Текст книги "Равноправные. История искусства, женской дружбы и эмансипации в 1960-х"

Кумин располагала к себе: она была образованна, она опубликовала сборник стихов и обещала извлечь максимум пользы из своего времени в институте. Кумин напомнила Смит нетерпеливую первокурсницу, суетливо перечисляющую одну специальность за другой. «У нее много интересов, это может оказаться проблемой: возможно, ей будет сложно сконцентрироваться на чем-то одном, – писала Смит в своих заметках. – Похоже, в ней больше упорства, чем реальных творческих способностей, но это только догадка»[209]209
  Смит К. Записки к собеседованию М. Кумин. 29 апреля 1961 года. Архив Рэдклиффского института.


[Закрыть]. И все же Кумин была обаятельной, коммуникабельной, и в ее обществе было приятно находиться. Более того, Максин была педагогом, а значит, могла бы вести курс и показать студенткам хороший пример. В конце концов, Смит решила утвердить кандидатуру Кумин.

Констанс передала рекомендации преподавателям Гарвардского университета – выдающимся ученым в своих областях, – которые оценят абитуриенток и решат, есть ли у них потенциал. Эти эксперты, большинство которых, в соответствии с типичным гендерным балансом университетского преподавательского состава, представляли мужчины, определяли, какие из женщин получат шанс осуществить свою мечту.

Многие пылкие кандидатки так и не увидели Фэй-Хаус. Многие даже не получили пакет документов. Бантинг создавала Институт для исключительных женщин: умных, таких, которые в подростковом возрасте попали в 10 % лучших учеников старших классов, таких, которые привлекли ее внимание, когда она была в комитете NSF. Но ее проект нашел отклик и у самых обычных американок: офисных работниц, хозяек магазинов, женщин с высшим образованием и без. Их отговаривали от получения высшего образования. Они бросали колледж. Они рано выходили замуж. Они не выигрывали стипендий, их увольняли из лабораторий. Дискриминация по половому признаку все еще была узаконена, и в 1960 году до принятия VII раздела и установленных в нем мер охраны труда оставалось еще несколько лет. В отличие от штатных профессоров, с которыми Бантинг связалась лично, чтобы простимулировать их к подаче заявок, этим женщинам не удалось добиться невозможного и сделать впечатляющую карьеру. Теперь, спрашивая о соответствиях критериям отбора, они опасались, что независимо от того, какими бы многообещающими когда-то ни были их студенческие успехи, сейчас в глазах приемной комиссии они будут выглядеть примерно так же незаурядно, как столешница Formica.

В первые несколько недель после объявления об открытии института женщины с недостаточной квалификацией писали непосредственно Бантинг, не зная, что не подходят под критерии «талантливых» абитуриенток, которых ждут в институте. Барбара Л. Розен (миссис Джером Г.), женщина из Нью-Джерси, получившая высшее образование десятью годами ранее, хотела исследовать «малоизвестную семью пауков»[210]210
  Розен Б. Л. Письмо М. Бантинг от 18 мая 1961 года. Рабочие документы Бантинг. Архив Рэдклиффского института.


[Закрыть]. Миссис Джером была разочарована, когда Бантинг сообщила, что ее бакалаврских достижений для поступления в институт недостаточно (на свою стипендию она надеялась нанять домработницу). Из Нью-Йорка писала мать двоих детей Роуз Павоне: она не получила систематического образования, но тоже хотела подать заявку в институт, чтобы «в кои-то веке получить возможность удовлетворить свое стремление к знаниям»[211]211
  Павоне Р. Письмо М. Бантинг от 23 июля 1961 года. Рабочие документы Бантинг. Архив Рэдклиффского института.


[Закрыть]. Неразборчивым почерком Павоне исписала четыре страницы, перечисляя свои многочисленные и разнообразные интересы, которые, не вдаваясь в подробности, можно назвать гуманистическими. Вероятно, Роуз писала это письмо, улучив минутку, когда можно было ненадолго оставить двух сыновей младшего школьного возраста и работу в универмаге, которым владела пополам с мужем. Каждое слово жило и дышало радостью предвкушения будущей учебы – настоящего университетского образования. Но похоже, что Бантинг не тронуло положение Павоне, и в ответ она написала лаконичное письмо, в котором объяснила, что Институт – это не бакалавриат и не магистратура. И посоветовала Роуз подыскать колледж поближе к дому.

