Текст книги "Все случилось на Джеллико-роуд"

– К нам гости! – доносится голос дозорного с наблюдательного пункта на дереве.

Мы с Рафаэллой обмениваемся взглядами, и она принимается загонять младших школьников в наш жилой корпус.

Кадеты прибыли. Я главная. Территориальная война начинается.

Они познакомились с Джудом Сканлоном ровно через год после аварии. В тот момент Веббу казалось, что ни в чем уже никогда не будет смысла. Со временем стало больнее, потому что поначалу он, Нани и Тейт просто пребывали в оцепенении, и если бы не бодрящая жизнерадостность Фитца, они бы утонули в своем горе и, возможно, дошли бы до коллективного суицида. Но прошел год, им исполнилось четырнадцать, оцепенение прошло, и нахлынули воспоминания. Они заставляли Нани замыкаться в себе и наполняли Вебба тоской. Он замечал, что с и Тейт происходит то же самое. Несмотря на умение радоваться каждому дню, временами, в минуты меланхолии, когда она позволяла себе подумать о семье, ее отчаяние было так велико, что трудно было дышать. Вебб обнимал ее и говорил: «Я здесь, Тейт, я с тобой». В той аварии она лишилась не только родителей, но и младшей сестры. «Мы играли в «Камень, ножницы, бумага», – сказала однажды Тейт. – Я выбросила бумагу, а она камень, поэтому я выжила, а она умерла».

В тот год одна городская школа для мальчиков решила устроить эксперимент и отправить всех учеников с восьмого по одиннадцатый класс на шестинедельную подготовку по кадетской программе. Они должны были жить возле реки с середины сентября и до конца недели, следующей после октябрьских праздников.

– Можем устроить стычки, – предложил Фитц, сжимая пушку. Его глаза, устремленные на вереницу автобусов, въезжающих в город, блестели от предвкушения.

Его кадетский взвод бежал трусцой вдоль Джеллико-роуд. Подошвы ботинок глухо стучали по земле, сминая все на своем пути. Джуд Сканлон заметил растоптанные маки. Кажется, их было пять. Стебли поломались, красные обрывки лепестков остались на ботинках парня, бежавшего перед ним. Цветы были погублены. Джуда охватила необъяснимая тоска, и в этот момент он увидел девочку, стоящую на другой стороне дороги. Ее глаза напоминали озера бесконечной печали, русые волосы сияли в солнечных лучах, пробивавшихся сквозь деревья. Он будто увидел призрака – странное видение, чей образ потом преследовал его всю ночь. На следующий день после окончания тренировок ноги сами понесли Джуда на то же самое место с пятью семечками в кармане. Опустившись на колени, он впервые в жизни сам посадил растение.

– Семена нужно зарывать поглубже, – раздался чей-то голосу него над головой. – А то они не пустят корни.

Их было четверо. Два мальчика и две девочки, одну из которых он тут же узнал. Что-то шевельнулось в душе у Джуда. Он понял, что обратившийся к нему мальчик, должно быть, ее брат: его волосы были такими же золотисто-русыми, однако глаза были полны жизни. Девочка, стоявшая по другую сторону от него, мягко улыбалась, а второй мальчик смотрел на него с насмешливой ухмылкой.

– Тейт, – представилась улыбчивая девочка, протягивая ему руку. – А это Вебб и Фитци, ну а с Нани вы уже виделись вчера.

Нани.

– Я… мы не нарочно…

Мальчик по имени Вебб покачал головой.

– Это происходит постоянно.

– А нельзя просто посадить цветы в другом месте?

– Нет, в другом нельзя, – тихо сказал Вебб.

Джуд достал из кармана остальные семена, каждый взял по одному, и они все вместе принялись сажать маки на обочине Джеллико-роуд.

Каждый день он возвращался в одно и то же время, и каждый день его ждала вся компания под предводительством Вебба, чья жизнь столь разительно отличалась от жизни Джуда. В то время как детство Вебба, наполненное простыми радостями, казалось идиллией, Джуд с ранних лет привык к безразличию. Вебб читал фантастику, Джуд – реализм. Вебб считал, что домик на дереве – это отличная возможность взглянуть на мир с другой точки, в то время как Джуд видел в нем приспособление для слежки и выявления угроз. Мальчики спорили о спорте и текстах песен. Там, где Джуд видел грязную и мокрую долину, Вебб видел Бригадун[1]1
  Вымышленная шотландская деревня из одноименного американского мюзикла (1947) и фильма (1954), в которую можно попасть лишь раз в сто лет.


