Текст книги "Безрассудное сердце"

– Нет… Пожалуйста…

Я плакала, умоляя его отпустить меня, но поняв, что все напрасно, закрыла глаза и лишь шептала «нет, нет, нет», когда он лег на меня, обдавая лицо горячим дыханием, и…

– Медвежье Дерево!

Спокойный голос Тени был как удар ножа. Медвежье Дерево дернулся, потом медленно встал и повернулся лицом к своему вождю. На Тень было страшно смотреть, и воин задрожал всем телом, прочитав в его глазах смертный приговор.

– Хочешь что-нибудь сказать? – холодно спросил Тень.

Медвежье Дерево покачал головой, зная, что никакие слова не спасут его.

– Будь по-твоему.

Тень выстрелил, и Медвежье Дерево упал на спину с дырой в груди. Дернувшись раз, другой, он затих навсегда. На выстрел сбежались все воины, и я кое-как прикрылась одеялом. Трудно было не понять, что произошло в укрытии для раненых, поэтому никто не задал ни одного вопроса.

– Бросьте его волкам, – приказал Тень, и два воина немедленно исполнили его волю.

Поняв, что нам надо побыть наедине, все быстро разошлись. Тень приблизился ко мне, и лицо у него было хмурым, когда он помог мне встать на ноги, а руки, как всегда, ласковыми, когда он вытер слезы с моих щек. Он обнял меня.

– Как ты?

– Все в порядке, – прошептала я. – Он меня очень испугал.

Мой милый Тень ругал себя за неосмотрительность.

– Я не должен был оставлять тебя одну. Я вообще не должен был брать тебя с собой. Все. Завтра я отвезу тебя к белым.

– Нет! – крикнула я, испугавшись больше прежнего. – Не поеду! Не хочу никаких белых!

– Анна, ну будь же разумной.

– Не буду! Ты никуда меня не отвезешь, если только… если только я тебе не надоела.

– Ты сама знаешь, – прошептал он, крепче прижимая меня к себе, и я поняла, что победила.

В конце лета были созданы три отряда для поимки Тени и его воинов. За голову Тени даже установили награду в сто долларов. Он был нужен им живым или мертвым, лучше мертвым. Потом награду повысили до двухсот долларов. Потом до трехсот.

Мы благоразумно покинули Дакоту и отправились на юго-запад, в страну апачей. Воинство Тени понесло большие потери в последней стычке с солдатами, и нас было не больше сорока, когда мы пересекали границу Аризоны.

Земли апачей оказались пустыней, в которой были только песок и змеи. Съедобных на вид растений я увидела мало, да и те показались мне скорее вредными, чем полезными. Позднее, когда пустыня стояла в цвету, мне словно открылся другой мир. Я видела каньоны, в которых было много дичи и воды, зеленые луга с сочной густой травой, горы, заросшие лесами. Однако первое впечатление было – необозримая пустыня, и я не могла взять в толк, каким образом апачи выживают здесь и почему не хотят покидать родные места. Я очень скучала по Дакоте с ее сверкающими водопадами и разноцветьем долин.

Мы пробыли в Аризоне очень недолго, а к нам уже стали приходить воины, мечтающие присоединиться к своим свободным братьям. Они являлись по одному, по двое, пока отряд Тени не увеличился до семидесяти человек. Среди них были старики, в волосах которых блестела седина и тела которых носили на себе следы многих ранений. Однако глаза у них горели огнем, и они во что бы ни стало хотели умереть как воины на поле боя.

Однажды вечером я слушала, как Бегущий Теленок и его собратья-апачи рассказывали о прошедших временах, когда апачи ходили где хотели и владели всем, что попадалось им под руку. У меня становились круглыми глаза, когда они повествовали о мужестве и хитрости великого вождя Мангаса Колорадаса. Его мексиканское имя означало Красные Рукава.

