Текст книги "«Чайка». Комедия заблуждений"

~ ~ ~

Комедия «Плоды просвещения» – одна из любимых толстовских пьес Чехова.

Из письма к А.С.Суворину от 1 марта 1892 года известно, что автор «Чайки» заинтересовался постановкой пьесы Обществом искусства и литературы. «Любители, игравшие в Москве «Плоды просвещения», поощряемые мною, собирались ехать постом в Воронеж, чтобы сыграть там «Плоды» в пользу Дамского комитета (разрешение от Куровского мною, как Вам известно, уже получено), но служебные обязанности затормозили дело; хотят ехать на Пасху, когда будут свободны», – писал Чехов. Гораздо позже, уже в ялтинские годы, Чехов упомянул в переписке с О.Л. Книппер о том, что Художественному театру было бы очень полезно иметь в репертуаре «Плоды просвещения».

В период размышлений и работы над «Чайкой» текст толстовской комедии не просто на слуху, но хорошо знаком Чехову. В апреле 1895 года он пишет Суворину из Мелихова о своем замысле сыграть силами литературно-артистического кружка «Плоды просвещения». В пьесе Чехов наметил себе роль одного из мужиков, просителей земли и нечаянных очевидцев спиритических увлечений петербургских господ.

В следующем письме Суворину, 5 мая того же года, как считают исследователи, впервые упоминается «Чайка». Говоря о будущей пьесе, автор сразу оговаривается: «Я напишу что-нибудь странное».

~ ~ ~

«Люди, львы, орлы и куропатки…», – произносит Нина, вернее, Мировая душа, воплощаемая Ниной. Видение, фантазия или мираж Треплева призваны погрузить зрителей в состояние некоего транса, сна, когда стираются грани между действительностью и миром нематериальным. Треплеву хочется, чтобы его зрители не только поняли, но почувствовали тот холод и ужас, который ощущает его душа в момент своих странствий. Отсюда и запах серы, две красные точки, необыкновенная декорация – вид на вечернее озеро. Нина выполняет в мистерии роль некоего посредника, медиума.

Ей неловко и неуютно, как бывает неуютно живому, полному сил человеку, оказавшемуся в непонятной, чуждой ему обстановке. «В вашей пьесе трудно играть. В ней нет живых лиц», – говорит Заречная Константину. «Живые лица! Надо изображать жизнь не такою, как она есть, и не такою, как должна быть, а такою, как она представляется в мечтах», – отвечает ей Треплев.

Этот ответ гораздо более точен, если понимать его смысл буквально. То есть фраза характеризует не Треплева-художника, его искания в искусстве, но его видение и понимание жизни. Перед Аркадиной, Дорном, Тригориным, Шамраевым и другими обитателями имения воочию происходит представление того, что открывается душе Треплева.

~ ~ ~

Медиумический сеанс, как того требовал антураж и как он показан, например, в «Плодах просвещения», должен был проходить в определенной обстановке: слабое освещение, ожидание знамений или знаков присутствия потусторонних сил (световых сигналов, шумов, стуков, впадение медиума в состояние транса). Для того чтобы убедить гостей дома Звездинцева, что они беседуют с духами, находчивые слуги в комедии Толстого звонили в колокольчик, играли на гитаре, имитировали внезапный фосфорический свет, движение предметов.

Для Треплева непременным условием его представления является восход луны, вид на озеро и горизонт. Перед началом за сценой играет рожок, а во время монолога Нины зрители чувствуют запах серы, видят красные точки огня.

Спиритический сеанс в «Плодах просвещения», как и монолог Мировой души, постоянно прерывается ироническими репликами, недоуменными вопросами, нарочитым шутовством.

~ ~ ~

Чехов побывал на спиритическом сеансе в середине восьмидесятых годов, где дух Тургенева будто бы предрек ему: «Жизнь твоя клонится к закату». Об этом пророчестве он вспоминал в письме к Суворину в июле 1894 года, в период размышлений над сюжетом будущей пьесы. В том же письме продолжил: «И какая-то сила, точно предчувствие, торопит, чтобы я спешил. А может быть, и не предчувствие, а просто жаль, что жизнь течет так однообразно и вяло. Протест души, так сказать».

