Текст книги "Все случилось на Джеллико-роуд"

Глава 8

Она стояла в дверях комнаты Вебба. Тейт. Непослушные волосы, улыбка от уха до уха. Иногда Веббу казалось, что он просто не сможет быть счастливее, чем в моменты, когда смотрит на нее. Что нет на свете человека, который излучал бы такую энергию и силу духа. Порой Веббу хотелось вдохнуть это счастье и спрятать где-нибудь в дальнем уголке души. На всякий случай. Когда он говорил ей об этом, она приходила в замешательство.

– Но, Вебб, ведь я такая благодаря тебе. Ты для меня все.

В дни, когда Нани грустила, он жалел, что не может дать ей то же.

– Тебе правда этого хочется? – спросила однажды она, когда они сидели на берегу, болтая ногами в воде.

– Ну, в другом смысле, ведь ты моя сестра, но – да. Если бы это помогло тебе стать счастливой… Или придало бы тебе желание жить, да, я бы хотел стать для тебя всем.

– Ты все для нас делаешь, Вебб, – устало произнесла она. – И тебе не надоедает?

Он помотал головой.

– Нет, если это значит, что с тобой и Тейт все в порядке.

– Но что будет с нами, если что-то случится с тобой? Что тогда? Жалкое будет зрелище. Еще хуже, чем я сейчас. Так зачем мне допускать, чтобы кто-то стал для меня всем, если однажды этот кто-то может исчезнуть? Что тогда от меня останется?

– Я никогда не брошу тебя, Нани. Ты моя сестра. Ты все, что у меня осталось.

И еще Тейт, которая теперь стояла в дверях его комнаты, улыбаясь своей гипнотической улыбкой.

– Кадеты приехали, – сказала она. – Последний год, больше это не повторится. Пойдем, отыщем Нани. Пора как следует пошалить.

Все трое стояли на Джеллико-роуд прямо перед автобусом, полным кадетов. Вдалеке раздался выстрел. Над деревьями повисло облако пыли.

– Горожане, – произнесла Тейт. – Несутся сюда во всю прыть.

Водитель автобуса лениво поглядывал на них, держа руку на клаксоне.

– Сдавайтесь! – закричал Вебб. – Пришлите своего предводителя!

– А ну убрались с дороги, а не то я вас самих куда-нибудь сдам, маленькие засранцы! – заорал водитель в ответ.

Двери открылись, и через секунду на дорогу ступил сначала один, а потом и второй сапог. Тейт и Вебб переглянулись. Сердце Нани колотилось о грудную клетку. Из-за двери автобуса появился кадет в полном школьном обмундировании. Он подошел к ним и оглянулся лишь тогда, когда понял, что машина, которая подняла пыль на грунтовой дороге, уже совсем близко. Кадет подошел к троице и всмотрелся в их лица.

– Никогда не понимал эту фишку с застежкой на подбородке, – заявил Вебб. – По-моему, я ничего тупее в жизни не видел.

– Как нам вообще воспринимать тебя всерьез? – добавила Тейт.

– Она еще и жуть какая неудобная, – согласился Джуд, снимая головной убор.

Стрельба стала громче, и все повернулись к приближающейся машине.

– Фитц?

– Все такой же псих. Его за этот год успели три раз отчислить из школы.

– И ты знаешь, как его каждый раз будоражит твой приезд, – ухмыльнулась Тейт.

Джуд ответил ей тем же, а потом толкнул Вебба кулаком в плечо, и тот толкнул его в ответ.

– Где остальные?! – закричал кто-то из кадетов в окно автобуса.

– На выходных с родителями, – ответил Вебб. – Кроме нас пока никого.

Автобус снова начал движение, и в этот момент из-за него, резко затормозив, вылетела машина. Фитц выскочил на дорогу и запрыгнул Джуду на спину с сумасшедшей яростью, к которой все давно привыкли.