Когда я спросила, каким образом он получил такое имя, Бегущий Теленок улыбнулся и объяснил, что мексиканцы очень давно дали ему это имя, потому что он любил мочить руки в крови жертвы. Однако Мангас уже умер. Его хладнокровно застрелили в форте Маклин. С почтением говорили они и о другом вожде апачей Кочайзе, который десять лет сражался с людьми с белыми глазами. Но Кочайз тоже погиб. Еще они говорили о Гоклие, известном как Джеронимо, и о Старом Нана, который все еще не сходил с тропы войны, хотя ему уже было далеко за шестьдесят.

Немножко я узнала и о религии апачей. Они верили в богов, очень похожих на наших Деву Марию и Иисуса. Только имена у них были другие. Деву звали Белой Богиней, а ее дитя, рожденное ею от Великого Духа, – Дитя Вод.

Оказывается, апачи скорее готовы были умереть от голода, чем съесть рыбу, которая согласно их представлениям была родственницей змеи и потому проклятой. Еще я узнала, что они никогда не говорят «спасибо». Вместо этого они поднимают глаза к небу и молча благодарят богов. Самое забавное, что мне довелось услышать, касалось воинов-апачей и их тещ. По какой-то причине, я так и не поняла по какой именно, как только воин женился, он не смел больше поднять глаза на мать своей жены!

Вскоре после того как мы пришли в Аризону, воины Тени привели в лагерь пленных – двух солдат и одного проводника-апача. Это были наши первые пленные, и атмосфера в лагере накалилась, когда бедняги были брошены голыми на солнце. Бегущий Теленок настаивал на том, чтобы перерезать им глотки, но остальные апачи хотели еще помучить их перед смертью, особенно апача, которого считали шпионом.

Один из солдат был совсем мальчиком на вид, и тихо плакал, пока индейцы спорили за и против скорой смерти. Мальчик был напуган до крайности, но воины лишь смеялись, когда он умолял не убивать его.

Другой солдат был намного старше, и, судя по нашивкам, служил уже не меньше пятнадцати лет. Он лишь моргал, когда переводил взгляд со сторонников быстрой смерти на сторонников пытки, да еще пот градом катился у него на лицу, и он конвульсивно вздрагивал всем телом, не в силах справиться с собой.

Апач ни на кого не обращал внимание. С бесстрастным лицом он смотрел на заходящее солнце и пел предсмертную песню.

Боясь, как бы не одержали верх любители пыток, я пошла к Тени и попросила его отпустить пленных.

– Не могу, – ответил он ничего не выражающим голосом. – Мои воины сами должны принять решение. У многих из них хладнокровно застрелили жен. Они видели, как их родители гибли под копытами лошадей. Они видели, как солдаты убивали их детей. Я знаю, что у них на сердце, и должен позволить им отомстить, если они этого хотят.

И они хотели.

Черный Лось, высокий индеец с острыми чертами лица, выступил вперед, держа в руках нож. Он подошел к старому солдату и провел острым концом по его груди. Солдат застонал, когда нож вошел глубже, рассекая не только кожу, но и мясо.

Наши воины жаждали крови. Двое из них вытащили ножи, и в мгновение ока пленник остался без рук. Он закричал, когда кровь хлынула из ран, однако ему не пришлось долго кричать, потому что чернокожий перерезал ему горло.

Все воины как один повернулись к мальчику и застыли как вкопанные, потому что от страха у него опорожнился желудок. С круглыми от ужаса глазами он крутил головой и случайно заметил меня, но не сразу признал во мне белую женщину, а когда признал, закричал что было мочи:

– Леди, спасите меня! Ради Бога, помогите! Это была самая страшная минута в моей жизни.

Тень положил руку мне на плечо.

– Ты не сможешь его спасти, – спокойно проговорил он. – Зачем же тебе стоять тут и смотреть? Никто не обидится, если ты уйдешь.

Я молча покачала головой. Я была тут по доброй воле. Я сражалась рядом с ним. Делила с ним горе, когда погибали его воины. Я разделю с ним и это, хотя мне было больно смотреть.

Мальчика они мучили недолго, и когда с ним было покончено, повернулись к шпиону-апачу.

Что они с ним вытворяли, не поддается никакому описанию. Достаточно сказать, что когда они отошли от него, он не был похож на человека, но во все время пыток глаза апача не переставали гореть вызывающим огнем. Только перед самым концом он издал звук, который был боевым кличем на языке его народа.