Многие другие женщины даже не стали подавать заявку. Мэри Т. Бланшард (миссис Джон А.) из Дэдхэма, Массачусетс, получила степень бакалавра в Рэдклиффе. В своем письме Бланшард объясняет, что давно хочет продолжить обучение, но так и не нашла на это ни времени, ни денег. В семье пятеро детей и горы неоплаченных счетов. Несмотря на то, что ее обрадовало открытие Института, Бланшард понимала, что она, образованная женщина, но в конечном счете домохозяйка, не сможет воспользоваться предложенной поддержкой. «Надеюсь, что когда-нибудь нынешняя программа будет расширена, и в ней смогут участвовать женщины в моем положении»[212]212
  Бланшард М. Т. Письмо М. Бантинг от 23 июля 1960 года. Рабочие документы Бантинг. Архив Рэдклиффского института.


[Закрыть], – писала она.

И даже отнюдь не каждая успешная женщина соответствовала требованиям Института. Тридцатисемилетняя британская поэтесса Дениз Левертов отчаянно пыталась найти источник дохода, ради которого ей не пришлось бы бросать семью. Левертов добилась выдающихся успехов в своей области – она опубликовала пять книг и заслужила высокую репутацию на ниве американского литературного авангарда. Но литературная слава не принесла материального комфорта. По словам Левертов, ее занятия поэзией и журнальные статьи мужа приносили доход, которого хватало только на скромную жизнь в центре Манхэттена и оплату частной школы сына (Левертов запрашивала дополнительную информацию об институте, когда они с семьей только что переехали в чердачное помещение над фабрикой по консервированию ветчины на Гринвич-стрит, 277)[213]213
  Hollenberg D. A Poet’s Revolution: The Life of Denise Levertov. Berkeley, 2013. Р. 173.


[Закрыть]. Но когда Дениз узнала, что даже самые блестящие грантополучательницы – научные сотрудницы – должны будут жить в Кембридже, она решила не подавать заявку. Левертов не хотела перевозить своего маленького сына в другой город на такой короткий срок, вынуждая его менять школу. Пройдет еще два года, прежде чем Дениз решит, что готова уехать из Нью-Йорка ради Института.

По словам ассистентки Бантинг, приток писем и заявок наглядно показал, что «время института пришло»[214]214
  Брайант Р. Письмо М. Бантинг от 30 декабря 1960 года. Архив Рэдклиффского института.


[Закрыть]. Коэффициент зачисления женщин в колледжи восстановился после серьезного падения в 1950 году; в 1957-м в вузы поступило 20 % женщин. К 1960 году женщины составляли 37 % всех студентов колледжей[215]215
  Eisenmann L. Op. cit. P. 44.


[Закрыть]. По окончании вузов эти женщины с учеными степенями в руках вступали в мир на пороге перемен. 1950-е годы можно было бы назвать десятилетием семейного очага, но на протяжении этих лет все больше и больше женщин выходило на рынок труда, а женщины рабочего класса, конечно, никогда его и не покидали. Общество не просто примирилось с тем, что часть своей жизни женщина будет работать вне дома – либо до того, как у нее появятся дети, либо, что вероятнее, после того, как дети достигнут школьного возраста, – но и ожидало этого. «Целая армия женщин возвращается на работу», – писал Woman’s Home Companion в 1956 году[216]216
  The Married Woman Goes Back to Work // Women’s Magazines, 1940–1960: Gender Roles and the Popular Press / Ed. N. A. Walker. Boston, 1998. P. 87.


[Закрыть]. Почти три четверти работающих женщин были замужем, и половина из них имела детей школьного возраста. Некоторые из этих женщин получили бакалаврские дипломы и гуманитарное образование, а у других не было ничего, кроме желания вырваться из отчаянного безденежья. Они становились машинистками и продавщицами; они работали на фабриках и в розничной торговле. К тому времени, когда было объявлено о создании Института, почти 40 % американок – в общей сложности 22 миллиона – работали вне дома.

