Текст книги "Встречи на полях"

– Молодец, – говорит Лайла, гладя меня по голове. – Я думала, пятисот экземпляров им хватит.

– Ты недооцениваешь всю мощь правильного ухода за гортензиями, – отвечаю я и поворачиваюсь к кафедре. – Правда, Освальд? – Я хмурюсь. – Освальд?

Тот уныло смотрит на толпу, будто смирившись с приговором к казни на электрическом стуле.

– Ладненько, пойдем. – Я отхожу от Лайлы, беру Освальда за руку, успокаивающе похлопываю по ней, а потом протягиваю свободную руку себе за спину. – Ты отлично справился. Правда, Лайла?

Та энергично кивает и быстро надевает мне на плечо сумку.

– Поедем в отель.

Слегка придерживая Освальда за локоть, я петляю сквозь толпу в направлении двойных дверей. Как только мы оказываемся в вестибюле с высоким потолком, я его отпускаю. Вокруг нас уже не много людей. В основном все в выставочном зале или в конференц-залах на лекциях. Освальд в свою очередь оживляется, будто засохший цветок. Более того, он выглядит настолько хорошо, что я уже подумываю пригласить его напоследок выпить кофе прямо здесь, в кофейне, мимо которой мы идем, как вдруг замечаю в отдалении знакомую хрупкую фигурку. Каштановые волосы с парой сверкающих седых прядей. Синие туфли на низких толстых каблуках.

В этот момент время останавливается.

Я не могу решить, схватить ли мне Освальда за руку и потащить его в кофейню или оставить его и помчаться к ней. Или сбежать отсюда. Возможно, я вообще не хочу с ней встречаться.

Но, прежде чем я успеваю тщательно все обдумать, становится понятно, что мое тело уже приняло решение, потому что я снова беру Освальда за локоть и тороплюсь к двери. Клэр Донован стоит спиной к нам в небольшой очереди, собираясь сделать заказ. Мое тело – и догоняющий его разум – понимает, что если я потороплюсь, то смогу поймать Клэр, прежде чем она ускользнет.

– Вперед, – щебечу я, еще сильнее ускоряясь, пока мы бежим вниз по лестнице к выходу из здания. – Как я и говорила, Освальд, я была рада увидеться. Ты сегодня был просто великолепен. – Я открываю двери, и от налетевшего порыва ветра слезятся глаза. – Пожалуйста, поблагодари свою жену за то, что позволила нам тебя украсть.

– Мое пальто, – говорит Освальд, пытаясь снять его с руки и надеть.

– Зачем, если ты сейчас сядешь в уютное такси? – спрашиваю я, уже поднимая руку и делая сигнал машине, замедляющей ход у тротуара. Когда она останавливается, я открываю дверь и с широкой улыбкой раскрываю руки. – Я была так рада тебя видеть.

Он молча принимает мои объятия.

– Но мы собирались обсудить доклад о каналах продаж…

– Ах, это? Давай не будем сегодня об этом волноваться. Только не после такой триумфальной автограф-сессии. Я пришлю тебе всю информацию в письме в понедельник.

Его озадаченное выражение лица умилительно. Он как щенок, который смотрит на собственный хвост и недоумевает, почему тот его преследует. Но, когда я призывно хлопаю по открытой двери, он моргает и повинуется.

– Хорошего перелета! – кричу я, закрывая дверь. Я заставляю себя стоять на месте, пока такси с шумом отъезжает, считаю до пяти, не переставая улыбаться, а затем поворачиваюсь и бегу обратно вверх по лестнице.

Я громко стучу каблуками по мраморным полам пустого вестибюля. Это было ужасно негостеприимно. Я чересчур быстро спровадила Освальда. Но если уж кого и можно вот так вытолкать, а потом получить от него пятизвездочный отзыв, то только его.

А дело, ради которого я так поступила, очень важное.

Вернувшись к кофейне, я осматриваю очередь у кассы. В ней появились новые лица, и на одно страшное мгновение я решаю, что Клэр ушла.

Но потом замечаю ее у стойки с сахаром.

