Текст книги "Штормовые времена"

Пэтси, ожидавший их на пристани, представлял собой необычайную фигуру. Несмотря на то что утро было теплым и ясным, он надел толстое пальто, так как считал, что таким образом его лучше всего перевозить. Другие котомки и узлы, от огромного, зашитого в парусину, до маленького, перевязанного красным платком, громоздились на его плечах. Его небольшое забавное лицо светилось довольством, казалось, он единственный из всех пассажиров знает, какие трудности им предстоят и как с ними справиться.

В одной руке он держал отполированный терновый посох, тяжелый, грозного вида. С другой руки свисала клетка с попугаем, в которой разноцветный обитатель развлекался, перебираясь с одной жердочки на другую или висел вниз головой и хлопал крыльями в возбуждении. Временами он изливал поток слов на хинди. Иногда же он издавал череду пронзительных криков. Попугай привлек толпу оборванных грязных детей, которые вопили, когда он вопил, и подпрыгивали от восторга. Когда они подходили слишком близко, Пэтси замахивался посохом и отгонял прочь, крича на них по-гэльски.

Няне Пэтси нравился. Она стояла рядом с ним, ее драпировки изящно развевались на ветру, на руках она держала свою маленькую подопечную. Проживание в Ирландии пошло Августе на пользу. Ее щеки округлились, и она стала не такой бледной. Девочка сидела у няни на руках, изумленно глядя на происходящее, но, когда ее взгляд останавливался на Пэтси, в радостной улыбке показывала свои белые зубки. Пока она находилась в Ирландии, ее кормили молоком только от одной козы, и эту козу взяли с собой в Канаду, чтобы из-за смены молока у нее не нарушилось пищеварение. Коза, которую держал за поводок вихрастый мальчишка, стояла неподвижно, наблюдая за окружающим с невозмутимостью и даже с некоторым цинизмом. Козочку звали Мэгги. Леди Гонория повязала ей на шею небольшой колокольчик, и превратности путешествия подчеркивались его серебристым звоном.

Мать тщательно одела юных дядюшек Августы для новой жизни. Но, по мнению Филиппа, их одежда была слишком живописной, волосы – слишком длинными, а руки – белыми. Конвей, тот, что напоминал Филиппу бубнового валета, выглядел особенно щеголевато. Братья Корт сновали повсюду, отдавая шутливые приказы морякам, загружавшим на борт ящики с курами, гусями и утками, подгонявшим свиней, тянувшим овец и коров.

Группа бедных эмигрантов охраняла свой багаж, со слезами на глазах цепляясь за последние мгновения, проведенные с родными, пришедшими их проводить. Среди них был священник, всеми силами пытавшийся поддержать их дух: обводил небеса своими большими серыми глазами и предсказывал благоприятное путешествие. Он явился туда, чтобы посадить на судно двух своих молодых племянниц, направлявшихся к брату, и избегал встречаться с ними взглядом.

Аделина отвлеклась от рыдающих людей и, вложив свою ладонь в ладонь Филиппа, сжала его пальцы. Он посмотрел ей в глаза.

– Ты уверена, что ничего не оставила?

– Ничего. Даже своего сердца!

– Что ж, весьма разумно с твоей стороны, иначе мне пришлось бы возвращаться за забытым.

Вскоре к ней подошел священник.

– Простите, миледи, – сказал он. Он слышал, как таким образом обращалась к ее матери, и решил, что использовать титул уместно и в этом случае.

– Да? – ответила она не без удовольствия.

– Я хотел бы попросить вас об одолжении, – продолжил он. – На корабле поплывут две мои юные племянницы, и им предстоит ужасно длинное и опасное путешествие. Не будете ли вы так добры произнести им слова ободрения, если они вдруг окажутся больны или в беде. Если бы я мог передать сообщение о вашем участии их бедной матери, то, разумеется, осушил бы ее слезы скорби. Как вы думаете, сможете?

– Конечно, – ответила Аделина. – И, если вы мне оставите свой адрес, я напишу вам и расскажу о путешествии и о том, как поживают ваши племянницы.

