Текст книги "Эмма, фавн и потерянная книга"

Мехтильда Глейзер
Эмма, фавн и потерянная книга

В начале было Слово.

Евангелие от Иоанна 1:1

Mechthild Gläser

Emma, der Faun und das vergessene buch

Title of the original German edition: Emma, der Faun und das vergessene Buch

© 2015 Loewe Verlag GmbH, Bindlach

© Полоцкая Е.Л., перевод на русский язык, 2018

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2018

Однажды ночью

Слезы катились у нее из глаз, когда она ухватилась за ручку, повернула ее и потянула на себя. Окно поддавалось с трудом – оно было старым. Старинным, как и все вокруг. Время словно не имело здесь власти, дни проносились мимо, как листья на ветру. Секунды и годы были бессильны что-либо изменить. Много сотен лет даже ночи в этих краях ничем не отличались одна от другой. Мрачные, чернее черного, они испокон веков облаками нависали над верхушками деревьев, окружали могущественные стены замка, но однажды все вдруг переменилось. Вещи, люди и слова.

Правда, не обязательно в этом порядке.

Ее колени дрожали, когда она влезла на подоконник и, смахнув слезы, вдохнула многовековую темноту. Казалось, даже луна не захотела взойти и увидеть то, что происходило в тот час. Она знала, что никого не было рядом. Помедлив секунду, закрыла глаза, и все произошло как бы само собой. Ночь ворвалась в ее легкие. Она высунулась из окна, отпустила рамы, свесила ноги – и кровь прилила к голове. В воображении метнулись какие-то слова, манящие, зовущие. Но ее было уже не достать, она оставила их позади, как и все остальное.

Спрыгнула, не издав ни звука.

На долю секунды она стала частью всех неизменных ночей, но внизу неожиданно появилась земля. Быстро. И, несмотря ни на что, внезапно.

Приземление оказалось не таким жестким, как она боялась. Но достаточно для того, чтобы растянуть лодыжку. Сжав зубы, бросилась бежать. Ноги у нее оставались еще человеческими?

Боль пронизывала на каждом шагу, острая и горячая. Но останавливаться нельзя. Однако она не могла вернуться, даже если бы захотела. Все равно слишком поздно что-либо менять. Слишком поздно что-либо делать. Путь лежал только к Рейну.

Ее уже ждал он.

1

Едва ли найдется в жизни что-нибудь лучше, чем возвратиться домой после долгого отсутствия, – это все знают. Так, во всяком случае, думала я, когда одной дождливой пятницей вернулась в Штольценбург. Туман, окружавший центральную башню и двор замка, казался серым в полуденном свете. Для августа погода стояла необычно холодная.

Все равно я надолго замерла перед двойными дверями главного входа, закрыв глаза и глубоко вдыхая влажный запах старинной каменной стены. Капли падали мне на лицо – этакое бурное приветствие, – ветер теребил волосы, убранные в хвост, словно пытался танцевать с ними.

Наконец-то! Наконец-то я снова дома!

Ну, или не дома, а в месте, где уже четыре года чувствую себя как дома, – такого у меня никогда раньше не было. От радости я уже хотела раскинуть руки и закружиться на месте, но сдержалась в последний миг, услышав шум подъезжающей машины.

В ворота завернул черный блестящий лимузин, через несколько секунд из него выпорхнула Хелена фон Штайн (лучшая ученица класса, староста школы) и раскрыла элегантный зонт.

Я опустила руки.

– Эмма.

Все время, пока шофер доставал из машины ее собственный багаж (чемоданы, шляпную картонку и бьюти-кейс), Хелена разглядывала мой насквозь промокший под дождем чемодан на колесиках и брызги грязи на красном летнем плаще.

– Ох, да ты сюда, похоже, пешком добиралась?

– Привет, Хелена.

Я оглядела ее в ответ. Даже принцесске Штайн не под силу испортить мне настроение сегодня. Так и есть, отец снова забыл забрать меня по приезде, и пришлось довольно долго идти пешком. Точнее, из аэропорта Кельн-Бонн я ехала на поезде и двух автобусах, а из деревни в замок шла последние три километра. В целом путь занял часов восемь. Но Хелене я этого точно не расскажу.

