Текст книги "Все случилось на Джеллико-роуд"

Глава 9

Я гоню изо всех сил. Чем быстрее едешь, тем меньше думаешь, а мне как раз этого и нужно. Я кручу педали, обливаясь потом, стискивая руль с такой силой, что затекают пальцы. Я кручу педали с закрытыми глазами, и мы с велосипедом летим вперед, и кажется, будто у него есть собственная воля, а я ничего не контролирую. Вдруг я резко торможу и понимаю, что доехала до обрыва. Еще несколько сантиметров, и я бы сорвалась. По лбу катится пот. Я смотрю вниз. Весь мир покачивается, и я вместе с ним, и все это превращается в гипнотический танец, который манит меня шагнуть за край.

Но мое внимание отвлекает шелест листьев. Наверху, на дереве. Кто-то следит за мной. Я бросаю велосипед и запрокидываю голову, чувствуя, как колотится сердце. Сначала мне кажется, что я вижу мальчика из сна, ловкого и быстрого, с пронзительным взглядом. Видение тут же исчезает, однако сердце не успокаивается. На секунду я застываю на месте, а потом на ветке возле ствола вижу что-то еще. Кот. Не задумываясь, я начинаю карабкаться. Не знаю, почему, но где-то на задворках сознания маячит мысль: этот кот последним видел Ханну. Когда я забираюсь на нужную высоту, то сажусь на ветку верхом и подползаю как можно ближе, вытягивая руку вперед. Приходится лечь всем телом на ветку, чтобы не потерять равновесие, и вот я уже близко, но кот шипит, бьет меня лапой и прыгает, а я чуть не падаю с ветки и повисаю на руках.

Сперва я вижу тень, а потом мне остается только ахнуть от удивления. Под деревом, держа кота на руках, стоит Бригадир. Животное сидит послушно, и от этого Бригадир кажется похожим на какого-нибудь Мефистофеля. Я с трудом удерживаю свой вес и пытаюсь выровнять дыхание, пока не стало хуже.

– Тут невысоко, – говорит мне Бригадир. – Упадешь на листья.

Я бы предпочла провисеть здесь всю жизнь, лишь бы не иметь с ним дела. Но руки уже ноют, и приходится отпустить ветку. Невысоко, как же! Приземление выходит болезненным, и, когда он протягивает мне руку, я игнорирую этот жест.

Бригадир вглядывается в мое лицо, и, как бывает всякий раз при встрече с ним, у меня внутри все переворачивается. Будто что-то предупреждает меня о скрытой враждебности. Я бы могла легко объяснить это чувство тем, что именно он остановил меня и Джону Григгса три года назад. Но тут есть что-то большее.

– Отдайте мне кота, – говорю я, поднявшись на ноги.

– Не уверен, что это хорошая идея. Он тебя, похоже, недолюбливает.

Я хватаю кота, и он тут же снова становится диким, царапается и извивается в моих руках, но я не отпускаю.

– Ханна, которая здесь живет… Она бы не хотела, чтобы вы влезли в ее дом и украли ее кота, – заявляю я.

Бригадир все так же смотрит на меня. Это напрягает, и хотя я предпочла бы не оставлять врага за спиной, но поворачиваюсь и ухожу, прижимая к себе кота. И вот что странно. В моих безумных снах, когда я вновь оказываюсь с Джоной Григгсом в фургоне почтальона в двух часах пути от Сиднея, готовая преодолеть последнюю часть пути… Я помню Бригадира. Помню, какое у него было лицо, когда он затормозил перед фургоном, вылез из машины и подошел к нам этой своей размеренной походкой. Его взгляд был обращен на меня, и одна мысль надолго зацепилась в моей голове: что, возможно, в тот день Бригадир приехал не за сбежавшим кадетом. Что, возможно, охота велась за мной.