Священник написал свой адрес на мятом клочке бумаги и, преисполненный благодарности, вернулся к наставлению двух розовощеких черноволосых девушек, чьи юные груди, казалось, разрывало от восторга.

Неразбериха, казалось, была безнадежной. Крики животных и птиц, ругань, хлопанье, стук и топот матросов во время погрузки багажа, приказы офицеров, которые, казалось, никто не выполняет, вопли возбужденных мальчишек, трепетание и хлопанье огромных парусов судна – все сплеталось в фантастический гобелен прощания, который всегда будет висеть на стенах памяти.

Время пришло. Аделина этого боялась, но, когда момент наступил, она уже почти ничего не чувствовала. Ей хотелось, чтобы лицо матери не было мокрым от слез. Жаль было запомнить ее такой.

– Мама, дорогая, я вернусь! Мы все вернемся! Я буду хорошо заботиться о мальчиках. До свидания! До свидания, отец! Обязательно напишу. Прощай… Прощай…

Она утонула в их объятиях. Она чувствовала себя так, словно ее разрывали на части. Но вскоре Филипп обнял ее и повел плакать на корабль.

III. Первое путешествие

Барк «Аланна», бывшая собственность Ост-Индской компании, следовал в Квебек, откуда должен был вернуться с грузом белой сосны. Капитаном его был коренастый йоркширец по имени Брэдли, первым помощником – высокий тощий шотландец с огромным ртом по имени Григг. Пассажиров было немного, и семья Уайток держалась несколько отчужденно, так как путешествие предстояло долгое и существовала возможность завязать слишком близкие отношения с неподходящим обществом. Филипп и Аделина удобно устроились в тесной каюте. Филипп самым аккуратным образом разложил их имущество. Аделина, укутанная в плед, устроилась в укромном уголке на палубе, чтобы почитать роман «Пенденнис»[6]6
  «Пенденнис» (1850) – роман Уильяма Теккерея.


[Закрыть], о котором все говорили. Августа и ее няня расположились рядом. Малышка прижимала к себе свою первую куклу – элегантное одетое восковое создание, туго затянутое в корсет, в платье и шляпке из клетчатой тафты. Конвей и Шолто исследовали корабль, а Пэтси с козой устроились, как смогли, в далекой от комфорта каюте. Дул встречный ветер, и парусник продвигался очень медленно, хотя на мачтах надувались его огромные паруса, и казалось, это сама душа корабля выказывает свое стремление к западу.

Кроме семьи Уайток в салоне насчитывалось менее дюжины пассажиров. Подружились они только с пятью. Это были два ирландских джентльмена, хорошо образованные, но с сильным акцентом, которых звали Д’Арси и Брент. Они путешествовали для развлечения и были намерены совершить длительное турне по Соединенным Штатам. Помимо них Уайтоки подружились с миссис Камерон из Монреаля и ее хрупкой пятнадцатилетней дочерью. Они проделали долгий путь до Китая, чтобы встретиться с отцом девочки, который ранее был послан туда на важный пост, связанный с торговлей между двумя странами. Но когда они приехали, выяснилось, что его свела в могилу эпидемия холеры. И сейчас мать и дочь тем же долгим утомительным путем возвращались в Монреаль. Миссис Камерон и маленькая Мэри сидели, прижавшись друг к другу, укутавшись в одну шаль, и смотрели на далекий горизонт, как будто в глубине души уже не чаяли, что их путешествие когда-нибудь окончится, им казалось, что так и придется переходить с корабля на корабль, от моря к морю – до скончания века. Девушка уже действительно приобрела странную внешность уроженки моря, как представляла ее себе Аделина. Плащ и шляпка выцвели до седины зимних волн, волосы свисали к плечам как прямые желтоватые водоросли, широко открытые светлые глаза невидяще смотрели, лицо и руки покрылись плотным загаром. И только рот сохранил яркость, и между губ, всегда приоткрытых, сияли, словно жемчужины, мелкие зубы. Из-за горя и усталости ее мать превратилась в элемент защиты Мэри.

