Текст книги "Женские убеждения"

– Даже в качестве сайта? – спросила Грир. – В смысле, если немного поменять подход. Прошу прощения, – поспешно прибавила она. – Мне это просто приходило в голову.

Фейт покачала головой.

– Нет. Он сказал, что все эти годы восхищался тем, как и с каким упорством мы трудились, но у него планы помасштабнее. Сказал мне, что хочет пойти другим путем, чтобы донести до людей идеалы феминизма. Суть вот в чем, – продолжала Фейт. – Его фирма поддерживает один женский фонд. Наша задача, в общих чертах, состоит в том, чтобы связывать спикеров со слушателями. Будем освещать самые животрепещущие для женщин вопросы. Проводить встречи, круглые столы, конференции. Он выделяет под это значительные средства. – Она помедлила. – Знаю, нас станут критиковать. Шрейдер он и есть Шрейдер.

– Прошу прощения?

– Ну, – сказала Фейт, – уж какой есть, такой есть. Не всегда он использовал свои деньги на добрые дела. Финансировал несколько довольно сомнительных предприятий. Можете об этом почитать. Я почитала. Меня это не обрадовало, но, с другой стороны, порой он распоряжался деньгами совершенно героически, а кроме того, искренне хочет, чтобы наша затея удалась. Разумеется, критиковать нас будут не только за это. Есть еще я.

Грир хотела спросить: неужели кто-то решится критиковать вас? При этом она знала, кто: видела в блогах и, конечно же, в комментариях в «Фем-фаталь».

– Я делаю то, что в моих силах, – пояснила Фейт. – Делаю это ради женщин. С тем, как я это делаю, согласны далеко не все. Женщины, живущие на виду, неизбежно подвергаются критике. Тот феминизм, который я проповедую, – это только одна из его разновидностей. Есть и другие, что прекрасно. Существуют энергичные молодые радикалки, которые занимаются всем сразу. Я им только аплодирую. У них – своя миссия. Нужно как можно больше женщин-борцов. Я еще в молодости усвоила со слов блистательной Глории Стайнем, что мир достаточно велик, в нем хватит места для самых разных феминисток – пусть каждая выбирает свое направление борьбы за равенство. Видит Бог, несправедливость безгранична, но я намерена использовать все имеющиеся в моем распоряжении ресурсы на то, чтобы вести борьбу известными мне способами.

– Главное – не снимайте свои сапожки, – порывисто вставила Грир. И вспомнила, как думала в свое время, что работать в «Фем-фаталь» наверное будет интереснее, чем у Фейт Фрэнк: теперь она поняла, что это не так.

Фейт сказала:

– Затея, о которой я вам хочу рассказать, Грир, включает в себя еще одну сферу деятельности. Собственно, из-за нее я и приняла предложение Эммета, от которого поначалу отказалась. – Она нагнулась к Грир ближе. – Дело вот в чем. Довольно часто мы сможем запускать специальные краткосрочные проекты и оказывать нуждающимся женщинам непосредственную помощь.

– Как здорово! – откликнулась Грир, хотя плохо представляла, что это может значить – пока ей представилась лишь смутная картинка, на которой сильные женщины стояли в ряд, а на них дождем сыпались деньги. Так и подмывало занять место в этом ряду. При том, что она была застенчивой тихоней, ей очень часто хотелось показать себя достойной и незаменимой: Грир Кадецки, девушка с раскрасневшимся лицом – вкалывает, вот и раскраснелась.

Жаль, что нельзя сказать: на вас я буду пахать как лошадь, Фейт Фрэнк.

– Мы уже приступили. Я убедила Эммета вложить средства в организацию, которая помогает больным и нуждающимся чернокожим женщинам из сельской местности в южных штатах. Кстати, называться мы будем «Локи».

– Как-как? – не сдержалась Грир.

– Знаю. Сама так же отреагировала. Но постепенно привыкаешь. «Локи». Множественное число от «локус». Потому что очень много разных вопросов, связанных с правами женщин, много вещей, к которым можно приложить свою энергию. Не самое лучшее название, но мы думали до упора и ничего лучше не придумали. Люди будут видеть это в письменной форме и гадать: это что, много каких-то локов? Или, может, лохи с опечаткой? Лично мне такой вариант нравится.