На следующий день мы с Рафаэллой и Беном решаем провести перепись всего, что принадлежит горожанам и кадетам на нашей территории. Мы делим страницу на три части и составляем список, начиная с самого ценного – клуба. Есть так же велодорожки, тропы, мосты, сараи. Наконец, есть еще Молитвенное дерево, которое, по мнению Рафаэллы, должно стоять в начале списка. Мы обсуждаем все пункты и спорим об их важности. Велосипедный маршрут, принадлежащий кадетам. Сарай-развалюха, доставшийся горожанам. Чем дольше мы рассуждаем, тем больше я убеждаюсь в тупости наших прежних предводителей. Например, велосипедная дорожка для нас – самый короткий путь в город. Пока кадеты здесь, мы ограничены в передвижениях и добираемся до города вдвое дольше. В сарае когда-то стояла машина, на которой главы факультетов выбирались из школы по вечерам, особенно если в одном из ближайших городов был концерт. Но Рафаэлла продолжает твердить про Молитвенное дерево.

– Да чем оно так важно? – спрашиваю я у Рафаэллы во время утренней проверки на реке. Ну, если забыть о том, что его потеряли из-за нас троих и мы чувствуем себя немного виноватыми.

– Духовно или прагматически? – уточняет она.

– Ну а сама-то как думаешь?

– Богом клянусь, если ты заберешься на него, ты увидишь мир другими глазами.

– А я не верю в Бога. И люблю мир таким, какой он есть.

– Ладно, тогда пойдем и посмотрим на все с прагматической точки зрения.

– Это территория горожан, – напоминает Бен. – Если там ловушки…

– Сейчас семь утра, – возражает Рафаэлла. – Они так рано ни за что не встанут.

Молитвенное дерево находится точно посередине участка неподалеку от Джеллико-роуд. Это место мне знакомо хуже всего, потому что оно ближе к городу, а от нас до него совсем нет хороших троп. Добираться так неудобно, что на будущее Бен предлагает выходить на дорогу и идти до дерева от нее.

Когда мы наконец выходим на поляну, кожа у нас исцарапана сучьями и чешется от укусов насекомых. Поляна совсем небольшая, и почти всю ее занимает дерево. Я поднимаю глаза и поражаюсь его размерам. Оно бобовый стебель из сказки[6]6
  Английская народная сказка «Джек и бобовый стебель», в которой из волшебных бобов вырастает стебель до самого неба.


[Закрыть]. Пожалуй, это самое высокое дерево в округе. На самом верху между ветвей виднеется небольшой домик, покрашенный так, чтобы его трудно было заметить. Но меня больше завораживает ствол дерева. На нем вырезаны рисунки, символы и слова. История.

Здесь столько романтики и столько уродства. Вот некая Бронни. Ее имя обведено в сердечко почти с каждым мальчишеским именем. А вот какой-то Джейсон. Он ненавидит «понаехавших», «узкоглазых», «черномазых» и «тюрбанов». И «заднеприводных» заодно. Сколько же надо иметь терпения, чтобы выцарапать здесь всю свою ненависть. Эти надписи вмещают в себя все на свете. Мудрость и грубость. Глубину и мерзость.

Мы снова и снова обходим дерево, пытаясь расшифровать все послания. «Помнишь, как ничто нас не могло остановить?» Я смотрю на эти слова, проводя пальцами по трещинам, оставленным ножом.

– У тебя руки трясутся, – говорит Бен.

Потому что я так много раз слышала эти слова.

– Посмотри-ка сюда, – зовет Бен.

«Кенни Роджерс рулит».

– Кто? – спрашиваю я. Мне не терпится вернуться к строчке из моего сна.

– Ты не знаешь Кенни Роджерса? – возмущается Бен, будто не веря своим ушам. – «Главный трус в округе»? «Не влюбляйся в мечтателя»? «Острова на реке»? «Игрок»?

У меня такое ощущение, что он говорит на незнакомом языке. Бен разочарованно качает головой.

– Тебе надо вникнуть в семидесятые и восьмидесятые, друг мой.

Я протягиваю руку и касаюсь букв, процарапанных прямо в середине ствола. Они намного крупнее остальных. «ОТ МАТФЕЯ 10:26».

– Наверное, это какая-нибудь цитата типа «Бог есть любовь», – предполагает Рафаэлла, подходя ко мне со спины. Я думаю о рукописи Ханны, но потом вдруг замечаю, что Бен и Рафаэлла уставились на меня.

– Так где обещанная прагматическая точка зрения? – спрашиваю я.

Она указывает наверх.

– Придется залезть наверх, чтобы я могла показать.

