Текст книги "Штормовые времена"

– Если вы пожелаете вернуться за ними, дорогой капитан, – вставила Аделина, – я все оплачу.

К стыду капитана, он смотрел на Аделину с большей нежностью, чем на миссис Камерон, которую считал унылой женщиной удручающей внешности.

– Как вы думаете, юный джентльмен женится на ней? – тихо спросил он Филиппа.

– Уверен, что он намеревается это сделать, – ответил Филипп с большей уверенностью, чем ощущал.

– Ну же, ну же, возможно, все не так плохо, как вы думаете, – утешал миссис Камерон капитан. Он обернулся к Аделине и сказал: – Оглянитесь, миссис Уайток! Парусник летит, как птица. Вы должны понять, что мы не можем возвращаться ради сбежавшей парочки.

– Это она во всем виновата! – взвизгнула миссис Камерон. – Она такая же безнравственная, как и ее братья. Такие, как она, не нужны в нашей прекрасной юной стране. Они воплощение порока!

Миссис Камерон впала в истерику, капитан со стюардом с трудом проводили ее до каюты, которую она не покидала до конца путешествия. К счастью, в Голуэе на корабль сели новые пассажиры, с которыми она подружилась. Это была супружеская пара с Ньюфаундленда. Муж занимался рыболовецким промыслом; его глубоко религиозная жена стала для миссис Камерон большим утешением.

Остальные пассажиры, особенно третьего класса, были склонны считать побег юношеским романом, бедную миссис Камерон – деспотичной родительницей. Конвей Корт был всеобщим любимцем, и, по общему мнению, некрасивая девушка сделала прекрасный выбор, поскольку всеми подразумевалось, что он на ней женится.

Ветер был попутный, и корабль несся вперед. В салоне капитан, Уайток и господа Д’Арси, Брент и Уилмот каждый вечер играли в карты, потягивая французский коньяк. Аделина сидела, подперев подбородок ладонью, и задумчиво переводила взгляд с одного лица на другое.

И вот однажды вечером произошло страшное. Только Джеймс Уилмот поднес Аделине рюмку ликера, поскольку та выглядела бледной и довольно вялой, как на трапе послышались шарканье и угрожающие голоса. Аделина приподнялась на стуле. Четверо мужчин повернули головы к двери и увидели толпу грубых свирепых мужчин. В руках у них были дубинки, палки и прочее оружие, какое попалось под руку. Один поднял волосатую руку и указал на Уилмота.

– Вот он! – воскликнул он.

С угрожающим ревом остальные направились к Уилмоту, невозмутимо продолжавшему смотреть на них.

– Не понимаю, в чем дело, – сказал он.

– Вы – Томас Д’Арси, эсквайр, так?

– Нет, меня зовут Уилмот.

Поднялся Д’Арси.

– Я Томас Д’Арси, – произнес он с легкой улыбкой.

– Да, это он, мерзавец! Проклятый злодей! Бессердечная тварь!

Они пошли на него, осыпая проклятиями, по большей части неразборчивыми из-за акцента ворвавшихся.

– Что все это значит? – воскликнул Филипп, перегородив своей рослой фигурой путь толпе.

– Прочь с дороги, ваша честь! – закричал в ответ предводитель. – Нам нужен этот мерзавец Д’Арси. Мы не оставим в нем и пары целых костей, и пусть адское пламя их разнесет, когда мы его прикончим!

– Я никому из вас не причинил вреда, – надменно произнес побледневший Д’Арси.

– Да неужто? А не вы ли выгнали старых родителей Тома Миллигана в зимнюю ночь в счет ренты за полуразрушенную лачугу, которая была их собственностью еще три месяца назад? И не его ли бедный старый отец умер от холода и сырости, а бедная старая мать – от разбитого сердца? А вот и сам Том, который врежет вам первый!

Коренастый мужчина помахал дубиной в своих длинных руках, отделился от остальных и, нахмурившись, пронзительно закричал:

– Вот тебе, убийца, черная твоя душа!

Удар раскроил бы Д’Арси череп, если бы он не схватил стул и не стал защищаться.

В одно мгновение Аделина стала свидетельницей ужасной сцены. Филипп, Брент и Уилмот тоже схватили стулья и плечом к плечу с Д’Арси встретили нападавших.