– Почему бы ей не предпринять что-нибудь, чтобы порадовать ребенка, а не хлопотать вокруг нее, словно растерянная курица! – на второй день воскликнула Аделина. – Право же, Филипп, меня ужасно раздражает эта женщина. Скажу братьям, чтобы они подружились с Мэри. Для юной девушки так выглядеть неестественно.

Так она и сделала. Но прежде чем мальчикам удалось уговорить Мэри отойти от матери, прошло несколько дней. Миссис Камерон и вправду не желала выпускать дочь из виду. Когда Мэри наконец отправилась прогуляться по наклонной палубе, поддерживаемая с каждой стороны Конвеем и Шолто, она казалась скорее встревоженной, чем довольной. Они составляли необычное трио: мальчики в их элегантной новой одежде и девочка в запятнанном дорожном платье; юноши с горящими глазами, интересующиеся всем, что происходит вокруг, и девочка, казалось, погруженная в сон; мальчишки беспрестанно подтрунивали над ней, она же переводила взгляд с одного лица на другое и, похоже, не понимала, о чем они говорят.

Еще один пассажир, с которым подружились Уайтоки, был англичанин, мистер Уилмот; как и они, он собирался обосноваться в Канаде. Это был высокий, худой, ладно скроенный человек с резкими чертами лица и короткими бакенбардами. Он был сдержан, говоря о себе, но свободно говорил о политике. Он и оба ирландца вскоре стали для других развлечением, ведя беззлобные споры. Мистер Уилмот был ироничен, блистал остроумием, ирландцы веселы и способны на самые неожиданные преувеличения.

Мысли Аделины были заняты желанием свести мистера Уилмота и миссис Камерон. Им, двоим одиноким людям (мистер Уилмот временами казался мрачным), не помешало бы соединить свои жизни. И каким защитником, каким отцом он мог бы стать для маленькой Мэри. Она чувствовала, что миссис Камерон скорее грустит из-за утраты мужа, чем убита горем. Она совершенно помешалась на ребенке. «Как женщина может предпочесть быть матерью, а не супругой?» – думала Аделина, восхищаясь силой и красотой Филиппа. Не она. Только не она! Для нее муж всегда останется превыше всего. Она презирала женщин с сильно развитым чувством материнства.

Неделю они плыли при ясной погоде. Затем усилился встречный ветер; корабль боролся с ним и с высокими зелеными волнами, которые обрушивались на нос, окутывая его брызгами. Оставаться на палубе стало уже невозможно. Пассажиры были вынуждены проводить много часов внизу, где царила не только духота, но и запахи и шумы, доносившиеся из общей каюты. Няня заболела морской болезнью, и Аделина взяла на себя заботу о ребенке. Миссис Камерон и Мэри обожали маленькую Августу и брали на себя большую часть хлопот. Но ночью малышка вела себя беспокойно, и Аделина с Филиппом не высыпались.

Как-то ненастным вечером они собрались разойтись по койкам пораньше, и вдруг в дверь постучали и раздался голос Конвея:

– Филипп, утечка!

– Что? – крикнул Филипп, продолжавший расстегивать жилет.

– В обшивке трещина. Льет вода.

Наверху послышались тяжелый топот и крики офицеров.

Аделина побледнела. На ее руках тихо похныкивал ребенок.

– Корабль тонет? – спросила она.

– Конечно, нет. Не волнуйся, – ответил Филипп и распахнул дверь.

Конвей стоял в коридоре, держась за медные поручни, протянутые по стенам. На нем был яркий халат, и, даже несмотря на волнующий момент, Филипп заметил, как тот усиливает сходство Конвея с бубновым валетом.

– Они спускают паруса! – закричал Конвей, но его голос прозвучал не громче шепота. – Ужасный шторм.

Брат, зеленый от морской болезни, стоял за его спиной, вцепившись в поручень. Аделина сказала:

– Заходи и ложись на мою койку, Шолто. Ты должен остаться с ребенком, пока мы сходим к капитану.

