Текст книги "Вечность"

9

СЭМ

Я чувствовал себя генералом. Большую часть ночи я просидел без сна над картами, пытаясь выработать стратегию борьбы с Коулом. Используя в качестве крепости компьютерное кресло Бека, я покачивался вперед-назад и время от времени делал в старом ежедневнике Бека пометки для потенциального диалога с Коулом, а для вдохновения раскладывал пасьянс. Если пасьянс сойдется, я объявлю Коулу правила, которые ему придется соблюдать, если он хочет и дальше жить в этом доме. Если не сойдется, не стану ничего ему говорить и посмотрю, как будут развиваться события. Чем дальше, тем более замысловатые правила я для себя придумывал: если пасьянс сойдется, но на это уйдет больше двух минут, я напишу Коулу записку и приколю к двери его комнаты. Если сойдется и первым выйдет король червей, я позвоню ему с работы и зачитаю список правил.

Между пасьянсами я проговаривал про себя фразы. Должны же где-то найтись слова, которые донесли бы до Коула мое отношение, но не показались бы покровительственными. Слова, которые прозвучали бы вежливо, но непреклонно. Вот только где искать это самое «где-то», я не представлял.

Время от времени я на цыпочках пробирался из кабинета Бека по темному коридору к дверям в гостиную и стоял на пороге, глядя на спящего после приступа Коула, пока не убеждался, что тот дышит. Тогда досада и гнев гнали меня обратно, в кабинет Бека, продолжать строить бесполезные планы.

Глаза уже слезились от усталости, но спать было нельзя. Если проснется Коул, я смогу с ним поговорить. Раз уж у меня только что сошелся пасьянс. А то он проснется, а я не поговорю с ним прямо сразу. Я сам не знал, почему так важно было поговорить с ним именно после того, как он проснется, но тем не менее не мог позволить себе пропустить его пробуждение.

Когда зазвонил телефон, я так вздрогнул, что кресло крутанулось в сторону. Я позволил ему описать полный круг и лишь потом с опаской поднял трубку.

– Алло?

– Сэм, – сказала Изабел сухим отрывистым тоном. – Есть минутка поболтать?

Поболтать. Я люто ненавидел болтать по телефону. Телефон не рассчитан на паузы, молчание, вздохи. Или говоришь – или нет, а для меня это неестественно.

– Да, – ответил я осторожно.

– У меня не было возможности сказать тебе это раньше, – начала Изабел все с теми же резкими, чеканными интонациями сборщика долгов. – Мой отец встречается с конгрессменом на предмет исключения волков из перечня охраняемых видов животных. Так что жди вертолеты и снайперов.

Я ничего не ответил. Это было совершенно не то, что я ожидал от нее услышать. Кресло по инерции снова повело по кругу, и я позволил ему сделать еще один оборот. Глаза резало так, как будто кто-то решил замариновать их прямо в моем черепе. Интересно, Коул проснулся? И вообще, он там дышит? Мне вспомнился маленький мальчик в шерстяной шапочке, загнанный в сугроб волками. А потом подумалось: Грейс, должно быть, сейчас уже совсем далеко.

– Сэм. Ты меня слышал?

– Вертолеты, – сказал я. – Снайперы. Да.

– Представь себе Грейс, застреленную в голову с расстояния в три сотни ярдов, – произнесла она холодно.

Ее слова меня зацепили, но как-то отстраненно, как цепляет чужая, гипотетическая беда, вроде репортажа об очередной трагедии в новостях.

– Изабел, – сказал я. – Чего ты от меня хочешь?

– Чего и всегда, – отрезала она. – Чтобы ты что-нибудь сделал.

