Текст книги "Часы любви"

* * *

– Гриффин О'Руни сводит меня с ума, я хочу, чтобы вы переговорили с ним. – Владетель Тревельяна злобным взглядом обвел окрестности. Он торопился. Экипаж только что проехал стоячий камень, четыре поля графства Лир расстилались внизу как свадебный килт[22]22
  Юбка горца.


[Закрыть]. Через несколько минут они будут в замке.

– Гриффин старается как может, сын мой. Но он стареет, как и все мы. – Отец Нолан оперся руками на терновую палку, которой был вынужден пользоваться все эти годы. Полированный брогам[23]23
  Одноконная двухместная карета.


[Закрыть] Тревельяна раскачивался на надежных рессорах, однако священник кривился при каждом толчке, словно от боли в костях.

– Вы говорите о себе самом, отец. Я не старею. Отец Нолан рассмеялся:

– Нет? По-моему, здесь достаточно света, чтобы я мог сказать, что вижу перед собой мужчину, а не мальчика.

Улыбка его померкла, когда он заметил, с каким выражением Тревельян рассматривает окрестности.

Ниалл переменился за годы, прошедшие после встречи на совете. Гнев искорежил его нутро, как ветер старые вязы на кладбище. Лишь счастье могло исцелить раны Тревельяна, и священник иногда – как и сейчас – опасался, что оно может опоздать со своим приходом.

– Вам тридцать три года, Ниалл, – проговорил священник. – Многие в этом возрасте еще молоды, но не вы. Жизнь ожесточила вас.

Холодные водянистые глаза Тревельяна остановились на священнике.

– Тогда держите Гриффина подальше от моего кладбища.

– Он считает себя ответственным за него.

– К черту, какая еще ответственность!

Священник, привыкший к вспышкам гнева Ниалла, спокойно сказал:

– Это не секрет, что вы не любили девицу. Вы поспешили жениться на ней, чтобы посрамить нас вместе с гейсом. Вы забываете о том, что Гриффин хоронил их… глядел на них…

– Старик, оставь прошлое в покое, – прервал священника Тревельян. – И скажи, чтобы твои друзья сделали то же самое. Моя жена умерла тринадцать лет назад не из-за вашего гейса, а от осложнений беременности… беременности, к которой все вы не имеете ни малейшего отношения.

– Беременности, к которой не имеете никакого отношения и вы.

Холодное молчание превратило в мавзолей обитую теплой, рубинового цвета тканью карету, и Тревельян пронзил священника холодным взглядом.

– Сын мой, – мягко проговорил отец Нолан скрипучим от старости голосом, – приходите-ка в воскресенье к мессе – она поможет смягчить вам гнев…

– Гнев мой должным образом утешится, когда вы навсегда выставите О'Руни с моего кладбища.

Священник сурово поглядел на него, Тревельян отвел глаза и обратился к окрестностям.

Они долго ехали в молчании, которое наконец сделалось столь тяжелым, что отец Нолан не мог не нарушить его.

– Вы до сих пор слышите ее смех? – прошептал он. Тревельян закрыл глаза, ярость превращала каждую черту его лица в холодный камень. Он не ответил.

– Я помню боль в вашем голосе, когда вы рассказали мне о своем медовом месяце. Когда она уже более не могла скрывать свой секрет. Она смеялась тогда, таковы были ваши слова. Ваши комнаты выходили на Монмартр, и вам казалось, что хохот ее гуляет по всему Парижу. Она знала о своей беременности. Знала с самого начала.

Тревельян хлопнул ладонью по мягкой обивке стенки.

– Довольно об этом.

– Но вы должны выслушать. Вы не виноваты в ее смерти… их смерти, – произнес отец Нолан.

– Вам лучше знать, отец. Вы исповедали умирающую. Скажите, перед самым концом Элен освободила меня от вины? – В словах его звучала еще большая, чем обычно, жестокость.