[Закрыть]. Но, несмотря на все это, они сумели найти общий язык и, когда вечерами забирались в домик на дереве и говорили о мечтах и чувствах, все остальное теряло значение. И постепенно мир, в котором жили Вебб, Фитц, Тейт и Нани, стал для Джуда центром вселенной.

На следующий год, когда автобусы кадетов въехали в Джеллико, Джуд с нетерпением ждал знака. Знака, который даст понять, что в этом году все будет как в прошлом. Почти весь год он думал о них. Не окажется ли, что они успели разлюбить друг друга? Похожа ли Нани на привидение, как прежде? Не вляпался ли Фитц в неприятности? А вдруг они переросли эту дружбу с ним?

Но все четверо были там, на ступеньках центрального магазина Джеллико, куда кадеты всегда заезжали за всем необходимым. Джуда ждали.

– Кто это? – спросил у него кадет, сидевший рядом.

Джуд бросил взгляд на лицо Вебба, сияющее широкой улыбкой.

– Это мои лучшие друзья. Друзья на всю жизнь.

Глава 3

На моей памяти территориальные войны всегда были частью школьной жизни. Не знаю, кто их развязал впервые. Горожане говорят, что все начали кадеты из Сиднея, которые приезжают сюда каждый год уже лет двадцать, наверное. Каждый сентябрь они разбивают лагерь прямо под боком у школы Джеллико на шесть недель и проходят подготовку в походных условиях. Мы утверждаем, что войну начали горожане, потому что они считают весь Джеллико своей собственностью. Ну, а кадеты во всем винят нас, потому что мы якобы не умеем мирно сосуществовать с кем-то на одной территории. Я знаю лишь, что войны начались восемнадцать лет назад, потому что так написано в фиолетовой книжечке. В ней основатели изложили правила, составили карты и указали границы.

Война длится только шесть недель в году, пока кадеты здесь, и, если честно, в ней больше раздражающего, чем волнующего. До города приходится добираться вдвое дольше, потому что почти все удобные тропы принадлежат кадетам. Примерно в это время учителя начинают читать нам нотации о том, как важны прогулки на свежем воздухе. Правда, никто не в курсе, что старшие на всех факультетах запирают младшие классы в корпусах, чтобы те случайно не забрели на вражескую территорию. Это точно никому не нужно, потому что, когда кадеты уезжают, а горожане возвращаются в свои кроличьи норы, начинается настоящая война. Факультеты устраивают междоусобицу, особенно если кто-то виноват в утрате территорий. Три года назад, когда я сбежала с кадетом, Рафаэлла и Бен отправились искать меня и зашли во владения горожан. Из-за этого мы лишились Молитвенного дерева. Рафаэлла и Бен стали изгоями, и, когда я вернулась, мы почти не разговаривали. А потом вообще перестали. И вот теперь мы вместе стоим во главе школы и готовимся к войне.

Целую неделю кадетов замечают вблизи от нашей северной границы. До их лагеря примерно километр, так что они явно показываются нам специально, желая запугать. По правде говоря, это отлично срабатывает из года в год. Главы остальных факультетов требуют от меня немедленной реакции на поступающие разведданные, но школа Джеллико уже страдала от собственных непродуманных действий, и будь я проклята, если повторю ошибки своих предшественников.

Рафаэлла едет домой на выходные, и я передаю через нее сообщение предводителю горожан с предложением встретиться. Ответа нет, так что начинается игра в кошки-мышки. Ожидание войны убивает. Мы не знаем, когда нам нанесут первый удар, не знаем, чем все закончится, и сидим как на иголках. Иногда мне хочется выйти на улицу и закричать: «Ну давайте уже!» – чтобы напряжение наконец прекратило нарастать.

Но хуже всего на другом фронте – на внутреннем. Политика школы всегда предписывала главам факультетов заботиться об остальных учениках с помощью других старшеклассников и куратора. Все школьники знают, что будущего главу факультета определяют еще в седьмом классе, а затем пять лет готовят к этой роли. Но каждый год мы проводим выборы и притворяемся, что главы факультетов и предводитель всей школы избираются «народом и для народа». Учителя в это верят. Они все довольно молодые и недогадливые. Большинство приезжают сюда всего на три года по обязательному распределению, так что никто не успевает выявить никаких закономерностей. Но в исполнительности им не откажешь. Всякий раз, когда кто-нибудь с Локлана забывает прийти на тренировку, репетицию или дебаты, учителя донимают меня. Сами ученики, начиная с младших классов на первом этаже и заканчивая одиннадцатым классом на третьем, все время чего-то ждут от меня, и это бесит. Ко мне идут с вопросами о том, кому сегодня можно смотреть телевизор, кто дежурит, сколько можно посидеть за компьютером, когда стирка. Вечные слезы, ссоры, истерики и тревоги. И Ханна куда-то пропала. Я ужасно злюсь, что она бросила меня одну со всеми проблемами. Она как будто мстит мне за то, чего я ей наговорила в последний раз. Раньше Ханна все свое свободное время проводила в Локлане, помогая главе факультета, но теперь, когда эти обязанности легли на мои плечи, она исчезла.