Известно его письмо к Ал. П.Чехову от ноября 1882 года, в котором писатель настоятельно просил жену брата, Анну Ивановну Хрущеву-Сокольникову, «описать тот спиритический сеанс, который она видела где-то… Пусть опишет кратко, но точно: где? как? кто? кого вызывали? говорил ли дух? в какое время дня или ночи и как долго?».

~ ~ ~

В конце 1893 года в «Русской мысли» выходит рассказ А.И.Эртеля «Духовидцы». Герой этого рассказа кончает самоубийством на почве безверия. Символика, сюжет рассказа оказались чрезвычайно близки художественному настроению, владевшему Чеховым в ту пору. «Есть поэзия и что-то страшное в старинно-сказочном вкусе. Это одна из лучших московских новостей», – написал Чехов Суворину. И, как бывало, когда что-то затрагивало его глубоко, более чем через полгода напомнил Суворину о своей рекомендации прочесть произведение Эртеля.

~ ~ ~

Трудно заподозрить доктора Чехова в том, что к спиритизму и духовидению он относится с полным доверием, в духе адептов столоверчения и искренних почитателей «влиятельных сомнамбул», как называли иронически некоторых медиумов. Но интерес Чехова-медика, Чехова-литератора к психологическому состоянию человека, имеющему «виденья, непостижные уму», довольно глубок. И здесь он не готов, в отличие от Толстого, свести нематериальные видения героев к насмешке над самим духовидцем. (На период первой половины девяностых годов приходится наибольший интерес Чехова к психологии и психиатрии как к науке, разговоры со специалистами в этой области, чтение трудов по психиатрии).

Гости дома Звездинцева на спиритических сеансах беседуют с духом монаха Николая, некоего грека, жившего при императоре Константине в Царьграде. Как и полагается в комедии, эти «беседы» не приносят ни малейшего вреда состоянию ума и души персонажей. Тогда как в повести «Черный монах», написанной незадолго до начала работы над «Чайкой», явление монаха магистру Коврину и разговоры с призраком, в конце концов, приводят героя к гибели.

~ ~ ~

О том, насколько Европа была «больна» жаждой постичь непостижимое в диалоге с «почтенными старыми тенями», говорит любопытный факт. Летом того же 1895 года, когда пишется «Чайка», молодой швейцарец, студент медицинского факультета Карл Густав Юнг проводил спиритический сеанс.

Спиритизм составлял для начинающего психотерапевта предмет его напряженных исканий.

На сеансе, проходившем ночью в загородном доме, присутствовали четыре близкие родственницы Юнга. Одна из них, его юная кузина Хелли, во время сеанса вдруг впала в транс, как у древнего шамана, её душа покинула тело и отправилась в магический полет. Причудливый рассказ Хелли, её видения стали для Юнга одним из источников для будущей диссертации и подтверждением существования иных реальностей, иногда весьма далеких от тех, что допускала традиционная христианская доктрина.

~ ~ ~

«Из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский!» – кричал в запальчивости Войницкий, сетуя на бесцельно прожитую жизнь. Эта же реплика, звучавшая в «Лешем», написанном до «Чайки», потом повторится в «Дяде Ване». Почему именно Шопенгауэр и Достоевский, а не иные великие персоны мира сего избраны героем, следовательно, – Чеховым?

Достоевский – нелюбимый писатель для Чехова, стоящий вне круга его интересов (если верить признаниям автора «Чайки», конечно). В сознании русских читателей Достоевский не только писатель, не только философ. Ореол личности Достоевского, как и знаменитого немецкого философа Артура Шопенгауэра, был особенным и оттого, что персонажи Достоевского часто имеют виденья, их душа открыта легендам, мистике. Шопенгауэр в 1851 году опубликовал «Опыт о духовидении», подтверждавший достоверность феноменов гипнотизма и ясновидения.