Мальчик послушно ввалился в каюту и упал на койку.

– О, как же мне плохо! – простонал он.

Аделина положила девочку рядом с ним.

– Тебе не нужно идти, Аделина! – крикнул Филипп.

В ее глазах вспыхнуло возмущение. Она схватила его за руку.

– Я пойду! – крикнула она в ответ.

Судно накренилось так, что все, пошатнувшись, отлетели в угол каюты. В дверях появилась миссис Камерон. Голова ее была укутана шалью, она прижимала к себе Мэри, словно решила не расставаться с ней до конца. Но говорила она спокойно.

– Что случилось? – спросила она.

– Всего лишь течь, мэм. Мы идем к капитану. – Тон Филиппа и само его присутствие действовали успокаивающе.

– Мы тоже пойдем. – Они поняли, что она сказала, по губам, потому что ничего не слышали.

Цепляясь за поручни и друг за друга, Филипп и Аделина добрались до трапа на верхнюю палубу. Они увидели капитана и первого помощника, наблюдавших за спуском парусов. Огромные полотнища громко били, опускаясь к палубе. Мачты внезапно показались очень хрупкими, а судно – уязвимым. Ветер дул с ужасной силой, зеленые стены волн вздымались, затем обрушивались на борт качавшегося парусника. Раньше Аделина уже видела штормы, тропические, но тогда и корабль был больше, а его экипаж многочисленнее. В этом шторме было какое-то одиночество. Горстка людей казалась беспомощной, а ветер – пронизывающе-холодным. Однако капитан оставался невозмутимым.

– Это всего лишь шквал, – сказал он с сильным йоркширским акцентом. – Я много раз обходил мыс, и это всего лишь сильный порыв ветра. Поэтому вам лучше вернуться на койку, леди, и ни о чем не беспокоиться.

Сквозь звуки бури доносились сбивчивые крики и топот по трапу. Снизу высыпали пассажиры третьего класса, грубые, испуганные, с дикими взорами.

Капитан Брэдли подошел к ним.

– Что это значит? – строго спросил он.

Второй помощник капитана прокричал в ответ:

– Я не могу удержать их там, сэр! Снизу заливает вода.

Капитан помрачнел. Он пробился сквозь толпу, приказал спуститься за ним, что пассажиры и сделали в большом замешательстве.

Аделина услышала его крик: «Все к помпам!»

Филипп похлопал ее по спине. Он улыбался. Она храбро улыбнулась ему в ответ. Он повысил голос и сказал:

– Шквал проходит, все будет хорошо.

– Возьми миссис Камерон за руку, – сказала Аделина. – Она чуть не падает.

Мэри Камерон отошла от матери. Ее поддерживал Конвей Корт. Оба они не казались испуганными, их лица выражали бледное подобие веселья. Филипп помог миссис Камерон вернуться в каюту. Ветер стих. Но в море еще вздымались огромные волны, и ветер был все еще силен настолько, чтобы порвать штормовые паруса. В хаосе волн «Аланна» лежала почти на боку. Теперь, словно стена, надвигался ливень, казалось, смыкаясь с волнами в попытке утопить всех, кто был на борту.

Но капитан Брэдли не унывал. Он разгуливал по судну с покрасневшим лицом и весело отдавал команды. Качавшиеся фонари еле освещали бурную деятельность. Моряки гремели парусами и подтягивали их к носу корабля, отчаянно пытаясь остановить течь. Аделина понимала, что если она спустится вниз, то придет в отчаяние от страха. Здесь, в гуще событий, она чувствовала себя по храбрости равной Филиппу. Она притянула Мэри Камерон и Конвея к себе, и все втроем объединились в ожидании возвращения Филиппа.

– Я дал ей немного коньяка, – сообщил он, вернувшись. – Ей это было необходимо, бедная леди, она чуть не замерзла. – Он повернулся к девушке: – Отвести вас к матери, Мэри?

– Она об этом просила? – Голос Мэри прозвучал слегка обиженно.