– Люблю прогуляться, – объяснила я ей. – А как твои каникулы? Надеюсь, тот чистильщик бассейнов больше тебя не преследовал?

– Как бы не так! – хмыкнула она и показала на загар на своих щечках. – Я сейчас с Маврикия, просто сказка. А ты? Снова ездила к маме в Англию, да?

В устах этой отличницы слово «Англия» звучало скучно почти до зевоты. У Хелены ведь родители – дипломаты, она повидала уже столько стран, что удивить ее могло разве что путешествие на Луну.

– На этот раз мы катались по стране, – все равно поделилась я с ней. – Такая… э-э… исследовательская поездка – изучали историю искусств, если хочешь знать. Ужасно интересно.

– A-а, ясно, как… эм… увлекательно. Ну, пока.

Откинув темные волосы за плечи, Хелена направилась внутрь замка следом за своими чемоданами, прежде чем я нашлась что ответить. И это, наверное, к лучшему, ведь я бы лучше снова протащила чемодан от деревни к замку, чем рассказала Хелене хоть о чем-нибудь из так называемой исследовательской поездки. А ведь вначале мамино предложение звучало совсем не плохо.

В этом году мои летние каникулы совпали с периодом лекционных гастролей ее нового друга, и сперва это показалось мне счастливым стечением обстоятельств.

– Приглашения пришли из разных концов страны, – восхищалась мама до начала поездки. – Ты хоть новые места посмотришь, а не только Кембридж, как обычно.

Хотя мама начинала добавлять в голос хрипотцы и постоянно облизывать губы, только рядом оказывался Джон, я обрадовалась шести неделям с ней и поездке в Лондон, Манчестер, Брайтон и Ньюкасл.

Однако быстро выяснилось, что Джон (известный профессор-филолог) не считал важными наши девчоночьи планы на поездку, он настоял на том, чтобы мы не отступали от него ни на шаг: носили документы, наливали воду и подавали карандаши – ими он подписывал свои книги. В конце путешествия, после сорок второй остановки в сорок второй старомодной аудитории где-то между Сурреем и Суссексом, я уже была готова умереть на месте от скуки, если бы еще раз пришлось выслушать этот четырехчасовой доклад о писательницах девятнадцатого века. Вместо каникул! Я решила, что, несмотря ни на что, поездка положительно повлияла на меня, сделала закаленной. Конечно, мне не «докучал» ни милый чистильщик бассейнов, ни потенциальный наследник корнуэльских земельных владений. Зато мои каникулы прошли наполненными скукой такого рода, что их можно назвать… медитативными. Да, вот подходящее слово. Кто-то, чтобы прийти ко внутреннему просветлению, по семь недель сидит на досках с гвоздями в каком-нибудь горном монастыре в Тибете, я же достигла его (не менее аскетично), посетив сорок две аудитории в Англии.

Собственно, именно там, слушая высокопарные речи Джона и беззвучное хихиканье матери над каждой его неуклюжей шуткой, я наконец-то поняла, что делать. Мне ведь уже стукнуло шестнадцать, и, думаю, пришло время взяться за кое-какие дела. Срок которых, возможно, давно истек. Оспорить наконец у принцесски Штайн ее титул старосты школы, например. Очистить библиотеку от всякого хлама. Главное, прямо сейчас начать становиться умнее, элегантнее и независимее. Ах да, еще есть Фредерик…

После ухода Хелены я еще немного раздумывала, не продолжить ли танцы под дождем. Но побоялась, что в любой момент может вернуться шофер или приехать новый ученик, и, уже начав замерзать, решила отказаться от этой идеи.

Я отогнала прочь грустные мысли, запрокинула голову и сделала еще один глубокий вдох. Чистый, холодный от дождя воздух Штольценбурга. Правда, как же хорошо быть здесь, вернуться в Германию и в замок. Садовник даже засадил несколько баков у ворот розовыми фуксиями, которые я так люблю. Я улыбнулась самой себе.