Ко мне в дверь стучится десятиклассница.

– У Эви из седьмого класса начались месячные.

– И что?

– Поговори с ней, она плачет.

– Сходи к Рафаэлле.

– Ее сейчас нет. Где Ханна? Почему перекличку проводит мисс Моррис?

– Я не знаю, где Ханна.

Взгляд десятиклассницы ясно говорит: «Ты хоть что-нибудь вообще знаешь?»

– Я схожу за Ханной, – говорю я наконец, лишь бы от меня отстали.

Вот только когда я подхожу к ее кабинету и поворачиваю ручку, выясняется, что там заперто. За время, проведенное в школе Джеллико, я не помню, чтобы дверь Ханны хоть раз оказывалась закрытой. Я решаю про себя, что это просто такой способ выразить свое недовольство, хотя в глубине души сомневаюсь: Ханна не склонна к истерикам. Я уже собираюсь пойти наверх, когда вижу, что ко мне приближается Джесса Маккензи. Поэтому я выхожу на улицу, запрыгиваю на велосипед и устремляюсь к недостроенному дому у реки.

В это время суток школьная территория выглядит особенно зловеще. Ночью еще ничего, но вот когда солнце только начинает исчезать, мне кажется, что здесь спрятано слишком много тайн. Стоит такая тишина – ни птиц, ни сверчков. Ничего.

Я бросаю велосипед на землю возле дома и подхожу к крыльцу.

– Ханна! – кричу я со всей злостью.

В ответ лишь эхо.

– Ханна, это уже не смешно!

Я стою в тишине, ожидая непонятно чего. Например, что Ханна высунет голову из окна и с недовольным видом скажет: «Помоги мне доделать плинтус, Тейлор».

Я осматриваюсь, чувствуя что-то… Или кого-то. Ханна всегда ухаживает за территорией вокруг дома, стрижет газон и все время повторяет: «Тут у меня будет сад». В нем она посадит сирень и лилии и будет отдыхать на веранде. Как Йейтс в том стихотворении, которая Ханна иногда мне зачитывает:

 
Однажды я отправлюсь в путь
                             на дивный Иннисфри,
Построю хижину себе, бобы посею в ряд,
Поставлю ульи во дворе,
                               пчел поселю внутри,
И сяду слушать, как они гудят.
И обрету я наконец покой…
 

Но за возделанной территорией начинается густой кустарник, неухоженный, непроходимый. Там нет даже тропы. Три километра этого бурелома отделяют нас от кадетов. По слухам, они уже несколько лет протаптывают тайную тропу, чтобы добираться до нас без особого труда. Быстрее всего для них было бы пересечь реку, которая протекает прямо за участком Ханны. Но река наша. Здесь, возле дома, находится самое узкое ее место. От берега до берега всего метров двадцать. Последние пару лет стояла засуха, и река превратилась в ручеек. Несколько раз ошибки наших предводителей едва не привели к ее потере, но до сих пор нам удавалось каким-то образом удерживать позиции и сохранять эту естественную преграду между нами и врагом. Но сегодня мне кажется, что из густого, неухоженного лабиринта кустарников на меня кто-то смотрит. Я чувствую этот взгляд нутром, которое всегда улавливает чужую враждебность.

– Кто здесь?! – кричу я.

Я вспоминаю про кота. Ханна никогда не считала его своим питомцем, но она кормит его каждый раз, когда он появляется возле дома. Я ненавижу этого кота, а он ненавидит меня. Это дикое животное. Его хвост вечно выглядит так, будто кота застали врасплох. И, как и во всем, что касается Ханны, я вижу в нем соперника.

– Почему он такой? – спросила я ее однажды.

– Думаю, давным-давно он увидел что-то настолько ужасное, что до сих пор не отошел от испуга.