– Нет, думаю, что она заснет. Вероятно, вам лучше остаться с нами. – Конвей Корт громко рассмеялся.

– Мэри же, наоборот, уплыла в канарский порт! – пропел он.

Филипп нахмурился, но Аделина тоже рассмеялась, а Мэри одарила Конвея восторженным взглядом.

К ним зашел мистер Уилмот.

– Офицеры не беспокоятся, – рассказал он. – Но течь, похоже, сильная. Четыре помпы работают как дьяволы. Мистер Д’Арси и мистер Брент помогают матросам, и я готов помочь, если понадоблюсь.

Наступившим утром в трюме было уже пять футов воды. Помпы качали вовсю, и капитан сообщил, что ситуация под контролем. Стюардесса принесла Аделине завтрак в каюту. Она переоделась в сухое, но не заснула. В крошечном помещении царил беспорядок, ее мокрая одежда, вещи Филиппа и дочки были разбросаны как попало, и это удручало. Аделина чувствовала себя скорее в водовороте смятения, чем страха. Но горячий чай и хлеб с беконом вернули ее к жизни. Она уселась на край койки и расчесала волосы. Через иллюминатор проник слабый солнечный луч. Она заметила яркую красоту своих волос. «Они выглядели бы так же, даже если бы я тонула», – подумала она слегка обиженно.

В серебряное зеркало дорожного несессера она увидела, как побледнело ее лицо. Она покусала губы, чтобы хоть отчасти вернуть им яркость.

– Когда, по-вашему, мы прибудем в Ньюфаундленд? – спросила она шотландскую стюардессу.

– Мы доберемся туда как раз вовремя.

– А как далеко мы сейчас от Ирландии?

– Примерно в шестистах милях.

– Как сейчас себя чувствует миссис Камерон?

– Ах, падает от утомления.

– А ее дочь?

– Быстро уснула. Как ваш ребенок, бедная маленькая овечка! – Она бросила укоризненный взгляд на Аделину.

– Мой брат очень хорошо присматривал за ребенком прошлой ночью, – сказала Аделина высокомерно, потому что всю ночь маленькой Августе не нашлось места в ее мыслях. – Говорите, быстро уснула? Она с няней?

– С тем, что от няни осталось – эта женщина скорее мертва, чем жива. – Стюардесса стояла, балансируя подносом в противовес качке.

– Боже милостивый! – воскликнула Аделина. – Что за жалкая компания.

Она прошла по коридору к каюте няни и заглянула внутрь. В тусклом солнечном свете индианка и младенец выглядели одинаково слабыми и крошечными, но мирно спали. Аделина позвала стюардессу.

– Уберите тазик, – приказала она тихо, но сердито. – Приведите все в порядок, но не шумите.

Аделина отправилась в каюту миссис Камерон. Там было чисто, но бедная женщина лежала на койке, измученная очередным приступом морской болезни. Мэри сидела перед крошечным туалетным столиком, зачарованно глядя на себя в зеркало. Она не заметила, как отворилась дверь, и продолжала пристально вглядываться в отражение, а судно качало, и с каждым креном дверца шкафа то распахивалась настежь, то с грохотом захлопывалась. Аделина рассмеялась.

– Ну и что ты о себе думаешь? – спросила она.

– О, миссис Уайток, – отозвалась Мэри. – Я хорошенькая-прехорошенькая! Я путешествовала почти по всему миру и до сих пор об этом не знала.

– Да уж, – заметила Аделина. – Странное время для открытия. Но если тебя это утешит, я рада, что ты так думаешь. Могу ли я чем-нибудь помочь твоей матери?

– Она говорит, что ей несколько лучше. Она всего лишь хочет покоя.

– Ты хоть немного поспала?

– Да, немножко. Я не устала.

– Ты лучшая путешественница, чем я. Тебе принесли завтрак?

– Стюардесса очень добрая. Как и ваш брат. Он тоже такой смелый!

– Что ж, я рада слышать. Я теперь пойду посмотрю, как дела у мальчиков.

– Можно мне пойти с вами?