– Беги, Аделина! – крикнул ей Филипп. – Беги через другую дверь!

Вместо этого она ринулась вперед и бросилась на поднятую руку предводителя, размахивавшего молотком. Она издала вопль, слышный сквозь шум. И в тот же миг из кают-компании появились капитан Брэдли и помощник, вооруженные пистолетами.

– Ну что, ребята, хотите получить пулю? – крикнул капитан Брэдли. – Бросайте дубинки!

Ярость крестьян тут же утихла, словно внезапный шквал. Они стояли тихие, успокоившиеся, словно паруса после шторма, молча уставившись на капитана.

– Эти люди, – объяснил Д’Арси, – похоже, думают, что я выселил родителей одного из них и стал причиной их смерти, но я ничего подобного не делал.

– Это сделал ваш агент, – возразил предводитель. – Это был мошенник и убийца Маккларти. А ваша милость ездила на скачки то в Дублин, то в Ливерпуль, не знала ничего о том, как живут ваши арендаторы. Вам все равно, лишь бы ренту получать.

– Да, это правда, – добавил Миллиган. – И мои бедные старики из-за этого умерли.

– Позор ему! – воскликнула Аделина. – А если бы я это знала раньше, я бы боролась на вашей стороне, Миллиган, а не против вас. – Дикая сцена пробудила в ней что-то неукротимое. Крестьяне окружили ее.

– Благодарим вас, миледи! Спаси вас Господь! Да помогут вам святые! Пусть ваши дети растут вам на утешение! – наперебой сбивчиво бормотали они.

Д’Арси спокойно обратился к ворвавшимся:

– Почему же вы напали на меня через столько недель?

– Черт побери, да мы только узнали, кто вы!

В толпе мелькнуло какое-то движение, и на мгновение почудилось, что Аделина может подвергнуться новому испытанию, но капитан Брэдли властным голосом приказал спускаться к себе, и они тотчас отступили, словно беспокойная волна.

Филипп явно был смущен выпадом Аделины против Д’Арси. Он предвидел, что их отношения могут уже не быть столь приятными, как ранее. Сам Д’Арси угрюмо смотрел, как она ходит по салону взад-вперед и разглагольствует о жестокосердности отсутствующих там землевладельцев, рассказывая, что ее отец никогда не покидал своего поместья и знал историю каждого человека на его земле – мужчин, женщин и детей.

– Воистину, ваш отец – образец для подражания, миссис Уайток, – возразил Д’Арси. – Но вы не можете обвинять меня во всех бедах Ирландии.

– Вы не любите ни народ, ни страну, – отвечала она. – Ваше сердце не там. Так что вы можете принести туда, кроме несчастий?

– Ну, – вставил Брент, – я продал всю свою ирландскую землю до акра и рад этому!

– Было бы лучше, если бы я сделал то же самое, – заявил Д’Арси.

Аделина смерила обоих презрительным взглядом.

– Неужели в ваших сердцах нет жалости к страданиям этих несчастных?

– Ну, полно, Аделина. Уже поздно. Тебе пора спать, – прервал жену Филипп и повернулся к Д’Арси. – Она переутомилась и устала.

– Сегодня я не сомкну глаз. Я слишком много узнала. Я останусь здесь с мистером Д’Арси и мистером Брентом и буду разубеждать их до рассвета.

– Простите, но, думаю, мне нужно немного отдохнуть, – сказал Д’Арси.

Он приложил руку ко лбу, и она увидела побледневший отек возле виска.

Она подошла поближе, чтобы рассмотреть.

– О, ну и удар пришелся по вам! – воскликнула она. – Как мне жаль!

Ее гнев прошел. Она велела принести таз с горячей водой и сама промыла Д’Арси голову. Их дружба была восстановлена.

Но на следующий день Аделине стало нехорошо. Она не могла покинуть каюту. Разыгрался шторм, ее тошнило. Заглянувший Филипп обнаружил, что она сидит на краю постели, очень бледная и с глазами, полными слез. Но когда она трепетно обратилась к мужу, в ее голосе не было ничего жалобного.

– Как ты думаешь, что со мной? – спросила она.

– Тебе хуже?

