаковке, а это само по себе уже интересно. Только когда развернёшь, поймёшь, скучный подарок или нет. Поэтому, пока ты его не распаковал, говорить, что мягкие на ощупь подарки скучные, неправильно. Я так считаю.

– Да, – сказал я. – Пожалуй, ты права.

– И бумага такая красивая!

– Ну, давай, открывай! – воскликнул я.

– Хорошо.

Но Хедвиг так и осталась стоять, рассматривая подарок. Потом она подняла на меня глаза.

– Как интересно!

– Так открывай давай!

– Но ведь, когда я открою, я узнаю, что внутри.

– В этом весь и смысл, доложу тебе.

– Но тогда будет уже не так интересно.

– И что теперь?

– Ну как ты не понимаешь! Когда интересно, это же так здорово! Это как кататься на коньках, делать один пируэт за другим, пока голова не закружится. Тогда сердце в пируэте замирает, а это такое чудесное чувство! Понимаешь, что я имею в виду?

– Хм… кажется, да. Немного.

«Пируэты, сердце замирает, чудесное чувство»… Только Хедвиг умела говорить об обычных вещах совершенно необычно. Я никогда не встречал никого на неё похожего. Никого даже отдалённо напоминавшего её.

– Ну не тяни. Подарок давно уже пора открыть, – сказал я и улыбнулся.

– Да, ты прав, – согласилась Хедвиг, – на самом деле есть предел, сколько пируэтов сердце можешь сделать за один раз.

Мы пошли в зелёную гостиную. Хедвиг положила подарок на стол, и мы сели на диван.

Сначала Хедвиг развязала узелок на ленточке. Не знаю, как ты, а я, когда открываю подарки, просто срываю ленту и выбрасываю её. Или разрезаю ножницами, если она не снимается. Но потом всё равно выбрасываю. А Хедвиг подцепила ногтем узелок, развязала его, осторожно сняла ленту, распрямила, аккуратно свернула и положила рядом. Потом принялась за упаковку: не спеша отлепила один за другим все кусочки скотча, посидела-посмотрела на бумагу, глубоко вдохнула и развернула подарок.

По-моему, Хедвиг не сразу поняла, что это, потому что она сдвинула брови и склонила голову набок. Потом взяла комок красной ткани и встряхнула.

– Купальник!

– У них были ещё чёрные и синие, но я заметил, что ты любишь красный цвет, поэтому выбрал этот.

– Юлиан!

Всё её лицо улыбалось.

– Огромное-преогромное спасибо!

Хедвиг крепко обняла меня. Я тоже обнял её и почувствовал, что и моё сердце замерло в пируэте. Не припомню, чтобы кто-нибудь когда-нибудь так радовался моему подарку. Не зря я почти полностью опустошил свою копилку!

Мы расцепили объятия. Хедвиг положила купальник на колени. Она сидела и смотрела на него.

– Ну что, готова? – спросил я.

– К чему?

– Как к чему? Учиться плавать!

– Что?

– Я решил научить тебя плавать. Я же для этого купил купальник.

– Сегодня? Сейчас?

– А почему нет? Бассейн сегодня работает.

Хедвиг засмеялась.

– И вправду, почему нет?

Пока Хедвиг собирала вещи, я вышел в сад. Я-то собрался заранее – полотенце, плавки и шампунь лежали в рюкзаке. Я ходил в бассейн всего два дня назад, в пятницу, а казалось, будто это было давным-давно, по меньшей мере неделю назад. Так странно. Может, это оттого, что я встретил Хедвиг. Мы знакомы всего два дня, а кажется, будто знаем друг друга целую вечность.

Я подошёл к нашей снежной сестрёнке, снял варежку и положил руку ей на плечо. Со вчерашнего дня похолодало, и сестрёнка заледенела. Если холода подержатся, она ещё долго простоит в целости и сохранности. Я стряхнул с неё напáдавший за ночь снег.

И вдруг я услышал скрип калитки. Кто-то открыл её и вошёл в сад. Я выглянул из-за сестрёнки и сразу узнал его. Это был он. Старик.

Он сделал несколько шагов в сад. На лёгком свежем снегу шагов было почти не слышно. Вот и сегодня он шёл медленно, будто никак не мог решить, идти ему дальше или повернуть назад.

Он сунул руку в карман, порылся там. Что-то звякнуло, и старик вытащил большую связку ключей. Он выбрал один, огроменный, ржавый, старинный.

С ключом в руке старик сделал ещё пару шагов, но снова остановился, поднял голову и осмотрелся вокруг.

Я нырнул за сестрёнку и притаился. Здесь он меня точно не заметит. И тут я увидел, что от моего дыхания поднимается пар. Что, если старик увидит!

Я зажал рот рукой и просто-напросто задержал дыхание. Чем чаще плаваешь, тем лучше получается задерживать дыхание под водой. Я знал, что смогу продержаться шестьдесят секунд, и начал отсчёт.

Один, два, три, четыре, пять …

Если буду сидеть тихо, не дыша, старик наверняка уйдёт. Если, конечно, не решит зайти в дом. В дом? Но что ему там нужно? И откуда у него ключ?

Шесть, семь, восемь, девять, десять…

А если Хедвиг выйдет, как раз когда он будет заходить? Нужно её как-то предупредить. Нужно сказать ей, что здесь незнакомец и что у него почему-то есть ключ от её дома.

Одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать…

Где он, кстати? Куда подевался? Как отвратительно, что не слышно его шагов. Ведь он может быть где угодно. Может, стоит сейчас прямо за сестрёнкой и смотрит на меня сверху. А может, ушёл… и где Хедвиг?!