Мною вдруг завладела такая тоска по Грейс, какой я не испытывал за все эти два месяца. Мне так ее не хватало, что у меня перехватило дыхание, как будто ее отсутствие было чем-то физически застрявшим в горле. Нет, ее присутствие не решило бы никаких проблем и не вынудило Изабел оставить меня в покое. Просто, будь Грейс здесь, она ответила бы на этот вопрос по-другому. Она поняла бы, что, спрашивая, я вовсе не нуждаюсь в ответе. Она велела бы мне идти спать, и я заснул бы как миленький. И тогда этот кошмарный нескончаемый день наконец кончился бы, а наутро, проснувшись, я увидел бы все в ином, менее мрачном свете. С тех пор как я перестал спать ночами, поговорка «утро вечера мудренее» больше не была для меня верной.

– Сэм. Черт побери, я что, сама с собой разговариваю? – На том конце провода послышалось электронное треньканье, какое издают машины, когда открываешь дверцу. И судорожный вдох, сопровождаемый хлопком закрываемой двери.

Я почувствовал себя неблагодарной свиньей.

– Прости, Изабел. Просто… просто сегодня у меня правда выдался тяжелый день.

– Расскажи мне. – Под ногами у нее захрустел гравий. – С ним все в порядке?

Не выпуская телефонной трубки из руки, я двинулся по коридору. Привыкнуть к озерцам электрического света в полумраке удалось не сразу, и поначалу каждая лампочка двоилась и троилась в глазах – потом пришлось еще немного постоять, дожидаясь, чтобы грудь Коула поднялась и опала.

– Да, – прошептал я. – Он сейчас спит.

– Это больше, чем он заслуживает, – заметила Изабел.

Я понял, что пора уже прекращать делать вид, будто я ничего не вижу и не слышу. Причем давно пора.

– Изабел, – сказал я, – что между вами произошло?

Изабел безмолвствовала.

– Твоя жизнь меня не касается. – Я поколебался. – А вот жизнь Коула – очень даже.

– Да ладно, Сэм, сейчас уже поздновато проявлять заботу.

Едва ли она пыталась намеренно сделать мне больно, но удар достиг цели. Только то, что Грейс рассказывала мне об Изабел – как та поддерживала ее во время моего отсутствия, когда Грейс считала меня мертвым, – помешало мне повесить трубку.

– Расскажи мне. Между вами что-то происходит?

– Нет, – отрезала Изабел.

Я услышал за этим «нет» настоящий ответ, а может, она того и добивалась. Это было «нет», которое означало «теперь нет». Мне вспомнилось, какое у нее стало лицо, когда она увидела на полу рядом с Коулом шприц, и я задался вопросом, насколько сильно она покривила душой, сказав «нет».

– Ему для начала неплохо бы разгрести собственные проблемы, – сказал я. – Окружающим от него сейчас радости мало.

Она ответила не сразу. Я прижал ладонь к голове – менингит до сих пор аукался головными болями. Глядя на карты на экране компьютера, я видел: ходов у меня больше не осталось. Если верить таймеру, на понимание того, что я проиграл, ушло семь минут и двадцать одна секунда.

– Как и от тебя, – произнесла наконец Изабел, – когда-то.

10

КОУЛ

На далекой планете под названием Нью-Йорк мой отец, Джордж Сен-Клер, доктор медицины, доктор философии, обладатель заоблачного айкью, обожал научные изыскания. Он был одержимым ученым. Больше всего его волновали вопросы «как» и «почему». Даже когда исход исследования был ему безразличен, он был озабочен тем, как вывести формулу, чтобы потом любой мог воспроизвести эксперимент.

Меня же волновали результаты.

А еще очень сильно волновало, как не превратиться в собственного отца. Строго говоря, большая часть решений, принятых мною в жизни, основывалась на философии непревращения в доктора Джорджа Сен-Клера.

Поэтому вынужденное согласие с ним в столь важном для него вопросе, пусть даже он никогда об этом и не узнал бы, было мучительно. Но когда я открыл глаза, чувствуя себя так, словно по мне проехались паровым катком, то первым делом нащупал на прикроватной тумбочке ежедневник. За некоторое время до этого я очнулся на полу, с изумлением понял, что еще жив, и перебрался в свою комнату – то ли досыпать, то ли умирать. Теперь возникло ощущение, как будто меня собирали на фабрике, где служба контроля качества работала спустя рукава. Щурясь на серый свет, который мог означать какое угодно время суток, я непослушными пальцами раскрыл ежедневник. Чтобы добраться до моих записей, пришлось сначала пролистать страницы, исписанные почерком Бека. Я указал дату и по образцу предыдущих заметок начал заносить в ежедневник новые данные. На соседней странице почерк был несколько тверже, чем те буквы, которые я нацарапал сейчас.