В ту ночь я не спала. Каждый раз, закрывая глаза, я видела окровавленные останки пленных. И все же я не могла винить Тень. Я знала, что ждало его воинов, попади они в руки белых. Я все знала об уничтожении мирных индейских деревень и о подписанных и нарушенных договорах. Тем не менее я была рада, что Тень и Бегущий Теленок не приняли участия в пытках.

К утру тела пленных исчезли, и о том, что они вообще были, свидетельствовали только пятна крови на земле. Воины с презрением отзывались о солдатах, которые, по их мнению, умирали недостойно, но зато, хоть и с неохотой, признали мужество индейца. Тень ни разу словом не обмолвился о том, что произошло тогда, однако все-таки предупредил своих людей, что пленных больше не должно быть.

В сентябре к нам присоединились еще семеро сиу. Безумный Конь погиб. Солдатам все-таки удалось настичь его. В тягостном молчании воины Тени переглядывались друг с другом. Безумный Конь, Ташунка Витко, могущественный вождь сиу, душа своего народа, погиб, когда ему исполнилось всего тридцать три года.

Я расстроилась, узнав о его смерти. Это был такой живой, такой энергичный человек, что его трудно было представить мертвым. Однако на траур у нас не было времени.

На другой день рано утром к нам явился небольшой отряд, который привел индеец и возглавлял который молоденький лейтенант, представившийся Майлсом Фриманом. Сообщение его было коротким и предельно ясным. Вашингтон разрешит Тени с миром поселиться в одной из лучших резерваций, если он сдастся генералу Круку не позднее пятнадцатого ноября. Если же он откажется, то все войска на юго-западе будут обращены против него, и ни один из его воинов не уйдет живым. Это был жестокий ультиматум, и воины возмущенно зашумели, выслушав его.

– Убьем солдат и отошлем их трупы в Вашингтон, – с презрением произнес Большой Конь.

– Снимем с них скальпы, – возмущенно предложил Бегущий Теленок. – Я уже неделю никого не скальпировал.

– Положим их на муравьиную кучу, – сказал Черный Лось. – Это будет веселое зрелище.

– Хватит! – положил конец обсуждению Тень. – У них белый флаг.

– Моих родителей убили, когда они тоже были с белым флагом, – с горечью возразил Бегущий Теленок.

– Ты хочешь быть похожим на белоглазых? – холодно спросил Тень, и Бегущий Теленок, не сказав ни слова, покачал головой.

– Вы слышали, что вам предлагает Вашингтон, – обратился к воинам Тень. – Вы принимаете предложение?

Ответ был единогласным:

– Нет!

– Вы знаете наш ответ, – сказал Тень лейтенанту. – Уезжайте. – Потом он посмотрел на проводника. – Если ты еще раз посмеешь привести к нам бледнолицых, я сам вырежу твое поганое сердце и скормлю его койотам!

У проводника посерело лицо, и, судорожно сглотнув слюну, он быстро развернул своего пони. Из нашего лагеря он вылетел с такой скоростью, словно за ним гнались тысячи чертей. Солдаты уехали следом, стараясь сохранять достоинство.

Вечером в лагерь было необыкновенно тихо, и я решила, что воины все же подумывают о сдаче. Но потом Бегущий Теленок сказал свое слово, и я знала, что он говорит за всех, потому что у всех наших людей была в общем-то одна судьба. Он говорил тихо, и голос его звучал бесстрастно, словно он рассказывал о ком-то другом, а не о себе. Остальные слушали его и согласно кивали.

– Мне было двенадцать, когда все случилось, – так начал свой рассказ Бегущий Теленок. – Мой отец решил навестить своего брата, который жил у истока реки Гайла. Мои три брата с женами поехали с нами. Помнится, дело было весной, и все вокруг было в цвету. Мы не спешили и делали в день всего миль десять-пятнадцать, а потом располагались на ночлег. Так прошли три дня. А потом появились бледнолицые. Наши женщины перепугались, но отец постарался их успокоить, сказав, что мы не воюем. Они-де сами все поймут, как только увидят, что с нами наши жены. Однако моя жена не рассчитывала на это, поэтому отец привязал к копью белый флаг и приказал матери не баламутить остальных женщин, а заниматься своими делами.