– Тогда мне тоже! – заявила Грир.

– Эммет хочет, чтобы я поскорее набрала команду. Я уже пригласила нескольких сотрудников, они начали работать. Он снял нам это огромное помещение. Да уж, совсем не то, к чему я привыкла. Вы же видели редакцию «Блумера». Я привыкла, что на работе люди сидят по двое за одним столом, а лифт вечно ломается. Вот что такое для меня женская солидарность. Но теперь у нас все в других масштабах. «Шрейдер-капитал» хочет, чтобы мы были поблизости, а они тут рядом, на двадцать седьмом. – Она подняла глаза к потолку в качестве иллюстрации, потом переплела пальцы и посмотрела на Грир в упор. – Ну, что скажете?

– Звучит просто замечательно.

– Да, вот именно. Сочетается с вашими жизненными планами? – осведомилась Фейт.

– Я не уверена, что они у меня вообще есть.

– Правда? Мне казалось, в вашем возрасте они у всех есть. Мои состояли в том, чтобы побыстрее свинтить от родителей.

Грир решилась.

– Я хочу работать здесь. Вот мой план. А по вечерам собираюсь писать понемногу. Может, когда-нибудь смогу стать писателем, но пока мне нужна работа, чтобы как-то вступить в мир и… обрести смысл жизни. Это то, что вы мне сказали при нашей встрече. И мне кажется, на этой работе я его обрету.

Фейт с серьезным видом кивнула.

– Хорошо. Буду с вами откровенна, Грир. Я вас пригласила на собеседование не из-за вашего блестящего ума. То, что вы умница, я знаю – оценки отличные, и вы действительно талантливо пишете – мне кажется, в этом отношении у вас все будет хорошо. Но вам сколько – двадцать два года? Когда мне было двадцать два, я не знала ничего и ни о чем и вприпрыжку отправилась в большую жизнь.

– Чтобы разливать коктейли в Лас-Вегасе, – припомнила Грир.

– Вот именно. Так вот, на собеседование я вас пригласила прежде всего потому, что вы мне кажетесь перспективной. И надо же – вы мне притащили сковородку, очень остроумно. Так что, если согласны, я вас беру.

– Ох, Фейт, большое вам спасибо! – зардевшись, произнесла Грир. – Конечно, я согласна.

– Работа, как вы понимаете, для начинающих. Много скучного и монотонного.

– Сомневаюсь.

– Нет, именно так, дослушайте до конца. Поначалу будете заниматься бронированиями. Потом станем подключать вас и к другим вещам. Насколько быстро – зависит от вас.

Грир едва удавалось усидеть на месте, пока Фейт объясняла подробнее, в чем будет состоять ее работа. Хотелось лечь на спину, точно штангист, и поднять весь длинный диван в воздух вместе с Фейт Фрэнк – чтобы показать, на что она, Грир, способна.

Через две недели Зи помогла Грир перебраться в квартирку-студию в Бруклине, на Проспект-Хайтс. Собственное жилье Грир было бы не потянуть, если бы Эммет Шрейдер не проявлял удивительной щедрости к своим сотрудникам. Квартирка представляла собой простенькую запущенную коробку в небольшом здании, нуждалась в генеральной уборке, для которой ни у Грир, ни у Зи не было настроения, зато ее украшала оригинальная лепнина и рельефный жестяной потолок, которые как раз и подкупили Грир. Через друзей она добыла кровать, которую поставила в одной части студии, имевшей форму буквы Г, приобрела компактный диванчик, почти новый, который можно будет разложить, если кто приедет с ночевкой – его затолкали в угол на другой стороне комнаты. На стенах пока висело лишь несколько невнятных репродукций. Например цветок, он же вагина, кисти Джорджии О’Кифф.

– Не оригинал, если ты еще не понял, – пояснила она Кори, когда устраивала ему видеоэкскурсию, то есть ходила с компьютером по комнате.

Пока Зи собирала ей стул, купленный в ИКЕА, Грир продолжила экскурсию снаружи, с телефоном: описала продуктовый рыночек неподалеку, Гранд-Арми-Плаза, парк, Бруклинскую публичную библиотеку с высокими золотыми дверями. Поблизости, сказала она, взгромоздился Бруклинский музей, а также раскинулся Ботанический сад, а дальше, на Вашингтон и Франклин-авеню, есть карибские котлетные – «Я туда, понятное дело, ни ногой, а вот ты да, и довольно скоро», а также пункты обналичивания чеков и диспетчерские такси.