Эпинефрин/ псевдоэфедрин, смесь 4

Метод: внутривенное введение

Результат: положительный

(Побочные эффекты: судороги)

Я закрыл ежедневник и положил его себе на грудь. Надо будет выпить шампанского за мое открытие, как только я смогу сколько-нибудь продолжительное время не спать. Как только прогресс перестанет так походить на болезнь.

Глаза у меня снова закрылись.

11

ГРЕЙС

Впервые превратившись в волчицу, я не знала главного о том, как выжить.

Когда я только прибилась к стае, вещей, которых я не знала, было куда больше, чем тех, о которых имела представление: как охотиться, как отыскать других волков, если отбилась от стаи, где спать. Я не могла разговаривать с остальными. Я не разбиралась в вихре жестов и образов, которыми они обменивались.

Однако одно я знала твердо: если поддамся страху, мне конец.

Первым я освоила искусство находить стаю. Это вышло случайно. Потерянная, голодная, мучимая чувством сосущей пустоты, заполнить которую было невозможно, сколько ни ешь, я в отчаянии вскинула голову и завыла в стылую тьму. Это был не просто вой, а скорее плач, полный тоски и одиночества. Скалы неподалеку откликнулись заунывным эхом.

А потом, всего несколько секунд спустя, я услышала отклик. Прерывистый вой, совсем недолгий. За ним еще один. Я не сразу сообразила, что от меня ждут ответа. Я взвыла снова, и на этот раз другой волк отозвался немедленно. Не успела я умолкнуть, как к первому волку присоединился второй, потом третий. Если и было эхо, я его не слышала; волчий хор доносился откуда-то издалека.

Но расстояние меня не пугало. Мое тело не знало усталости.

Так я научилась отыскивать других волков. Много дней ушло, пока я разобралась во взаимоотношениях внутри стаи. Определенно заправлял всем матерый черный волк. Главным его оружием был взгляд: одного выразительного взгляда было достаточно, чтобы любой член стаи припал брюхом к земле. Любой, кроме такого же матерого серо-сизого, который пользовался не меньшим уважением: он лишь прижимал уши к голове и опускал хвост, не выказывая покорности.

У них я научилась языку доминирования. Оскаленные зубы. Ощеренная пасть. Вздыбленный загривок.

А у самых низших членов стаи я научилась подчинению. Беззащитное брюхо, повернутое к небу, потупленный взгляд, полусогнутые лапы.

Низшему в иерархии волку, хилому самцу с гноящимся глазом, ежедневно указывали его место. На него рычали, прижимали к земле, последним подпускали к еде. Я думала, что быть низшим в стае – ужасно, но оказалось, есть кое-что и похуже: быть пустым местом.

Рядом со стаей постоянно маячила белая волчица. Она была невидимкой. Ее не приглашали в игры, даже самый резвый, серый с буроватым отливом волк. Он предпочитал играть с птицами, но не с ней. Во время охоты внимание на нее обращали не больше, чем на пустое место, не доверяли, не принимали. Хотя нельзя сказать, что такое отношение было целиком и полностью незаслуженным: похоже, она, как и я, не умела говорить на языке стаи. Впрочем, возможно, я была слишком к ней добра. Она скорее не считала нужным пользоваться своими знаниями.

Ее взгляд скрывал не одну тайну.

Единственный раз я видела ее вступившей в какое-то взаимодействие с сородичем – это когда она зарычала на серого волка, и тот набросился на нее.

Я думала, он ее убьет.