– И почему тебя до сих пор не арестовали?! – воскликнул Джуд, скинул его с себя и повалил на землю. Они немного поборолись, пока Фитц с победным возгласом не оседлал поверженного противника.

– Нравится так лежать? – рассмеялась Тейт.

Вебб помог обоим встать, и все пятеро зашагали вдоль Джеллико-роуд по направлению к школе.

– Угадай, что произошло, – сказал Фитц.

– Не знаю, – пожал плечами Джуд. – Что? Нани улыбнулась?

Он впервые посмотрел на нее.

– Ребята, когда вам улыбается Нани, это как откровение, – заявил Вебб, приобняв сестру.

Джуд остановился перед ней, обхватил ее лицо руками и попытался сложить ей губы в улыбку. Нани вздрогнула.

– Отстаньте от нее, – велела Тейт.

– Мне нужно откровение, – возразил Джуд. – И только ты может мне его дать, Нанс.

– Давайте вернемся к «угадай, что произошло», – встрял Фитц, взвинченный до предела.

– Ну так что?

– Первая фаза туннеля, – вполголоса сообщил Вебб. – Мы закончили.

Каждый год в городе устраивают праздник в честь приезда кадетов, и нас приглашают на торжественный вечер, если так можно назвать событие, состоящее из сосисок на гриле и турнира по регби. В середине дня мне сообщают, что все три фракции должны встретиться после официальной части праздника. Я отправляю Бена собрать глав остальных факультетов, и мы принимаемся продумывать стратегию, но никак не можем договориться. В итоге решаем, что допуск к реке можно выдавать, но одновременно пользоваться им могут не более двенадцати кадетов.

Кадеты, как всегда, приходят в повседневной форме. Широченный Джона Григгс выделяется среди остальных. Его взгляд скользит по полю и дальше. Он распоряжается своими игроками, как будто это его войско. Я вижу, что команда у них первоклассная. Сантанджело отличается упорством. Нехватку навыка его команда компенсирует выносливостью и скоростью. Наша команда просто ужасна, и уже на середине кругового турнира я понимаю, что в территориальной войне наши силы определенно не равны.

Когда турнир заканчивается, начинается официальная часть праздника. За микрофонами подключает инструменты группа, и я вижу, как братья Маллеты настраивают гитары. С ними девчонка в дредах и пирсинге.

Мать Сантанджело – мэр города. Я слышу, как она шепчет сыну: «Веди себя хорошо», – вставая рядом с капитанами команд для фото. Она из коренных народов. Логично, не просто так ведь у Сантанджело такая кожа. Даже для итальянца он слишком смуглый. Мы фотографируемся с ней, а потом нас троих заставляют встать на сцену и еще попозировать.

– Чез! – Мама Сантанджело, которая стоит с кем-то из представителей школы, пытается привлечь его внимание. «Улыбнись», – беззвучно произносит она, показывая пальцами на свой рот.

– Чез, – ехидно сообщает Джона Григгс. – Твоя мамуля хочет, чтобы ты улыбнулся.

– А твоя хочет, чтобы ты нажрался дерьма и сдох.

Я стою между этими интеллектуалами, пока местный фотограф щелкает камерой, заставляя нас говорить слова типа «каникулы» и «порнография».

– Твоя считает, что ты слишком зажатый, – не унимается Григгс.

– Да неужели?

– Ага. Вчера ночью мне сказала.

На сцене начинают греметь первые аккорды национального гимна, и все морщатся.

– Что ты сказал? – тихо переспрашивает Сантанджело.

– Твоя мамка. Классная. Очень классная.