К концу дня, распаковав вещи и доведя квартиру до приемлемого состояния, они сели рядышком на крыльце.

– Отличная у тебя улица, – повторяла Зи, хотя снаружи холодало.

– Действительно, – соглашалась Грир. – Но все равно ощущение странное. – Она посмотрела на Зи. – Ты там как у себя в Скарсдейле? Не очень скучаешь?

– Ничего. Есть приятные вещи – например, холодильник, который сам изготавливает лед. Унитаз с подогревом и все такое.

– Можешь приезжать в гости, когда захочешь, – пригласила Грир. – Правда. Без приглашения. Я тебе ключи дам.

– Спасибо.

– Я тебе очень признательна. Мне сегодня одной было бы совсем тяжко. Обустраиваться здесь. В смысле – ты лучше всех, Зи. Как всегда. Хочу, чтобы ты знала.

Она почувствовала, что может расплакаться, и причин тому множество. Дружба. Страх.

– Да ладно, – сказала Зи. Они еще немного посидели, заканчивать этот день не хотелось ни той, ни другой. – Ну, пора мне домой, – наконец сказала Зи. – Судья Венди пообещала, что приготовит сегодня особую лазанью, без меня никак не обойтись. Да и вообще, я уверена, что ты хочешь побыть одна.

Грир хотелось сказать: побудь еще немного. Не приспособлена она жить одна. Из головы не шла мысль, что здесь должен бы был быть и Кори, они бы обустраивались вдвоем – в молодости это так мило, в этом столько надежд. Зи уехала, а Грир, одинокая, но довольная, попозже принесла себе ужин из заведения неподалеку, которое называлось «Ям-коттедж-тай». Заведение в моем районе, подумала она, и тут до нее дошло: у меня теперь есть мой район. Грир стояла у крошечной кухонной раковины и с деловитым звериным автоматизмом поглощала овощную котлету. Она громко причмокивала – только потому, что была одна и могла это делать, а потом размашистым движением руки стерла апельсиновое масло и ореховую крошку с подбородка.

Позже, когда она собралась спать, из квартиры этажом выше донеслись щелчки и удары – как будто там что-то таскали. Она понятия не имела, в чем дело, только подумала, что если бы Кори жил тут, они бы сейчас это обсуждали. «Можно подумать, они там в боулинг играют», – сказала бы она ему, и они вдвоем, в постели, стали бы придумывать историю, персонажами которой оказались бы соседи сверху и их домашняя дорожка для боулинга. «В какой они, интересно, лиге?» – спросила бы она у Кори. А он быстренько что-нибудь бы придумал: «Шарососы», например. А потом, конечно же, Грир и Кори начали бы издавать собственные интимные звуки.

На работу ей через три дня. Когда ее взяли в «Локи», Кори спросил:

– А ты все прочитала про «Шрейдер-капитал» и самого Шрейдера?

– До определенной степени, – сказала она.

– Почитай повнимательнее. Все так делают.

Она увидела, что материалов про Эммета Шрейдера довольно много: некоторые – о не слишком порядочных компаниях, с которыми он сотрудничал, другие – про его благотворительные начинания. Поскольку Грир ровным счетом ничего не знала про венчурный капитал – его иногда сокращали до ВК – равно как и про то, на чем можно заработать миллиарды, она так и не сумела все полностью осмыслить, поняла только, что репутация у Шрейдера неоднозначная, но в этом нет ничего необычного. Фейт Шрейдер нравился, она назвала его «давним приятелем» – это что-то да значило.

Зи приехала в Бруклин вечером накануне первого рабочего дня Грир, чтобы выпить вместе. Ей тоже утром нужно было на работу: она теперь была помощником юриста в адвокатской конторе «Шенк, Девильерс». Они сидели на шатких табуретах в тусклом медовом свете, пили пиво, хрустели жареным горохом в панировке из васаби.

– Итак, для тебя все начинается, – сказала Зи. – Запомни этот миг. Мысленно сфотографируй на память.

– Какой такой миг?