С дерева свисает веревочная лестница вроде тех, что используют в акробатических номерах, только вот страховочной сетки внизу нет. Рафаэлла хватается за лестницу.

– А откуда ты знаешь, что это безопасно? – уточняю я.

Она дергает всю конструкцию и пожимает плечами.

– Да просто знаю. Сантанджело очень загоняется по таким вещам.

Рафаэлла начинается подниматься. Лестница раскачивается.

– Только по одному, – кричит она нам.

Я смотрю на Бена.

– Ты следующий.

Не то чтобы я боялась высоты. По ночам я не раз выбиралась из окна и спрыгивала с растущего рядом дерева. Но это просто огромное, да и по ветвям лезть не так страшно, как по хлипкой лесенке, которая закреплена непонятно где.

К тому моменту, как подходит моя очередь, Бен уже успел напугать меня своими кривляньями. Я начинаю подъем, сосредоточенно переставляя ноги и каждый раз проверяя надежность ступеньки, прежде чем перенести вес с предыдущей.

Когда я добираюсь до конца лестницы, Рафаэлла и Бен помогают мне выбраться наверх.

– Закрой глаза, – говорит Рафаэлла.

– Ты с ума сошла?

– Тут очень прочное дерево, – уверяет она. – Это совершенно безопасно, к тому же мы тебя держим. Обязательно нужно закрыть глаза.

Если мне сейчас скажут, что отсюда можно увидеть даже завтрашний день и он прекрасен, я точно спрыгну вниз. Однако я все же выпрямляюсь и закрываю глаза.

– Теперь открой.

Я стою на площадке спиной к домику. На уровне середины туловища прибита перекладина, чтобы не упасть. Рафаэлла показывает прямо вперед:

– Город. – Затем поворачивает меня налево. – Кадеты. – Потом направо. – Мы.

От домика на дереве открывается прекрасный и невероятно полный вид на всю округу. Холмы, долины, дома, шпили, симметричные фермерские постройки и виноградники. Кругом буйная растительность, подернутая дымкой, освещенная лучами утреннего солнца, и внутри у меня поднимается волна какого-то чувства. Я поворачиваюсь направо и смотрю на наши корпуса. Отсюда видны все шесть, и кажется, что они стоят ближе друг к другу, чем на самом деле. Я вижу маленькие домики, где живут кураторы факультетов, а поодаль – недостроенный дом Ханны у реки.

– Отсюда им все видно, – понимаю я.

– Если взять хороший бинокль, они и в комнаты к нам заглянуть смогут, – говорит Рафаэлла.

Я поворачиваюсь в сторону кадетов, которые уже выбрались из палаток и готовятся к началу дня.

– Тут никакие спутники не нужны, – восхищается Бен.

– Вот что им особенно важно, – добавляет Рафаэлла, указывая на Джеллико-роуд. – Они видят всю местность с высоты птичьего полета. Если потребуется, они всегда будут знать, что кто-то к ним приближается.

– Значит, они за нами шпионят.

– Если честно, не думаю. По-моему, им просто нравится вид, и здесь можно неплохо проводить время, – отвечает она, заходя в домик. Как ни странно, он довольно крепкий. Мы входим следом за Рафаэллой и осматриваемся. – Кажется, имя дереву дали в восьмидесятых, и тогда же построили тут подобие домика. Не думаю, что он был такой надежный, как сейчас, это у Сантанджело пунктик. Не удивлюсь, если он еще и плитку положит. Это все его иммигрантские корни.

– Так ты, значит, приходила сюда, когда дерево было нашим?

Она кивает с улыбкой.

– Как и все, кто здесь родом из города. Да ладно, ты посмотри на вид. Шикарно. Земля обетованная.

– Можно вывезти девушку из городка, но не городок из девушки, как говорится, – усмехается Бен.

– Красиво же!

– Готов поспорить, что ты ходила сюда с Сантанджело, – говорит Бен.

Рафаэлла краснеет и выходит на площадку. Мы следуем за ней, вдыхая утреннюю свежесть.

– Они хотят снова встретиться. Завтра вечером. На этот раз в клубе, – сообщает она.

– А кадеты согласны?