– Их участь предрешила судьба, – проговорил священник; горе затуманило его старческие глаза. – Господь был милосерден. И вы должны согласиться с этим.

Зловещий смешок Тревельяна мгновенно угас.

Сняв с терновой палки руку – ту, которая прежде носила золотое кольцо, в точности подобное тому, что было на пальце Тревельяна, – он протянул ее к плечу Ниалла.

– Вы поспешили жениться, и девица обманула вас. Вы не могли знать, что она носит чужого ребенка. Ниалл, это была женщина расчетливая. Черное сердце. И лишь сам Господь своею любовью мог бы исправить ее. Я молюсь за нее каждый день. И за младенца.

– Я мог бы спасти ее, – охрипшим голосом шепнул Тревельян. – У меня бы все получилось. В конце концов, я мог бы признать ребенка своим, как и утверждает то самое надгробье на могильном дворе.

– Вы совершили бы достойный и правильный поступок, сын мой, – в словах священника звучало отчаяние, – но вы не Бог, Тревельян. Вам не по силам исправить всякое зло. Вы не сумели бы исторгнуть кровь из камня. – Голос священника сделался тверже. – Все, что случилось, случилось по Божьей воле.

– Неужели это Бог велел мне прогнать ее?

Вопрос ответа не требовал, однако отец Нолан понял, что должен ответить.

– Вы были в гневе. Что еще могло прийти вам в голову, когда она призналась, что одурачила вас. Утешайтесь тем, что вы не расторгли брак и не бросили ее в бедности, как сделал бы человек менее благородный. Ну, а она получила замок Тревельянов вместе с его роскошью.

– Моя жена ненавидела его, и вам это известно. Элен считала кошмаром наше уединенное ирландское графство, далекое от всего, что она любила. Я знал это, отсылая ее сюда. Что же касается роскоши… – Лицо Тревельяна сделалось твердым словно скала. – У нее было все, кроме врача, способного объяснить ходившим за ней дурам, что ждать пять недель до родов, после того как отошли воды, нельзя.

– Даже врач, возможно, не сумел бы спасти ее.

– Тем не менее она воспользовалась бы услугами врача. Если бы я не отослал ее сюда, она имела бы такую возможность.

– Теперь у нас есть врач. Вы оказали это благодеяние всему Лиру. – Священник протянул вперед трясущуюся руку. – Сын мой, – прошептал он, – настало время исцеления. Люди считают вас одним из Верхов, а после смерти Элен вы постарались жить как дебошир и распутник, однако подчиняться всем своим причудам – это не выход.

– А в чем выход?

– Милорд Тревельян, вы знаете ответ. В угрюмом хохоте Тревельяна не было радости.

– Ах да. Гейс. Мое намеренное пренебрежение им стало причиной несчастья. Вы хотите сказать именно это?

– Ниалл, я знаю, что вы хороший человек. Вы заботитесь о графстве. В Лире никто не голодает, нет бездомных. Ваше попечение над графством просто великолепно, слишком великолепно. И некоторые, как вам известно, охотно обошлись бы без него. Ведь эти селяне не представляют, что избавлены от бедности и болезней, одолевающих большинство графств. Вы не хотите мириться с подобными ужасами, вы не допускаете их, и они обходят Лир стороной. Но когда-нибудь они придут. Однажды они придут и постучат кулаком в дверь Лира. Если вы не сочтете нужным подчиниться гейсу.

– Я не подчинюсь ему. Судьба Лира в моих руках, и гейс тут ни при чем. – Надменный и возмущенный Тревельян вновь уставился в окно кареты.

– В вашей гордости и ваше величие и ваше падение, милорд, – серьезно проговорил священник.

– А я полагал, что падение мое произойдет от гейса, – кольнул Тревельян сарказмом, словно рапирой.

Отец Нолан счел излишним отвечать.

Карета проехала под барбаканом[24]24
  Навесная башня.