Она разрывает пакетик с медом, выливает содержимое себе в стаканчик, хмурясь, берет деревянную палочку и начинает размешивать.

Я замедляюсь. Почему она хмурится?

Наверное, сейчас не лучший момент.

Это правда не лучший момент. Она наверняка направляется на какую-нибудь важную и очень серьезную лекцию, на которой присутствует только литературная элита – представители самых крупных издательств. В ВИП-комнате. Да, в ВИП-комнате, о которой больше никто не знает и где в приглушенном освещении собираются лишь самые влиятельные профессионалы отрасли и обсуждают будущее нашей индустрии. Круг красных плюшевых диванов. Мерцающие настенные светильники. Официанты подают еду на серебряных подносах, потому что эти люди, определяющие будущее культуры и литературы целого мира, слишком заняты, чтобы думать о том, где им поужинать…

Тут Клэр будто чувствует на себе мой взгляд, оборачивается и смотрит мне прямо в глаза.

Она моргает, но затем в ее взгляде вспыхивает узнавание. На смену хмурости приходит улыбка, и Клэр идет ко мне.

Вот и все. Теперь я связана по рукам и ногам.

Я следую ее примеру и направляюсь к ней.

– Саванна, – с теплотой в голосе произносит она. – Я как раз о тебе думала. – Она указывает на соседний столик. – У тебя есть минутка?

Я делаю паузу.

То есть заставляю себя сделать паузу.

Моя первая естественная реакция – перепрыгнуть ограждение, рвануть к ней, обнять ее колени. Но я вежливо киваю, надеясь, что это можно интерпретировать как нечто среднее между «А, это разве важно?» и «О боже, да! Да! ДА!».

– Конечно, я сейчас… возьму кофе и подойду, – говорю я как можно увереннее и непринужденнее, будто мы старые подруги, которые постоянно так делают. Будто я всегда пью кофе с главным редактором «Бэйрд Букс». Будто мы присылаем друг другу по ночам рецепты с «Пинтереста» с подписью: «Это идеальное блюдо для нашего бранча на следующей неделе».

Подумаешь. Всего-то.

Я всего лишь мечтала об этом моменте каждый день, начиная с прошлого января.

Я заказываю кофе и сажусь на стул напротив Клэр, которая как раз допивает свой чай. Когда она ставит стаканчик, я замечаю в ее глазах ту же приветливость и теплоту, что и в прошлом году, когда мы с ней стояли в длинной очереди и целый час болтали в ожидании встречи с Маргарет Этвуд. Мы оказались родственными душами: два редактора, которые любят одни и те же книги, а еще собак и кино. Когда она обронила, что работает с авторами любовных романов, я рассказала ей о своей рукописи. Сначала я не говорила, что она моя, и притворялась, будто это просто рукопись, которую я читаю. Но в итоге она задала мне прямой вопрос. А я ответила правду – что она моя. Что я работаю над ней с колледжа. Что мечтаю однажды увидеть ее на полках, где оказываются работы авторов, которых я опекаю. Ей настолько понравилась моя задумка, что мы обменялись визитками и она попросила прислать ей рукопись, когда та будет готова. Только взглянув на ее визитку, я осознала, с кем разговаривала. Она была не просто хорошим редактором в хорошем издательстве. Она была главным редактором в том самом издательстве. Том самом «Бэйрд Букс». Лучшем издательстве. В том, что касается романтической прозы, по сравнению с ним меркнет даже «Стерлинг Хаус».

А сейчас эти же теплые глаза смотрят в мои и рассеивают все страхи. «О чем я так переживала? – думаю я, делая первый глоток кофе. – Зачем так себя накрутила?» Это не страшно. Я вовсе не напугана. Она просто подозвала меня к себе.

Пригласила выпить с ней кофе.

Улыбается.

Все будет хо-ро…

– Я получила твое вчерашнее письмо.

Ее слова выдергивают меня из размышлений.

– Да?

Вот и все. Момент истины. Момент, в который сбудутся мои мечты. Или нет.