Но она оказалась на удивление сильной: последовала грызня в папоротниках, после чего в драку вмешался серо-бурый волк, разметав сцепившихся. Он был миротворцем. Но когда серый волк отряхнулся и потрусил прочь, серо-бурый развернулся обратно к белой волчице и оскалил зубы, напоминая ей, что, хотя он и положил конец драке, ее здесь видеть не хотят.

После этого я решила не уподобляться ей. Даже к омега-самцу, низшему в стае, и то относились лучше. Аутсайдерам в этом мире места не было. Поэтому я подобралась к черному альфа-самцу. Я попыталась припомнить все виденное раньше; то, что не удалось восстановить в памяти до конца, восполнил инстинкт. Уши прижаты, голова повернута, лапы полусогнуты. Я лизнула его морду и попросила принять меня в стаю. Серо-бурый наблюдал за нашим общением со стороны; я покосилась на него и оскалила зубы в молниеносной ухмылке ровно настолько, чтобы он успел это увидеть. Сосредоточившись, я передала образ: я бегу вместе со стаей, участвую в общей игре, помогаю в охоте. Прием оказался столь горячим и столь быстрым, как будто они только и ждали, когда я приближусь. Тогда я поняла, что белая волчица стала отверженной исключительно по собственному выбору.

И началось мое учение. Вокруг буйствовала весна, распускающиеся цветы пахли так сладко, что отдавали гнильцой, а я стала объектом забот всей стаи. Серый волк показывал, как подкрадываться к добыче, загонять оленя и вцепляться мертвой хваткой ему в нос, в то время как остальные хватали его за бока. Черный вожак учил брать след. Серо-бурый – прятать еду про запас и помечать пустой тайник. Похоже, мое невежество доставляло им какое-то непонятное удовольствие. Долго еще после того, как я изучила сигналы призыва к игре, они побуждали меня к участию преувеличенно игривыми поклонами, на передних лапах припадая к земле и виляя хвостами. Когда, оголодав до безумия, я самостоятельно изловила мышь, они скакали вокруг меня с выражением такой радости, как будто это был по меньшей мере лось. Когда они обходили меня на охоте, то неизменно приносили мне часть своей добычи, словно я была детенышем; долгое время я оставалась в живых лишь благодаря их доброте.

Когда я сворачивалась клубочком на земле, негромко скуля, все мое тело сотрясалось, а внутренности рвала в клочья девушка, жившая внутри, волки вставали на страже, защищая меня, хотя я и сама не знала, от чего именно меня нужно защищать. Мы были самыми крупными обитателями этих лесов, не считая оленей, да и за теми приходилось гоняться часами.

Мы и гонялись. Наша территория была огромной; поначалу она казалась мне бескрайней. Но как бы далеко ни забегали в погоне за добычей, мы всякий раз возвращались в одно и то же место, на отлогий косогор, поросший деревьями с бледной корой. «Дом. Нравится тебе здесь?»

Когда мы устраивались там на ночлег, я принималась выть. В голове начинали роиться мысли, не вмещавшиеся в череп, и откуда-то изнутри накатывал неутолимый голод. Мой вой становился сигналом для остальных, и наше согласное пение было предупреждением остальным о нашем присутствии и плачем по тем членам стаи, которых не было сейчас с нами.

Я продолжала ждать его.

Я знала, он не придет, но все равно выла, а остальные волки в это время передавали мне образы, каким знали его: гибким, серым, желтоглазым. Я в ответ передавала им то, что отпечаталось в моей собственной памяти: волк на лесной опушке, безмолвный и настороженный, наблюдающий за мной издалека. Образы, отчетливые, точно стройные деревца вокруг, подстегивали меня в желании найти его, только я не знала, как подступиться к поискам.

Но не только его глаза преследовали меня. Они были мостиком к другим почти-воспоминаниям, почти-образам, почти-ипостасям меня самой, которые я никак не могла уловить, потому что они были увертливее самого быстроногого оленя. Казалось, я умру от тоски по этому неуловимому, неназванному.

Я постигала науку выживания в волчьем обличье, но жить в нем пока что не научилась.