Кот медленно умирает уже несколько лет, и порой Ханна задумывается о том, чтобы оборвать его страдания, но у нее не хватает духу. Иногда, когда мне удается подобраться к нему поближе, я вижу боль в его глазах, но стоит ему оцарапать мне лицо – и я невольно забываю о сочувствии. Но сейчас на меня из зарослей смотрит явно не кот.

По телу пробегает дрожь. У того, кто наблюдает за мной, сейчас есть большое преимущество: он меня видит, а я его – нет. Я решаю развернуться и уйти, но в это мгновение где-то в зарослях раздается треск. Кто-то приближается ко мне медленным, размеренным шагом.

– Джесса Маккензи, это ты?

Будь это Джесса, она бы ответила, но ответа нет, только звук чьего-то присутствия, который приковывает меня к месту. Я хочу подойти к велосипеду, но не смею повернуться спиной к зарослям. В то же время, я слишком трушу, чтобы шагнуть навстречу неведомой опасности. Поэтому стою, наверное, целую вечность, уставившись в одну точку, оцепенев, как солдат, наступивший на мину. Я не двигаюсь. Пытаюсь убедить себя, что это лишь игра воображения. На самом деле там какое-нибудь животное. С сорок третьим размером ноги.

Холод начинает покусывать кожу. Сумерки сгущаются. Осторожно делаю шаг назад, потом еще и еще. Я могу подскочить к велосипеду, запрыгнуть в седло и умчаться, и тот, кто прячется в зарослях, ни за что меня не догонит, но меня сковывает какой-то сверхъестественный страх. Я считаю до десяти, но в итоге дохожу до одиннадцати, и снова считаю, и снова до одиннадцати. Одиннадцать. Одиннадцать. Одиннадцать. Одиннадцать. Одиннадцать.

Десять!

Я срываюсь с места, огибаю дом и мчусь туда, где оставила велосипед. Внутри все переворачивается: велосипеда нет. Под деревом я вижу пустое место. Не остается ни малейшей надежды на то, что во всем виновато мое излишне живое воображение. Я выбегаю на тропу, как можно быстрее переставляя ноги. Сердце стучит, как отбойный молоток. Тропа напоминает полосу препятствий, состоящую из перепутанных стеблей и хлестких веток, но здесь я бы могла пробежать даже с закрытыми глазами. Я слышу лишь два звука: стук крови в висках и шаги у меня за спиной. Одна пара ног. Если бы их было двое или больше, я бы, наверное, не так боялась. Я бы позволила себя поймать и воспользовалась бы правилами о дипломатическом иммунитете, прописанными в Конвенции Джеллико. Но одна пара ног означает, что кто-то из врагов преследует меня самовольно… Или что-нибудь похуже.

Добравшись до вырубки, откуда к корпусам ведет освещенная тропа, я не чувствую облегчения. Легкие горят, мышцы ноют. Мне хочется поскорее добежать до двери, но чем ближе я к ней, тем дальше она кажется. И вот наконец я влетаю в дверной проем, захлопываю дверь, запираю ее, и лишь тогда позволяю себе прислониться к ней спиной и сползти на пол, хватая воздух ртом. Сердцебиение постепенно замедляется, я смахиваю пропитанные потом волосы со лба, опускаю голову между коленей и немного успокаиваюсь, нащупывая в кармане ингалятор…

Три семиклассницы стоят передо мной. Одна из них, посередине, – Джесса Маккензи.

– Кто-то потратил всю воду, – говорит Хлоя П.

– У Селии спички, – полушепотом жалуется другая, имени которой я не знаю.

Я медленно встаю, не обращая на них внимания, и начинаю с трудом подниматься по лестнице, но они меня догоняют.

– Где Ханна?

Я останавливаюсь и смотрю в глаза Джессе Маккензи. Внезапно я вижу кого-то… Или что-то, что я уже видела. Меня охватывает необъяснимая тревога.

Я вырываюсь и сбегаю в свою комнату. Заперев дверь, подхожу к раковине и наклоняюсь над ней. Накатывает тошнота.

Мне нужно поговорить с Ханной. Я толком не знаю, почему, но повторяю эту мысль снова и снова. Как будто некий голос у меня в голове нашептывает, что ее отсутствие неспроста. Как в последней строчке стихотворения Йейтса:

 
И этот шепот – в сердце у меня.
 