Обучение в Институте должно было привнести в жизнь стипендиаток интеллектуальный стимул, при этом освободив их от некоторых изнурительных обязанностей. Бантинг сознательно разработала очно-заочную программу, чтобы женщины могли проводить время с детьми, и предусмотрела стипендию, чтобы дать им возможность оплатить помощь в выполнении хлопотных домашних обязанностей. Бантинг также обещала создать сообщество, в котором стипендиатки смогут делиться своими проблемами и идеями. Институт предоставлял возможность посещать семинары и лекции, чтобы любознательные студентки могли освежить и углубить университетские знания. Наверняка многим работающим женщинам казалось, что этот новый Институт – престижный, обеспечивающий финансовую поддержку и признающий проблемы домохозяек, которым за тридцать, – создан будто по их заказу.

Однако среднестатистические работающие женщины, адресующие Бантинг письма с поздравлениями и просьбами, не осознавали, что заведение было создано для необычных женщин, которые каким-то образом уже получили доступ ко многим из этих вещей.

Поняв это, многие испытали разочарование; но некоторые полагали, что предоставляемые немногим избранным преимущества когда-нибудь распространятся и на них. «Новости об Институте для меня – как глоток свежего воздуха. И я уверена, ваши действия окажут огромное положительное влияние на страну и на всех студенток и преподавательниц», – писала одна выпускница Рэдклиффа[217]217
  Высказывания этих выпускниц приведены в служебной записке от Р. Брайант к М. Бантинг анонимно. 2 декабря 1960 года. Архив Рэдклиффского института.


[Закрыть]. «То, что принесет пользу талантливым стипендиаткам, окажет благотворное влияние и на всех нас», – рассуждала другая. Одна женщина назвала Институт «даром богов», другая рассказала, что, узнав о его открытии, почувствовала «сильнейшее чувство гордости», которого «не испытывала с момента рождения первого ребенка».

Но не все были так довольны. Изрядное количество выпускниц Рэдклиффа написали весьма недоброжелательные письма, обвиняя президента Института в том, что она «спустила женщину-хранительницу очага с пьедестала»[218]218
  Гамильтон Б. М. Письмо М. Бантинг от 23 марта 1961 года. Архив Рэдклиффского института.


[Закрыть]. В одном из таких писем Бантинг напомнили обо всех моментах, которые упускает работающая мать: «видеть, как ее ребенок делает первые шаги, слышать его первые слова»[219]219
  Линн Гайнс Л. Письмо М. Бантинг от 13 января 1961 года. Архив Рэдклиффского института.


[Закрыть]. В другом мать четверых детей резко критиковала Институт – она писала, что вместо того, чтобы поддерживать женщин, которые бросают своих детей, следует наконец рассмотреть возможность присвоения «степени доктора домашнего хозяйства тем, кто проделал выдающуюся работу в этой сфере» (письмо завершалось двадцатитрехстрочным лирическим стихотворением – хвалебным гимном быстротечным радостям материнства)[220]220
  Гамильтон Б. М. Указ. соч.


[Закрыть]. Все эти выпускницы считали, что Бантинг хочет, чтобы женщины отказались от своей самой важной работы или свели ее к минимуму.

Критики на стипендию не подавали. Как и некоторые из претенденток, которые и хотели бы, но понимали, что не соответствуют предъявляемым требованиям. Цикл подачи продолжался без них, и представительницы обоих лагерей с завистью или презрением наблюдали за процессом, желая знать, кому же достанутся первые стипендии Института.

Однажды пятничным майским днем Кумин просматривала почту и там, среди счетов и личных писем, обнаружила письмо из Рэдклиффского колледжа. «Дорогая миссис Кумин, – прочла она. – Я рада сообщить о вашем назначении на должность младшей научной сотрудницы Рэдклиффского института независимых исследований»[221]221
  Смит К. Письмо М. Кумин от 27 мая 1961 года. Архив Рэдклиффского института.