Когда бледнолицые увидели наш флаг, они тоже привязали такой к дулу ружья, подъехав к нашему лагерю. Отец и братья вышли им навстречу, и они расстреляли их первыми. Мама спрятала меня под одеялами и приказала оставаться там, что бы ни случилось. Потом она взяла белый флаг и сама отправилась разговаривать с бледнолицыми, убившими ее мужа и сыновей. А они стали стрелять ей в голову и в грудь и стреляли, пока им не надоело. Жен моих братьев они тоже застрелили, но сначала изнасиловали их. Когда начало темнеть, бледнолицые уехали со скальпами моих родичей и с нашими лошадьми. Я все видел собственными глазами. В тот же вечер я похоронил моих близких, а наутро отправился вдогонку за белыми глазами. Я догнал их и убил всех спящими, перерезал им глотки, как учил меня отец. С тех пор я убиваю всех бледнолицых, которые оказываются у меня на дороге.

В Вашингтоне сдержали свое слово. Не прошло и месяца, как двести солдат разъезжали по пустыне с приказом убить нас всех до одного, то есть вождя по имени Два Летящих Ястреба и его воинов. Однако разведчики Тени знали свое дело, и мы были в курсе всех передвижений белых и всех приказов, включая тот, по которому им было запрещено покидать наши места, пока Два Летящих Ястреба живой и на свободе.

В октябре наше положение ухудшилось. Солдаты, шедшие за нами по пятам, были ветеранами, не первый год сражавшимися с индейцами и знавшими их трюки. Они не совершали дурацких ошибок и не теряли нас из виду надолго. Наши привычные хитрости не срабатывали. В засады никто не попадал. Завидев полдюжины индейцев, они не бросались очертя голову за ними в погоню, как это бывало раньше.

В первый раз я видела, что воины Тени приуныли. Во-первых, солдат было раза в три больше, чем нас. Во-вторых, они были лучше вооружены и у них были гораздо лучше лошади, если, конечно, не считать Красного Ветра и коня Бегущего Теленка. Самой большой нашей заботой стала еда, вернее, ее отсутствие. У воинов, которым солдаты наступали на пятки, не было времени на охоту, и мы начали голодать.

Как-то вечером Большой Конь, Два Пера и Желтый Олень предложили забраться в лагерь белых и украсть там еду. Тень и Бегущий Теленок, взвесив все за и против, решили, что стоит рискнуть. Вскоре после полуночи три добровольца бесшумно выскользнули из лагеря. Мне не спалось, и, накинув на себя одеяло из бизоньей шкуры, я отправилась на поиски Тени.

Отыскала я его возле затухавшего костра. В темноте он показался мне одиноким и грустным, я поняла, что он вспоминает своего отца Черного Филина и прежние времена, когда индейцам вольготно жилось в их стране. Я знала, что он беспокоится обо мне и о нашем будущем ребенке. И еще он боится, как бы чего не случилось с тремя воинами, отправившимися в лагерь противника. Желая его утешить, я подошла и положила руку ему на плечо.

Ни слова не говоря, Тень обнял меня, и мы долго стояли так.

– Они уже должны были бы вернуться, – примерно через полчаса сказал Тень.

Не успел он это сказать, как в тишине раздались выстрелы. Воины вскочили со своих мест, схватили оружие и приготовились к бою. Еще минут через пятнадцать в лагерь вернулся Большой Конь. Он был один, и воины обменялись понимающими взглядами в ожидании, пока он заговорит.

– Там оказались два солдата в засаде, – сказал Большой Конь, едва переведя дух. – Мы их не заметили, а потом было уже слишком поздно. Желтый Олень успел убить одного, прежде чем в него тоже выстрелили. Два Пера был ранен, когда мы прыгали из фургона. На него сразу же навалились три солдата. Я убил одного из них ножом, а потом убежал.

– Что с Желтым Оленем и Двумя Перьями? – спросил Тень. – Они погибли?