[Закрыть] и загрохотала по двору замка. Она остановилась перед дверями большого зала, однако лакеи не спешили отворять дверцы кареты, пока Тревельян не дал им знак, означавший, что всякие разговоры в карете окончены.

– Вы направлялись домой, отец, когда я подобрал вас, но, может, вы хотите чего-нибудь выпить, прежде чем мой кучер доставит вас до места? – обратился Тревельян к священнику.

– Не женитесь на этой девушке.

Ниалл замер, не успев поднести занесенный палец к окошку кучера.

Он опустил руку, глаза загорелись гневом.

– Я женюсь через две недели. Элизабет – прекрасная женщина. Из нее выйдет превосходная жена. Я не собираюсь отказываться от нее.

– Вы не любите ее.

– Ну, это я узнаю в брачную ночь, и о подобных вещах мне бы не хотелось разговаривать со священником.

– Четыре года назад, когда вы собрались жениться на Мэри Морин Уилан, вы дошли до самого алтаря, прежде чем я заставил вас признаться в том, что вы не любите ее. Я спросил, будете ли вы любить Мэри Морин, как подобает любить жену, и вы не смогли солгать мне. Не следует делать этого и теперь, сын мой. Вы не любите Элизабет и добиваетесь новой трагедии.

Тревельян вскипел.

– Мне тридцать три года. Я имею право взять в дом жену, и никто не остановит меня.

– Любовь остановит вас, Тревельян. Вы не любите эту девушку. Она не подходит вам, и вы знаете об этом.

– Тогда поговорим о той, которая подходит, – проговорил Тревельян. – Сколько ей сейчас? Двенадцать? Тринадцать? Вы хотите, чтобы я взял в жены дитя и слушал рыдания этой девочки в брачную ночь? Таково ваше представление о любви?

– Вам нужно набраться терпения. Скоро она превратится в женщину, и тогда, завоевав ее любовь, вы поймете, что ждали целую жизнь ради нее, единственной и благословенной.

– Если мне предстоит подобное счастье, почему бы не поторопить события. Я расскажу девчонке о гейсе и заставлю ее выйти за меня.

– Рассказав ей о гейсе, вы ничего не добьетесь. Вы должны завоевать ее любовь без хитростей и принуждения. Если вы расскажете Равенне о гейсе, она выйдет за вас уже ради того, чтобы спасти графство Лир от гибели.

– Ах да, скорбная участь, грозящая Лиру, – усмехнулся Тревельян. – Объясните мне, почему Лир еще стоит на земле, раз ваш гейс существует. Прошло столько лет, гейс не выполнен, а если поглядеть вокруг, Лир, как и прежде, процветает и пребывает в покое. Так где же ваш гейс?

– Удача не оставит вас, пока Равенна не станет женщиной. Сейчас она только ребенок и еще не способна на зрелую любовь. Вы ничего не можете сделать, Ниалл. Вам остается просто ждать.

– Пора кончать эту муку, отец, – проговорил Тревельян, едва сдерживая гнев. – Я был добр к девочке. Всем, что у нее есть, она обязана мне. Дочь Бриллианы не выжила бы, если бы я не пожалел дитя и не предоставил ей возможность окрепнуть. Неужели никто не пожалеет меня?

– Милорд, щедрость ваша не была чрезмерной. Девочка общается с хулиганами, потому что остальные дети презирают незаконнорожденную. Лицо ее всегда в грязи, ноги босы. У нее есть одно только преимущество: ваши учителя научили девочку кое-чему, что может удержать ее от пути матери, но это все.

– Девочка может получить больше, если захочет. Расходы меня не смущают. Если у нее нет ничего большего, то лишь из-за упрямства Граньи. Старая ведьма не хочет брать от меня денег сверх того, что нужно Равенне.

Священник откинулся на спинку сидения и проговорил:

– Отмените венчание, милорд. Вы должны сохранять терпение.