Новый школьный год начнется в понедельник, и я, Эмма Магдалена Моргенрот, верю, что никогда прежде не была так готова к нему. Готова к десятому классу. Готова взрослеть. Я затащила чемодан по наружной лестнице, выпрямила плечи и вошла в величественный холл интерната.

В тот же день я нашла книгу.

Позднее я не раз спрашивала себя, что бы произошло, не попадись она мне. Если бы мы не направились первым делом в библиотеку? Или если бы я нашла эту книгу, но отложила в сторону? Или засунула на какую-нибудь полку? Что бы случилось тогда?

Западная библиотека располагалась, как можно догадаться по названию, в западном флигеле замка, причем в той части каменной громады, которая не использовалась для школьных нужд. В северной стороне располагались учебные классы, в восточной – спальни и жилые комнаты некоторых учеников интерната, а большая часть западного флигеля пустовала уже лет восемьдесят, со времени последней перестройки замка.

Кто-то из прежних директоров решил размещать учителей не в самом замке, а отдельно, в прилегающих хозяйственных постройках. Западный флигель, старейшая часть замка, кстати, – главным образом использовался как склад для пришедшей в негодность мебели, истрепавшихся карт и ящиков, забитых старыми, пожелтевшими тетрадями. Стены метровой толщины и каменные лестничные клетки отапливались с трудом, и зимой здесь часто замерзал водопровод. Только бальный зал на втором этаже использовался регулярно. Этажи над ним большую часть времени напоминали Спящую красавицу.

Я уже долгое время считала это порядочным расточительством, ведь, если задуматься, западная библиотека была очень красивой. И давно решила, что это помещение может идеально подойти для моей задумки. Теперь же, увидев все своими глазами, я пришла в восторг: стены от пола до отделанного благородным деревом потолка закрывали шкафы с книгами. Даже вокруг окон были приделаны деревянные полки, все до одной наполненные старыми, драгоценными переплетенными книгами (они, конечно, были на порядок ценнее книг, доступных любому ученику в нашем медиацентре по локальной сети).

Еще в библиотеке располагались открытый камин и гигантский дубовый письменный стол, несколько кресел и диванов с точеными ножками, столик, украшенный мозаикой, и огромная люстра, должно быть созданная в самом начале эры электричества. Только кое-какая сломанная мебель и ящики со старыми атласами, приправленные тоннами грязи и паутины, немного мешали. Но это поправимо. Я высоко закатала рукава свитера.

– Красота, – сказала Шарлотта, пока я снимала на телефон окружающую рухлядь, чтобы потом выложить фото в сеть. – А ты уверена, что твой отец не против?

Шарлотта – англичанка, она пониже и поизящнее меня, походит на фарфоровую куколку с медовыми локонами. Любит футболки с узорами в виде котов (сегодняшний вариант – две черные кошечки, хвосты которых соединяются в форме сердца). А еще она – моя лучшая подруга. Уже четыре года, с первого дня, как я пришла в Штольценбург, мы на каждом уроке сидим рядом и делимся друг с другом всеми секретами.

– Да брось, – отмахнулась я. – Комната и так не используется.

Во время своих самых скучных каникул я продумала каждую мелочь. Мы сделаем эту библиотеку нашим личным убежищем. Убежищем от школьных стрессов и напряжной обстановки общих комнат. Я не волновалась, согласится ли отец, ведь обычно он разрешает почти все, что я хочу. И потому его разрешение скорее формальность, при случае я спрошу у него.

Мы пролезли через груды ящиков и рухляди.

– Посмотри на все эти книги. Разве здесь не чудесно? – спросила я, когда мы добрались до центра помещения. – А камин! Зимой разведем здесь огонь, станем пить чай и читать классиков, напольные часы будут звонить каждый час, а окна покроются инеем. Уютно!

Шарлотта уставилась на меня:

– Классиков? Ты имеешь в виду чтиво такое же увлекательное, как «Натан мудрый» Лессинга?