– Не знаю, – едва слышно прошептал Большой Конь и упал без сознания.

Только тогда мы увидели дырку от пули у него в спине. Осмотрев его получше, мы поняли, что рана сквозная, и я, когда перевязывала его, подумала, что ему очень повезло, потому что пройди пуля выше и левее, он был бы уже мертв.

На рассвете Тень и Бегущий Теленок, никому ничего не сказав, ушли из лагеря. Их не было, как мне показалось, целую вечность, и я уже не помнила себя от страха, когда они наконец возвратились.

На лице Тени застыло выражение бессильной ярости.

– Оба убиты. Они повесили их за ноги, как зверей. Оба изрезаны от шеи до живота.

– Они хорошо умерли, – с гордостью прибавил Бегущий Теленок. – Пусть даже с вывалившимися кишками, они до конца остались настоящими воинами.

ГЛАВА 14

Дни становились короче, ночи длиннее и холоднее, и солдаты все так же не спускали с нас глаз. В конце октября я сидела одна на вершине скалы, пока воины Тени сражались внизу с солдатами. Тень было легко узнать по его великолепному головному убору, когда он мелькал между синими мундирами и с такой же скоростью и аккуратностью выпускал свои стрелы, с какой солдаты палили из ружей. Коленями направляя Красного Ветра, он давил копытами пеших солдат, не оставляя никого в живых, и мне то и дело слышались боевые кличи на шести-семи языках, сопровождаемые ржанием смертельно раненных лошадей и стонами умирающих людей. Дым становился гуще, пыль поднималась до небес, и я уже ничего не видела из того, что происходило внизу. Перегнувшись в седле, я вглядывалась в даль, как вдруг услыхала рядом голос:

– Эй, глядите-ка, кого я тут поймал!

Я вздрогнула и, оглянувшись, увидела рябое лицо солдата.

– Вроде, я закончил эту драку, – хрипло проговорил он, и не успела я оглянуться, как он уже связал мне за спиной руки, взял под уздцы Солнышко и повел ее вниз в лагерь белых.

Вдалеке я слышала звуки, боя и размышляла о том, долго ли он еще продлится и что будет делать Тень, когда узнает о моем исчезновении.

Когда мы въехали в лагерь, солдат грубо стащил меня с седла и повел в большую палатку. Там сидел седой человек с седыми усами и холодным взглядом серых глаз. Он хмуро повернулся к нам, едва мы оказались внутри.

– Сукин сын! – выругал он солдата. – Я посылал тебя осмотреть местность, а не воевать с бабами!

– Это не простая баба, майор Келли, – хитро улыбаясь, доложил солдат. – Это жена Двух Летящих Ястребов.

У майора брови поползли вверх, и в глазах появился любопытный огонек.

– Он говорит правду, женщина?

Я вспыхнула, когда заметила, что майор с отвращением смотрит на мой вздутый живот, но в голове у меня сделалось как никогда ясно и, вздернув подбородок, я с гордостью произнесла:

– Да. Я – его жена. И горжусь этим.

Майор Келли фыркнул:

– Да? Ну, ты не будешь так задирать нос, когда окажешься за решеткой вместе с врагами твоей страны. Не удивлюсь, если тебя засадят вместе с твоим ублюдком, а ключ потеряют!

Тюрьма! Эта угроза привела меня в отчаяние, которое мне не удалось скрыть. Неужели меня посадят в тюрьму только за то, что я жила с Тенью? И моего ребенка тоже? Нет, они не посмеют держать в тюрьме младенца!

– Стоктон, убери отсюда эту индейскую шлюху, – приказал Келли. – И скажи Боевому Коню и Облаку, что мне надо немедленно видеть их.

– Слушаю, сэр, – сказал Стоктон и, вытолкнув меня из палатки майора, повел в другую, поменьше, в противоположном конце лагеря. С усмешкой он привязал меня к стулу, и я вздрогнула, когда его рука скользнула мне за пазуху, и, схватив меня за грудь, он обдал меня своим скверным дыханием. – Не скучай, крошка, я скоро вернусь!

Он засмеялся и ушел, оставив меня наедине с моими мыслями.