– К тому времени, когда эта девочка, эта Равенна превратится в добрую женщину, способную сделаться моей подругой, мне пойдет пятый десяток. Столько ждать ради девушки, которая может не захотеть связать свою жизнь со стариком. – Тревельян постучал в окошко, стиснув губы в мрачной гримасе. Кучер спустился вниз, лакей открыл дверцу кареты.

– Сын мой, отмените свадьбу, – простонал отец Нолан, не делая движения вслед за графом. – Вы не хотите верить, но ведь гейс уже оправдался. Случится новое горе, если вы женитесь без любви.

– Отвезите его домой, – приказал Тревельян кучеру, поворачиваясь к священнику, оставшемуся в карете. – Слушайте меня, отец, и слушайте внимательно: ваша Равенна меня не интересует.

Он захлопнул дверцу и проследил взглядом за отъезжающей каретой.

* * *

Равенна едва сумела найти спальню Тревельяна среди многочисленных комнат замка. Были здесь комнаты для средневековых доспехов, оставшихся от рыцарей Тревельянов, комнаты для слуг, комнаты для купания, даже современные, обитые бархатом салоны для ухаживания за дамами, но лишь поднявшись по винтовой каменной лестнице в северную башню, Равенна обнаружила спальню хозяина замка.

Она сразу же поняла это. На двери был вырезан герб Тревельянов – гадюка и щит. Четыре трилистника на поле, разделенном зловещей полосой в форме гадюки… змия. Святой Патрик изгнал из Ирландии всех змей, но англичане Тревельяны символически вернули их в своем гербе. У Тревельянов не было девиза. Герб говорил все.

Глубоко вздохнув, чтобы собраться с духом, она открыла двери и заглянула внутрь. Прихожая, в которой она оказалась, служила библиотекой. Стен не было видно за шкафами красного дерева, заставленными книгами в кожаных переплетах. Возле очага стояли два кресла, но лишь одно из них обнаруживало признаки потертости на коже цвета бутылочного стекла, тем самым свидетельствуя об одиночестве хозяина.

Сердцем ощущая осуждающий скрип петель, Равенна прикрыла за собой дверь. Теперь она вошла в спальню. Постель Тревельяна, огромная, о четырех столбах резная каверна черного дерева, задрапированная зеленым бархатом, сама по себе являлась комнатой. Прошлое оставило следы на древнем дереве… особо впечатляющий разрез остался на одной из огромных луковиц на макушке столба. Обходя кровать, Равенна представляла себе захватчиков, вторгавшихся в замок в предшествующие столетия. Она была еще слишком юна, чтобы думать о ревнивых любовниках и обманутых мужьях.

Внимание ее привлекла небольшая дверца слева. Ступая по пышному оксминстерскому[25]25
  Имитация персидского, изготовленная в Девоншире.


[Закрыть] ковру, Равенна все удивлялась тому, как приятно греет он ее босые ноги. Повернув бронзовую рукоятку, она оказалась в туалетной комнате лорда. С каждой стороны часовыми стояли украшенные инкрустацией гардеробы красного дерева. А под сделанным в форме щита зеркалом, на бюро, опиравшемся на четыре резные львиные лапы, лежал гребень Тревельяна.

Она поднесла вырезанную из черепахового панциря вещицу к свету окна, располагавшегося довольно высоко в стене туалетной комнаты. В зубцах гребня запутались три светлых волоса. С победным восторгом Равенна сняла их с расчески и зажала в ладони, удивляясь тому, как не похожи эти золотые нити на ее собственные волосы.

Внезапно послышавшиеся голоса заставили заледенеть ее кровь. Равенна уставилась на дверь гардеробной. Звуки то приближались, то удалялись, и она отчаянно пыталась определить, не находится ли их источник на лестнице в башню, или же она слышит лишь эхо, создаваемое движениями слуг. Голоса сделались громче, и вдруг раздавшийся скрип петель парализовал ее.

– Кевин, скажи Гривсу, чтобы приготовил наверху ванну и подал сюда обед. Сегодня я останусь в своих комнатах. – В голосе мужчины угадывался сдерживаемый гнев, он словно сосулькой пронзил Равенну ледяным страхом.