А затем Клэр Донован моргает, и уголки ее теплых искренних глаз слегка опускаются. Будто она знает, что сейчас скажет.

Знает. И не хочет этого делать.

Ну разумеется.

Мы же родственные души.

Я тоже всеми эмпатичными фибрами своей души ненавижу эту часть нашей работы.

Давать… отказ.

– Нам нужно поговорить.

Глава 6

Я заставляю себя не двигаться, аккуратно сложив руки на коленях и вежливо скрестив лодыжки под стулом. Хотя все внутри меня хочет сбежать.

Громкость окружающего мира снизилась до приглушенного гула. Время замедляется. Мои ладони теплые и липкие, как два горячих слипшихся блина. Я внезапно жалею, что пользуюсь дорогим, сделанным из органической коры во имя спасения либерийских щенят дезодорантом, который меня заставила купить Оливия, чтобы я «внесла свой вклад в сохранение планеты». И чтобы алюминий, содержащийся в обычных дезодорантах, не проникал в мои поры и не приводил к деменции. Сейчас я бы отдала что угодно, лишь бы с ног до головы как следует обмазаться дешевым алюминием.

– Хорошо, – отвечаю я наконец, направляя разговор в неизбежное русло. Мой голос звучит почти нормально, если не считать того, как он подлетел вверх в конце слова. Я попыталась говорить беззаботным тоном, но получился нервный мышиный писк. Я понижаю голос на октаву и добавляю: – Я удивлена, что вы проверяете почту, учитывая все происходящее на этих выходных.

Она с компанейской улыбкой отмахивается.

– Ой, ты же знаешь нас, трудоголиков. Нам нелегко забыть про работу. – Клэр смеется с долей самокритичности, и я вторю ей.

– Точно, – говорю я, изо всех сил стараясь улыбнуться как можно шире, но получается не очень. Я больше не могу поддерживать эту хлипкую иллюзию беззаботности. Пора перейти к делу. К моей радости и ужасу, Клэр тоже это чувствует.

– В общем, – сообщает она более деловым тоном, – я вчера не просто так открыла твое письмо. Когда в прошлом году ты поделилась со мной идеей своей книги, я была заинтригована. Бывшая шопоголичка и ведущий радиошоу про личные финансы влюбляются в кофейне, и им приходится мириться с разногласиями. Это же очаровательно. Серьезно. Но история, о которой ты рассказала мне в том году, и то, что я увидела вчера, – это две разные вещи. Я хотела… – Она делает паузу. – Я надеялась получить ту историю.

Ту историю.

Она хотела ту историю.

У меня сердце уходит в пятки. Я даже не уверена, что понимаю, о чем она говорит. Моя идея и моя рукопись – это две разные вещи? Нет, конечно. Там все то же самое. Я внесла лишь несколько изменений, после того как, понимая, что я не эксперт в написании любовных романов, изучила все возможные книги по этой теме.

Я прочла книгу об искусстве письма, увидела дилетантский ход в своей рукописи и исправила это в соответствии с приобретенными полезными знаниями.

Я прочла еще одну книгу, осознала другой серьезный недостаток и изменила свою рукопись соответствующим образом.

Да, иногда прочитанные мной книги противоречили друг другу, и, должна признать, это сбивало меня с толку. Но я справилась. Моя рукопись это пережила.

И стала сильнее.

Кажется.

– О, – тихо произношу я, пытаясь не теребить пальцы и подбирать связные умные слова, не выдавая ни лицом, ни голосом, что́ я на самом деле сейчас чувствую. Что на самом деле у меня такое ощущение, будто прямо надо мной разразилась молния и мне на голову свалился телефонный столб.

– Разумеется, за ночь я не прочла всю рукопись целиком, – продолжает Клэр.

– Разумеется, – повторяю я, ощущая всплеск надежды. Разумеется, она не прочла всю рукопись. Разумеется. – А сколько вы прочли?

Она медлит.

– Достаточно.

Это слово обрушивается на меня, будто удар.

«Достаточно».

Она прочитала… достаточно.

Меня тошнит.

Быть автором ужасно.