– Вроде бы да. Но с Джоной Григгсом никогда нельзя быть уверенным.

Вдалеке на Джеллико-роуд появляется машина.

– Горожане, – говорит Рафаэлла. – У нас десять минут, чтобы выбраться отсюда.

Я спускаюсь последней, бросив внимательный взгляд на недостроенный дом Ханны у реки. Вот только я вдруг понимаю, что он в общем-то достроен. Осталось только доделать немного внутри. Мысль о том, что дом почти закончен, необъяснимо пугает меня.

Поздно вечером меня будит непонятный звук. Какое-то время я лежу, не двигаясь и прислушиваясь. Сердце колотится, и я начинаю думать, что этот стук мне, возможно, приснился. Когда понимаю, что заснуть не удается, то встаю с кровати и тихо спускаюсь по лестнице. Я слышу дыхание детей в спальнях, останавливаюсь в дверях и смотрю на них. Я замечаю, что Хлоя П. лежит в чужой постели, крепко обнимая подружку. А вот Джесса, лежит в уголке и спокойно сопит. Все это вызывает у меня улыбку. В углу горит свеча, и я подхожу, чтобы задуть ее.

Открыв дверь корпуса, я выхожу на улицу. Прохладный ветер ласково касается моего лица. Я стою, смотрю в темноту, и мне кажется, будто я слышу пульс жизни, которая течет вокруг. Вспоминаю Молитвенное дерево, все эти имена и нацарапанные слова, каждое со своей историей. Где эти люди теперь? Вспоминает ли кто-то школьные годы на Джеллико-роуд?

Я уже готова вернуться внутрь, когда замечаю, что возле крыльца стоит мой велосипед, который пропал, когда я оставила его за домом Ханны. Я оглядываюсь, пытаясь понять, не следит ли за мной тот, кто его вернул.

По пути в комнату прохожу мимо общей гостиной и решаю найти Библию. Евангелие от Матфея, глава десятая, двадцать шестой стих. «Нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано». Как такое послание оказалось среди всех этих Бронни и Джейсонов?

Я засыпаю, думая о персонаже из книги Ханны, которого зовут Вебб, – он говорит о том, что я порой вижу во сне. Внезапно я опять оказываюсь на дереве с мальчиком. Он наклоняется ко мне и говорит что-то, но звука не слышно, и я вновь и вновь прошу его повторить погромче. В конце концов у меня не остается сил, и я пытаюсь прочитать по его губам, напрягая зрение и все органы чувств, и начинаю сама повторять за ним. Потом я просыпаюсь. У изножья кровати, уставившись на меня, стоят Джесса и Рафаэлла.

– Я кричала? – хрипло спрашиваю я.

– Ты плакала.

– Всю ночь?

Джесса качает головой.

– Твои губы шевелились, но беззвучно, – добавляет она.

– И что я говорила?

Рафаэлла пожимает плечами.

– Я принесу тебе воды.

Она выходит из комнаты, а Джесса садится на край кровати. Проходит несколько секунд, и я понимаю, что она сумела прочитать слова по моим губам.

– Тейлор, – тихо, слегка озадаченно говорит Джесса. – Ты сказала, что твоя мама хочет вернуться домой.

Глава 10

Мне снится сон. Я знаю, что сплю, потому что нахожусь в туннеле, а в реальной жизни я ни в какие туннели не забираюсь. Во сне я чувствую какой-то отвратительный запах. Не понимаю, что это, но он буквально пронизывает меня, и я начинаю задыхаться. Потом меня хватает и вытаскивает чья-то рука, и я догадываюсь, что это мальчик с дерева. Он пытается меня реанимировать, но его губы полны гнили, а дыхание омерзительно. И я кричу, кричу, но не могу издать ни звука.

Мысли о матери не покидают меня ни на секунду, затягивая во мрак. Мне отчаянно нужна Ханна. Порой по ночам, увидев свет в моей комнате, ко мне стучится Рафаэлла, но я не обращаю внимания. Просто сижу и стараюсь не дать себе заснуть, потому что спать небезопасно. Я постоянно гуглю все имена, под которыми когда-либо жила моя мать. Она никогда не носила одно и то же имя подолгу. Возможно, это было связано с ее родом занятий. Пару раз мама пыталась поменять и мое, полагая, что за нами кто-то охотится.