По Шопенгауэру, ясновидец может обладать «ретроспективным вторым зрением», иметь видения прошлого. «Воля» не подвластна времени и пространству, может влиять на других на расстоянии, и есть возможность духовного существования, независимого от телесной оболочки.

~ ~ ~

«От меня не скрыто лишь, что в упорной, жестокой борьбе с дьяволом, началом материальных сил, мне суждено победить, и после того материя и дух сольются в гармонии прекрасной и наступит царство мировой воли», – пророчествует Мировая душа в пьесе Треплева. «Аллегорическими или символическими» предвидениями будущих событий полна его мистерия.

«Из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский!» – кричит Войницкий. «Я талантливее вас всех, коли на то пошло!» – восклицает Треплев. Оба героя, как будто в противовес приземленности и бескрылости тех, кому бросают вызов, выдвигают фигуры близкие к пророческим, надмирным. Вечный мóрок нервных чеховских героев, которые грезят о великом, – уподобление пророкам. Магистр Коврин в своих видениях мнил себя гением, сродни Будде или Магомету.

~ ~ ~

В знаменитом труде Карла Юнга «Психологические типы», предложившем новую классификацию типов личности, есть описание ощущения, свойственного так называемой интравертной личности. Оно заслуживает внимания в связи с размышлением о природе характера Треплева и загадке его странной пьесы.

Согласно Юнгу, интравертное ощущение интенсивнее постигает глубинные планы психического мира, нежели его поверхность. Это ощущение напоминает зеркальные отображения, изображающее содержание сознания не в знакомых, привычных образах, но примерно так, как его видело бы сознание, прожившее миллион лет. Здесь соединилось бы становление и исчезновение вещей одновременно с их настоящим и мгновенным бытием и с тем, что было до их возникновения, что будет после исчезновения.

~ ~ ~

Любимые персонажи Чехова, или, по крайней мере, те, что наиболее близки ему, чьи жизненные драмы неизменно оказываются в фокусе его внимания, вызывают его сочувствие – пользуясь определением Юнга – интраверты. В «Чайке» к ним принадлежит Треплев, в «Трех сестрах» – Тузенбах, в «Дяде Ване» – кроткая Соня. В прозе – главные герои таких произведений как «Степь», «Припадок», «Дом с мезонином», «Скучная история», «Учитель словесности», «Моя жизнь», «Три года», «Архиерей».

Они опираются на внутренние этические посылы, труднее приспособляются к требованиям времени и ситуации. Несправедливость внешнего мира болезненно отзывается в них, они оказываются беззащитными и одинокими перед лицом повседневной жизни.

Тогда как умение героя «поймать момент», жить «здесь и сейчас», шумливое сиюминутное предъявление себя, хорошая приспособляемость к миру внешнему и страх вглядеться в себя – почти всегда вызывают отторжение автора. Именно такой предстает в комедии Чехова актриса Аркадина.

~ ~ ~

Тенденциозная критика, рисовавшая Чехова как певца «сумрачных», «болезненных», «психопатических» настроений, выразителя тоски, безыдейности, безысходности, вменяла писателю (как о том заботится Тригорин) «говорить о народе, об его страданиях, об его будущем, говорить о науке, о правах человека и прочее и прочее». Тогда как «болевые точки» Чехова ровно столько же определялись как осознанным выбором свободного художника, так и его человеческими, личностными особенностями.

Ситуация, в которой герой, обладающий нервностью (что для писателя являлось несомненным достоинством) и живым ищущим умом, оказывался беззащитен перед грубостью, пошлостью обыденной жизни, по-видимому, была для Чехова тревожащей и беспокоящей.