В точку! Шарлотта хорошо помнила мои нагоняющие скуку комментарии к пьесе, которую мы читали в девятом классе.

Я отодвинула в сторону дребезжащий торшер:

– Тут дело не только в книгах. Я скорее думаю о тайном обществе.

Прочитав недавно статью о знаменитых студенческих союзах в Америке, я загорелась мыслью организовать свой собственный элитный клуб для встреч в Штольценбурге. Мы, в конце концов, учимся в одной из лучших и старейших школ Европы, и втайне я мечтала создать что-то вроде общества «Череп и кости». Только без неприятного времяпрепровождения, вроде лежания голыми в гробах и тому подобного.

– Мы могли бы здесь встречаться и спокойно болтать, делать домашние задания, смотреть фильмы. Увидишь, будет супер.

– Не придется каждый вечер бороться за место на диване в общей комнате, будет свое собственное, – согласилась Шарлотта. За секунду окинув комнату взглядом, она вздохнула: – Но нужно вытереть пыль.

– Спасибо!

Откинув челку с лица, я быстро заговорила, просто не могла больше сдерживаться:

– В общем, я все уже придумала. Сначала уберем отсюда все старье, думаю, в спальню напротив, там хватит места. Но я не знаю, сможем ли мы вдвоем все унести. Хотя бы попытаемся. Потом приберемся здесь, сделаем что-нибудь с паутиной и ее мерзкими обитателями. А этот комод… эй, чего это ты вдруг обниматься лезешь?

– Я по тебе соскучилась. И только сейчас поняла насколько, – улыбнулась Шарлотта и сжала меня в объятиях еще сильнее.

Она немного пахла пляжем и молочком для загара, потому что тоже только что вернулась с каникул. Ее семья отдыхала на Лансароте.

– У мамы было совсем не весело, да? – спросила Шарлотта.

– Сойдет, – пробормотала я.

Шарлотта слишком хорошо меня знала. Она понимала: чем охотнее я рвусь заниматься школьными делами, тем хуже обстоят дела в семье. А ведь мы с мамой даже не ссорились ни разу.

– Нормально, в общем. Только…

Я на миг задумалась, почему на душе остался такой осадок от испорченных каникул. Скука – это не конец света, и все равно…

– Думаю, я просто поняла, что теперь должна сама справляться со всем и больше не ждать помощи от родителей. Вот так, – наконец объяснила я.

Это, собственно, не стало для меня каким-то революционным открытием. Честно говоря, я была готова к этому уже лет пять, с момента развода родителей. Папа слишком много занимался самим собой и своей работой – он занимал в нашей школе пост директора, – мама же уехала в Англию, одурев от любви. Я с одиннадцати лет, когда мы еще жили в Гамбурге, сама стирала свои вещи, делала уроки без напоминаний и решала, какую еду приготовить.

Нет, осознание ситуации скорее пришло потому, что я поняла: положение вещей, которое я до сих пор считала временным, скорее всего, не изменится никогда. Отец всегда будет слишком занят, как сейчас, а мать всегда будет погружена в поиски самой себя. А мне уже шестнадцать, и я точно больше не ребенок. Только я могу привести свою жизнь в порядок, и займусь я этим прямо сейчас. Вот так просто. Отныне я буду человеком действия.

Шарлотта дернула меня за косичку:

– Ну и ладно. Тогда давай сделаем этот школьный год лучшим в нашей жизни, а библиотеку – нашей штаб-квартирой.

Мы улыбнулись друг другу и принялись за уборку. Вдвоем перетаскали ящики и стопки бумаги, трехногие стулья и помятые абажуры в одну из комнат напротив по коридору. На них мы взгромоздили глобусы с устаревшими границами стран, изъеденные молью подушки и положенные теннисные ракетки. Почти два часа таскали все это ненужное барахло. Посередине комнаты еще остался старый комод, сдвинуть с места его не получалось, сколько мы ни старались. Эта развалина весила центнер! Мы навалились всем своим весом, уперев ноги в пол, толкали и дергали этого монстра изо всех сил. Но громадина не поддалась ни на миллиметр!