– Хорошо, милорд. Я пришлю наверх лакея, чтобы занялся очагами. Мы не ожидали вашего раннего возвращения, иначе камины были бы уже затоплены.

– Отлично. Отлично, – отозвался властный голос.

Двери скрипнули, закрываясь. Наступила тишина.

Равенна не смела вздохнуть. Осуществились самые худшие ее опасения. Владетель Тревельяна вернулся в свою спальню, и она попалась – в его собственной гардеробной.

Встав на стул под небольшим двойным окошком, она поглядела вниз. От усыпанного гравием двора ее отделяла сотня футов. Верная смерть. Неслышно девочка соскочила вниз, коснувшись пола грязными босыми ногами. Из башни можно было выйти лишь тем же путем, которым она вошла сюда: через спальню и прихожую, вниз по крутой винтовой лестнице.

Равенна подобралась к двери гардеробной под звуки сердца, выбивавшего в ее груди тяжелое стаккато[26]26
  Короткое, отрывистое исполнение звуков, муз.


[Закрыть]. Что он сделает, когда поймает ее? Воров иногда вешали. Значит, ее тоже повесят, или он все-таки помилует ее. Она заглянула в комнату.

Тревельян стоял возле окна. Равенна редко видела своего господина, она встречала его не более двух или трех раз, но он всегда производил на нее впечатление. Не слишком рослый, он всегда казался каким-то особенным; что-то злое в изгибе бровей, властный, пожалуй, даже жестокий блеск красивых голубых с зеленым отливом глаз, вполне убеждал ее – да что там ее, всех жителей Лира – в том, что он дьявольское отродье.

Сюртук и черный шейный платок были брошены на постель. Сам хозяин в тонкой батистовой рубашке, узорчатом жилете из черного шелка меланхолично застыл у окна, разглядывая сквозь тонкий туман далекий огамический камень. Пожалуй, эта одинокая фигура даже вызвала в ее сердце жалость. Крепкие ноги в черных брюках, руки, скрещенные на груди, профиль – когда он чуть поворачивал голову – точеный и мужественный, длинные, до плеч пшеничные волосы, зачесанные назад – так, словно он привык в досаде отбрасывать их рукой. Ну, а выражение глаз – сиротское.

Равенне было только тринадцать, она еще не умела разбираться в человеческих чувствах, однако настроение этого человека заворожило ее. Сила вкупе с меланхолией – крепкий настой. Она ощущала, как влечет ее к этому человеку. Она даже сказала бы: пожалуйста, не печальтесь так. Если бы страх не леденил ее голос, если бы, попавшись в его комнате, она не боялась увидеть эти свирепые глаза и услышать: к палачу ее!

Прижавшись к стене гардеробной, она попыталась найти путь к спасению. Однако можно было только попытаться выскользнуть из двери, когда лакей явится разводить огонь в каминах. Три золотых волоска все еще оставались в ее кулаке. Жалкое сокровище, не оправдывавшее столь огромного риска. Какая она глупая, и зачем только она забралась сюда. Детство ее, наконец, заканчивалось.

Никогда больше не позволит она себе подобного безрассудства.

В соседней комнате послышался шелест, негромкие шаги.

В панике она отступила, цепляясь взглядом за каждый предмет в поисках укрытия. Рука ее уже потянулась к задвижке на одном из шкафов, но вошел Тревельян.

– Боже, спаси меня, – прошептала Равенна, глядя на Ниалла и натыкаясь спиной на приоткрытую дверцу гардероба.

Ей еще не приходилось видеть столь потрясенного человека. Тревельян глядел на нее как на тень, как на призрак из числа тех, что, по многочисленным слухам, водились в замке. Прошла, должно быть, минута, прежде чем гнев, наконец, окрасил его щеки.