Я никогда еще не получала отказ как писатель. Это чудовищно. Никому не стоит писать книги.

– Но там есть удачные моменты. Есть потенциал. И… – она задумчиво умолкает, – …при обычных обстоятельствах мне хватило бы этого, чтобы принять решение поработать с тобой и привести рукопись в должный вид.

Я поднимаю взгляд. Да. Да, это было бы хорошей идеей. Я сама так иногда делаю, когда мне особенно нравится какой-то автор. Мы будем просто… обмениваться письмами. До тех пор, пока всё не исправим. И тогда она отнесет рукопись своей команде. А потом и редколлегии. И я получу контракт.

Эти прекрасные слова эхом раздаются у меня в ушах. «И я получу контракт».

– Но, – продолжает она, – ситуация такова, что сейчас обстоятельства у меня не обычные. Если бы я получила твое письмо год – или даже полгода – назад, то все было бы по-другому.

Клэр ерзает на стуле, явно пытаясь тонко намекнуть на то, что я должна была прислать ей рукопись раньше, как мы и договаривались.

Но я пыталась прислать ее раньше.

Правда. Просто она тогда была еще не до конца готова. Она не была идеальна.

– В конце марта я ухожу на пенсию, – говорит она. – И поэтому отдаю своих авторов другим редакторам и новых не беру. Вчера я просмотрела твою рукопись, потому что мне понравилась идея. И ты мне нравишься. И если бы… – Она останавливается, будто обдумывая, выдержу ли я то, что она скажет дальше. – Если бы рукопись была в наилучшем виде, я бы подумала о том, чтобы ее взять. Просто… – она усмехается, – …подписала бы с тобой контракт и отдала бы редактору из своей команды. Но…

Клэр не договаривает, и, хотя пожатие плечами, видимо, кажется ей подходящим завершением фразы, я ощущаю, как меня охватывает тревога.

Но… что?

Что?

Нельзя закончить разговор словами: «Ну, я могла бы исполнить все твои мечты, но…» – пожать плечами и попросить меня передать сахар.

«Вы же редактор, черт побери! – едва не вырывается у меня. – Вы должны уметь завершать сцены!»

– Но мне очень не хочется уходить с ринга, когда начнутся ставки. – Клэр улыбается так, будто это ее надо жалеть, а не меня. И… если так подумать, то, возможно, я действительно самую малость виновата. Взяв у нее визитку в прошлом году, я чересчур разрекламировала себя: одно маленькое издательство, которое, скорее всего, работает в гараже и заинтересовалось моей книгой, превратилось в десятки нью-йоркских, обивающих мой порог. Упс. – Ладно, в любом случае тебе вряд ли захотелось бы, чтобы твою рукопись препарировала именно я. Особенно учитывая, что это только мое мнение.

«Ваш голос – единственный, который я хочу слышать! – раздается у меня в голове отчаянный крик, и я крепко сцепляю руки, чтобы не произнести это вслух. – Ваш голос – единственный, который имеет значение!»

Пришло время другой тактики.

– А какие, – начинаю я как можно более непринужденно, – проблемы вы заметили?

– Хм. – Ее взгляд слегка потухает. Клэр очень долго молчит, прежде чем ответить: – Ну, например, встреча. – Она поднимает ладонь. – Нет, встреча в кофейне – это прекрасная идея, – ободряюще говорит она, по-доброму улыбается и указывает рукой на наше окружение. – Мы с тобой встретились здесь, как и тысячи других людей, которые используют кофейни как продолжение собственной гостиной. В этой атмосфере всегда есть что-то чудесное. Но, – добавляет она после паузы, – просто… это немного избито.

Я вспоминаю слова, написанные таинственным редактором на моей рукописи: «Банальное знакомство».

– Я просто подумала, – осмеливаюсь сказать я, – что, возможно, это оригинально, ведь персонажи путают стаканчики, но потом узнают, что… – я с улыбкой пожимаю плечами, – …что на самом деле они заказали один и тот же напиток…

– Да, кажется, «Холмарк» тоже использовал такую завязку. Много-много раз.