– Да, мне плохо, и будет еще хуже, пока все не закончится. У меня будет ребенок!

– Боже милостивый! – Из его руки выпал бокал шерри, который он принес ей.

– Ну и дурачок же ты! Подумать только, бросил из-за новости бокал, когда именно я должна бросаться предметами.

– Я не бросал, я его уронил.

– Сейчас это одно и то же, и мне нужен шерри.

– Ты уверена? – спросил он.

– Что мне нужен шерри?

– Что у тебя… будет ребенок.

– Хотела бы я быть столь же уверенной, что этот корабль доберется до порта.

– Лучше бы было подождать, пока мы не обоснуемся в Квебеке, – не смог удержаться он от восклицания.

Краска залила ее щеки, и она ответила:

– Я бы тоже хотела, чтобы ты подождал. Но разве такая мысль вообще может прийти тебе в голову? Да, хорошо, что Господь создал женщин терпеливыми и кроткими – сколько им приходится терпеть от неразумности и эгоизма мужчин. Да, я бы хотела, чтобы мы оба подождали, прежде чем идти к алтарю.

– Ты очень постаралась, чтобы я не распознал твой нрав до того, как женился на тебе.

Она взглянула ему в глаза.

– А ты разве давал повод проявить мой нрав до свадьбы? – спросила она в ответ.

Он расхохотался.

– Ну, это просто смешно, – сказал он.

Филипп принес другой бокал шерри, сел рядом и поднес бокал к ее губам.

– Единственная причина желать, чтобы это произошло позже, заключена в неудобствах путешествия в твоем интересном положении, – сказал Филипп.

Она сжала его пальцы и заставила себя слегка улыбнуться.

– О, со мной будет все в порядке, – сказала она.

Он дал ей еще один глоток шерри.

– Если это будет мальчик, мы назовем его Николас, в честь моего дяди.

– Мне больше нравится Филипп.

– Я не хочу никакого другого Филиппа в твоей жизни, кроме себя.

– Очень хорошо, пусть будет Николас. Но только не Ник или Никки для краткости.

– Никогда.

В дверь постучали. Это оказалась замученная стюардесса, сообщившая, что няня страдает от сильного приступа морской болезни и совершенно не в состоянии следить за ребенком. Корабль болтало. Казалось, он тоже страдает – его шпангоуты издавали самые тоскливые скрипы и стоны. И люди на борту каждое мгновение готовы были услышать, что судно получило очередную течь.

– Приведите ребенка сюда, – распорядился Филипп.

Стюардесса привела Августу, которая пришла улыбаясь, держа раковины возле ушей.

– Не могли бы вы приглядеть за ней? – спросил женщину Филипп. – Моя жена нездорова. Я позабочусь о том, чтобы вы не пожалели.

– Я сделаю для бедного ребенка все, что в моих силах, но и я сбиваюсь с ног. Половина пассажиров снова больна.

Когда она ушла, Аделина воскликнула:

– Мне не нравится эта женщина! Она никогда не говорит о Гасси без того, чтобы не назвать ее «бедняжка», как будто бы мы ею пренебрегаем или дурно с ней обращаемся!

Филипп посадил дочь на колени.

– Если бы она привязалась к моей сестре, – произнес он, – как следовало, то могла бы сейчас радоваться жизни в Англии, а не добавлять нам сейчас забот.

Гасси бросила свои ракушки на пол и потянулась за цепочкой для часов. Филипп достал свои большие золотые часы и позволил ей послушать их тиканье, которое Гасси так восхитило, что она подскочила на его коленях.

Шторм усиливался. Ветер, волны и проливной дождь колотили, подбрасывали и заливали судно. Еще никогда в жизни Аделине не было так плохо. Она едва держалась на ногах, но ей пришлось тащиться в каюту няни и делать для нее то немногое, что было в ее силах. Пришлось следить за ребенком, который много плакал, а когда Гасси успокоилась и Аделина могла немного поспать, Бони вздумалось кричать от радости, казавшейся ему невероятной.

Внезапно состояние няни стало внушать тревогу. Ее крошечная фигурка съежилась, лицо позеленело. Живыми казались только большие горящие глаза с темными кругами вокруг. В бреду она лепетала о прошлой жизни в Индии. Аделине пришлось собрать все свои силы, чтобы заботиться о ней. Она поддерживала ее в своих руках и каждые несколько минут вытирала носовым платком пот с осунувшегося лица.