– Оставайся с матерью.

Шолто уже оправился от морской болезни. Он потягивал кофе и ел жесткое печенье, но был очень бледен. Конвей переодевался в сухую одежду.

– О, Аделина! – воскликнул Шолто. – Лучше бы мы никогда не отправлялись в это плавание. Скорее всего, мы пойдем ко дну. Ах, как бы мне хотелось вернуться в Ирландию к маме, папе, Тимоти и всем остальным!

– Чепуха, – сказала Аделина, садясь на край койки. – Через несколько дней ты будешь над этим смеяться. Вот, ешь свое печенье.

Она взяла из его руки печенье, отломила кусочек и положила ему в рот. Мальчик расслабился, и она накормила его остатками печенья, словно младенца.

Затем она повернулась к Конвею и попросила:

– Пойди поищи Филиппа и скажи ему, что он мне нужен. Просто скажи, что я должна его видеть и это очень важно.

– Зачем он тебе нужен?

Она бросила на него повелительный взгляд:

– Делай, что тебе сказано, Кон.

– Очень хорошо. Но он, скорее всего, не придет.

Конвей так тщательно повязал галстук, как будто собирался нанести визит.

– Ну, ты и щеголь! – ахнула Аделина. – Подумать только, возишься со своим галстуком, а мы скоро окажемся на дне!

Шолто уткнулся в подушку.

– Ты же сказала, что все хорошо. Ты же сказала, что мы будем смеяться над этим! – всхлипывал он.

– Добилась своего! – вскрикнул Конвей.

Он открыл дверь и вышел в коридор, но из-за качки дверь за ним никак не закрывалась. Аделине пришлось пойти и навалиться на нее всем весом.

Она вернулась к Шолто.

– Ты же знаешь, я пошутила, – успокоила она его. – Если бы я думала, что мы идем ко дну, разве я выглядела бы такой веселой?

– Ты не выглядишь веселой. Ты выглядишь странно и дико.

Она положила голову на подушку рядом с ним.

– Я выгляжу странно, – сказала она, – потому что думаю, что Кон заигрывает с малюткой Камерон. Поэтому я его и отослала, – чтобы расспросить тебя, Шолто: он говорил ей, что она хорошенькая? Он что, заигрывал с ней?

Зеленые глаза Шолто ярко сверкали.

– Именно так! Мы никогда не остаемся наедине, но он способен на все. «О, да ты прелесть, – сказал он. – О, какие длинные светлые ресницы. Подойди ближе и коснись ими моей щеки!»

– А что она сделала?

– Она коснулась. А он положил ей руку на грудь.

– И она не возражала?

– Нет. Она выгнула шею, словно кобылица, которую поглаживают. И глаза у нее округлились, как у кобылицы. Но она невинна, а Конвей нет. Он мог бы кое-что рассказать мальчишкам из английской школы.

Аделина хмуро сдвинула брови.

– Я скажу матери Мэри, чтобы она держала ее подальше от этого негодяя.

– Ну, если корабль идет ко дну, Аделина, они вполне могли бы наслаждаться жизнью.

– Корабль не идет ко дну!

Открылась дверь, цепляясь за нее, внутрь заглянул Конвей и сказал:

– Филипп пошел в вашу каюту, он мокрый, как мышь.

– Кон, входи и закрой за собой дверь.

Он закрыл дверь и встал перед ней, бледный и улыбающийся.

– А теперь, – сказала она, – больше никаких шалостей с Мэри Камерон! Если я об этом услышу, скажу Филиппу, и он так тебя встряхнет, что у тебя зубы застучат. Тебе должно быть стыдно – кружить голову ребенку!

– Что тебе наговорил этот врунишка? – спросил он, холодно смотря на брата.

– Мне не потребовалось узнавать это от него, – сказала Аделина. – Она сама мне сказала, что только сейчас выяснила, что она хорошенькая, и я наблюдала за тобой. Все, хватит об этом!