– Что ты делаешь здесь? – В полной ярости фразе угадывалось странное ударение. Казалось, что он спросил: – Что ТЫ делаешь здесь?

– Я… я ничего не украла, лорд Тревельян. Клянусь в этом честью матери. – Голос ее дрогнул. В отчаянии Равенна поглядела мимо Ниалла, словно прикидывая, сумеет ли добраться до двери.

Плотно стиснутые губы выпрямили в ниточку рот Тревельяна, взгляд пригвоздил ее к стене.

– Вот это здорово. Уж кому еще, как не тебе на всем свете позволительно клясться честью своей матери.

– Не надо, – прошептала она, ошеломленная оскорблением, однако слишком испуганная, чтобы сопротивляться. Перед ней был господин Лира. Какое бы жестокое наказание он ни назначил, народ едва ли воспрепятствует его желанию. Слезы набежали на глаза, однако она смахнула их ресницами, как делала всю свою короткую жизнь. Малахия не плакал, когда явившийся из Дублина лорд застрелил отца прямо на глазах сына, нагло заявив, что тот является контрабандистом и сообщником Дэниэла О'Коннела. Она тоже не будет плакать.

– Что это у тебя в руке?

Полный презрения взгляд Тревельяна обратился к ее маленькому грязному кулачку, и сердце Равенны провалилось в пятки. Она поняла, какой кажется ему. Если она покажет ему волосы, то граф решит, что она – ведьма, явившаяся, чтобы околдовать его, и он велит магистрату не проявлять к ней жалости. Ну, а если она откажется показать ему содержимое своей ладони, то обвинение в краже будет прочным как камень.

– Там ничего нет, милорд. Я ничего не крала у вас, клянусь в этом. Клянусь всем святым, – пробормотала она, не зная, какой путь избрать, ибо оба они вели ее в тюрьму.

Тревельян шагнул вперед, она отшатнулась. Ниалл не был высок, однако перепуганной девчонке он казался гигантом.

– Покажи мне то, что у тебя в руке.

Ведьма! Она почти услышала это слово, произнесенное его голосом. И объяснить, зачем эти волосы у нее в руке, можно, лишь обвинив Малахию, чего она никогда не сделает.

– Там ничего нет, милорд. Ничего ценного. – Взгляд ее обратился к двери за его спиной. Надо бежать. Куда-нибудь в соседнее графство и спрятаться там. Малахия поможет. Он всегда рядом с ней.

– Показывай. Немедленно. – Еще один его шаг вперед не сулил ей ничего хорошего.

Сердце Равенны почти разрывалось от ужаса. Покоряясь желанию убежать, скрыться, она бросилась вон из гардеробной. Давно не стиранное синее платье зацепилось за кресло, она упала, однако резные двойные двери, ведущие из апартаментов графа, были уже почти перед нею. Она уже тянула к ним руки, стремясь побыстрее открыть, но тут сильная рука перехватила ее поперек тела и швырнула на кровать.

– Проклятая девчонка! Показывай мне, что стащила отсюда, иначе, ей-богу, я поставлю тебя вместе с твоей бабкой перед магистратом.

– Ничего! Это пустяк! – закричала она. Пригвоздив ее к месту, Тревельян, разжав грязные пальцы, обнаружил три светлых волоска, прилипшие к ее ладони.

– Что это? – Глаза его обрели цвет холодных волн Ирландского моря. – Похоже на мои волосы…

– Я не ведьма. Я не… Я не… – всхлипывала она.

Словно только сейчас заметив ее муки, Тревельян поглядел на девочку сверху вниз. Слезы оставили светлый след на чумазых щеках, а синее платье, залатанное и грязное, явно вселяло в него отвращение.

– Черт бы побрал тебя, маленькая дура. Ты не ведьма – их вовсе не существует.

Она поглядела на него, совершенно не обретая утешения в том, что Тревельян поверил ей – во всяком случае сейчас, когда грозное лицо его нависало над ней.