Серебряные браслеты на небольших коричневых запястьях непрерывно позвякивали, потому что руки беспокойно шарили по груди. На третий день болезни глаза няни неожиданно широко раскрылись, и она скорбно-вопросительно посмотрела Аделине в лицо.

– Чего ты хочешь, Ханифа? – спросила ее Аделина.

Казалось, няня не слышала, но принялась поправлять свои густые темные волосы на лбу. Она брала тонкими пальцами прядь за прядью и укладывала, как для праздника.

Аделина положила ее на подушку. Вышла в коридор и севшим голосом позвала Филиппа. Его поблизости не было, но ее услышал Джеймс Уилмот и со встревоженным видом подошел.

– Пойдемте быстрее, – сказала она. – Ханифа умирает.

Он вошел в темную, пахнущую кислым каюту.

– Я должен привести доктора, – произнес Уилмот.

Словно в довершение всех несчастий доктор за два дня до того поскользнулся на палубе и повредил бедро. Он с трудом мог шевельнуться от боли, но все же пришел, опираясь на плечо Уилмота. Доктор был молод, имел небольшой опыт, но ему хватило одного взгляда, чтобы понять: часы Ханифы сочтены. Он велел Уилмоту отвести Аделину в ее каюту, но та отказалась уходить. Вскоре Ханифа умерла.

Ее смерть стала настоящим ударом для Аделины и, в меньшей степени для Филиппа. Всю их супружескую жизнь Ханифа была неизменной: сначала – служанкой Аделины, потом – няней Августы. Они воспринимали ее преданность как должное. Поскольку она никогда не была вполне здорова, ее болезни не вызывали у них тревоги. Даже желтуха, осложнившая течение морской болезни, не вызвала серьезных опасений. Теперь же казалось, что Ханифа, которая всегда была беспрекословно преданной, нарочно покинула их. Они обнаружили, какой сильной опорой было ее хрупкое тело в здании их жизни.

В холодный серый день они собрались на палубе, чтобы предать тело няни морю. Море было уже не таким бурным, как раньше, но волны по-прежнему угрюмо и бесцельно вздымались вокруг корабля. Палуба была вымыта. Матросы, чистые и опрятные, выстроились в ряд, стоя босиком на влажной палубе. Собрались и пассажиры третьего класса, дети сгрудились вокруг них.

Пришел и Пэтси О’Флинн, одетый в свое теплое пальто и странную шерстяную шапку, опущенную на косматые брови. Рядом с ним на палубе лежал узел с самыми заветными вещами, с которыми он не расставался ни на минуту. Его попросили подержать на руках Августу во время церемонии. Пэтси так гордился оказанным ему доверием и важностью своего положения, что никак не мог сосредоточиться на самой церемонии и лишь бросал многозначительные взгляды на попутчиков, чтобы убедиться, что его заметили.

Аделина стояла между Филиппом и Уилмотом. Казалось, нервное напряжение придало ей сил, но румянец на щеках казался Филиппу лихорадочным, и он часто с тревогой поглядывал на нее. Уилмот стоял сурово и неподвижно, как статуя.

У ног капитана лежало тело Ханифы, надежно зашитое в парусину. Он прочитал заупокойную службу чистым звучным голосом и завершил ее подобающими словами:

– Итак, мы предаем тело ее пучине, дабы оно обратилось в тлен, ожидания воскресения и жизни вечной через Господа нашего Иисуса Христа, который Пришествием Своим преобразит наши бренные тела, дабы мы стали подобны плотью и кровью Его. Ибо могущественным деянием Своим являет Он Силу и Славу Свою всему сущему. Ибо Его есть Царство Отца и Сына и Святого Духа и Сила, и Слава, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Среди матросов возникло движение. Веревки, удерживавшие тело, натянулись. Тело подняли над поручнями, затем медленно, бережно, с каким-то кротким величием опустили в море. Аделине, смотревшей за борт, показалось, что волны расступились, чтобы принять его, потом беззвучно скользнули по нему, окутали, и оно исчезло из виду.