У нас не вышло подвинуть комод и втроем, когда на помощь пришла Ханна, моя новая соседка по комнате, для которой это был первый день в Штольценбурге.

– Может, он к полу прикручен? – простонала Ханна, пока мы втроем тянули комод изо всех сил.

– Или врос в него, – проговорила я сквозь крепко сжатые зубы. – Тянется в недра земли. Может, весь замок просто построили вокруг этого комода.

Ханна хихикнула.

Мы с ней понравились друг другу. Я почувствовала в девушке родную душу, когда она просто взяла и запихнула содержимое своего чемодана в шкаф, потому что считала, что укладывать одежду не имеет смысла – все равно каждое утро придется рыться на полках в поисках нужной вещи.

Моя прежняя соседка Франческа закончила школу, и мне, конечно, больше хотелось, чтобы со мной жила Шарлотта. Но Шарлотта уже годами терпела наказание в виде принцесски Штайн, ведь госпожа Бредер-Штрауххаус, учительница биологии и математики и распределительница комнат, выказывала полное отсутствие отзывчивости в вопросе любых изменений в школе (нелепым обоснованием этого она называла что-то связанное с социальной компетенцией).

Повезло, что Шарлотта была самым терпеливым и добродушным человеком, которого я знала, и переносила перепады настроения Хелены фон Штайн без единой жалобы. А Ханна, в отличие от нас с Шарлоттой, к счастью, не боялась пауков и принялась снимать один экземпляр за другим с плюща, обвившего стены замка.

Шарлотта стала подметать дощатый пол, я же снова занялась комодом в центре комнаты. Решила очистить его. Тяжести в нем точно поубавится, и подвинуть его станет проще. Я зарылась в ящики. Сперва обнаружила коллекцию страшно уродливых венков из высохших цветов, потом стопку расписных фарфоровых тарелок, которые были еще ужаснее. Следом шли какие-то светильники, раскрошившиеся куски мыла и пожелтевшие платки.

А потом… да, тогда я и нашла книгу.

Она лежала засунутой во что-то вроде тайника за дощечкой в нижнем ящике комода, которую я чуть было не проглядела. Щель в дереве было почти не разглядеть, я вообще обнаружила ее только потому, что задела левым запястьем и в первую секунду испугалась, что посадила занозу. Но, снова проведя рукой внутри ящика, я нащупала края прямоугольного отделения. Сунула ноготь в зазор, поковырялась немного, стараясь подцепить тонкую деревянную крышку, и наконец сдвинула ее. В потайном отделении, словно сделанном специально под нее, лежала книга.

Старая-старая. Это я поняла сразу – по видавшей виды темной полотняной обложке. Уголки книги обтрепались, обложку покрывало столько пятен, что я не могла понять, какого же цвета она была изначально. Серая? Коричневая? Голубая? Я осторожно вынула книгу из тайника. Она оказалась теплее и тяжелее, чем я предполагала.

«Живее», – подумала я и сама испугалась.

Я обтерла обложку рукавом, и в воздух поднялось облачко пыли. Тонкие линии на полотне стали заметнее. Не буквы. Название отсутствовало, на полотне был изображен только какой-то неясный силуэт. Мужчина? Или… Да, фигура действительно не выглядела человеческой. На голове угадывалось что-то похожее на изогнутые рога, и ноги выглядели до странного кривыми.

Я провела пальцем по обтрепавшемуся полотну. Что же внутри этой книги? Почему ее спрятали? От кого?

Вдруг в воздухе раздался шепот, такой слабый, что я скорее почувствовала его, чем услышала. Тихий-тихий голос, от которого волоски у меня на руках стали дыбом, прошелестел что-то похожее на мое имя.

Мое имя!

Э-э… да, точно.

– Эмма, – шептала Книга вопреки здравому смыслу. – Э-э-э-эмма-а-а-а-а!

Я вздрогнула… и яростно закачала головой. В самом деле, что за бред?! Вот мне уже мерещится всякое.