– Миг перед тем, как все начнется. Миг перед началом – ну, твоей жизни.

– Я пока не знаю, будет ли это моей жизнью. Может, у меня вообще ничего не получится.

– Получится. У тебя вообще почти все получается, Грир. Писать. Читать книги. Любить.

– Странный набор умений.

– Ты до жути способная, – сказала Зи. – Тебя, блин, сама Фейт Фрэнк взяла на работу. Это не ишак чихнул. Склоняюсь перед тобой.

– А я – перед тобой, – сказала Грир. – Это ведь ты меня представила Фейт Фрэнк. Ты уговорила тогда пойти на лекцию. А я бы просидела в общаге за конспектом. И ничего бы этого не было. – Она помолчала. – Ты ко многому меня подтолкнула. В частности – к тому, чтобы по-новому взглянуть на вещи.

– Да ну.

– А за дружбу нашу мы должны благодарить Райланд. Придется оставить им по наследству все свои деньги.

– От меня они ни цента не получат, – объявила Зи. – Я иногда смотрю на журнал выпускников и думаю: нифига себе! И зачем я вообще это читаю? Придурок Придурковский, выпуск 1981 года, теперь работает в стратегическом планировании.

– Вместе с женой Дурой Придурковской, – добавила Грир.

– А вот про тебя там написать стоит, – заметила Зи. – Грир Кадецки, выпуск 2010 года, теперь работает у Фейт Фрэнк.

– Хорошо звучит, – одобрила Грир. А потом, вдруг сообразив, что разговор все время крутится вокруг нее, спохватилась: – У тебя тоже все встанет на свои места, Зи. Не сомневаюсь.

– Слушай, – сказала Зи, гораздо тише. – У меня тут кое-что для тебя.

Она полезла в карман куртки, и Грир решила, что ее подруга сейчас достанет какой-нибудь сентиментальный подарочек в красивой упаковке. Внутри окажется амулет, который Грир может взять с собой или надеть на шею в первый рабочий день.

Но в руке у Зи оказалась не коробочка и не подвеска на цепочке. А конверт. Это что, эмоциональное послание о том, как важна для нее их дружба? Очень трогательно. Женщинам дозволительно поверять друг другу свои чувства без утайки. Женщина имеет право сказать: «Я тебя люблю» без колебания и стеснения, без всяких намеков, что в этом есть эротический подтекст – даже если она лесбиянка.

– А, – сказала Грир, протягивая руку. – Спасибо, Зи.

– На самом деле, это для Фейт.

Теперь стало совсем непонятно, и Грир едва понимала, как быть с этим письмом. Ее как бы обхитрили, всучили ей что-то обманом.

– В смысле?

– Ну, – сказала Зи, – вчера вечером у себя в спальне, в доме у родителей, я не спала допоздна и мысленно составила один из тех списков, которые полагается составлять, чтобы понять, чем ты хочешь в этой жизни заниматься.

– Это он? Твой список?

– Да нет, подожди. Так вот, чтобы составить такой список, сперва нужно подумать, чего тебе в этой жизни точно не надо. И тут я поняла, что мне совсем не надо быть помощником юриста, мне это не интересно, а еще я знаю, что мне совсем не надо быть юристом, по крайней мере – корпоративным. Смотрю я на этих молоденьких адвокатов, из тех, что трудятся допоздна, изучают корпоративное право, выезжают по вызовам, как врачи, вот только работают не на благо человечества – за исключением благотворительных дел, которые им изредка разрешают вести. Они – полная противоположность Врачам Без Границ. Юристы Без Душ, вот как я их называю. При этом им хорошо платят, это их поначалу возбуждает и отчасти смущает, а еще работодатели водят их на бейсбол и на ужины, дают им билеты на спектакли «Цирк дю Солей» – это, по моим понятиям, не награда, а наказание – там все эти придурки в трико и с сердечками, намалеванными на физиономиях. Может быть что-то глупее арлекина? И все это слишком много у тебя отнимает, ты теряешь почву под ногами. Представление о добре. Ощущение, что за эту краткую земную жизнь успеешь сделать что-то полезное. Так вот, знаешь? Я так жить не хочу.

– А чего ты хочешь вместо этого?

– На самом деле, я бы тоже хотела работать в фонде у Фейт Фрэнк, – без напора произнесла Зи. – Если она меня возьмет.