Паруса наполнил порыв свежего ветра. Раздался оживленный грохот, и корабль двинулся вперед, словно желая завершить плавание и покончить со всеми задержками.

Из надежных объятий Пэтси Гасси смотрела, как исчезает тело Ханифы. Она повернулась и посмотрела Пэтси в глаза.

– Ушла, – сказала она.

– Боже, благослови это дитя! – воскликнул он, обратившись к окружающим. – Она все понимает!

Из глоток собравшихся вырвался гимн:

– Отец наш вечный, защити, Ты, чья рука волну смиряет, – пели они, и звук собственных голосов, само пение, распиравшее им грудь, уверенность в произносимых словах делали их счастливее. Пассажиры третьего класса вернулись к привычному смраду своих кают, а Гасси снова оказалась в объятиях матери.

Аделина, почувствовав внезапное изнеможение, отнесла ее в укромный уголок на палубе и дала ей мешочек с раковинами и сухарь. Уилмот сел рядом с Августой, держа в руках трубку и экземпляр «Квотерли ревью». Они были странными спутниками, но между ними возникло нечто вроде взаимопонимания. Затем Аделина ушла в свою каюту, чтобы прилечь.

Следующие дни вспоминались Филиппу как какой-то кошмар. У Аделины началась лихорадка, которую через несколько часов стал сопровождать бред. Она говорила быстро и бессвязно, то снова воображая себя в Индии, то девочкой в графстве Мит, то ужасаясь индейцам в Канаде. Иногда Филиппу требовались все силы, чтобы удержать ее в постели. Молодой доктор, все еще жестоко страдавший от боли в бедре, почти не отходил от нее. Бони устроился в изголовье койки; удивительно, но, когда ее бред усиливался, его крики действовали успокаивающе. Он слушал ее бормотание, склонив голову набок, но когда она говорила все громче и громче, поднимал пронзительный крик, будто хотел показать, что он может легко ее превзойти.

Говорили, что миссис Камерон тоже больна. Разумеется, она не подала ни знака, не попросила о помощи. Она и ньюфаундлендцы были особняком. Стюардесса держала Августу при себе столько, сколько могла, но на борту было много больных, требовавших ее внимания. Уилмот часами носил Гасси по палубе, напевая песенки. Но чаще она оставалась на руках у Филиппа, и он ломал голову над тонкостями ее питания и туалета. Ее подолгу оставляли одну в каюте, где умерла няня. Стюардесса выдала ей оловянную тарелку и большую ложку, с помощью которых малышка скрашивала себе долгие тоскливые часы. Девочку прикололи к матрасу койки большими английскими булавками, чтобы качка не сбросила ее на пол. Отношение Гасси к Филиппу представляло собой смесь любопытства и подозрительности.

На третий день бред оставил Аделину. Бонни продолжал волноваться и, когда Аделина начала говорить, принялся успокаивать ее криком. Она же лежала совершенно спокойно, глядя вокруг большими печальными глазами, а затем обычным голосом произнесла:

– Я устала слушать эту птицу.

Филипп озабоченно склонился над ней.

– Может, мне его унести?

– Нет-нет. Дай ему фигу. Это его успокоит. Фиги в жестяной коробке в шкафу. – Она проследила за тем, как он выполнил ее просьбу, и слабо рассмеялась. – Какой ты смешной! Как будто не брился несколько дней!

– Так и было.

– Я была очень больна?

– Очень.

– Теперь мне лучше.

– Слава богу, если так!

Попугай бочком подобрался по жердочке к фиге, взял ее с забавным выражением, а затем начал отрывать маленькие кусочки и проглатывать их. Это вынудило его затихнуть.

Филипп присел на край койки, а Аделина взяла его сильную загорелую руку в свои бледные и худые ладони и погладила. Она закусила задрожавшую нижнюю губу.

– Я только что вспомнила Ханифу, – сказала она.

Он поцеловал ее.

– Ты не должна думать ни о чем плохом, – произнес Филипп. – Думай лишь о том, как выздороветь.

– Мы не должны были увозить ее из Индии.

– Она хотела ехать. Если бы мы ее оставили, это разбило бы ей сердце.