Но ведь сегодня был действительно долгий день. Слишком долгий. Возвращение из Англии в Германию, путь из аэропорта в замок, а потом мы с девушками еще освобождали комнату от хлама. Я столько часов на ногах, неудивительно, что начала засыпать на ходу. Сил уже никаких; ясное дело, книга не произносила моего имени, она вообще ничего не произносила. И конечно, не была живой. Надо взять себя в руки. Или поспать. Я зевнула.

– Давайте доделаем все в другой раз. Думаю, на сегодня хватит, – сказала я и наконец нашла силы отвести взгляд от фигуры с обложки.

Тут я заметила, что Шарлотта и Ханна уже закончили свои обязанности по уборке. Щетка стояла в углу, а девочки, облокотившись на подоконник, смотрели во двор замка.

– А вон те – тоже ученики? – как раз спрашивала Ханна.

Она встала на цыпочки и высунулась из открытого окна так сильно, как могла, чтобы не выпасть.

– Скорее всего, нет, – ответила Шарлотта. – По-моему, эти двое немножко старше… хотя издалека сложно сказать.

– Наверное, но все равно, по-моему, на вид они ничего. Это и отсюда разглядеть можно.

– Да, – согласилась Шарлотта и оглянулась на меня через плечо: – Ты их знаешь?

Я быстро подошла к окну и как раз успела увидеть, как два высоких юноши поднимаются по лестнице. Они затерялись где-то среди учеников школы, прежде чем я успела разглядеть их лица.

– Не думаю, – решила я и перевела взгляд на «Мини Купер» с британскими номерами, стоящий на гравии как раз у подножия лестницы. – Но, видимо, они считают себя слишком важными, чтобы использовать парковку для обычных смертных.

Я обещала папе, что мы поужинаем вместе. Шарлотта и Ханна отправились в сторону кафетерия, я же пошла через двор.

Отец жил в здании, ранее служившем каретным сараем, со светлым паркетом и окнами, выходящими в парк. На стенах висели африканские маски и барабаны. Сам он никогда не покидал границ Европы – не мог, потому что боялся летать. Но часто получал подарки от родителей, или выпускников школы, или от людей, бывших одновременно и первыми и вторыми и знавших, что у него слабость ко всему экзотическому.

Потому, когда мы вскоре разместились в столовой, я была ужасно рада, что в этом году никто из школьников не привез с отдыха жаренную в меде саранчу или другие закуски из насекомых. Хотя папа и считал их ужасно полезными, я бы никогда, никогда, прошу прощения, но действительно никогда в жизни не стала бы пробовать хитиновый панцирь. Животные, у которых больше четырех ног, к сожалению, также не входили в мое меню, и это не обсуждалось.

На сегодня отец, к счастью, заказал мою любимую еду, так что стол из полированного красного дерева был заставлен бумажными коробочками, палочками для еды и салфетками.

– Моя бедная малышка Эмма, – сказал папа уже в третий раз и продолжил ковыряться в своем цыпленке под кисло-сладким соусом (возможно, сожалея про себя, что он не такой хрустящий, как гигантский кузнечик). – Мне так жаль, что я не забрал тебя. Под дождем, ох, почему же ты не позвонила?

– Я звонила. Твой телефон был выключен.

Как и всегда, кстати.

Папа и современная техника попросту несовместимы – вот в чем дело. Просто чудо, что для общения по работе он в основном использовал электронную почту. Если б папа мог выбирать, то и дальше бы слал письма, набранные на старой печатной машинке, а Интернет использовал только для того, чтобы смотреть по Гугл-картам на далекие страны с безопасного расстояния. Если бы вообще использовал. Ведь Интернет – это зло, источник «неконтролируемых раздражителей». Примерно так папа это и сформулировал почти восемнадцать лет назад в своих знаменитых «Советах по воспитанию». Это считающееся образцовым произведение, которое до сих пор можно найти на полках у многих родителей, помогло папе получить свою работу. У меня же – как у идеального современного ребенка – смартфон появился только в прошлом году, и то после долгих споров.