Грир не знала, что ответить – она была ошарашена.

Зи нервно чертила пальцем на стойке какие-то каракули.

– Знаю, ты удивлена, что я вдруг так заговорила. Я ведь раньше ни о чем таком и не заикалась. Родители заставили меня заняться делом, которое может прокормить. Но то, чем занимаешься ты, наверное, тоже прокормит. И вот я подумала: может, я пригожусь Фейт. Я ведь по природе своей активистка. Всегда мечтала работать среди молодых радикалов. Здесь не то. Но Фейт – важная фигура в феминизме, мне кажется, я могу у нее многому научиться. Хотя это, конечно, так, мысли.

– Понятно, – сухо произнесла Грир.

– Я хочу делать что-то настоящее, где бы я ни работала. То, во что сама верю. – Голос у Зи слегка осип. – Моим родителям нравится работать судьями. Они просыпаются утром – и такие: «Трам-там-там, солнышко светит, пошли на заседания, дорогой». А ты вон как радуешься, что у тебя такая работа. Я хочу испытывать то же самое, – сказала Зи. – Мне кажется, у вас в фонде много всякой работы, а родители такое одобрят, потому что это же нормальное место, с зарплатой. Я согласна вообще быть у Фейт Фрэнк на побегушках. Буду ей чай заваривать или в таком духе – что, плохо? А она, возможно, иногда будет произносить что-то по-старинному умное, рассказывать о прошлом, и если я окажусь рядом, тоже смогу послушать. А еще – здорово же, если мы с тобой будем работать в одном месте? Сама знаешь, подруги часто расходятся, закончив учебу. У каждой своя жизнь, говорить больше особо не о чем. А мы можем сделать так, чтобы этого не произошло.

Грир отхлебнула пива и постаралась сделать так, чтобы голос звучал беспечно, без тени тревоги:

– И что ты написала в письме?

– Ну, я ей объяснила, кто я такая и почему хочу принимать участие в том, что она делает. Я очень старалась. Объяснила, что довольно плохо пишу. Напомнила, что она меня видела в тот же вечер, когда и тебя. В дамской комнате в нашем колледже. А потом изложила сагу про Зи Эйзенстат. В кратком варианте, не пугайся.

– Я не пугаюсь, – сказала Грир. Вечер стремительно приобретал иную окраску, а Зи, похоже, даже не понимала, почему. Они сидела уверенно, как сидела всегда, смотрела на Грир, ожидала ее одобрения. Грир хотелось, чтобы письмо Зи исчезло без следа, чего, конечно, произойти не могло: Грир знала, что послушно передаст его Фейт. Грир поиграла с конвертом, прислонила его к своей пивной бутылке. Конверт был непрозрачный, что внутри – не прочитаешь. «Она твоя лучшая подруга, Грир, – скажет Фейт, прочитав, – что посоветуешь, стоит мне взять ее в команду?» И Грир ответит: «Безусловно».

Письмо, прислоненное к коричневой бутылке, казалось, излучало собственный свет. Грир взяла бутылку, письмо шлепнулось на барную стойку, точно подкошенное.

– Ну, – сказала Зи, – так к которому часу тебе завтра на работу?

Глава пятая

Помещение фонда «Локи» украшали светильники со специальными энергосберегающими лампами, пока не доведенные до ума – света от них не вполне хватало, всем работникам приходилось напрягать зрение, они будто вчитывались в средневековые рукописи. Грир это не смущало. Бледный, с салатным оттенком плафон над ее кабинкой на двадцать шестом этаже испускал тусклое и странное свечение, когда она задерживалась на работе до немыслимо, почти абсурдно позднего часа, хотя постепенно до нее начинало доходить, что подобное рвение и трудолюбие могут показаться избыточными. Трудилась Грир с энтузиазмом, однако довольно быстро нащупала рамки своих обязанностей и поняла, что работа в «Локи» не будет такой уж захватывающе интересной. Фейт предупредила ее об этом на собеседовании, но тогда подобное казалось невозможным. Не то чтобы работать было скучно – это уж слишком сильно сказано – потому что Грир все еще восхищала сама идея работы. Понятие «рабочая атмосфера» казалось ей точным, атмосфера в офисе была будто на отдельной планете, состоявшей из комнат для совещаний, диспенсеров для чистой воды и корзин для бумаг. А вот задания ей давали несложные, однотипные – казалось, она стоит на обочине большого славного дела борьбы за права женщин. Она могла бы с тем же успехом работать в канцелярии какой-нибудь большой фирмы – эта мысль пришла ей к концу первого ее рабочего утра.