– Кто знает…

Ей, безусловно, стало лучше. Она выпила немного бульона и хотела поспать, но Августа колотила по своей оловянной тарелке. Шум взбудоражил Бони, и он поднял крик. Аделина откинулась на бугристую подушку и запустила руки в свои длинные волосы.

– Неужто на этом корабле мне не будет покоя? – воскликнула она. – Что за шум?

Филипп подошел к Гасси и забрал у нее тарелку и выдал вместо нее мешочек с ракушками, но девочка бросила раковины по одной на пол и обиженно заревела.

Филипп решил отвести ее к Уилмоту и попросить того развлечь девочку часок. Не очень аккуратно ее поднял и обнаружил, что у нее мокрые штанишки, которые нужно срочно переодевать. Он яростно зазвонил в колокольчик, подзывая стюардессу, но безуспешно. Из сваленных в кучу вещей, составлявших гардероб Гасси, Филипп выудил две вещицы. Положив девочку себе на колени, он кое-как умудрился надеть подгузник, но белая фланелевая нижняя юбочка, выстиранная стюардессой, необычайно съежилась, и это сбило его с толку. Устав лежать вниз головой, Гасси принялась извиваться. Когда ее подняли на руки, она перестала плакать, но теперь снова начала. Он увидел, что ее ножки покраснели от потертостей, и выругался.

В следующее мгновение он уколол ее английской булавкой (какого дьявола их назвали безопасными!), и при виде крови, выступившей из крошечной ранки, его лоб покрылся испариной.

– Я не хотел! Честное слово, я не хотел! – пробормотал он, но Гасси ему не поверила.

Филипп вновь усадил ее к себе на колени, она вздернула подбородок и посмотрела на него с опаской, гадая, что еще он сделает. Но он всего лишь понес ее по коридору и вниз по трапу, туда, где в общей каюте сидели эмигранты. Там он чуть ли не бросил Гасси на колени почтенной шотландке, матери пятерых детей, и приказал ей позаботиться о его дочери, насколько это возможно. В итоге она очень умело присматривала за Гасси, пренебрегая присмотром за собственными выносливыми детьми, а Филипп хорошо платил ей за хлопоты.

«Аланна», как будто ей не хватило неприятностей, едва избежала столкновения с айсбергом.

Поскольку было очень рано, дозорные, видимо, оказались не столь внимательны, как следовало. Чудовищная бледная громада, похожая на собор, постепенно возникла из утреннего тумана. Воздух наполнили крики и предупреждающие сигналы. У штурвала стоял Григг, из последних сил спасавший корабль от катастрофы. Парусник едва увернулся от айсберга, но ледяной холод, исходивший от него, погрузил всех на борту во внезапную зиму.

Филипп бегом спустился в каюту. Уже пятый день Аделина шла на поправку. Она начала натягивать на себя одежду, испугавшись торопливого топота и криков. Как ушел Филипп, она не слышала.

– Мы поплывем на шлюпках? – взволнованно спросила она.

– Нет, волноваться не о чем. Но ты должна выйти на палубу и взглянуть на айсберг. Это грандиозно, Аделина! На тебе туфли и чулки. Просто накинь плащ поверх ночной сорочки. Ты не должна пропустить такое зрелище.

Он почти вынес ее на палубу. Теперь айсберг был уже далеко. Он ужасал, но обрел красоту: солнце, едва показавшееся над горизонтом, заблистало на тысячах его граней. Он величественно вставал из зеленых волн, бесплотный, как сон, нереальный, как надежда. Но его ледяное основание, глубоко погруженное в море, было больше, чем видимая часть.

После Гольфстрима вновь похолодало и поднялись высокие зеленые волны. Когда «Аланна» погрузилась в них, с суши налетела снежная буря, скрыв из виду все вокруг, кроме ближайших волн. Окажись поблизости другие айсберги, корабль попал бы в их полную власть. Впередсмотрящие, стоявшие на вахте в своих корзинах, не видели ничего, кроме мириад белых хлопьев, которые роились над ними и превращали людей в снеговиков, хлестали кожу до крови и ослепляли. Стало так холодно, что на фальшбортах замерзали брызги, образуя длинные сосульки, похожие на оскаленные зубы.