– Они отнимут тебя у меня, – повторяла она. – Так уже бывало.

Но я не хотела, чтобы мне меняли имя. Кроме него у меня больше ничего не было.

С тех пор как я принесла кота домой, он так и не привык, но я отказываюсь его отпускать. Иногда хожу в дом Ханны сразу после уроков и пытаюсь хоть немного отдохнуть или сижу в комнатке на чердаке и читаю. Там мне становится чуть легче. Мне нравится, что она такая маленькая, похожая на коробку, нравятся стены, образованные скатами крыши, идеально ровный квадратик в полу – люк, отрезающий меня от остального мира, и окошко в потолке, через которое в ясную видно каждую звездочку. Иногда после целого дня работы над строительством дома мы с Ханной сидели здесь и разговаривали. Она почти никогда не говорила о своей семье. Только в этой комнате. Когда я сама задавала вопросы, Ханна отвечала, что у нее никого не осталось и что ей нельзя поддаваться горю, иначе она уже не сможет жить как нормальный человек.

– Мне случалось проваливаться в эту пустоту, – сказала Ханна однажды. – Никогда не поддавайся ей.

Но иногда мне хочется поддаться, просто потому что я ужасно устала и уже давно живу с ощущением, будто меня кто-то преследует, а теперь это чувство становится всепоглощающим, и я боюсь, что однажды утром проснусь и не увижу смысла жить дальше. Вот разве что эти страницы у меня в руках. Они утешают, а персонажи рукописи стали мне лучшими друзьями. Как было с Джудом, когда он вернулся на следующий год и увидел, что его ждут. «Дай мне знак, – повторяю я неведомо кому у себя в голове, – дай мне знак».

Но чаще всего я думаю, какое место занимает Ханна в этой истории и в нашей школе. Может, она сама была главой сообщества, члены которого сочли ее слабой и свергли при первой возможности? Вдруг какой-нибудь подлый предатель с фашистскими замашками, вроде Ричарда, устроил переворот? И откуда взялась эта идея мира между горожанами, кадетами и нами?

Я нахожу главы, которые кажутся целыми. Правда, таких все меньше, потому что многие не закончены или написаны таким жутким почерком, что не разобрать. И еще в глубине души мне не хочется мириться с мыслью о том, что один из героев пропал, и я боюсь наткнуться на главу, где его все же находят. Я уверена, что все закончится не так, как мне хотелось бы. Что кто-то не доживет до конца этой истории. То же самое я чувствую, когда мне снится мальчик на дереве. Вдруг он предвестник чего-нибудь ужасного, что повергнет меня в ту самую пустоту, о которой говорила Ханна?

Как раз в тот момент, когда я почти разобрала страницы по порядку, я слышу звук разбивающегося стекла и вздрагиваю. Я специально заперла входную дверь, потому что дом Ханны уже не кажется таким безопасным в ее отсутствие.

Тихо подползаю к отверстию в полу и смотрю вниз, но вижу лишь тени и слышу чье-то дыхание. Хочу спросить, кто здесь, но страх заставляет меня молчать, и я сижу и жду. Прислушиваюсь. На лестнице раздаются тяжелые шаги. Кто-то поднимается на второй этаж. Мое сердце бешено стучит. Я убеждаю себя, что здесь не может быть ничего страшного, но тревога не уходит.

Прятаться негде, кроме как под раскладушкой в середине комнаты. Под ней совсем мало места, но я протискиваюсь туда, глубоко вдыхаю, и наступает тишина. Мне видно половину рукописи, оставшуюся на полу. Вторая половина у меня. Я вытягиваю руку до боли, пытаясь подтащить листы к себе, но в процессе приподнимаю раскладушку плечом. Ее ножки со стуком ударяются о половицы. Шаги внизу возобновляются, медленно поднимаясь.

На площадке второго этажа они замирают. Я представляю, как этот человек останавливается там, смотрит на отверстие в потолке, берется за лесенку. Ступенька, вторая, третья, четвертая. И вот над полом появляется голова, но я пока не вижу, кто это. Он выбирается на чердак, а затем опускается на корточки, чтобы поднять страницы с пола, и я понимаю, каким будет его следующий шаг. Осмотреться в поисках места, где я могла бы спрятаться.