Сантанджело кидается в драку первым. Его кулак попадает Григгсу по животу, и через минуту они оба катаются по полу, колотя друг друга. Затем раздается воинственный клич, и после этого присоединяются все желающие, за исключением вашей покорной, и, поверьте, я действительно чувствую, что осталась не у дел, но лезть туда не готова. Глава факультета Муррей со стоном падает прямо мне под ноги. Я пытаюсь помочь ему, но потом понимаю, что он в восторге от происходящего. Как и все остальные. Все выглядит, как неандертальская стычка для убогих. Некоторые из городских учителей пытаются вмешаться. Это они зря. Еще минуты четыре я наблюдаю за всем этим с нарастающей скукой. Даже городские школьницы обмениваются со мной взглядом, закатывая глаза. Я смотрю на мать Сантанджело и радуюсь, что не приглашена к ней на ужин сегодня вечером.

Затем появляется полиция. Я узнаю отца Сантанджело, который бережет всю свою полицейскую суровость для сына. Потом я вижу, как Бен исчезает под горой тел и спешу на помощь, потому что братья Маллеты ринулись в бой прямо с гитарами, чем причиняют окружающим дополнительную боль. Только в момент, когда я уже вот-вот вытащу Бена из потасовки, у меня под ухом пронзительно верещит свисток, и какой-то коп хватает меня за руку. Все заканчивается.

Нас делят на группы: зачинщики и все остальные. Я оказываюсь в числе зачинщиков, потому что мои товарищи-слабаки, эти жалкие, низменные предатели указывают на меня, когда кто-то спрашивает, кто из них главный. Единственный плюс во всей этой ситуации заключается в том, что в этом дурацком крохотном городишке никого даже не сажают в фургон, чтобы доставить в изолятор. Нас ведут туда пешком. А самый большой минус – то, что меня сажают в одну камеру с Джоной Григгсом и Чезом Сантанджело, которые продолжают обмениваться оскорблениями, так что я понимаю, что ссора не закончена, и на этот раз меня точно в нее втянут. В соседней камере сидит человек тридцать, смесь из всех трех фракций. Я высматриваю Бена, но вижу только других глав факультетов, которые с гордостью показывают друг другу шрамы.

В моей камере меня просто не замечают. Пыль и грязь начинают действовать, дыхание у меня становится тяжелым, а это ни к чему хорошему не приведет. У противоположной стены камеры Джона Григгс и Сантанджело слишком заняты тем, что меряют друг друга взглядом, как два свихнувшихся быка, которым нужно выяснить, у кого больше… дури в голове.

Я прислоняюсь к решетке, которая отделяет нас от остальных.

– Просто чтобы прояснить ситуацию, – обращаюсь я к одной из городских девчонок. – Достаточно просто оскорбить чью-то мать?

– Нет, – объясняет она. – В этом и фишка. Оскорблять вообще не обязательно. Достаточно слов «твоя мамка».

– То есть если я скажу тебе: «Твоя мамка – та еще…»? – Я пожимаю плечами.

– Просто «твоя мамка». Но это не работает между девчонками, – добавляет она. – Чтобы так на это реагировать, тебе нужно отрастить член.

– Ой, как остроумно, – говорит Сантанджело.

Общение с горожанками скрашивает мое пребывание здесь. Свой первый час в тюрьме я провожу, болтая с одной из них – как выясняется, девушкой одного из братьев Маллетов – о мифах, касающихся пирсинга в пупке. Набравшись смелости, я задаю ей животрепещущий вопрос: «Почему Маллеты?» Но в этот момент мне начинает не хватать воздуха. Я узнаю начало приступа астмы, так что приходится отойти от решетки и присесть, упустив ответ на свой вопрос.

Первая волна родителей докатывается до изолятора около пяти вечера, а с ними и куратор факультета Муррей, так что через полчаса соседняя камера пустеет, и мы с Григгсом и Сантанджело остаемся одни. Меня переводят в соседнюю камеру, и нам всем разрешают заказать еду с доставкой на ужин.

– Ты обещала, что мы проведем переговоры насчет клуба, – говорит Сантанджело, все еще уставившись на Григгса, но обращаясь ко мне.

– Переговоры окончены, – без обиняков заявляю я.

– Ты не можешь отказаться.

– Да плевать, клуб наш, и вы не помешаете нам туда ходить, – презрительно бросает Джона Григгс.