– Признавайся. Что ты намеревалась делать с моими волосами? – Граф встряхнул Равенну, словно рассчитывая таким способом узнать от нее истину. – Неужели твоя дурацкая башка решила, что твоя бабка может приворожить меня?

Если бы не этот ужас, она могла бы подумать, что граф заинтересовался.

– Нет, – прошептала она, глядя на ладонь, которой Тревельян не давал закрыться. – Наоборот. Мой… мои друзья зовут вас колдуном…

– Твои друзья. Но не ты? – Пристальный взгляд требовал от нее правды. Граф с неподдельным интересом ждал ответа.

– Я… я в это не верю, но они сказали, что сумеют все определить, если я достану прядь ваших волос. – Равенна поглядела на Тревельяна. Подобный ответ явно заставил его растеряться.

– Значит, ты явилась сюда, чтобы защитить мою честь? – спросил он.

Она кивнула.

Запрокинув голову назад, граф расхохотался, не имея более силы справляться с собой. Звук этот можно было бы счесть приятным – если бы не резкие и безжалостные интонации… Тревельян словно не умел смеяться, потому что жизнь его была лишена счастья.

Брови его самым бесовским образом сошлись к переносью, и Равенна поняла, почему люди стали считать его колдуном.

– Тогда скажи мне, дитя, какие именно люди смеют называть меня колдуном, – сказал он.

Равенна поглядела на него исподлобья, стиснув губы.

– Ну, говори. Иначе… – Тревельян нагнулся так, что глаза его оказались прямо перед ее лицом. Придавленная им к зеленому бархату на постели, она не могла шевельнуться. – Иначе я обращусь к магистрату.

Нижняя губа Равенны чуть дрогнула. Она попадет в тюрьму и будет наказана за кражу. Пусть. Но она не предаст своих друзей.

– Я ничего не скажу вам. Вешайте, если хотите, – обессилев от ужаса, выдохнула она.

– Повесить тебя, – усмехнулся он, словно эта мысль показалась ему забавной. И, играя на ее страхе, посмотрел на ладонь, которую держал железной хваткой. – Признавайся, дикарка. Иначе велю содрать кожу с этой руки.

Равенна заскулила, пытаясь удержать слезы. Но плакать она не будет. Не станет. С вызовом она поглядела на его тяжелую руку.

– Я не предам друзей… – слетело с ее губ.

Тревельян проследил за ее взглядом. Девочка смотрела на поблескивавшее на его мизинце золотое кольцо с кельтским узором в виде змеи. Конечно же, гадюка Тревельянов. Это было отчетливо видно. Однако Равенна не могла понять, почему оно точно соответствует ее перстеньку, полученному в день рождения от Граньи, которое болталось даже на указательном пальце и уж вовсе соскакивало с остальных.

– Они подходят друг к другу, – прошептала она, совершенно сбитая с толку возможностью подобного совпадения.

Когда взгляд графа скользнул от ее лица к их сцепленным пальцам, ужас исказил его лицо: на обеих руках были одинаковые кольца. И тут долго сдерживаемый гнев наконец прорвался.

– Убирайся отсюда, пока я не избил тебя до потери сознания и не отправил потом на виселицу за воровство, – поднявшись с постели, он ударил кулаком по одному из дубовых столбов.

– Но… но почему мое кольцо похоже на ваше? Должна быть какая-то причина… – смущенно проговорила она.

Ухватив за грубую фланель платья, резким рывком, словно тряпичную куклу он поднял ее на ноги. Взгляд, скользнувший вдоль ее тела, буквально на мгновение задержался на двух крошечных грудках, почках грядущей весны. Тревельяна охватила ярость.

– Убирайся отсюда! Ты еще ребенок! Тебе нечего делать в моей спальне. Убирайся, пока я не позвал за палачом.

Он швырнул ее к дверям. С рыданием она распахнула створки и в новом порыве ужаса бросилась вниз по винтовым каменным ступеням, ни разу не поглядев наверх.