Едва он скрылся с глаз, как я попыталась освободиться, но у меня ничего не получилось. Минут пятнадцать я не оставляла отчаянных попыток обрести свободу и вынуждена была признать себя побежденной. Мне было очень страшно. Что делать, если Стоктон вернется? Не может быть, чтобы он говорил серьезно. Скорее всего, он хотел меня напугать. Не будет же он и вправду меня насиловать. Господи, это меня-то с моим животом! Никакой мужчина, даже самый отпетый, не станет насиловать беременную женщину.

Время тянулось бесконечно. Наступила тишина. Я больше не слышала звуков боя и испугалась еще сильнее. Хорошо бы, если бы индейцы победили. Не могут же они убежать, бросив меня тут. Мороз пробежал у меня по коже, едва я представила, как перехожу от солдата к солдату, пока мы добираемся до форта, а там меня бросают в тюрьму.

Мне показалось, что прошло несколько часов, прежде чем за мной явились два индейца. Не говоря ни слова, они развязали меня и повели к выходу.

– Залезай на кобылу, – приказал один из них.

– Куда мы едем? – спросила я, стараясь не показать, как я напугана.

– На переговоры с Двумя Летящими Ястребами.

Ответ был неожиданным, но оттого не менее приятным.

Одно только имя Тени действовало на меня умиротворяюще, и я не оказала никакого сопротивления, когда один индеец привязал мне руки к луке седла, а другой взял под уздцы Солнышко.

Через несколько минут мы уже были на поле боя. Обе стороны подсчитывали свои потери. В воздухе стоял густой запах пороха. Неподалеку лежала мертвая лошадь, и ее уже окружали грифы. На ветру плескался белый флаг. А под ним я увидела майора Келли с дюжиной отлично вооруженных солдат.

Сердце у меня забилось быстрее, когда появился Тень в сопровождении Бегущего Теленка, Большого Коня, Безветрия, Черного Лося и Маленького Медведя. Все они были на конях.

Когда Тень хотел, он мог выглядеть на диво бесстрастным. Все индейцы с детства учились этому, и я называла подобное выражение «индейским лицом». Сейчас у него было именно такое лицо, и он даже сделал вид, будто не узнал меня.

– Видишь, у нас твоя женщина, – сразу же заявил майор Келли. – И мы расстреляем ее как предательницу, если ты и твои люди не сдадитесь нам немедленно.

Тень бросил на меня короткий взгляд, а я думала о том, что, наверное, ужасно выгляжу и платье у меня в беспорядке, и руки связаны, так что я не могу даже поправить волосы. Однако он уже пристально смотрел на майора Келли.

– Я не могу сообщить вам о моем решении, пока не переговорю со своими воинами, – коротко ответил он по-английски. – Я ими не командую, как вы командуете своими солдатами. Им решать, сдаваться или не сдаваться.

Майор Келли смотрел на Тень крайне недоверчиво, пока сопровождавшие меня индейцы не подтвердили его слова.

– Очень хорошо, – холодно проговорил он. – Вы скажете мне о своем решении завтра на рассвете. Если вы и ваши воины не сдадитесь, женщина будет расстреляна.

Тень коротко кивнул и, не глядя в мою сторону, повернул коня. Красный Ветер рванулся с места и помчался прочь.

Майор Келли тихо выругался.

– Стоктон, отведи женщину в свою палатку и не спускай с нее глаз. Облако и Боевой Конь, будете сторожить снаружи. Все остальные немедленно ко мне.

Я не знала, что думать, пока Стоктон вел меня к себе в палатку. Не может быть, чтобы у майора Келли было достаточно власти, чтобы расстрелять меня, если Тень откажется сдаться. Наверняка он блефует. Слово «предательница» звучало ужасно. Если он в самом деле обвинит меня в предательстве, то может и расстрелять. Но не здесь и не сейчас. У майора Келли нет права решать мою судьбу. Я должна буду предстать перед судом: А, с другой стороны, кто узнает или выразит недовольство, если Келли расстреляет меня? Солдаты смотрели на меня с презрением, они ненавидели меня за то, что я жила с индейцем.