За обедом мне приходится сидеть с остальными главами факультетов в столовой во время официальной церемонии назначения нас старостами. Директор говорит речь о единстве, а Ричард тем временем что-то шепчет на ухо главе Гастингса. Девочка хихикает, и они переводят взгляд на меня, а потом она передает сказанное соседу. Остальные главы факультетов подлизываются к Ричарду. Только Бен игнорирует его, с энтузиазмом поглощая лазанью. Я знаю, что мне нужно действовать быстро, пока не случился переворот. Я обвожу взглядом стол и в который раз осознаю, что единственный мой потенциальный союзник – это придурок с перепачканным томатным соусом лицом.

– Бен, наладь контакт с кадетами. Скажи, что я готова заключить сделку.

Бен поднимает взгляд от тарелки, которую вытирает хлебом. Его глаза широко раскрываются.

– Я?

– Он?! – присоединяется Ричард, переглядываясь с остальными.

– Да, ты, – отвечаю я.

– Что ты творишь, Тейлор? – спрашивает Ричард с привычной угрозой в голосе.

– Прошу своего заместителя сделать то, чем обычно занимаются заместители. Отправиться на переговоры, – вежливо отвечаю я, поднимаясь.

Бен одними губами произносит слово «заместитель», причем так, будто это ругательство. Мимо проходит Рафаэлла. Он проделывает то же самое, повернувшись к ней, и даже она принимает обеспокоенный вид.

– И, кстати, факультет Меррамбиджи, факультет Гастингс, – обращаюсь я к той самой девочке и Ричарду. – Вчера вечером я почитала фиолетовую книжечку. Все записано еще в восемьдесят шестом году первыми главами факультетов. Предводитель, по-моему, называл себя Председатель Мяу. Почерк довольно плохой, но там все черным по белому, в том числе и правило о том, что главы факультетов не могут вступать в романтические отношения. Не знаю, почему. Возможно, это убивает здоровую конкуренцию. – Я поворачиваюсь к Бену. – Пойдем.

Рафаэлла следует за нами. Я молчу, пока мы не оказываемся на улице.

– Где ты была вчера вечером? – спрашиваю наконец я.

– Меня отпустили в город. Товарищ по команде лучшего друга брата моей лучше подруги…

– Ближе к делу.

–.. передал мне сообщение. Горожане готовы встретиться с нами сегодня вечером.

В хижине, куда мы приходим на переговоры с горожанами, темно и затхло. Фонарики почти ничего не освещают, и все стоят, потому что бояться сесть не пойми на что. Перед нами трое горожан. Я узнаю только Чеза Сантанджело, который неприлично красив. Но по крайней мере он не похож на прошлых предводителей горожан, грубых, суровых, полудиких. Дружбаны Сантанджело типичные хулиганы. У горожан что, есть какой-то учебник, где прописано, что все они обязаны носить стрижку «маллет»?[2]2
  Волосы пострижены коротко спереди и по бокам, а сзади остаются длинными.


[Закрыть] Рафаэлла, которая стоит рядом со мной, нервно теребит рукава. Полагаю, все ждут, пока я начну переговоры.

– Давайте заключим сделку, – предлагаю я.

– А с чего ты взяла, что мы пришли заключать сделку? – возражает Сантанджело.

– Потому что речные крысы обычно не предупреждают нас заранее. Просто снуют тут, устраивая беспорядок, а потом ждут, что мы пойдем на переговоры, чтобы все это прекратилось.

– Я так не действую… Мы так не действуем.

Учитывая, какие с ним дуболомы, я бы не была так уверена.

– Ну ладно, Сантанджело. Его же так зовут? – спрашиваю я, поворачиваясь к Рафаэлле.

Она не отвечает, продолжая теребить рукава.

– Чез, – отвечает тот за нее.

– Что ж, Сантанджело… Чез или как угодно. Давай заключим сделку.

– Начинай ты. Скажи, что вам нужно.

Первое правило переговоров: никогда не давай противнику понять, что тебе что-то нужно.

– Нам нужен доступ к Молитвенному дереву, – выдает Рафаэлла.

В восьмом классе Рафаэлла не прошла подготовку по ведению переговоров. Старшие нашего факультета когда-то рассматривали ее на роль лидера, после того как я увлеклась поджогами и спалила половину поля для крикета. У нас в школе полно юных поджигателей. Уверена, как минимум две семиклассницы с моего факультета вот-вот подпалят нас во сне.

– Нам нужен доступ к зданию клуба, – прямо заявляет Сантанджело, глядя на меня, не на Рафаэллу.

– Клуб нам не принадлежит. Им владеют кадеты.

– Да, но им туда добираться сто лет, если только вы не уступите реку. Им нужна тропа, которая ведет туда, а она ваша.