В сборник 1888 года «Памяти Гаршина», чье самоубийство произвело на Чехова угнетающее впечатление, писатель отдал рассказ «Припадок». Герой рассказа, студент Васильев, ощущает свое отличие от приятелей: «Как у этих здоровых, сильных, веселых людей всё уравновешено, как в их умах и душах всё закончено и гладко! Они и поют, и страстно любят театр, и рисуют, и много говорят, и пьют, и голова у них не болит на другой день после этого; они и поэтичны, и распутны, и нежны и дерзки: они умеют и работать, и возмущаться, и хохотать без причины, и говорить глупости; они горячи, честны, самоотверженны и как люди ничем не хуже его, Васильева, который сторожит каждый свой шаг и каждое свое слово, мнителен, осторожен и малейший пустяк готов возводить в степень вопроса. И ему захотелось хоть один вечер пожить так, как живут приятели, развернуться, освободить себя от собственного контроля».

Попытка «освободить себя от собственного контроля», пожить так, как живут приятели оборачивается для Васильева тяжелейшим нервным потрясением, мыслью о невозможности жить дальше. Герой, помышляющий о самоубийстве и даже выбирающий такой исход, если вспомнить персонажей Чехова, явление далеко не редкое в его произведениях.

Причем, такой герой неизменно оказывается в центре повествования или действия. Так происходит в «Иванове», «Чайке», «Дяде Ване». Для автора истоки и причины страдания таких героев достойны того, чтобы читатель и зритель сопереживали им.

~ ~ ~

Чехов, будучи в Петербурге, захотел своими глазами увидеть пролет той лестницы, в который бросился Всеволод Гаршин. Люди особенной душевной организации: Егорушка из «Степи», Васильев в рассказе «Припадок», Володя из одноименного рассказа, Треплев, герои «гаршинской закваски», привлекают особое внимание Чехова в середине его жизни и творчества, которую условно можно очертить 1888–1896 годами.

Поэтому сегодня, спустя более ста лет после премьеры пьесы, упреки чеховскому персонажу в бесхарактерности, слабости духа звучат и как упреки писателю, тяготевшему к изображению подобных героев, и, по сути, лишь отдаляют от нас автора «Чайки», затушевывают ту сложную многообразную личность, к которой приближают нас открытия ХХ века в области истории литературы, психологии, внутренней биографии Чехова.

~ ~ ~

Зрители пьесы Треплева не менее любопытны, чем сама пьеса. Так или иначе, ею «проверяются» все действующие лица комедии.

Помимо действительного раздражения драматургическими потугами сына, куда как неуютно Аркадиной, привыкшей, «не заглядывать в будущее», никогда не думать о старости, о смерти, смотреть пьесу о том, что будет через двести тысяч лет и о некоей Мировой душе.

Ирина Николаевна «разрушает» мистическое действо репликами, которые выдают не только и не столько ревность актрисы, но ревность женщины. Ей неприятно обращение даже к Мировой душе. В центре внимания должна быть одна она, а пьесу сына «готова слушать», только если это шутка или обыкновенная пьеса.

Обыкновенная – то есть доступная восприятию Арка-диной. Но, как натура гибкая, Аркадина тут же переводит причину своего раздражения в иную плоскость, замечая, что у ее сына дурной характер и он скучно проводит время.

~ ~ ~

Шамраев и Полина Андреевна настолько чужды декламации о «царстве мировой воли» и «общей Мировой душе», что услышанное нисколько не задевает их. Остальные же будут вспоминать о пьесе даже спустя время. Образы, навеянные мистерией Треплева, обладают странной силой. Монолог Нины Заречной, тема одиночества по-настоящему затронули души обитателей и гостей усадьбы Сорина.

~ ~ ~

Многодумный учитель Медведенко вынесет свой вердикт: «Никто не имеет основания отделять дух от материи…», а потом с живостью (как всегда бывает у героев «Чайки», когда речь идёт о том, что составляет основу повседневного существования данного персонажа, а не некие «отвлеченные материи») начнет говорить о том, что «…описать бы в пьесе и потом сыграть на сцене, как живет наш брат – учитель. Трудно, трудно живется!».

~ ~ ~

Сорин подаст лишь одну реплику – внесет поправку в самом начале исполнения – и то лишь от простодушного убеждения, будто всем интересно услышать: «Через двести тысяч лет ничего не будет».