Пассажиры первого класса, за исключением миссис Камерон и ее друзей, собирались в салоне, несколько печальные, но смирившиеся с тем, что их долгое тесное знакомство подходит к концу. Они сидели, закутанные в пледы, стараясь согреться. Филипп разогрел большой мыльный[8]8
  Стеатит сохраняет тепло, что позволяет его использовать в качестве грелки.


[Закрыть] камень и положил к ногам Аделины. Мужчины потягивали ром с водой, а она держала бокал портвейна. Укутавшись в меховой плащ и в плед, она чувствовала себя вполне уютно. Иллюминаторы словно покрылись ватой. Все звуки на корабле звучали приглушенно, только звенели тросы под натиском ветра.

Однако на закате непогода прекратилась, и они вышли в темно-синее море, в которое садилось сияющее красное солнце. Волны были покрыты пеной, сосульки сверкали как алмазы, а затем – чудо из чудес – они услышали крик чайки, и над палубой промелькнула ее тень!

Следом за первой прилетели и другие птицы, они кружили над кораблем и кричали, словно принесли новое послание о новом мире. На следующее утро показалась земля. Измученные путешественники из третьего класса столпились на палубе, вглядываясь в нее. Было свежо, но не холодно. С сосулек капала вода, а затем сами они обрушивались в залив Святого Лаврентия. «Аланна» вошла в могучую реку. Ее зазеленевшие берега переходили в темный лес. Затем показались крошечные деревушки, окруженные белыми церквями со сверкающими крестами на шпилях. Вдоль берегов узкой полосой вытянулись фермы. У воды паслись стада, и до путешественников доносился сладкий запах земли. Неужто всего лишь несколько дней назад они попали в снежную бурю, да такую, что с корабля свисали сосульки?

Теперь же Филипп и Аделина собирали багаж. Хотя некоторые вещи были утеряны или пришли в негодность во время плавания, оставшиеся они втиснули в чемоданы с большим трудом. Откуда-то постоянно появлялись все новые предметы. Филиппа раздражало, что ему к тому же приходилось считаться с настроением Аделины. Он бы хотел обвинить ее в некотором беспорядке. Конечно, ведь это она виновата в том, что свалила пледы, свои туфли и несессер поверх его лучшего пальто. Когда с паковкой, хотя и скверно, но было покончено, они вдруг вспомнили о каюте няни и обо всем, что было там свалено в кучу. Бони, которого посадили в клетку, пришел в ярость. Он вопил и метался, хлопая зелеными крыльями и раскидывая семечки и песок. К Аделине вернулся ее голос, громкий и сильный, как всегда в напряженные моменты.

– Я так больше не могу! – воскликнула она.

– Никто тебя и не просит, – отрезал Филипп и, выходя, добавил: – Ты и так уже слишком много натворила беспорядка.

– Что это ты сказал? – насторожилась она.

Он не ответил.

Она была слаба, но добралась до каюты няни и, задыхаясь, опустилась на койку, держась рукой за бок.

– Так что ты сказал? – повторила она свирепым шепотом.

– Я сказал, черт возьми, что я никогда не видел такого беспорядка. Следовало привезти из Англии камердинера.

– На самом деле ты сказал, что в этом беспорядке виновата я.

– Ты несешь чепуху. – Он схватил в охапку одежду Гасси. – Зачем все это? Не лучше ли оставить одежду здесь и купить ей новую.

– Оставить?! – чуть не закричала она. – Да это же тончайший ирландский лен с ручной вышивкой! Я ничего не оставлю. Открой эту черную коробку. Там найдется место.

Вспыхнув, он открыл коробку. Она заглянула внутрь.

– Где кукла?

– Какая кукла?

– Красивая кукла, которую твоя сестра подарила Гасси. Ханифа хранила ее в этой коробке.

– Ее здесь нет.

– Должна быть. Ты должен ее найти.

Он присел на корточки, сердито уставился на нее голубыми глазами и воскликнул:

– До чего я дошел! Я должен искать КУКЛУ в момент высадки! Мало того что мне пришлось упаковывать пеленки, так я должен ползать на четвереньках в поисках КУКЛЫ! Право же, Аделина…

– Да бог с ней, – перебила она, испугавшись выражения его лица. – Не ищи. Она, наверное, в другой каюте.