– А телефон в кабинете? – продолжил расспрашивать отец. – Ты ведь всегда могла найти меня по нему.

– Занято.

– Правда? Все время?

Я подняла брови:

– Я звонила семь раз. В час, в четверть второго, в половину, без пятнадцати два, в…

Отец спрятал лоб между ладоней и вздохнул.

– Ну да, тот нервный шейх, которому надо разузнать все, вплоть до размера обуви преподавателей, прежде чем он решится отправить сына сюда, – пробормотал он. – Мы разговаривали три часа… голова начинает болеть, только вспомню.

Если услышать рассуждения о моделях принадлежащей отцу техники и многочисленных недугах и болезнях, от которых он каждый день страдает или как минимум утверждает, что страдает, то можно подумать, что отцу лет сто двадцать. Но через месяц ему исполнится всего пятьдесят шесть. Правда, он успешно скрывает возраст за своим капризным характером (как корифей педагогики с двумя докторскими степенями, папа может позволить себе капризы, и никто при этом не сомневался, что он способен управлять таким элитным интернатом, как Штольценбург).

– Как, кстати, тебе было у матери? – спросил отец между двумя вилками риса.

– Хорошо. Она шлет тебе привет, – улыбнулась я и откусила кусок спринг-ролла.

Обычно я старалась ни в коем случае не упоминать маму при папе. Из-за выражения, появлявшегося у него в глазах. Даже при малейшем упоминании о ней он становился поразительно похож на старого пса, грустного и побитого.

Он и сейчас выглядел так, словно ждал следующего удара.

– Спасибо. У нее… все в порядке? – спросил отец.

– Да-да, все так же живет в Кембридже и с недавних пор готовит только аюрведическую пищу. Ну, если вообще готовит. Мы обычно просто ходили есть пиццу… да, ты ведь знаешь, какая она. – Я откашлялась. – А скажи, как прошло твое лето?

– Ну…

Отец проглотил рис и с заметным облегчением от смены темы разговора начал долго и обстоятельно рассказывать о болях в шее, проблеме с господином Шаде, заведующим хозяйственной частью, ознобе, девяти заявках о приеме на учебу, разговорах с родителями и, конечно, судорогах при лихорадке, которые чуть его с ума не свели.

– А сегодня еще заявляются эти двое юнцов, не записавшись на прием, и просят жилье на несколько недель. Словно у нас в запасе есть свободные кровати, это при трех сотнях учеников в листе ожидания! Но что я мог сделать, нельзя же позволить им жить в палатке во дворе, – закончил отец и стал массировать переносицу двумя пальцами.

Наверное, чтобы не начался приступ головной боли.

– А почему, собственно, нет?

Отец фыркнул:

– Ну, одного, некоего Тоби Белла, я не знаю, его бы я выставил за дверь, не моргнув и глазом. А другой – сам Дарси де Винтер, прямо оттуда… но все, что я могу им с ходу предложить, – комнаты в западном флигеле.

– Ясно, – пробормотала я с полным ртом, хотя на самом деле мне было ничего не ясно.

Конечно, при упоминании фамилии «де Винтер» у меня в голове что-то мелькнуло. Так звали старого английского лорда, семейство которого некогда проживаю в Штольценбурге и основало школу. Также известно, что один из представителей рода Штольценбургеров несколько сотен лет назад сочетался браком где-то в Великобритании, а когда здешние Штольценбургеры вымерли, владение досталось его потомкам. А о юноше по имени Дарси де Винтер я никогда не слышала.

– Они сказали, зачем приехали?

– Непонятно. Якобы путешествуют по Европе и хотят сделать тут остановку.

– На несколько недель? Здесь не на что смотреть так долго.

Папа вздохнул.

– Странно, – пробормотала я, а мои мысли потекли дальше.

Они кружились вокруг парней, которые теперь должны жить где-то в западном флигеле, около моей чудесной библиотеки в той же части замка, а главное, около книги.