Нина, исполнительница монолога Мировой души, будет сетовать, что пьеса странная, в ней мало действия. Впоследствии на просьбу Маши прочесть что-нибудь из пьесы Треплева, последует её ответ: «Это так неинтересно!».

Тригорин признается, что ничего не понял, но смотрел с удовольствием.

Доктору Дорну пьеса понравится. Точнее, он почувствует какое-то особенное воздействие монолога Мировой души на зрителя. Но, в отличие от других, сумеет сформулировать свое ощущение.

Маша, просившая Нину прочесть что-нибудь из пьесы Константина, собственно про пьесу ничего не скажет. Ей важно другое: «Когда он сам читает что-нибудь, то глаза у него горят и лицо становится бледным. У него прекрасный, печальный голос; а манеры, как у поэта».

Спустя два года зрители первого и единственного исполнения пьесы Треплева вновь окажутся под крышей одного дома и выяснится, что образы, навеянные монологом Мировой души, тревожили и не оставляли их на протяжении этих лет, несмотря на всю круговерть жизни.

Тригорин, едва приехав в имение, захочет осмотреть то место, где играли пьесу – «созрел мотив».

Доктор Дорн, описывая свое заграничное путешествие и уличную толпу в Генуе, вспомнит монолог Нины.

Нина во время последнего свидания с Константином прочтет ему строки из пьесы, которая ей казалась «такой неинтересной», «только читка». И, вероятно, – не из сострадания к бедному автору, слишком уж она сама нуждается сейчас в сочувствии и полна своих переживаний.

Но, как и «ничего не понявший» Тригорин, Нина не забыла слов этой пьесы и захотела, чтобы они прозвучали вновь. Теперь, когда ей действительно «холодно, пусто и страшно».

Не вспомнит ни разу о Мировой душе и царстве вечной гармонии лишь сам создатель этой странной пьесы.

~ ~ ~

В «Чайке», написанной по выражению автора, «вопреки всем правилам», «вопреки» – не только сценическое и внесценическое действие, но и жизнеспособность героев, молодого и старшего поколения. Слова старость и молодость многократно повторяются в комедии. О быстротечности жизни, о никчемности её наполнения персонажи комедии размышляют не меньше, чем об искусстве.

Аркадина гордится своей моложавостью и старается не задумываться о возрасте. По словам Треплева, в присутствии сына ей 43 года, а когда его нет рядом – только тридцать два.

Тригорину сорок лет будет не скоро, он знаменит, но не знает покоя, день и ночь его одолевает неотвязчивая мысль – он должен писать.

Измученному нездоровьем Сорину «и в шестьдесят лет жить хочется».

Полина Андреевна сетует Аркадиной, что «время наше уходит». Мучимая этим страхом, Полина Андреевна умоляет Дорна: «…возьмите меня к себе… мы уже не молоды, и хоть бы в конце жизни нам не прятаться, не лгать…».

Дорн возвращает своей несчастной пассии её же довод: «Мне пятьдесят пять лет, уже поздно менять свою жизнь». Однако вопреки рассудочному отношению к жизни, сам Дорн тратит накопленные за тридцать лет беспокойной практики деньги на путешествие за границу.

Каждый из поколения «отцов» в «Чайке» пытается удержать ускользающее время, лихорадочно заполняя его действием, или воплотить в жизнь хоть одну нереализованную надежду. Даже Шамраев, увидав спустя два года моложавую, грациозную Аркадину, отвешивает ей не лишенный зависти комплимент: «Мы всё стареем, выветриваемся под влиянием стихий, а вы, многоуважаемая, всё еще молоды…»

~ ~ ~

Вопреки естественным законам жизни, вопреки «всем правилам», молодые люди в «Чайке» не то что бы «не молоды». Они не ощущают себя молодыми, потому что лишены достойного зависти свойства – жить ради жизни как таковой (причем, кажется, что лишен его и сам автор «Чайки»).

Двадцатидвухлетняя Маша признается, что у нее такое чувство, будто родилась она давно-давно и жизнь свою тащит волоком, как бесконечный шлейф. И добавляет: «…часто не бывает никакой охоты жить».