– Почему клуб? – спрашивает Бен.

– У нас мало вариантов. В пабы нам не попасть, так что приходится зависать возле магазина или на парковке возле «Коулза»[3]3
  Австралийская сеть супермаркетов.


[Закрыть]. Мы тут хотим мирного сосуществования. Одна ночь в неделю, с субботы на воскресенье, ну, может, две.

– Вы пришли не по адресу. Кадеты вас никогда не пустят.

– Может, и пустят, если вы откроете им доступ к тропе.

Я качаю головой.

– Тропа проходит слишком близко к границе школы.

– А в чем проблема? – спрашивает он.

– У нас есть младшие школьницы, – говорит Рафаэлла. – Мы не хотим, чтобы возле наших границ шастали чужаки.

– Почему? Потому что в последний раз, когда кадетов подпустили так близко, ты сбежала с одним из них? – Трое горожан обмениваются взглядами, и у меня закрадывается подозрение.

– Ты не знаешь, с кем сбежала, да? – говорит один из этих «братьев Маллетов», подходя поближе. – Ну, ты и тупая…

– Получше никого не нашел? – бросает Рафаэлла, указывая на двух дуболомов. Ее палец оказывается на расстоянии дюйма от одного из Маллетов, того, что покрупнее. Тот рычит и пытается укусить ее, но Бен оттаскивает Рафаэллу.

Сантанджело молчит, и я понимаю, что он специально ее игнорирует, потому что у них за плечами явно есть какая-то общая история.

– Вы двое, похоже, хорошо знакомы.

Рафаэлла лишь вздыхает, поджав губы, а Сантанджело хмурится, сверкая глазами.

– Это просто смешно, – заявляю я, направляясь к двери.

– Вовсе нет. Это называется мирное сосуществование. – Сантанджело загораживает мне проход. – Если вы с кадетами сумеете договориться, может, с Израилем и Палестиной тоже прокатит. Что скажешь?

– Ты еще не сказал, что можешь нам предложить, – напоминаю я.

– Молитвенное дерево, – тут же говорит Рафаэлла.

– С ней я переговоры вести не буду.

Я бросаю на Рафаэллу гневный взгляд. Лично я не особенно заинтересована в возвращении дерева. Мне важнее знать, какие аргументы в переговорах используют наши противники.

– У меня есть информация, – говорит Сантанджело, – которая может тебе пригодиться.

– О чем?

Молчание, и на мгновение я успеваю подумать, что мы имеем дело с дилетантом, пришедшим на переговоры с пустыми руками.

– Ну так что? – спрашивает Бен.

Я бросаю взгляд на Сантанджело, и нутро подсказывает мне, что речь сейчас не о территориальных войнах и клубе.

– У нас есть карта, которая, возможно, является планом туннеля, – объявляет он, резко переключаясь на Рафаэллу и Бена.

Уловка. Это не значит, что карты нет, но Сантанджело что-то скрывает, и я хочу понять почему.

– Нам она не нужна, потому что туннель так и не вышел за пределы вашей школы, – продолжает он. – Но вам может пригодиться.

– Туннель – это миф.

– Ты хочешь сказать, он врет?!

Маллеты злятся, скалятся и почти припирают нас к двери. Бен пытается отгородить нас от них, но дуболомы отталкивают его в сторону.

– Организуйте встречу с кадетами, и мы, возможно, обсудим это еще раз, – говорю я.

– Это непросто, – признает Сантанджело.

– Сделай так, чтобы стало просто.

– Ты, похоже, не понимаешь. Мой отец – тот самый коп, который притащил тебя домой, когда ты сбежала пару лет назад.

Я снова смотрю на него. Он что-то знает обо мне, это очевидно. Сын главного копа в городе, вероятно, знает кучу всего о местных жителях.

– Ну, ты там передавай привет и спасибо от меня, – говорю я с притворной улыбочкой, хотя помню лицо этого копа, выражавшее смесь усталости, тревоги и злости. А вот Бригадир выглядел совсем иначе. Холодный, напряженный.

– Ты, похоже, не догоняешь. Тот парень, которого мой отец с Бригадиром приволокли заодно с тобой? Помнишь его? Ну так вот, он теперь предводитель кадетов, и слухи о нем такие, что иметь с ним дело не хочется.

Я не верю своим ушам. Братья Маллеты ухмыляются. Рафаэлла и Бен в растерянности.

– Григгс? – спрашиваю я, изображая безразличие.

Чез Сантанджело кивает.

– Джона Григгс.