12

ГРЕЙС

В человека я превратилась как-то днем. «Как-то» – потому что я начисто утратила понятие о времени. Я представления не имела, сколько часов или дней прошло с тех пор, когда я в последний раз отчетливо помнила себя в человеческом обличье, в магазине «Охота и рыбалка». Придя в себя, я знала только, что нахожусь на маленьком заросшем дворике у дома Изабел. Я лежала ничком на мокрой грязи, покрывавшей пеструю мозаику, которую мы с Изабел разглядывали несколько месяцев назад. Видимо, я пролежала здесь достаточно долго, поскольку на щеке успели отпечататься следы изразцов. В заводи неподалеку сварливо переругивались утки. Я поднялась на нетвердых ногах и принялась стряхивать с себя налипшую прелую листву.

– Грейс, – произнесла я вслух.

Утки умолкли.

Я смогла вспомнить собственное имя. Это было невообразимо приятно. Жизнь в волчьем обличье снизила мои требования к чудесам до предела. Кроме того, мне удалось произнести свое имя вслух, а значит, я уверенно держалась в человеческом теле и могла рискнуть приблизиться к дому Калпереров. Пока я пробиралась через заросли, солнце сквозь листву припекало мою голую спину. Убедившись, что перед домом никого нет – все-таки я была голая, – я со всех ног бросилась через двор к задней двери.

Когда мы с Изабел были у нее в прошлый раз, задняя дверь оказалась не заперта; помню, я еще высказалась по этому поводу. «Вечно забываю ее запереть», – сокрушалась тогда Изабел.

Ее забывчивость не изменила ей и на этот раз.

Я осторожно пробралась в дом и отыскала на идеально чистой кухне телефон. Едой пахло так дразняще, что какое-то время я просто стояла с телефонной трубкой в руке и только потом набрала номер.

Изабел ответила после первого же гудка.

– Привет, – сказала я. – Это я. Я у тебя дома. Тут никого нет.

В животе у меня заурчало. Я нашла глазами хлебницу; оттуда торчал багет.

– Никуда не уходи, – велела Изабел. – Я сейчас буду.

Полчаса спустя Изабел отыскала меня, одетую в ее старую одежду и жующую багет, в зале охотничьей славы ее отца. Это помещение обладало какой-то жутковатой притягательностью. Во-первых, оно было огромное, высотой в два этажа и длиной с дом моих родителей, и по-музейному сумрачное. И в нем находилось несколько десятков чучел животных. Очевидно, все они пали от руки Тома Калперера.

Я-то думала, что охотиться на лосей запрещено законом. И вообще, разве в Миннесоте водятся лоси? Если у кого-то и был шанс увидеть в лесу живого лося, это у меня. Может, он просто все это купил? Я представила, как люди в комбинезонах деловито выгружают из грузовиков чучела, обложенные пенопластом.

Хлопнула дверь, громко и гулко, как в церкви, и по полу процокали каблуки Изабел. В тишине ее шаги прозвучали особенно звонко, и это лишь усилило сходство с церковью.

– У тебя чертовски счастливый вид, – сообщила мне Изабел, поскольку я продолжала улыбаться лосю. Она остановилась рядом со мной. – Я приехала, как только смогла. Вижу, ты добралась до моего шкафа.

– Угу, – сказала я. – Спасибо тебе.

Она двумя пальчиками оттянула рукав моей желтой футболки с надписью «Академия Святой Марии».

– Эта футболка вызывает у меня ужасные воспоминания. Я там была Изабел К., потому что мою лучшую подругу тоже звали Изабел. Изабел Д. Вот уж стерва была так стерва.

– Это я на всякий случай, вдруг превращусь в волчицу. Не хотела испортить что-нибудь красивое.

Я покосилась на Изабел. Я была страшно рада ее видеть. Любая другая из моих подруг после столь долгого отсутствия бросилась бы обниматься. Впрочем, представить Изабел обнимающейся с кем бы то ни было при каких бы то ни было обстоятельствах я не могла. Живот у меня свело; пожалуй, мое пребывание в теле Грейс могло оказаться не столь продолжительным, как я надеялась.