У нее ласковая улыбка. Я знаю, что она пытается разрядить обстановку, пошутить ради меня. А я ради нее улыбаюсь, пока у меня перед глазами мелькают слова на полях моей рукописи: «Приторно и напрямую содрано со всех фильмов “Холмарка” за последние десять лет».

– Интересно, – говорю я, кивая, будто спокойно перевариваю эту информацию, а вовсе не ощущаю себя так, словно проглотила кусок стекла. – Значит, нужно подумать о сцене встречи.

– И о персонажах, – добавляет Клэр.

– О персонажах. Да, конечно. Персонажах. – Я замолкаю. – А что именно… с ними не так?

– Ну, например, Слоун.

– Сло-о-оун, – повторяю я. – Да. Слоун. Что насчет Слоун?

– От Слоун нужно избавиться.

Клэр произносит это так же легко, как если бы сказала: «Знаешь, от этой лампы нужно избавиться. Она портит обстановку гостиной».

Слоун. Эксцентричная женщина, отчаянно влюбленная в Ренальдо. Которая так или иначе неуклюже появляется в каждой сцене. Которая мастерски встроена в историю, чтобы подчеркнуть развитие и рост других персонажей. Слоун.

«И как именно, – хочу закричать я, – мне убрать важную героиню так, чтобы вся история не развалилась?»

В памяти вспыхивают слова таинственного редактора: «Эта героиня нам не нужна», – но сейчас у меня нет времени об этом думать.

– И еще одна мысль, – продолжает Клэр, и ее взгляд проясняется. – Ты не думала писать в настоящем времени?

Не думала ли я. Писать в настоящем времени.

Клэр Донован так точно повторяет слова таинственного редактора, как будто заметки на полях оставила она. Кто знает – может, это и правда была она? Может, это она прокралась в чужое издательство, пробралась в тайник, написала жестокие комментарии на страницах моей рукописи и снова улизнула? Это единственный логичный вывод.

Либо, с тошнотворным ужасом осознаю я, таинственный редактор был прав.

Все вокруг правы, и только я не вижу недостатков моего произведения.

Я десятки раз слышала это от своих авторов. Как у них замыливается глаз. Как им тяжело взглянуть на историю глазами читателя. У себя в голове я живу в Харпвуде, Индиана. Я так упорно и долго работала над этой книгой, что знаю мельчайшие детали, как написанные, так и ненаписанные.

Меня внезапно охватывает безысходность, и я чувствую, как мои плечи опускаются. Все это время я думала, что у меня что-то есть. Идея. Искра. Все это время я думала: «Я смогу! У меня все-таки душа писателя!» Но кто я такая на самом деле?

Просто девушка в кофейне, которая заблуждалась на свой счет.

– Ну, мне пора, – говорю я, вытаскиваю колени из-под столика и выдавливаю из себя смешок. – Уверена, у вас есть гораздо более важные дела, чем разговор со мной. – Я заставляю свои губы растянуться в улыбке, но мне трудно смотреть Клэр в глаза. – Но большое спасибо за все, миссис Донован. Я знаю, что я… очень незначительная… по сравнению с вами, но я все равно понимаю, каково это – когда твой почтовый ящик переполнен предложениями и идеями. Для меня большая честь, что вы посмотрели мою рукопись.

Я собираюсь встать, не отрывая взгляда от пола.

– Саванна, погоди секунду.

Я останавливаюсь.

Заставляю себя посмотреть ей в глаза. И встречаю спокойный открытый взгляд.

– У твоей истории есть потенциал, – медленно произносит она, будто надеется, что я осмыслю каждое слово и поверю ей. – Правда. Нужно просто перенести на бумагу ту версию, которую я услышала от тебя в прошлом году. Вот и все.

Я долго молчу.

Глядя в ее теплые глаза и пытаясь, как она и хотела, осознать ее слова, я чувствую, что у меня в голове появляется новая мысль. И на секунду отталкиваю сомнения, которые оглушительно хлопают своими огромными крыльями.

Это не просто какой-то человек, пытающийся польстить мне, когда мне грустно. Это Клэр Донован.