Грир проводила все время на телефоне или за компьютером, выуживая «да» или «возможно» у потенциальных лекторов, их помощников и представителей, составляя планы поездок, заучивая обозначения аэропортов мира – некоторые ее озадачивали. Почему Ньюарк – EWR, вместо, скажем, NWR или там NWK? Почему Рим – какое-то безликое FCO? Брат Кори, Альби, наверное, знал на это ответ – он любил собирать такие сведения.

В понедельник, во время обеденного перерыва, кто-то притащил в офис меню из кафе на вынос, все сделали заказы, потом собрали деньги. Кафе было ближневосточное, Грир просмотрела вегетарианские блюда и заказала фалафель в лаваше. Она подумала: наверное, они сядут все вместе, побеседуют о фонде, о своих планах и устремлениях, но вместо этого все растащили еду по своим кабинкам, так что и Грир сделала то же самое и жевала в неловком одиночестве; кабинку она обустроила так же, как свою комнату в общежитии: фотографии Кори и Зи, солидный запас протеиновых батончиков: более или менее съедобные «Малиновый смак», сухие как песок «Ванильные» – батончики ей сгружали родители. Кори в первый день прислал ей эсэмэску, попросил фотографии. Она отправила ему снимки из лифта и маленькой кухоньки, а также панорамное видео всего этажа, на которое попали и затылки коллег. «А еще давай забавные истории, – попросил Кори. – Не забывай, я работаю в консалтинге, скука невероятная». Но Грир пока чувствовала, что все интересное проходит мимо. У нее появилось ощущение, что скоро, слишком скоро, ей захочется большего. Другие сотрудники «Локи» явно уже делали куда больше. Ни ее, ни второго менеджера по бронированиям, бритоголового гея по имени Тад Ламоника, не приглашали на ежедневные совещания, но она иногда заглядывала за стеклянную стену зала для совещаний. Во главе стола сидела Фейт. Неизменно присутствовали три ведущие сотрудницы: Марселла Боксман, сексуальная двадцатитрехлетняя полиглотка, Хелен Брэнд, стильная, тридцатипятилетняя, в прошлом – создательница профсоюза и единственная афроамериканка в команде Фейт, а также Бен Прохнауэр, симпатичный, с решительной челюстью, пять лет как закончил Стэнфорд, недавно участвовал в стартапе по борьбе с голодом; тут же были Бонни Демпстер и Эвелин Пэнгборн, этакая вспомогательная старая гвардия, обеим за шестьдесят. Бонни была лесбиянкой, с эдакой афропрической (копна стоящих дыбом волос) и носила сережки в форме канделябров, которые сама смастерила из металлолома. Эвелин была старомодной, суховатой, неизменно надевала хороший шерстяной костюм. Обе работали с Фейт с самого дня основания «Блумера».

На третий день, в разгар совещания, Грир услышала из зала взвинченные голоса. Оглянулась, увидела за стеклом руку – та отчаянно жестикулировала. Это была рука Фейт – Грир разобрала это даже на расстоянии. Голос тоже был голосом Фейт, но звучал он непривычно-нервозно. Грир услышала: «Нет, на самом деле я не это имела в виду. Начнем с начала. Марселла, говорите». После этого заговорил голос Марселлы Боксман, скованный, будто она пыталась скрыть страх. Последовала еще одна ремарка все еще раздраженной Фейт, потом кто-то осторожно высказался в защиту Марселлы, но в итоге совещание пошло именно так, как этого хотела Фейт. Фейт, успокоившись, в итоге произнесла: «Молодчина!» – и все облегченно рассмеялись, хотя и с легким надрывом.

Когда зеленоватая стеклянная дверь отворилась с привычным шорохом, вид у всех, даже у Марселлы, был веселый и довольный. Более того, Фейт обнимала Марселлу за плечи, будто подтверждая, что все хорошо, страшное позади и больше не имеет значения.