Я знаю, что это Бригадир. Это мне подсказывает колотящееся сердце, и я осознаю, что мне остается либо сдаться, либо поднять раскладушку над головой и бросить в него. Я тихо сворачиваю страницы, которые держу в руке, прячу их за пояс джинсов и готовлюсь к решающему мгновению. Шаги приближаются, и вот ботинок оказывается прямо у меня перед носом. Я едва дышу, но знаю, что нужно действовать. «Ну давай же, – велю я себе. – Бросай и беги!»

– У тебя там все нормально? – раздается его голос.

Он говорит мягко, как будто пытается выманить меня, строя из себя хорошего парня. Но хорошие ребята не разбивают окна, чтобы забраться в чужой дом. Хорошие ребята не могут пугать меня так, как пугает этот человек.

– Все в порядке, поверь.

«Ну давай же», – повторяю я себе.

– Не хочу тебя пугать, но мне придется наклониться, – говорит он. Я стараюсь не слушать его голос, потому что он кажется ужасно знакомым, и именно это ощущение заставляет мое сердце так бешено колотиться. Я знаю, что нужно бежать. «Давай, ну же», – уговариваю я себя. Я вижу, как он медленно опускается на корточки, а потом его рука берется за край простыни, готовясь поднять его, схватить меня и сделать со мной то, что, возможно, он уже сделал с Ханной. Меня охватывает ярость, я издаю крик и толкаю ножки раскладушки. Я слышу, как металлическая рама ударяется о его голову, и он успевает охнуть от неожиданности, а в следующее мгновение я уже срываюсь с места, пролезаю в люк и вниз по лесенке, потом сбегаю по ступенькам на первый этаж, выскакиваю на улицу и бегу изо всех сил, размахивая руками, пытаясь ухватиться за воздух и подтянуть себя вперед, будто я плыву по суше вольным стилем. Когда чувствую, что еще немного и начну задыхаться, я сворачиваю с тропы, сажусь под дубом и не двигаюсь с места. Просто дышу. Тихо, едва-едва.

Через несколько секунд я понимаю, что не одна здесь. Мой взгляд скользит вдоль ствола, по ветвям и дальше, к самой верхушке. И там, в лучах дневного солнца, стоит мальчик из моего сна и смотрит на меня сверху вниз. Он словно выбрался из ночного мира, где я отказываюсь появляться, и решил выследить меня здесь. Солнце слепит, и я прикрываю глаза рукой, но потом слышу странный звук и понимаю, что мальчик привел за собой всхлипывающее существо, что сидело с ним на дереве.

Я чувствую себя загнанным зверем, которому негде прятаться. Нет утешения, нет места, которое принадлежало бы только мне. Лишь пустое стремление убежать от того, что меня преследует.

Как обычно, дома меня ждут те, за кого я отвечаю. Десяток вопросов обрушивается на меня раньше, чем я дохожу до лестницы. Кто-то решает уравнения по математике, кого-то должны забрать на выходные, этим нужно разрешение сходить в город, тем – постирать одежду. Еще каждый вечер я должна полностью перебрать всю одежду и личные вещи местной юной поджигательницы, проверить, была ли она у психолога на этой неделе, и заставить ее подписать бумаги, в которых она обещает, что не сожжет нас во сне сегодня ночью.

Разобравшись с этим, я иду на кухню посмотреть, как дежурные справились с приготовлением ужина. На факультете обычно около шестидесяти учеников, но сейчас, когда двенадцатый класс покинул школу, а новые семиклассники еще не приехали, нас осталось всего пятьдесят. На ужин мы обычно едим спагетти болоньезе или ризотто, а на десерт фруктовое желе, так что гостинцы, которые присылают родители, пользуются большой популярностью, как и те, кто их получает.

Чаще всего с дежурством проблем нет, но иногда это просто катастрофа. К шести вечера я так и не успеваю дойти до своей комнаты, а потом становится известно, что куратор придет к нам проверять комнаты, и младшие устраивают по этому поводу настоящий переполох.