Сама Клэр Донован.

В прошлом году мы славно пообщались в очереди, да, но это ее работа. Она каждый год получает от литературных агентов сотни отобранных вручную рукописей. И хотя да, мы мило поболтали в прошлом году, она не стала бы сидеть здесь и впустую тратить двадцать минут своего драгоценного времени, если бы на самом деле не считала, что в моей истории есть хоть какой-то потенциал. Она бы не открыла мою рукопись, если бы не верила, что в ней что-то есть. Не прочитала бы несколько страниц в полночь на компьютере, если бы идея ее не зацепила. И уж точно не предлагала бы поговорить, вместо того чтобы отправить вежливое письмо.

Несмотря на мысли, которые крутятся у меня в голове, еще не все кончено.

Сейчас у меня нет достаточно хорошей рукописи, чтобы заключить сделку, но есть начало. Хорошее начало.

И я должна принять решение. Прямо сейчас. Потому что эта ситуация из разряда «сейчас или никогда».

Я стираю с лица фальшивую улыбку и заменяю ее сдвинутыми бровями.

– Вы сказали, что если бы моя рукопись была надлежащего качества, то вы бы согласились показать ее редколлегии до ухода на пенсию в конце марта?

Клэр смотрит на меня с недоверием, явно заметив перемену в моем тоне.

– Если. Да. Согласилась бы. Если.

– Значит, если я подготовлю ее к следующему совещанию, то вы ее рассмотрите?

Она медлит. Делает вдох.

– Ну, Саванна, я…

Я поднимаю ладони.

– Я знаю, что мне предстоит многое поменять. Не думайте, что я недооцениваю объем работы, которую необходимо сделать.

– Потребуется настоящий капитальный ремонт, – говорит она. – Я боюсь, ты не успеешь за такой короткий срок. Наша редколлегия встречается каждый первый вторник месяца.

– Первый вторник месяца? Я смогу, – кивая, говорю я скорее себе, чем ей. – Я это сделаю.

Она так долго и неуверенно смотрит на меня, что я быстро добавляю:

– Я сейчас работаю с редактором. И он согласен со всем, что вы только что сказали.

Клэр молчит.

– Тебе кто-то помогает?

– Да. – Помогает. Критикует. Одно и то же.

Я вижу, что мой энтузиазм заставляет ее передумать, и выражение ее лица постепенно меняется.

– Я ничего не могу обещать. Ты же знаешь.

Я рьяно киваю.

– Да.

Несколько секунд мы молчим. Вокруг нас становится шумно: мероприятия закончились, коридоры заполняются людьми.

– Ладно, Саванна. Пришли мне рукопись к первому марта в наилучшем виде, и я посмотрю ее еще раз.

На этих словах наша встреча закончена. Клэр встает.

Я осыпаю ее десятком «спасибо» и «разумеется». Когда мы расстаемся, она улыбается не так уверенно и беззаботно, как я надеялась, но это неважно. Главное, что теперь у меня есть время доказать, что она приняла верное решение, дав мне еще один шанс. У меня есть время.

Мы расходимся в море людей, я следую за потоком, направляющимся к выставочному залу, и у меня в голове мечутся мысли о том, что сейчас произошло.

Мои мечты были разрушены. Ненадолго.

А потом сбылись. Вроде бы.

И теперь у меня осталось ровно – я смотрю на часы – сорок четыре дня на то, чтобы полностью переписать книгу, на которую мне изначально понадобилось четыре года.

Сорок четыре дня.

Сорок… четыре… дня.

Шесть понедельников.

Шесть вторников.

Шесть суббот.

Всего шесть.

Я, конечно, не уверена – хоть и редактировала книгу «Дыши во время панических атак» в прошлом году, – но если судить по четвертой главе, то мне кажется, что по мере осознания ситуации у меня начинается паническая атака.

Я оказываюсь в проходе между рядами стендов.