Фейт случалось злиться и психовать – не зря о ней такое говорили, но по большей части она была выдержанна и любезна, особенно со своей ассистенткой Иффат и с остальными младшими сотрудниками. Грир довелось наблюдать, как она ласково разговаривает со старым уборщиком, который выносит мусор из ее кабинета, хотя до того он случайно выкинул диплом какого-то университета из Миннесоты, присудившего Фейт почетную степень.

Фейт, как начинала понимать Грир, была из тех людей, которые способны очаровать почти кого угодно. Именно очарованием Фейт и брала, оно, похоже, было ей необходимо, но давалось без усилия и использовалось исключительно во имя добра. Фейт не была ни творцом, ни визионеркой: таланты у нее были иные. Она умела просеивать и дистиллировать идеи и подавать их в таком виде, что другим делалось интересно слушать. Она была совершенно особенным человеком. При этом о ее личной жизни никто, похоже, почти ничего не знал. Даже о прошлой. Она часто давала интервью, но была неизменно обаятельна и загадочна – видимо, ей так нравилось. Если ты не посвящаешь других в подробности своей жизни, тебя не смогут поместить в ту или иную категорию, а значит, будут считать, что ты годишься в любую, а возможно и во все сразу.

Всем хотелось узнать Фейт поближе; Грир чувствовала, как среди сотрудников постоянно, пусть тихо и тайно, циркулирует это стремление. Грир была в курсе, что Фейт давно овдовела, у нее взрослый сын – да и только. Были ли у нее возлюбленные? Применительно к ней слово звучало по-идиотски. Фейт превосходила это понятие, она бы возвышалась над всеми возлюбленными, а они бы выглядели карликами. Еще она упоминала, что у нее есть сельский домик: как он выглядит? С мезонином? Кстати, а что такое мезонин? А ее квартира на Риверсайд-Драйв? Там бывала только ее ассистентка Иффат, но, будто бы понимая, что Фейт ее болтовня придется не по душе, никому подробностей не рассказывала.

Когда, после того напряженного совещания, Фейт подошла к кабинке Грир и сказала: «Эй, зайдите ко мне сегодня, ладно?», Грир разволновалась – вдруг она допустила какую-то ошибку и ее сейчас будут стыдить. Неудовольствие Фейт – ужас, ее похвала – счастье: как сказал бы Малик, математически точное равенство. Те, кто испытывал на себе удовольствие или неудовольствие Фейт, запоминали это навеки. Впрочем, сейчас Фейт улыбалась. Грир отправилась к ней, прихватив письмо Зи, засунутое в папочку. Она честно носила его с собой с самого понедельника, дожидаясь случая передать. Но поначалу казалось: слишком рано, слишком нахально заявлять, что она хочет трудоустроить еще и подружку. С другой стороны, Зи ждала новостей – так что откладывать тоже было нехорошо.

Они сели на противоположные концы длинного белого дивана. Лампа была наклонена, свет падал Фейт на щеку, высвечивая нежнейший, почти незаметный пушок, который виден был только под таким углом – Грир, понятное дело, не собиралась никому рассказывать, что его видела. Фейт подалась вперед, от нее исходил ее особый, очень приятный аромат, духи назывались «Шерше», Грир случайно услышала, как Фейт сказала об этом Марселле, которая и сама так заботилась о стильности, что теперь наверняка станет купаться в этом «Шерше».

– Расскажите, какие у вас впечатления от нашей работы, – попросила Фейт. – Только честно. Без оглядок на мое самолюбие. Мне любопытно, что вы думаете. Про наше замечательное начинание. Оно действительно замечательное?

– Пока, как мне кажется, оно похоже на замечательного младенца.

Фейт улыбнулась, а ведь шутка была даже не смешной! Шутка на грани шутки, и, пошутив, Грир тут же изложила несколько своих предложений, очень разных – не может быть, чтобы Фейт совсем не понравились все. Одно предложение состояло в том, чтобы изменить последовательность двух выступлений на первой конференции, которая планировалась в марте и была посвящена вопросу главенства.

А потом, не меняя тона, Грир перешла к следующей мысли:

– А еще мне кажется, нам стоило бы взглянуть, какие бывают новые феминистские блоги и что они предлагают.