Уже потом я прохожу мимо тумбочки с телефоном, бросаю на нее взгляд, поднимаясь по лестнице, и вижу записку из двух слов, которая заставляет меня застыть на месте.

– Кто это написал? – только и могу выдавить я, задыхаясь.

Ответа нет. Меня, скорее всего, не слышали.

– Кто это написал? – Все еще нет ответа. – Какой олух написал эту записку?!

Тишина, но уже другого рода. Девятый, десятый и одиннадцатый классы выглядывают с лестничных площадок второго и третьего этажей. Младшие выходят из комнаты для занятий и останавливаются в коридоре, глядя на меня.

– Это… Это я, – лепечет Хлоя П.

Рядом с ней стоит Джесса, положив руку ей на плечо, строя из себя ангела милосердия.

– Когда она звонила?

– Я не… Я почти не слышала…

Я подхожу и хватаю ее за руку.

– Что она сказала? – Я начинаю трясти Хлою за плечо. – Вам же было сказано: позвать меня, если она позвонит! Меня что, вообще никто здесь не слушает?!

Заметив, что она плачет, я понимаю, что вцепилась в нее ногтями, а Джесса пытается осторожно разжать мои пальцы. Она тоже плачет, как и добрая половина семиклассниц. Остальные ученицы моего факультета смотрят на меня так, будто я какое-нибудь обезумевшее чудовище. Они остаются стоять внизу, а я отворачиваюсь и иду вверх по лестнице, трясущимися руками сжимая записку, злясь, что на ней всего два слова: «ХАННА ЗВОНИЛА». Мне нужен номер, причина звонка. Хоть что-нибудь.

Навстречу мне по лестнице спускается Рафаэлла.

– Ты ужасно выглядишь. Что происходит?

Я хочу, чтобы мое сердце перестало так быстро биться, но, чем дольше она говорит, тем чаще мой пульс.

– Все… – начинает она.

– Что? Что все? Недовольны мной? Считают, что я съехала с катушек? Что кому-то другому пора занять мое место?

Рафаэлла смотрит меня. Ее лицо исполнено холодного гнева. Такой я еще никогда ее не видела.

– Знаешь, в чем твоя главная проблема? – тихо произносит она. – В том, что тебе плевать на чужие чувства. До того, как ты, по своему обыкновению, грубо меня перебила, я пыталась сказать, что все мы беспокоимся о тебе, а вовсе не об этой ситуации, и что тебе явно нужно выспаться и временно передать нам часть своих забот. Но тебе все равно. Разница между нами и тобой в том, что ты… Ты у нас постоянный пассажир «Мне-Плевать-Аэро», а мы предпочитаем более дружелюбные авиакомпании.

Вокруг нас собирается толпа. Полагаю, все удивлены тем, что Рафаэлла повысила голос. В основном здесь одиннадцатый и десятый классы, но я знаю, что младшие, оставшиеся внизу, тоже слушают. Прошлые главы моего факультета перевернулись бы в гробу, узнай они, какой шум и хаос воцарился на факультете теперь.

– Ты права, – говорю я, поднимаясь к себе на этаж. – Мне плевать.

У себя в комнате я ложусь на кровать, чувствуя, как все внутри тошнотворно сжимается. Хочется заплакать оттого, что мысли никак не унимаются. Я просто чувствую: что-то не так. Это чувство преследует меня во сне, оно проникло в сердце. Ханны нет, и меня охватывает ощущение обреченности. Как будто что-то должно случиться. Что-то плохое. Я пытаюсь покормить кота, но он царапается, дерет мне руки до крови, а я не сопротивляюсь, потому что лучше чувствовать боль, чем все эти непонятные эмоции. Иногда мы сидим – я и этот умирающий кот – и смотрим друг на друга, будто играем в мексиканское противостояние. Больше всего на свете мне хочется спросить у него, что он видел. Что сказала ему Ханна в последний раз? Но он просто смотрит на меня, и даже такой, старый и больной, он не растерял своей дикой ярости. Его шерсть вся в колтунах. Я предпринимаю еще одну попытку накормить его, но, хотя он выглядит так, будто готов умереть в любую минуту, кот снова начинает царапаться. У меня на глазах выступают слезы, а окровавленные руки дрожат от отчаяния.