Он постарался открыть дверь и высокомерно выйти, но внезапный крен судна швырнул всех в один угол. На мгновение они вцепились друг в друга, затем она произнесла, крепко прижимая брата к себе:

– Ты будешь хорошо себя вести, правда, Кон, милый?

– Да, обещаю тебе.

Он проводил ее, а затем, склонившись над братом, нанес тому с полдюжины ударов, каждый сильнее предыдущего. Как ни странно, вместо того, чтобы вернуть болезнь, удары оказали оздоравливающее действие, так что уже через полчаса братья снова стояли на палубе и наблюдали за матросами, поднимавшими паруса, вновь пренебрегали опасностью, радуясь жизни, поскольку вышло яркое солнце и пенные волны терзали корабль уже менее жестоко.

Увидев Мэри, они отвернулись от нее. Мэри, в свою очередь, казалось, была занята собственными мыслями. Мать держала ее при себе.

Аделина обнаружила, что Филипп стоит посреди каюты в мокрой мятой одежде с прилипшими ко лбу волосами и ждет ее. Он отрывисто спросил:

– Зачем ты посылала за мной?

– Беспокоилась о тебе.

– Я стою и жду тебя.

– Всего несколько минут! Я была с Шолто, он болен.

– Как и все. Я изверг свой завтрак. Что ты от меня хочешь?

– Я хочу, чтобы ты переоделся в сухое.

Он повернулся к двери.

– Если это все…

Она схватила его за руку.

– Филипп, не ходи. Ты погибнешь!

– Если бы это могло убить меня, я был бы плохим солдатом.

– Но что ты можешь сделать?

– Прежде всего придать храбрости пассажирам третьего класса и восстановить порядок. Они на грани паники. Что касается тебя, то ты могла бы прибраться в каюте. Здесь бардак!

– А чего ты ждал? – закричала она. – У меня больной ребенок! У меня полумертвая няня. Мне нужно было навестить миссис Камерон! Я должна заботиться о своем младшем брате! Я очень беспокоюсь о тебе. От стюардессы никакой пользы, она только сплетничать способна. В корабле течь! А ты просишь меня прибраться в каюте!

Она гневно принялась хватать одежду и рассовывать ее по ящикам и вешалкам.

– Я не просил тебя сердиться, – сказал он.

– О, я не выхожу из себя! Я совершенно спокойна! Я в абсолютном порядке!

– Тогда почему бы тебе это не сделать?

Не успела она ответить, как попугай, который, нахохлившись, сидел на крышке раскачивавшейся клетки, почувствовав волнение Аделины, издал возмущенный вопль и стал неистово метаться по каюте. Волнение воздуха, вызванное его крыльями, только усилило общую нервозность. Попугай уселся на медный кронштейн, перевернулся вниз головой и, повиснув так, разразился потоком проклятий на хинди.

– Харамзада! – верещал он. – Харамзада! Чор! Инфлатун! Инфлатун!

– Иногда я жалею, что мы взяли с собой эту птицу, – произнес Филипп.

– Осмелюсь предположить, что да, – ответила Аделина. – Осмелюсь сказать, что ты жалеешь, что взял с собой и меня. Тогда бы кораблекрушение состоялось в самом образцовом виде. Ты можешь…

Лицо Филиппа смягчилось.

– Аделина, – сказал он. – Ты доводишь любую ситуацию до абсурда. Хватит, милая, не будем ссориться.

Он обнял ее и коснулся губами волос.

– Найди мне пару перчаток, а то я натер ладони от помпы.

Она тут же принялась о нем заботиться. Сначала поцеловала стертые ладони, затем промыла их, наложила успокаивающую мазь и повязку, нашла пару свободных перчаток. Таким образом, муж присмирел, кротко переоделся в сухую одежду и причесался. Все это время Бони висел вниз головой и комично их рассматривал.

– Мы справимся с течью, – серьезно сказал Филипп. – Только бы утих этот проклятый встречный ветер и поднялся попутный; это было бы славно.