Двадцатисемилетний Треплев скажет перед смертью, что молодость его как будто оторвало, словно он прожил на свете девяносто лет.

Медведенко, далеко не старик, постоянно жалуется, как трудна его жизнь и, кажется, на протяжении всей пьесы ни разу не улыбнется.

Нина Заречная полна очарования молодости в начале пьесы, но повторяемая фраза – «от нечего делать погубил» – бросает тень и на её судьбу. Проходит два года, и утомленная, страдающая Нина, хотя и говорит, что её душевные силы растут с каждым днем, совсем не оставляет впечатления крепости духа и жизненных сил.

В «Чайке» «старшее» поколение, не получившее от молодости «наслаждения», на что жалуются и Тригорин, и Сорин, стремится «успеть на свой поезд». Аркадина и Тригорин – марафонцы в беге жизни, они «обходят» Треплева и Нину на всех путях, которые ведут к внешнему успеху.

~ ~ ~

«Вы таинственны, как Железная маска», – в шутку и всерьез говорит Тригорин Треплеву, вручая ему журнал, где опубликовано новое произведение молодого автора.

Почему Треплев обрекает себя на своеобразное изгнание, уединение и безымянность? «Кто я? Что я? Вышел из третьего курса университета по обстоятельствам, как говорится, от редакции не зависящим…», – рассказывает он о себе.

Что случилось в университете? Отчего Треплев пребывает в имении дяди? Всё же для молодого литератора жизнь в городе интереснее и разнообразнее, да и легче заработать деньги, хотя бы уроками.

Нет в «Чайке» ни одного намека, да и никак не следует из умонастроений Треплева, что «выход» из третьего курса хоть как-то был связан с его политическими воззрениями или участием в студенческих беспорядках.

Возможно, он не поладил с кем-то из профессоров, чьи лекции показались ему скучными или идущими вразрез с его мнениями или представлениями, (особенно, если слушал лекции по истории, филологии или философии).

Может быть, Треплев почувствовал себя одиноким среди случайных товарищей, живших каждодневными радостями и заботами. Это могло «вытолкнуть» его из шумной, пестрой среды студенчества. Особенно, если не нашлось в университете профессора, чьи идеи увлекли бы Константина.

Наверно, поэтому после «выхода» из университета он не пожелал остаться в городе, бывать в театре, где разыгрывали (по мнению Треплева, конечно) пошлые пьесы, пытаясь выудить из фраз маленькую, удобопонятную мораль. Где в гостиной его матери «все эти артисты и писатели» (опять же, как кажется нервному и самолюбивому Константину), обращали на него милостивое внимание лишь оттого, что он сын известной актрисы. И так как не было сил противопоставить всему этому нечто значительное, трудно было терпеть свое мнимое ничтожество, Треплев бежал, «как Мопассан бежал от Эйфелевой башни», и укрылся в провинции, в живописном имении дяди.

~ ~ ~

Скорее всего, Треплев скрывает свою настоящую фамилию под псевдонимом именно из-за того, что, как это ни парадоксально, боится шумихи и не стремится к известности. Молодой человек, кричавший в гневе: «Я выпустил из вида, что писать пьесы и играть на сцене могут только немногие избранные. Я нарушил монополию!» и заявлявший матери-актрисе: «Я талантливее вас всех, коли на то пошло!», попав таки в число тех самых избранных, намеренно скрывается от них.

~ ~ ~

Треплев жаждет не успеха, но реванша. Его обида на судьбу, не одарившую его ни выдающимся талантом, ни материнской любовью, ни откликом Нины на его чувство, тем глубже, чем острее он чувствует недостаток этих даров. Попытка заявить о себе как о талантливом писателе заканчивается провалом.

То, что происходит потом – «вхождение» в мир толстых столичных журналов в качестве автора рассказов – намеренно оставлено Чеховым без всякого упоминания. Более того, окололитературное бытие Треплева (не в пример тригоринскому) мало интересует автора «Чайки».