Кое-как они собрали вещи. Двое стюардов под аккомпанемент криков Бони с грехом пополам дотащили их к сходням. В одной руке Филипп нес клетку, а другой крепко придерживал Аделину. Навстречу им вышел Уилмот.

– Как жаль, что вас не было на палубе! Перед нами открывался великолепный вид на Квебек. Вам нужно было пораньше собраться. Я могу вам чем-то помочь?

Филипп вручил ему клетку с птицей.

Вокруг царила ужасная суматоха. Воздух был полон криков и стонов чаек. Громадные белые паруса повисли, словно уставшие крылья. Матросы, цепляясь босыми ногами за такелаж, разглядывали толпу на пристани. Аделина с улыбкой обратилась к Уилмоту:

– Что бы мы без вас делали?

– Вы же знаете, я рад быть вам полезным, – ответил он немного чопорно, но на его бледном лице заиграл румянец. – Вы чувствуете себя намного лучше, не так ли?

– Иначе я бы уже умерла.

– Хорошо, что вы нашли человека, который приглядывает за вашей малышкой.

– Боже милостивый! – вскричала Аделина. – Где Гасси? Филипп, где Гасси? Эта ужасная шотландка, наверное, сошла с корабля и уехала с ней!

– Корабль еще не пришвартовался, – спокойно ответил Филипп. – Шотландка – замечательное создание, и она не нуждается еще в одном ребенке. Я обо всем с ней договорился и заплатил. А вот и Пэтси с Августой.

С некоторой мрачностью он следил за приближавшейся дочерью. Та сидела на плечах Пэтси, обхватив его за голову. Ее одежда была измята и испачкана, а лицо и руки приобрели странный сероватый оттенок. Однако выглядела она гораздо более здоровой, чем когда Филипп сдал ее в общую каюту, и встретила мать слабой улыбкой узнавания.

– О-о, дорогая! – воскликнула Аделина и поцеловала ее. – О, Гасси, от тебя пахнет кислятиной, – добавила она себе под нос.

Бони решил покинуть корабль так же, как и поднялся на борт, – вниз головой. Цепляясь темными когтями за верх клетки, он видел, как вокруг него двигаются знакомые фигуры. Поверх окружающих он заметил темную крепость с белыми облаками над ней – Уилмот был рослым и держал клетку высоко.

Подойдя к трапу, Аделина почувствовала странную слабость. Неожиданно объявились Д’Арси и Брент и, взяв друг друга за запястья, образовали сиденье, на которое предложили ей сесть. Она вопросительно посмотрела на Филиппа. Позволит ли он?

– Хорошая мысль, – заявил он. – Спасибо большое. Аделина будет в восторге.

Бони увидел, как уносят его хозяйку, и одобрительно завопил. Он слышал крики французов-носильщиков, видел экипажи, запряженные лошадьми, выстроившиеся в ряд у причала. Некоторых пассажиров встречали друзья или родственники. Других не встречал никто, и они стояли, несчастные и растерянные, возле своих кучек багажа. Среди них оказались и две юные ирландки, выглядевшие уже далеко не такими пышущими здоровьем, как при отправлении. Аделина дала им свой адрес и наказала навестить ее на следующий день. Прежде чем Д’Арси и Брент поставили ее на ноги, она поцеловала каждого в щеку.

Шотландка бросилась от своих детей к Гасси, чтобы поцеловать ее.

– Ой, бедняжка! – воскликнула она.

Ее собственные дети, решив, что она их бросила, с плачем кинулись следом. Шотландка повернулась к ним и скрылась из виду. «Как много священников вокруг, – подумала Аделина. – И какое все вокруг чужое».

Сейчас она чувствовала себя лучше, по-настоящему бодрой и хотела увидеть свой новый дом. Филипп нанял для нее экипаж. Трое их друзей собирались в гостиницу. Она мельком увидела, что миссис Камерон встречали родственники. Завороженная, она смотрела на их изумленные расспросы, трагическую жестикуляцию миссис Камерон. Увидела, как она подняла руку в белой перчатке и указала на Филиппа и на нее. Мгновение она стояла неподвижно, а затем одарила всех улыбкой.

«Пусть считают, что мне все равно, – сказала она себе. – Все равно они ненавидят меня и моих братьев, и это невозможно изменить!»