Произнеся эти слова, Грир тут же подумала о том, как многие тамошние авторы любили уколоть Фейт: «Автор „Женских убеждений“ пытается нам доказать, что прыгнуть в постель к „Шрейдер-капитал“ – это нормально. Докатились до корпоративного феминизма, Фейт Фрэнк?»

Фейт только кивнула.

– Конечно, взглянем, – сказала она. – Но вы ведь помните: меня позвали сюда делать только то, что я умею делать.

Грир, как и все сотрудники Фейт, знала: работать на Фейт – не то же самое, что работать на какую-нибудь радикальную организацию. Тем не менее им нравилось, что ими руководит эта сильная, обаятельная, достойная, зрелая феминистка. Им нравились идеи, которые она отстаивала.

Разговор почти завершился, и Грир не хотелось портить впечатление, неловко всучив Фейт письмо Зи. Она решила о нем не упоминать. Скоро представится другая возможность, говорила она себе; скоро. Но, возвращаясь к себе по коридору, испытывая некоторое самодовольство – эк она ловко – Грир поняла, что на самом деле вообще не хочет отдавать Фейт письмо Зи. Не хочет делиться с Зи своей начальницей. Она пока еще не до конца поняла, где в «Локи» ее место: куда она вписывается, куда – нет. Завтра она, разумеется, отдаст Фейт письмо, но исключительно из чувства долга.

Настала пятница, а Грир так и не улучила подходящего момента, чтобы передать Фейт конвертик. А кроме того поняла, что вообще не станет его отдавать. Примерно в половине шестого, все еще сидя за рабочим столом, она услышала издалека голоса.

– Давай одевайся, Боксман! – крикнул кто-то. Это был Бен. Мужчины, как она заметила, часто называли женщин по фамилии, если хотели с ними пофлиртовать.

– Для вас – Боксманша, Прохнауэр, – подыграла ему Марселла.

– Кто-нибудь столик заказал? – поинтересовался смутно знакомый голос – потом Грир сообразила, что это Ким Руссо, секретарь заместителя директора с двадцать седьмого этажа: они виделись, когда пару дней назад Грир устроили экскурсию по «Шрейдер-капитал».

– Я заказала, – отчетливо прозвучал голос Бонни Демпстер. – В уголочке, если мы вдруг расшумимся.

– Мы обязательно расшумимся, – сказал кто-то еще. Возможно, Эвелин. – У них обалденный «грязный мартини». С нарезанными оливками.

– Кто-кто там у них обрезанный? – спросил Бен. – Ты про евреев, что ли? Они все обрезанные?

– На самом деле нет, – сказал Тад. – Уж ты мне поверь на слово.

– Она сказала «нарезанные оливки», – пояснила Марселла, и все дружно захохотали, прибыл лифт с резким «блям», голоса умолкли – вся компания дружно уехала вниз. Идут в бар, а Грир не позвали. Внезапно легкость и удовольствие от того, что она засиживается на работе, куда-то исчезли. Она уже привыкла к мысли, что ее не приглашают на некоторые совещания, но ведь и Тада не приглашают, Фейт всем дала понять, что в этом нет ничего личного. Тем не менее, Тада в компанию взяли, а Грир даже не предложили с ними пойти.

В офисе стало тихо. И Грир сделала для себя внезапное открытие: ей здесь одиноко, хотя раньше она этого вроде не замечала. Сейчас это стало очевидно. Окна в конце огромного открытого помещения затемнил вечер. Грир сидела неподвижно, внезапно ощутив свою незащищенность, и скоро услышала вдали какой-то звук. Шаги; возможно, кто-то отставший догоняет ушедшую компанию. Шаги тяжелые, мужские. Потом мелодия, насвистывание. Грир сидела, вслушивалась. «Strangers in the night», сообразила она. Шаги приблизились, замерли. Грир подняла глаза и с изумлением обнаружила, что на нее смотрит Эммет Шрейдер. Она видела его всего один раз, во вторник утром, когда он заглянул на двадцать шестой этаж для довольно неловкого представления сотрудникам «Локи». Он вошел тогда в более просторный из двух залов для совещаний, вокруг него так и роились молодые помощницы, а помощница постарше, неказистая и, видимо, долготерпеливая, следовала за ними, чуть приотстав.