– Это твой папа их всех подстрелил? Изабел состроила гримаску.

– Не всех. Некоторых замучил до смерти. Мы прошли несколько шагов и остановились перед волком со стеклянными глазами. Я ожидала волны ужаса, но она так и не накатила. Сквозь маленькие круглые оконца лился солнечный свет, разрисовывая волчью шкуру желтыми пятнами. Волк казался маленьким и пыльным, шерсть у него была тусклая; он словно никогда и не был живым. По стеклянным глазам фабричного изготовления невозможно было сказать, кем он был – зверем или человеком.

– Это из Канады, – сказала Изабел. – Я его спрашивала. Не из Мерси-Фоллз. Можешь не таращиться на него так.

Я не знала, верить ей или нет.

– Ты не скучаешь по Калифорнии? – спросила я. – И по Изабел Д.?

– Скучаю, – отозвалась Изабел, но дальше развивать эту тему не стала. – Ты Сэму звонила?

– Он не берет трубку.

На его телефоне сразу же включалась голосовая почта; наверное, опять аккумулятор разрядился. А по домашнему телефону никто не отвечал. Я попыталась не выказывать разочарования. Изабел не поняла бы, да и мне сейчас хотелось делиться своими горестями не больше, чем Изабел.

– Я тоже не дозвонилась, – кивнула она. – Оставила сообщение на автоответчике у него на работе.

– Спасибо, – сказала я.

По правде говоря, я не очень твердо ощущала себя Грейс. В последнее время превращения участились, и я пережила немало неуютных моментов, в очередной раз приходя в себя в какой-нибудь совершенно незнакомой мне части леса. Однако продержаться в человеческом обличье дольше часа мне пока не удавалось. Иногда превращение бывало совсем непродолжительным, и я не успевала даже отметить его в своем совсем еще недавно волчьем сознании. Я понятия не имела, сколько прошло времени. Один день безмолвно сменялся другим…

Я погладила волчий нос. Он был пыльный и твердый, я как будто погладила полку. Мне остро захотелось очутиться в доме Бека, в постели Сэма. Или даже вообще в моем собственном доме. Готовиться к выпускным экзаменам. Но по сравнению с угрозой превращения в волчицу все прочие заботы в моей жизни сразу начинали казаться ничтожными.

– Грейс, – начала Изабел. – Мой отец пытается заручиться помощью своего друга из конгресса, чтобы исключить волков из перечня охраняемых видов животных. Он хочет устроить на них охоту с воздуха.

Живот снова свело. Я подошла к следующему чучелу, невероятных размеров зайцу, навеки застывшему в прыжке. Между его задних лап серела паутина. Ну почему Тому Калпереру непременно нужно преследовать волков? Неужели он не может оставить их в покое? Но я понимала, что не может. В его понимании это было не местью, а ударом на упреждение. Чтобы уберечь других от судьбы его сына. Очень-очень постаравшись, я могла принять его точку зрения и на две секунды перестать считать его чудовищем. Исключительно ради Изабел.

– Что ты, что Сэм! – зло бросила Изабел. – Тебя это совсем не беспокоит? Ты мне не веришь?

– Я тебе верю, – отозвалась я, разглядывая наше отражение в отполированном до блеска паркетном полу. Увидеть зыбкие, расплывчатые очертания своего человеческого тела было невыносимо приятно. Эх, мне бы еще мои любимые джинсы! Я вздохнула. – Я просто немного устала от всего этого. Столько всего сразу навалилось.

– Но все эти проблемы так или иначе все равно придется решать, нравится это тебе или нет. А у Сэма здравого смысла как у…

Изабел не договорила. По-видимому, не смогла придумать никого более оторванного от реальности, чем Сэм.

– Я понимаю, что их придется решать, – произнесла я устало. Живот снова свело. – Нужно переселить их в другое место, но сейчас я не могу об этом думать.

– Переселить?