– Еще как помешаем.

– Если мы договоримся насчет клуба, это будет выгодно всем, – продолжает убеждать Сантанджело.

– Только попробуйте приблизиться к нашей территории…

– А то что? – встревает Джона Григгс.

– К сожалению, государство продолжает время от времени использовать нашу школу как колонию для несовершеннолетних. У нас есть поджигатели.

– То есть вы нас спалите?! – восклицает он, изображая испуг.

– Нет, но мы сожжем все здания на нашей территории, которые принадлежат вам. И начнем с клуба.

Вот теперь они меня слушают.

Рафаэллу пускают ко мне благодаря тому, что она умеет уговаривать отца Сантанджело, который, оказывается, приходится ей крестным.

– Мы позвонили мистеру Палмеру, но он на каком-то мероприятии Ротари-клуба[5]5
  Международная неправительственная благотворительная организация.


[Закрыть], а мистер Грейс с Муррея говорит, что у него нет полномочий освободить тебя, так что придется подождать, пока Сэл… то есть констебль Сантанджело, – исправляется она, глядя на него с улыбкой, – поговорит с мистером Палмером… И это может затянуться до полуночи.

– Где Бен? – спрашиваю я.

– Кажется, я видела, как он пошел за братьями Маллетами.

– Как будто он способен с ними справиться. Совсем спятил, что ли? Найди его, Рафаэлла. А ему не поздоровится.

– Я сегодня ночую у родителей, так что могу забрать его к себе.

Я слышу грохот тяжелых подошв в коридоре, и через минуту Джона Григгс с ошарашенным видом вскакивает на ноги и отдает честь. Сантанджело передразнивает его за спиной.

– Эй, там! – громко одергивает его отец, и Сантанджело садится с недовольным видом.

Я вытягиваю шею, чтобы посмотреть, что так удивило Григгса, и мое сердце пускается в бешеный пляс. Я впервые вижу Бригадира вблизи с тех пор, как он доставил меня в дом Ханны три года назад. Я всегда помнила его настоящим великаном, но сегодня замечаю, что Григгс выше него. Я прислоняюсь к решетке и слежу за их разговором.

– Думаю, тебе не повредит посидеть здесь до утра, – объявляет Бригадир тоном, который не терпит возражений.

Не знаю, как мог голос, который я слышала всего однажды, зацепиться в моей голове, но для меня он такой же узнаваемый, как голос Ханны. Я замечаю, как Джона Григгс кривится, однако руку не опускает.

– Есть, сэр.

– Да и тебе не помешает, – вставляет Сантанджело-старший, указывая на сына. Тот едва слышно цедит сквозь зубы ругательство.

– Прости, не расслышал? – громко переспрашивает его отец.

– Ничего, – бормочет Сантанджело.

А потом Бригадир смотрит на меня, и я выдерживаю его взгляд, хотя внутри у меня что-то тошнотворно сжимается. С виду он моложе, чем я помнила все это время. По крайней мере, моложе отца Сантанджело.

– Хотите, чтобы я отвез ее в школу? – спрашивает Бригадир.

– Нет! – едва не срываюсь на крик я.

Сантанджело-старший качает головой.

– Джон Палмер скоро приедет. Ничего с ней не случится.

Бригадир продолжает смотреть на меня, будто стремится запомнить все в подробностях. Когда он отворачивается, мне кажется, что прошел миллион лет.

– Слышал, вы задержитесь на пару недель, – говорит Сантанджело-старший, и оба направляются к выходу. Только тогда Джона Григгс немного расслабляется.

– С каких это пор настоящие армейские бригадиры занимаются кадетами? – спрашивает Сантанджело.

– Они не занимаются.

Я вижу, что Григгс озадачен появлением Бригадира. Он бросает взгляд на меня, и я отхожу к другой стене камеры, устраиваясь как можно дальше от них.