Да и сам Треплев относится к этой последней попытке означить себя и свое имя в литературе, добиться признания своего права на существование в кругу «избранных» без всякого внутреннего жара и трепета. Потому свою фамилию он заменяет псевдонимом, так и оставшимся нераскрытым.

~ ~ ~

За Треплевым довольно прочно, особенно в критической литературе, закрепилось определение – «неудачник». Равно как Тригорин часто ассоциируется с определением – «большой писатель». Тогда как, если вдуматься, то с точки зрения некоей усредненной биографии литератора, «карьера» Треплева довольно пряма и скорее противоположна таким понятиям, как «неудачливость» и «безвестность».

Треплев быстро преодолевает расстояние от первых проб до публикации в солидных журналах и некоторой заинтересованности в нем критиков и любителей литературных новинок. В начале пьесы ему 25 лет, он ставит свои эксперименты на импровизированной любительской сцене.

Уже через два года Тригорин привозит столичный журнал с новым рассказом Треплева. «Вам шлют поклон ваши почитатели… В Петербурге и в Москве вообще заинтересованы вами, и меня всё спрашивают про вас», – произносит Тригорин. Это похоже на успех, да еще в такой короткий срок, если вспомнить, что именно на это время пришлось тяжелейшее для Треплева испытание, о котором он сам рассказывает Дорну.

Конечно, новичка Треплева «бранят» в газетах, но всё же иные литераторы согласились бы и на такое внимание критики – для них гораздо страшнее быть вовсе незамеченными.

Треплев предпринял необыкновенный для его бунтарской, несговорчивой натуры демарш против своей же застенчивости и самолюбия, если всё же ему удалось найти единомышленников и покровителей среди столичных редакторов и критиков.

Вероятно, он мог бы и далее умело, как происходит во многих реальных историях восхождения на литературный Олимп, развивать свой небольшой успех. Подогревать первоначальный зародившийся интерес к себе или, по крайней мере, завязывать нужные знакомства среди влиятельных деятелей литературы и искусства. Вместо этого он, как и в начале пьесы, живет в имении дяди и по-прежнему ощущает себя чрезвычайно несчастливым, неудачливым человеком.

Нина Заречная не пользуется успехом у публики, еще не способна без упоения и самобичевания оценить себя, однако, уверенно говорит о своем призвании, о том, что она – «актриса» и зачастую зритель принимает ее слова на веру, как аксиому.

Бедный Треплев судит себя и свой «успех» гораздо более трезво и безжалостно и, как следствие – парадоксальный эффект – зритель воспринимает его как абсолютного неудачника.

~ ~ ~

Пьесу о Мировой душе зритель видит на сцене, но о писаниях Треплева, принятых в солидные журналы, известно лишь то, что их «бранят очень». Когда Треплева не будет рядом, тот же Тригорин не преминет добавить: «Ему не везет. Всё никак не может попасть в свой настоящий тон. Что-то странное, неопределенное, порой даже похожее на бред. Ни одного живого лица».

Дело здесь не в зависти или банальном злоязычии собрата по перу. Скорее всего, Треплев пишет нечто странное, неопределенное, лишенное живой искры таланта. Цитаты, которые приводит он сам: «Афиша на заборе гласила», «Бледное лицо, обрамленное тёмными волосами», впрочем, не столь странны, сколь безжизненны, стереотипны, плоско-наглядны.

Но главное – рассказы Треплева, как и его бытие в мире солидных журналов, неинтересны самому Чехову. Вероятно, оттого, что в них, в отличие от той же мистерии, некогда сыгранной в летнем театре, нет того самого нефальшивого, искреннего ощущения человеком страха перед жизнью как таковой, переданного доступными ему, пусть и лишенными художественной ценности, словами и символами.

~ ~ ~

Конечно, у создателя мистерии о Мировой душе не самая благозвучная фамилия, которая вполне может быть укрыта под вымышленной. Любопытно другое – отчего известные по тексту «Чайки» фамилии или псевдонимы всех трех людей, принадлежащих к миру искусства (Аркадина, Тригорин, Заречная) звучат литературно, вычурно, чуть фальшиво?