Когда мы подъехали к палатке Стоктона, он наклонился и потрепал меня по щеке, отчего мысль застрелить его показалась мне вполне своевременной. Однако я постаралась уверить себя, что не могу быть привлекательной в моем положении и что всего-навсего неправильно истолковала голодный огонь в его глазах. Однако я вся дрожала, когда он снял меня с лошади.

Я смотрела на его палатку и думала, что мне было бы легче войти в ад, чем остаться наедине со Стоктоном. Он нетерпеливо подтолкнул меня, и я вошла внутрь на ослабевших ногах. Когда же он вошел следом за мной и закрыл дверь палатки, я поняла, что кричи – не кричи, все равно никто не придет мне на помощь. Этот человек имел надо мной безграничную власть и мог делать со мной что угодно, не боясь неприятных для себя последствий.

Я судорожно вздохнула, когда он развернул меня лицом к себе, и похолодела, потому что оправдывались мои худшие предположения.

– Похоже, мы проведем эту ночку вместе, – хмыкнул Стоктон, – так что располагайся на том топчане и чувствуй себя как дома.

– Н…нет. Спасибо, – пролепетала я. – Лучше я посижу.

Стоктон был мне омерзителен.

– Делай, как тебе говорят, индейская сука! – рявкнул он и два раза ударил меня по лицу.

Испугавшись, как бы он не принялся избивать меня всерьез и не повредил малышу, я подчинилась и, скрипнув пружинами, села на тонкий матрас.

Я не сделала ни одного движения, когда он принялся привязывать меня за руки и за ноги к кровати. Отрешившись от всего на свете, я лежала покорная и холодная, пока он целовал мне лицо и шею. Потом он принялся мять мои груди, пока мне не стало по-настоящему больно, и, кривя в усмешке мокрый рот, как кошка, играющая с мышью, полез мне под юбку. У него были большие руки, покрытые жесткой шерстью, с обломанными и грязными ногтями, и меня всю передернуло, когда я почувствовала, что он лезет мне между ног…

Теперь он тяжело дышал. Лицо у него стало багровым, а желтые глаза загорелись огнем, когда он сорвал с себя рубашку и стал расстегивать ремень. Голый, он был еще отвратительнее. Обвисший живот, дряблая белая кожа, черные волосы на груди. На мгновение я вспомнила великолепное мускулистое тело Тени… Только на мгновение, потому что больше у меня не было времени для воспоминаний. Остался только страх, да еще отвращение, когда Стоктон улегся на меня, обдавая своим кислым дыханием, и зашептал на ухо всякие непристойности. Связанная по рукам и ногам, я не могла сопротивляться и лишь молилась, чтобы он побыстрее кончил свое грязное дело и оставил меня в покое.

Едва он попытался войти в меня, как я почувствовала режущую боль и прикусила губу, не желая кричать, тем не менее прикосновение его грязных рук, раздвигавших мне ноги, и его мужской плоти, насильно проторяющей себе путь в мое тело, было настолько омерзительным, что я не выдержала и вся сотряслась в безудержном приступе рвоты.

Стоктон выругался и принялся бить меня по лицу. Он бил меня, пока я не перестала чувствовать удары, и продолжал бить, когда за его спиной неожиданно появился мужчина и оторвал его от меня.

Это был Тень.

Лицо у Стоктона стало белым, как рыбий живот, стоило ему увидеть холодные черные глаза Тени и длинный нож у него в руке. Округлив от страха глаза, он хотел было закричать, но изо рта у него вырвался лишь тихий стон, а потом Тень бросился на него и бил его ножом до тех пор, пока от него не осталась лишь окровавленная бесчувственная туша.

Руки у Тени были все в крови, словно он испачкался в красной краске, и он тяжело дышал, как будто ему пришлось долго бежать, а в глазах у него горели адские угольки, когда он смотрел на то, что еще несколько мгновений назад было живым человеком.

Почувствовав на себе мой взгляд, Тень поднял голову, и, словно по волшебству, исчез разъяренный убийца и на его месте появился любимый мною мужчина. Тень набрал полную грудь воздуха и, постояв так несколько секунд, медленно выдохнул его. Я было хотела с ним заговорить, но он жестом приказал мне молчать, а потом, вытерев окровавленные руки о простыню, разрезал на мне веревки.