[Закрыть]. Смит – отправительница письма – свяжется с Максин, как только появится дополнительная информация, а пока шлет поздравления и добрые пожелания. Это было не первое ответственное вступительное испытание Кумин, даже в сам Рэдклифф она поступала уже дважды. Тем не менее учеба всегда успокаивала Максин, и она радовалась возможности отдохнуть от роли учителя, пересев за парту. Кумин была готова снова стать студенткой.

Радостная и довольная, Кумин сделала то, что и всегда, когда хотела поделиться новостями о своих карьерных успехах: позвонила Секстон, которая жила всего в нескольких милях от нее. Энн наверняка уже получила сегодняшнюю почту, а значит, и письмо о зачислении. Странно, что она еще не позвонила; возможно, слишком погрузилась в стихосложение или отвлеклась на кого-то из детей. Секстон взяла трубку и порадовалась приятному известию, которое получила Кумин. Затем, встревоженная и настороженная, Энн пошла проверить почту. Письма не было.

Секстон предполагала худшее и была раздавлена. Впоследствии она рассказывала, что отчаянно, больше, чем чего-либо в жизни, хотела поступить в Институт. В прошлом Энн была многого лишена – публикаций, внимания редакторов, материнской любви, – но именно этот мнимый отказ ощутимо ее задел. Звание научной сотрудницы обеспечило бы Секстон признание, которого она так жаждала. Грант Рэдклиффа доказал бы несостоятельность позиции всех тех учителей и членов семьи, которые не одобряли ее занятия и сомневались в ее интеллектуальных способностях. Но стипендия досталась человеку, действительно близкому к науке: начитанной, образованной, говорящей на нескольких языках Кумин, у которой есть магистерская степень. Предсказуемый исход для Секстон. И от этого еще более разочаровывающий. Но если Энн и ощутила укол зависти, если она хотя бы на секунду и позволила себе обидеться на свою близкую подругу, то тотчас же напомнила себе, как много Кумин помогала ей все эти годы: как часто Максин слушала строки ее стихов, как она говорила, что да, это многообещающее стихотворение, и да, у Энн действительно есть талант. Кумин была ее творческим партнером и по-настоящему близким другом. Думать о соперничестве с ней было бы слишком опасно.

И Секстон приняла решение радоваться за подругу, но сначала все-таки позволить себе погоревать. Она позвонила мужу, попросила, чтобы он сам забрал дочерей (они играли у соседей), и отправилась прямиком в постель. Лежа в спальне на втором этаже, Энн раз за разом прокручивала мысль о своей неудаче. Конечно, она многому научилась со времен школы-интерната в Роджерс-Холл, она много работала, но, возможно, ей просто недостает таланта, чтобы оставить след в истории (а вдруг те две отрицательные рецензии все-таки были правдивы?). Энн бы никогда не смогла стать такой студенткой, как Максин; летом 1960 года Секстон училась в Университете Брандейса, но она опасалась, что эти месяцы не могли компенсировать упущенное в годы молодости. Энн чувствовала себя обычной.

Правда, для Секстон обычная жизнь трагедией не была. Жить такой жизнью однозначно лучше, чем коротать дни в психиатрической клинике. Возможно, теперешняя жизнь Энн обычная и неинтересная, но у нее есть свои преимущества. Обе дочери теперь снова живут с Секстон. Она регулярно посещает сеансы доктора Орне. Она занимается поэзией. В 1961 году жизнь стала намного лучше, чем в 1956-м. Успокоившись и даже почти смирившись, Секстон спустилась вниз к Джой и Линде. И чтобы скорее забыть об огорчениях, семья Секстон отправилась ужинать в ресторан.

В следующий понедельник Энн, как обычно, разбирала почту в доме на Клиарвотер-роуд. К своему удивлению, среди прочей корреспонденции она обнаружила письмо из Рэдклиффа. Может быть, они разослали уведомления об отказе? С колотящимся сердцем Секстон перерезала конверт. И, ошеломленная, прочитала то же поздравление, что и Кумин за три дня до нее. Она получила стипендию, хоть и не оканчивала этих ваших колледжей.