~ ~ ~

Чехов – искусный изобретатель множества (если подсчитать всех его персонажей, то окажется их более двух тысяч) смешных, странных, «говорящих», «символических» фамилий. Все три фамилии – Аркадина, Тригорин, Заречная – топонимичны. И даже не просто указывают на некоторое место на карте. Они означают территорию, которая «прилегает» к какому-то пространству, находится где-то вроде бы недалеко.

Эти фамилии словно «подражают», а не несут самостоятельного значения.

~ ~ ~

Аркадина – явный намек на вымышленную страну Аркадию, где все счастливы, и на «счастливую» натуру актрисы, живущую лишь днем сегодняшним. Конечно, читатель и зритель Островского, услышав фамилию актрисы, сразу вспоминал о двух «рыцарях сцены» из пьесы «Лес» – Аркашке Счастливцеве и Геннадии Несчастливцеве. То есть, фамилия чеховской героини – как бы вдвойне «актёрская».

~ ~ ~

Квазилитературна и приблизительна фамилия Тригорин. «Мило, талантливо… но… после Толстого… не захочешь читать Тригорина», – характеризует соперника Треплев. «А публика читает: «Да, мило, талантливо… Мило… Прекрасная вещь, но «Отцы и дети» Тургенева лучше», – говорит о своих писаниях сам Тригорин. Быть может, его фамилия намекает еще на одного гения русской литературы – Пушкина. Усадьба Тригорское располагалось недалеко от родового имения Пушкина – Михайловского, поэт часто навещал его обитателей. Таким образом, название соседского имения – Тригорское – оказалось приближено и вошло в круг названий, упоминаемый в связи с биографией и «географией» Пушкина.

Фамилия Нины, Заречная, указывает на некое пространство, расположенное за рекой. (Нина появляется в имении Сорина из другого пространства, другого мира, где боятся и осуждают «богему», живут другим укладом. В последнем действии Нина посетит имение украдкой и так же незаметно исчезнет). Непонятно, настоящая ли фамилии у литератора Тригорина. Но вот фамилия Нины, которая досталась ей от отца, звучит как поэтичный псевдоним, это очевидно.

~ ~ ~

В противоположность фамилиям – Заречная, Аркадина, Тригорин – нарочито непоэтичны, довольно прозрачны, «сниженные» фамилии дяди и племянника, Сорин и Треплев.

Треплев – в некрасивой фамилии слышится созвучие со словами – «трепет», «отрепье», «стрепет», «трепать». Судьба и вправду не балует Константина.

Сорин – не что бы превратил свою жизнь в сор (скорее так можно сказать о другом дядюшке из комедии Чехова – Гаеве), но этот безвредный добряк поистине «человек, который хотел».

Доктор Дорн – вечный русский доктор с немецкой фамилией, сочувствующий и одновременно бесстрастный наблюдатель страстей героя. (Таков, к примеру, доктор Вернер в романе Лермонтова «Герой нашего времени).

Фамилия Дорн переводится с немецкого как «колючка», «шип». Дорн бывает таковым довольно часто, особенно если собеседник кажется ему наивным или недалеким.

И совсем уж на первый взгляд «приземлены» фамилии учителя – Медведенко и управляющего – Шамраев.

Малопонятное слово «шамра» толкуется в словаре Даля как «удар, набег ветра, шквал, рябь по воде».

Природа и творчество, как две стихии «Чайки», так или иначе воплощены в фамилиях ее персонажей.

~ ~ ~

С «Лешего» начинается тема, которая будут сквозной в последующих пьесах Чехова и получит логическое завершение в «Вишнёвом саде», – вторжение и попытка изгнания обитателей дома (или усадьбы) теми, кого принято считать «своими», но которые, по сути, являются «чужими». Зачем Аркадина проводит летние месяцы в имении брата, где ей скучно, где постоянно раздражает «деревенский» уклад? Возможно оттого, что Ирина Николаевна – скряга и таким образом экономит на летнем отдыхе.