Тень проложил путь ко мне, проделав дыру в задней стенке палатки, и обратно мы двинулись той же дорогой. Меня передернуло, когда я увидела Боевого Коня и Облако с перерезанными от уха до уха шеями.

Потом мы долго бежали, а когда я устала бежать, Тень нес меня на руках до того места, где он оставил своего верного коня. Красный Ветер помчал нас прочь, и мы встретились с остальными воинами в ущелье далеко от лагеря белых солдат.

Бегущий Теленок с улыбкой передал мне поводья Солнышка.

– Добро пожаловать домой, Анна, – весело проговорил он и повернулся к Тени, выжидательно блестя глазами. – Сколько?

– Трое, – коротко ответил Тень.

Апач широко улыбнулся.

– Энджух! Кат-ра-ра ата ун Иннас юдастсин! В более или менее точном переводе это значит – проклятие на всех бледнолицых ублюдков!

В ноябре зарядил дождь. Он шел себе и шел, пока у лошадей не стали разъезжаться ноги в непролазной грязи. Гром грохотал так, что сотрясалась земля, а молнии, словно огненные копья, летали по небу. Ветер дул, не переставая, и его тихий печальный голос был похож на плач тоскующей индианки. А иногда он визжал так, будто чья-то душа не выдерживала адских пыток. Еще у ветра были зубы, которыми он, как острыми ножами, вгрызался в нашу одежду, и мы вечно ходили замерзшие и промокшие. И голодные. Мне и раньше приходилось голодать, но так, как в этот раз, никогда. Однажды один человек, живший в горах, сказал, что настоящий голод знает только тот, кто готов съесть лошадь вместе со шкурой. Теперь я была готова съесть лошадь вместе с копытами.

Я знала, что воинам так же холодно и голодно, как мне, но они не жаловались.

– Зато мы свободные люди, – заметил как-то особенно противным вечером Бегущий Теленок, выразив тем самым чувства всех остальных воинов.

Однако я не могла понять, почему жизнь в резервации хуже беспрестанного хлюпанья по грязи. Ведь у нас не было ничего, кроме бизоньих шкур, чтобы укрываться от холода и дождя. И если на завтрак, обед или ужин нам удавалось съесть один кусочек непроваренного мяса, то для нас это было уже счастьем. Меня словно загнали между двух кошмаров, и, ей-богу, не знаю, какой был страшнее, то ли дневной, то ли ночной. Ночь за ночью я просыпалась в слезах, не в силах прогнать видение того, что произошло в армейском лагере. Часто я кричала, когда мне казалось, что руки Стоктона лезут мне во влагалище или он всей своей тушей наваливается на меня. Опять и опять Тень появлялся за его спиной, как ангел мести. Иногда я просыпалась вся в поту и дрожала в темноте, вспоминая страшное выражение ненависти на лице Тени, когда он еще и еще раз всаживал нож в съежившегося от страха Стоктона.

В первый раз с тех пор, как мы познакомились с Тенью, между нами возникла пропасть, и виновата в этом была я, потому что знала, Тень ждет, когда я открою ему свои объятия, а я не могла… Мне казалось, что меня изваляли в грязи, и, сколько я ни мылась, не могла избавиться от воспоминаний о той ночи.

Очень долго между мной и Тенью не было близости, отчасти потому, что мне совсем этого не хотелось, а отчасти потому, что у нас больше не было нашего вигвама, который мы бросили во время последнего поспешного бегства.

Прошла неделя. Потом другая. Наконец ветер утих, на небе зажглись тысячи звезд, и Тень, взяв меня за руку, повел вон из лагеря. Под высоким сосновым шатром он любил меня с такой нежностью, на какую только способен мужчина. Он легко касался пальцами моей кожи и шептал мне на ухо слова восхищения, щекоча меня своим дыханием. Потихоньку весь ужас и стыд, испытанные мною в лагере бледнолицых, растворились и исчезли без следа.