Я медленно перешла к следующему чучелу. Это был гусь, бегущий куда-то с распростертыми крыльями. Наверное, предполагалось, что он приземляется. Косые лучи послеполуденного солнца били с потолка, и благодаря игре света казалось, будто черный гусиный глаз мне подмигивает.

– Очевидно, нужно каким-то образом убрать их от твоего папы. Он не успокоится. Придется найти более безопасное место.

Изабел рассмеялась коротким отрывистым смешком, который походил скорее на презрительное фырканье, нежели на выражение веселья.

– Что мне в тебе нравится, так это твоя способность за две секунды выдать идею, когда Сэм с Коулом за два месяца так и не смогли додуматься до чего-то дельного.

Я вскинула на нее глаза. Она с усмешкой смотрела на меня, подняв бровь. Пожалуй, это было восхищение.

– Ну, может, еще ничего и не получится. Переселить целую стаю диких животных…

– Да, но это хоть какая-то идея. Приятно, когда кто-то в состоянии пошевелить мозгами.

Я состроила гримасу. Мы взглянули на гуся. На этот раз он нам не подмигнул.

– Болит? – спросила Изабел.

Ее взгляд был устремлен на мою ладонь, которая совершенно без моего участия прижалась к боку.

– Немного, – соврала я.

Она не стала меня разоблачать.

Когда у нее зазвонил телефон, мы обе вздрогнули от неожиданности.

– Это тебя, – сказала Изабел еще до того, как выудила трубку. Взглянув на экранчик, она протянула мне телефон.

У меня засосало под ложечкой, не знаю уж, из-за пробуждающейся внутри волчицы или оттого, что я внезапно занервничала.

Изабел похлопала меня по руке; от ее прикосновения по коже побежали мурашки.

– Скажи что-нибудь.

– Привет, – сказала я севшим голосом.

– Привет, – отозвался на том конце провода Сэм, так тихо, что я едва расслышала. – Как поживаешь?

Присутствие Изабел мешало мне. Я отвернулась к гусю, и он снова подмигнул мне. Собственная кожа казалась чужой.

– Уже получше.

Я не знала, что ему сказать после двухмесячной разлуки. Говорить не хотелось. Хотелось свернуться клубочком у него под боком и уснуть. Но больше всего хотелось заглянуть ему в глаза и увидеть в них подтверждение тому, что мы все еще вместе и он не превратился в чужака. Не нужно было ни широких жестов, ни заумных разговоров – хотелось просто знать: несмотря на все перемены, что-то осталось прежним. Я разозлилась на дурацкий телефон, на собственное неверное тело, на волков, которые создали меня, а потом погубили.

– Я уже еду, – сказал он. – Буду через десять минут.

Это было на восемь минут больше, чем нужно. Все кости у меня ломило.

– Мне ужасно хочется… – Я умолкла и стиснула зубы, чтобы не стучали. Это было самое худшее – когда становилось по-настоящему больно, но я знала, что будет еще больнее. – Ужасно хочется выпить какао, когда я вернусь. Я скучаю по шоколаду.

Сэм негромко простонал. Он все понял, и это было еще больнее, чем превращение.

– Я знаю, как это тяжело, – сказал он. – Думай о лете, Грейс. Помни о том, что это кончится.

Глаза защипало. Я сгорбилась, пытаясь скрыться от Изабел.

– Как бы мне хотелось, чтобы это кончилось прямо сейчас, – прошептала я, стыдясь своих слов.

– Ты… – начал Сэм.

– Грейс! – прошипела Изабел, выхватывая у меня из руки телефон. – Давай отсюда! Родители вернулись!

Она захлопнула крышку телефона, и в тот же миг я услышала за стеной мужской и женский голоса.

– Изабел! – послышался голос Тома Калперера.

Меня крутило и корежило. Хотелось сложиться пополам.

Изабел потащила меня к двери и втолкнула в соседнюю комнату.

– Сиди тут! – велела она. – Только тихо. Я все улажу.

– Изабел, – простонала я. – Я не могу…

В другом конце зала щелкнул массивный старинный замок, и в тот же миг Изабел захлопнула дверь у меня перед носом.