В порыве восторга Секстон выбежала из дома и ураганом пронеслась по тихим улочкам Ньютона, стуча в двери соседей. «Получилось! – кричала она всем, кто открывал. – Получилось!» («Наверное, все думали, что я опять беременна», – позже шутила Энн)[222]222
  В интервью, хранящемся в Архиве Рэдклиффского института, Секстон довольно откровенно говорила о своем разочаровании и энтузиазме, поэтому я использовала его, чтобы описать ее чувства по поводу того, что она не получила, а затем все-таки получила грант.


[Закрыть]. В тот вечер воодушевленная Энн написала своему терапевту, доктору Орне; к письму она присовокупила несколько строк, написанных специально для этого случая: «Слушайте, гуси и черти на грядке! / Все с IQ у меня в порядке!»[223]223
  Middlebrook D. Op. cit. P. 145.


[Закрыть]

В пятницу 2 июня объявления о результатах отбора опубликовали в газетах. Семья Энн радовалась ее достижению: родители Кайо купили несколько местных газет с публикациями о награждении и вырезали объявления на память. Кайо тоже гордился женой (и радовался, что скоро у нее появится рабочее место не за обеденным столом). А соседям Секстон было приятно, что ее достижение принесло Ньютону известность[224]224
  Интервью Э. Секстон. Январь 1962 года. Архив Рэдклиффского института.


[Закрыть]. Энн получила стипендию самого престижного учебного заведения страны, а ведь даже ее мать, женщину с таким впечатляюще высоким IQ, туда не приняли.

И, к счастью для Секстон, ее лучшая подруга, ее главная опора тоже будет с ней. Поэтессам не придется расставаться, и учеба станет их совместным приключением. В декабре, «разгоряченные и важные»[225]225
  Nurturing Relationship. Op. cit.


[Закрыть], как потом выразилась Кумин, подруги наконец провели вторую телефонную линию. Мужья больше не будут отчитывать их за то, что телефон постоянно занят и что счета приходят огромные. В конце концов, теперь, когда у них есть стипендии, они, как заметила Секстон, «вносят свой вклад в семейный бюджет»[226]226
  Интервью Э. Секстон. Январь 1962 года. Архив Рэдклиффского института.


[Закрыть]. Каждой научной сотруднице институт выплатил сумму в размере до 3000 долларов – почти 25 тысяч долларов по сегодняшнему курсу. Секстон и Кумин получили по 2000 долларов, и они могли тратить эти деньги по собственному усмотрению.

До конца мая в офисах Фэй-Хаус было сравнительно тихо. Телефон звонил всего несколько раз – гораздо реже, чем зимой 1960-го, в те волнующие недели, когда будущие сотрудницы института подтверждали участие в программе. Художница-портретистка Свон позвонила 31 мая и сообщила, что с готовностью станет одной из научных сотрудниц. Барбара очень радовалась годовой стипендии. Возможно, теперь ей удастся поэкспериментировать с литографией – техникой, которую она так давно хотела освоить. Секстон и Кумин подтвердили участие, отправив в Институт короткие записки. Они тоже с нетерпением ждали предстоящего года. Похоже, никто не отказался от шанса на такое интеллектуальное приключение.

Секстон, Кумин и Свон оказались в числе первых двадцати четырех стипендиаток Рэдклиффского института. Это было огромным достижением. У стипендиаток была удивительно похожая биография: белые, состоятельные женщины и – кроме Секстон – с высшим образованием. Но их интересовали разные области знаний, начиная от детской поэзии и заканчивая эндокринологией. В большинстве своем это были женщины с детьми в возрасте от десяти месяцев до двадцати шести лет[227]227
  Ages of Children of Affiliate and Associate Scholars, 1961–1962. Архив Рэдклиффского института.


[Закрыть]. Девять из них были замужем за другими учеными, в том числе и за преподавателями Гарвардского университета. Почти всех приняли на должность научных сотрудниц. Только Урсула Нибур, теолог и жена теолога Райнхольда Нибура, была назначена старшей научной сотрудницей, поскольку обладала высоким научным авторитетом. Среди стипендиаток была юристка из Гринвича, Коннектикут, музыкант из Арлингтона, Массачусетс, три историка из Большого Бостона и три ученых из Кембриджа – политолог, специалистка по испанской литературе и теолог. Кроме Свон стипендию получила еще одна художница – Лоис Свирнофф. Она имела степень бакалавра и магистра Йельского университета и преподавала в Уэллсли, альма-матер Свон. В первой группе стипендиаток было пять женщин творческих профессий, достижения которых отборочная комиссия сочла «эквивалентом» академических.