В тюрьме не так уж плохо, особенно если привык к отстойной школьной еде и вдруг тебе привозят вкуснятину из тайского ресторана.

– Как поживает Ханна? – спрашивает отец Сантанджело, когда приносит мне ужин.

– Вы знакомы с Ханной?

– Она была не старше тебя, когда мы познакомились.

Я пожимаю плечами.

– Она уехала.

Звонит телефон, появляется другой полицейский, держа в руках трубку.

– Это Клара, – говорит он отцу Сантанджело. – Хочет поговорить с Чезом.

Тот протягивает руку между прутьями решетки и берет телефон. Джона Григгс хмыкает и поудобнее устраивается на койке, а Сантанджело тем временем пытается говорить как можно тише.

– Привет… Слушай… Я знаю… Ну да, как будто я специально, мам… Ладно… Что?! Не ходи к ним… Она врет… Только прикидывается милой перед… Отлично, то есть ты веришь ей, а родному сыну нет?.. Нет. Он ведет себя как чудила… А вот я не говорил, ты сама сказала!.. Ну и ладно, значит, ты за него, а не за меня.

Он отдает телефон отцу и бормочет с надутым видом:

– Просит, чтобы ты не забыл купить хлеба.

К десяти вечера я даю себе торжественное обещание никогда не совершать преступлений, потому что тюрьма – это самое скучное место на свете. Скучнее, чем в школе Джеллико в воскресное утро. Так скучно, что, когда Сантанджело подходит к решетке между нашими камерами, я даже рада возможности поговорить.

– Жвачку будешь?

Я протягиваю руку и беру одну пластинку. Вблизи Сантанджело очень симпатичный, и мне становится любопытно, что у них там за история с Рафаэллой, но не осмеливаюсь спросить. Сантанджело как-то по-особенному на меня смотрит. Не как извращенец или кто-то, кого я интересую как девушка. Он смотрит на меня так же, как тогда на переговорах. Как будто хочет что-то рассказать или спросить, но не знает, как это сделать.

– Выкладывай, – говорю я.

– Что выкладывать?

– То, что ты так хочешь мне сказать.

Он уже готов начать отпираться, но потом вдруг передумывает.

– Тот человек… Отшельник? Отец иногда брал меня с собой его проведать.

Я подхожу ближе. В школе Джеллико никто даже не упоминал об Отшельнике. Эту проблему они решили просто: сделали вид, что ничего не было.

– Ты знал его?

Сантанджело кивает.

– Он был немного сумасшедший. Ну, знаешь, обсессивно-компульсивное расстройство, вроде того. Он забирался на дерево и прыгал в реку в одном и том же месте, а потом позволял течению нести его. Я думал, он погибнет именно так, а не…

Какое-то время мы молчим.

– Что ты помнишь о том дне? – спрашивает Сантанджело.

Только то, как я очнулась в кровати Ханны и услышала не то плач, не то звериный вой. Я помню, как открыла глаза и увидела ее размытую фигуру. Она обнимала какого-то мужчину. Он прижимал ее к себе, и оба были вне себя от горя. Я подумала, что это, возможно, какой-нибудь друг Отшельника. Помню, что больше никогда не видела одежду, в которой была в тот день, о чем очень жалела. Мне так нравилась моя футболка с котом Феликсом и серые джинсы, но, когда я спрашивала про них у Ханны, она просто качала головой.

– Что сказал твой отец? – спрашиваю я вместо ответа.

Сантанджело не смотрит на меня.

– Не знаю. Просто сказал, что было очень неприятно, – бормочет он.

– Как это – неприятно? В каком смысле?

Он поднимает взгляд.

– Ну… неприятная работа.

Я вижу, что Джона Григгс встает с койки и подходит к нам.

– Ты зачем ей это говоришь?! – рявкает он на Сантанджело.

Тот не обращает внимания.