Я отчего-то не решилась положить ее обратно в тайник, а прихватила с собой, чтобы изучить получше. Почему – и сама точно не знаю. Но что-то в этой книге возбуждало мое любопытство. До крайней степени.

– Как бы то ни было, я выделил им две гостевые на третьем этаже. Думал держать комнаты свободными для свиты шейха, если тот решится на личный визит, но несколько ночей роли не играют, а дальше посмотрим, продолжил рассказывать папа.

Я все еще размышляла о книге, ждавшей прочтения в нескольких сантиметрах от меня, в сумке через плечо, лежавшей рядом со стулом. В сущности, выглядела книга невзрачно. Могла пролежать сотни, даже тысячи лет в своем убежище. Могла оказаться старым школьным учебником. Или скучным до смерти трактатом о садовых травах, или древней историей о любви. Нет причин голову ломать. И все равно…

Вечером, оставшись одна в комнате, я решила снова заглянуть в книгу, чтобы мне перестало казаться, что в ней написано что-то необыкновенное.

Одетая в клетчатую пижаму (верхняя часть – розовая, нижняя – красная с принтом в виде Санта-Клаусов), Ханна спала крепким сном на кровати у противоположной стены, а я осторожно листала страницы при свете лампы на тумбочке у кровати. Я едва не засыпала, но все равно хотела прямо сейчас прояснить ситуацию. Ведь когда боишься, что сходишь с ума, заснуть невозможно.

И конечно, причин волноваться не оказалось.

Как я и ожидала, это была просто книга. Во всяком случае, не роман и не травник, скорее что-то вроде хроники. Сперва мне показалось, что это какой-то ежедневник, из-за дат, стоящих над разными записями. Все до единой они были написаны от руки, но разными почерками. Старомодные элегантные буковки в начале книги скорее не писали, а выводили пером, в середине начинались пассажи устаревшей авторучкой, затем шли тексты с более современными датами, написанными обычной ручкой, причем даже с отметками фломастером.

В записях, насколько я могла разобрать, речь главным образом шла о Штольценбурге. Хроники из разных эпох запечатлевали большие и маленькие события из жизни замка. Я нашла записи как о пожаре в кухне еще летом тысяча девятьсот тридцать четвертого года, так и об основании интерната в тысяча восемьсот двадцать пятом или о снежных завалах зимой тысяча девятьсот восемнадцатого. Кто-то описывал ночные бомбардировки во время Второй мировой, кто-то другой – открытие новой химической лаборатории пять лет назад. Бумага была такой тонкой, что страниц оказалось гораздо больше, чем я предположила на первый взгляд.

Признаю, книга все же была немного особенной. Но не настолько, чтобы звать меня по имени.

Я долго читала книгу, перескакивая с одной записи на другую. В самом начале хроники шел действительно старый текст, времен постройки замка. Упоминались даже тогдашний монастырь, развалины которого сегодня еще можно найти недалеко в лесу, и монахи, когда-то жившие там и, видимо, изготовлявшие для своих книг бумагу удивительного качества.

Несколько глав спустя я обнаружила изображенный тушью силуэт, такой же, как на обложке. Тонкими линиями пера неизвестный художник запечатлел на бумаге некое существо. Рисунок на бумаге вышел четче, чем тиснение на обложке. Верхняя часть туловища действительно принадлежала человеку, но покоилась она на козьих ногах, заканчивающихся раздвоенными копытами. На голове странной формы высились два изогнутых витых рожка, окруженных облаком из листьев и насекомых. В целом существо походило на героя античных мифов. На фавна, наверное. Да, на фавна с мрачным взглядом.

Я пролистала книгу вперед, к записям из того времени, когда Штольценбург уже стал интернатом. Там начиналась самая интересная часть книги. Описывались балы, смена преподавателей, визиты герцогов, политиков и знаменитых актеров. Да ведь эта информация – чистое золото, появись она в начале лета на выборах старосты. И может быть, это судьба, чтобы книгу нашла именно я? Или нет?

Зевая, я положила книгу на тумбочку у кровати. Прочитаю ее спокойно в следующий раз. Когда буду не такой уставшей.