Они держали течь под контролем, иногда выглядывало солнце, на корабле навели хоть какой-то порядок, ветер стихал. У помп организовали регулярные смены команд. Когда наступало время, из огромного рта Григга раздавался крик: «Время остановки!» Капитан казался решительным и бодрым. «Аланна» неслась сквозь бушующие волны. Казалось, судно торопится прямо в ярко-красный закат. К капитану, разговаривавшему с Филиппом и мистером Уилмотом, подбежал матрос.

– Груз сместился, – задыхаясь, произнес он.

Филипп направился туда, где Аделина с братьями нашла укромный уголок на палубе. Мальчишки устали и растянулись по обеим сторонам от нее. Голова Конвея лежала у нее на плече, голова Шолто – на коленях.

«Выглядят не лучше эмигрантов, честное слово», – подумал Филипп. Аделина подняла глаза от «Пендемоса». Его суровое выражение поразило ее.

Она выпрямилась.

– Что там еще? – спросила она.

Конвей проснулся и вскочил на ноги. Казалось, он был ошеломлен.

– Почему, Филипп, почему, Аделина… па-лу-ба, – произнес он, запинаясь. – Посмотрите на палубу!

– Да, – сказал Филипп. – Балласт сместился. Сильный крен. Капитан сказал, ничего не остается, кроме как вернуться в порт Голуэй для ремонта.

– Обратно в Голуэй для ремонта, – повторили Аделина и Конвей в один голос.

Конвэй рассмеялся:

– Вот так штука! – и затряс брата за плечо: – Проснись, Шолто! Ты снова увидишь старую добрую Ирландию!

– Сколько это займет времени? – спросила Аделина.

– С попутным ветром – несколько суток.

– Мы не должны сообщать маме, что мы там. Это ее расстроит. Она обязательно поедет в Голуэй, чтобы повидать нас и снова попрощаться.

– Полностью согласен, – ответил Филипп. Он чувствовал, что вполне может обойтись без еще одной встречи с тещей.

На лице Шолто возникла странная радость.

На следующее утро ветер стих настолько, что первый помощник смог спуститься на капитанском катере за борт и осмотреть течь. Все, кто находился на палубе, с восхищением за ним следили. Он открыл рот и прокричал загадочные слова капитану, перегнувшемуся через борт. Первый помощник протянул руку и потрогал повреждение подобно хирургу, сосредоточившемуся на операции. Затем его подняли обратно. Все столпились вокруг помощника, но ему не хотелось утешать их беспокойство и только присутствие жизнерадостного капитана заставило его сказать:

– Рискну предположить, дойдет. То есть если не будет шквала. Пробоина в четырех футах над водой, если волнение не усилится. Может, и усилится, но мы будем откачивать воду.

«Аланна», с грохотом в парусах меняя курс, развернулась. Теперь, отдавшись на волю ветра, с которым сражалась столько дней, она сдалась и позволила увести себя назад в Ирландию и наполнить им каждый дюйм парусов, чтобы оказаться там как можно скорее. Но смещение балласта сделало судно неуклюжим. Никто не мог забыть, как оно начало крениться. Казалось, все на борту вдруг стали хромыми, наклоняясь в сторону при ходьбе.

И помпы должны были постоянно работать, выталкивая соленую воду, которая вытягивалась чудовищными саженями, ожидая момента, чтобы снова попасть внутрь. Ноющие спины, стертые и мозолистые руки, монотонные часы, соединявшие дни и ночи в цепь усталости и скуки. Время от времени при виде рваных облаков, способных породить шквал, скука сменялась тревогой. Из всех находившихся на борту Аделина была самой жизнерадостной. В красивых одеждах, совершенно неуместных в создавшейся ситуации, она несла уверенность и радость, где бы ни появлялась. Несмотря на все уговоры мужа, могла и дежурить у помпы. Она выучила у матросов морские песни, хотя никогда не могла воспроизвести мелодию.

Между пассажирами возникла странная близость. Казалось, они знают друг друга много лет. Лица, жесты, особенности запечатлелись в их памяти. Наконец на восьмой день на горизонте появились неясные туманные очертания Ирландии.