– Мой отец плакал… До этого я никогда не видел, чтобы он плакал… Он сказал, что у Отшельника был ребенок…

Меня охватывает тошнота. До сих пор Отшельник существовал для меня в отрыве от жизни. Просто сумасшедший, который жил в зарослях кустарника. Но знать, что он оставил кого-то после себя… Мне в голову вдруг приходит ужасная мысль.

– Он был моим папой? – шепчу я. – Это сказал твой отец?

– С чего ты взяла? – удивленно спрашивает Сантанджело.

Григгс хватает его за руку.

– Она нервничает из-за тебя.

– А тебе какое дело? Ты ее вообще не знаешь.

Я чувствую, как сжимается горло, и знаю, что сейчас произойдет. Пытаюсь отыскать свой рюкзак, чтобы достать ингалятор, но понимаю, что он сейчас у копов.

Джона Григгс вглядывается в меня несколько секунд, а потом хмурится.

– Присядь, а то упадешь в обморок.

От жвачки во рту появляется приторный вкус, и в следующую минуту я начинаю давиться слизью.

– Посмотри, что ты натворил, ублюдок!

Я вижу, что оба они прилипли к разделяющей нас решетке. Рвота не прекращается, меня выворачивает наизнанку, и я не могу вдохнуть. Горло сдавлено, и я чувствую запах крови Отшельника, этот тошнотворный сладкий запах; я вдруг вижу, как она покрывает мою одежду, вижу Отшельника в тот жаркий солнечный день, слышу его шепот. Я стараюсь не открывать глаза, но не получается, и повсюду я вижу ошметки, а капли крови летят мне в лицо, и я не могу вдохнуть. Я слышу, как Джона Григгс что-то кричит, а Сантанджело зовет: «Папа, сюда, скорее!» Я издаю булькающие звуки, потому что не могу дышать, и, хотя я отвернулась от решетки, когда меня начало рвать, я чувствую, как меня обхватывают чьи-то руки, тянут на себя, потом обхватывают поперек груди, и чьи-то губы шепчут… шепчут… Джона Григгс шепчет:

– Просто дыши, дыши, давай, Тейлор, дыши… Дыши.

Мистер Палмер вытирает мне лицо. Сантанджело-старший тоже здесь, дает мне стакан воды и помогает пить. Я глотаю воду, чувствуя себя слабым и жалким слезливым созданием.

– Поехали домой, – тихо говорит Джон Палмер. – Встать сможешь?

Я киваю.

– Простите, что все перепачкала, – говорю я отцу Сантанджело.

Он улыбается.

– Переживем.

Мы проходим мимо второй камеры, и я вижу, что Сантанджело сидит на полу спиной к решетке, уронив голову на руки, а Джона Григгс стоит и смотрит на меня. Так же, как тогда, на платформе. Как когда мы лежали рядом в поезде, направлявшемся в Ясс. Смотрит так, будто никогда не отводил взгляд. На мгновение маска сползает с его лица, но к этому моменту я уже выхожу за дверь.

Только на Джеллико-роуд мистер Палмер наконец обращается ко мне.

– С Ханной все в порядке.

– Откуда вы знаете? – спрашиваю я, приподнимая голову, которую прислонила к окну.

– Я поговорил с человеком, который ее знает. Она в Сиднее, ухаживает за больной подругой…

Внезапно у Ханны откуда-то появились все эти «друзья». Друзья, которые знают ее с семнадцати лет. Друзья, которые передают письма. Друзья, которые болеют.

– Кто это? Вы не понимаете. Я знаю всех, кого знает она.

Мистер Палмер что-то от меня скрывает. Я вижу, что он не смотрит мне в глаза, и это пугает. Он, похоже, замечает и в очередной раз удивляет меня своей добротой.

– Она называет свою подругу «миссис Дюбоз». Это все, что мне известно.

Миссис Дюбоз.

– Ты о ней слышала? – спрашивает мистер Палмер.

– Да, – сонно отзываюсь я. – Джим Финч и Глазастик жили с ней на одной улице.