Замужние женщины с нетерпением ждали возможности побывать в обществе других стипендиаток и познакомить своих мужей с коллегами, которые станут их новыми друзьями. Однако одна из стипендиаток весь учебный года будет посещать специальные мероприятия Института в одиночестве. Альма Виттлин, педагог-психолог из Альбукерке, была единственной незамужней женщиной в первой группе стипендиаток. В 1960-е годы только 8 % женщин старше двадцати пяти лет никогда не были замужем – и им было нелегко[228]228
  Wang W., Parker K. Record Share of Americans Have Never Married. Pew Research Center’s Social & Demographic Trends Project. 2015, January 14.


[Закрыть]. Доступ незамужних американок к контрацепции был ограничен, а порой и запрещен. Банки могли отклонить заявление незамужней женщины на получение кредитной карты (в некоторых банках требовалась подпись мужа). А еще социальные сложности: «потерянные» приглашения, бестактные вопросы, шепот за спиной, который, как радиопомехи, нарастал, когда такая женщина переходила из одной комнаты в другую. Берил Пфайзер, пишущая в McCall’s, призывала девушек вооружиться «шестью грубыми ответами на один грубый вопрос»[229]229
  Pfizer B. Six Rude Answers to One Rude Question // Women’s Magazines, 1940–1960: Gender Roles and the Popular Press / Ed. N. A. Walker. Boston, 1998. P. 142.


[Закрыть], то есть на вопрос «Почему вы не замужем?». По предложению Пфайзер, на вопрос замужней дамы, почему вы не замужем, следует ответить, что вы предпочитаете романы на стороне, а затем бросить призывный взгляд на мужа спросившей (были и другие стратегии: например, растягивание максимально нудного ответа на несколько часов или проливание кофе на не в меру любопытную собеседницу). В 1960 году быть «старой девой» означало бороться с социальными условностями при каждом выходе в свет.

И все же Виттлин настойчиво и успешно строила себе карьеру в педагогической психологии. Посоветовавшись с Конни Смит, Бантинг выделила Виттлин специальный грант на место в общежитии для студенток старших курсов на Эш-стрит, 6. В то время как многие из одногруппниц спешили обратно в пригород к ужину, Виттлин просто шла от библиотеки до столовой, а затем направлялась в свою комнату. Она жила в достаточно изолированных, но весьма комфортных условиях, отлично подходящих для незамужней женщины.

К июлю практически все планы на следующий учебный год были прописаны. Список стипендиаток Института направили в один из двух советов Университета – Управляющий совет Гарварда. Разрешение использовать необходимые административные помещения было получено. Бантинг надеялась, что Институту дадут доступ в Байерли-Холл, где располагались научные лаборатории, но идея не получила поддержки работников научного отдела; тогда она взяла во временное пользование помещение на Гарвардской площади, где когда-то располагался Гарвардский центр здоровья. В общей сложности первый год работы Института обошелся спонсорам примерно в 150 тысяч долларов (около 1,2 миллиона долларов по текущему курсу). По мнению Бантинг, это была выгодная инвестиция: то, что деканы и преподаватели узнают благодаря ее эксперименту, лежит вне сферы финансовых расчетов.

А предсказать, что узнают сами стипендиатки, было невозможно. Быть может, их ждут великие открытия? Может быть, они заведут верных друзей? Может ли женщина за год-два в институте сменить курс, или эти годы станут не более чем антрактом, кратким мигом свободы в жизни, состоящей из ограничений и обязательств?

Эти вопросы не всегда занимали Бантинг – ее больше интересовало создание масштабируемой модели для проведения аналогичных реформ образования, – но они волновали самих стипендиаток.

Тем летом двадцать четыре женщины из Большого Бостона и других американских городов готовились к совместному социальному и интеллектуальному путешествию. В сентябре они возьмут книги, поцелуют детей и поедут в Кембридж. Абсолютно новый мир ждет их совсем близко от дома.