В «Пеннингтоне» по-прежнему толпа, но днем она менее взбудораженная, чем утром (наверняка потому, что все уже прошли мимо нашего стенда как минимум один раз). Теперь посетители рассматривают стопки книг на столах, и атмосфера напоминает скорее книжный магазин, чем ограбление. Я протискиваюсь между двумя женщинами, которые обсуждают новую аудиокнигу Линдена, вертя в руках черно-желтые диски.

Боковым зрением замечаю Лайлу, чьи обычно гладкие кудри выглядят так, будто она попала в бурю. Похоже, она намазала зубы вазелином (один из странных трюков чирлидерш, который она использовала в школе, чтобы долго улыбаться). Она подносит сканер к бейджику какого-то мужчины, не переставая с ним говорить, но, когда мы встречаемся взглядами, в ее глазах читается: «Беги, Сав! Спасайся!»

Я тут же застываю.

– Саванна! – Передо мной расступаются библиотекари, и я замечаю Жизель. – Том как раз о тебе говорил.

Том.

Я хмурюсь.

Какой Том?

А потом до меня вдруг доходит.

– Том? – переспрашиваю я, внезапно оказавшись в его объятиях. В меня упирается круглое пузо Санта-Клауса, и я ощущаю отчетливый запах чипсов со сметаной и луком, сигарет и старых кресел. И пока мужчина прижимает меня к себе, я выдавливаю: – Том. Я не знала, что ты в городе.

– А я и не был, – отвечает он и отстраняется с широкой улыбкой. Как будто это его небольшой фокус. Как будто он только что устроил мне лучший в мире сюрприз. – Но потом подумал: «Какие-то шесть часов пути ради такой прекрасной возможности?» Ты не получила мое письмо?

– Э… нет, – увиливаю от ответа я, на всякий случай отступая еще на шаг. Том один из тех авторов, которые присылают мне по тридцать писем в неделю, в основном о кошках. – Наверное, не заметила.

– Ну, я так и подумал. В общем, я здесь! – восклицает он и широко раскрывает руки, заставляя как минимум трех людей пригнуться.

Раньше Том Хэггерти работал с другим редактором, Сири. Когда полгода назад Сири уволили, Жизель распределила его авторов между оставшимися сотрудниками. Себе она взяла Франсин Томас, которая постоянно пишет бестселлеры и присылает ей на день рождения капкейки. А мне дала Тома, который постоянно пишет бестселлеры, но любит затянутые на полминуты очень крепкие объятия.

– Не волнуйся за меня, – говорит он, почесывая живот через рубашку. – Я знаю, что ты очень занята. Я не буду мешать.

– Не говори ерунды, – вмешивается Жизель, подходя к нему и хлопая по плечу. – Ты же часть семьи «Пеннингтона». Я знаю, что Саванна с удовольствием покажет тебе город.

Сорок четыре дня.

– Вообще-то… – начинаю я, но вдруг замечаю, как ко мне подходит кто-то в знакомых оксфордах. Я так сильно стискиваю зубы, что у меня едва получается выдавить собственную вазелиновую улыбку. – Я не могу представить себе более заманчивой идеи.

Я пытаюсь не обращать внимания на боль в груди.

Сорок четыре дня. Это практически глава в день. Совершенно новая глава каждый день.

Знакомство, которое нужно преобразовать.

Персонажи, которых нужно убрать.

Диалоги, которые необходимо полностью переписать.

И, очевидно, снобский и dénué de sens[25]25
  Бессмысленный (фр.).


[Закрыть] язык.

– Шикарно. – Том снова раскрыл руки, на этот раз опрокинув к моим ногам целую стопку книг. Я собираю их с пола, а когда выпрямляюсь, то обнаруживаю, что он сократил оставшееся расстояние между нами. У него блестящие глаза цвета мха под стать воротнику его рубашки того же цвета, которую он не стал застегивать на верхние три пуговицы, и мрачному философскому стилю его книг, в которых часто – если честно, слишком часто – упоминается мох. У него низкий, будто мурлыкающий голос. – Просто шикарно.

– Кажется, мы не знакомы.

Внезапно я вижу, как между нами появляется чья-то рука и Том делает шаг назад. Он поворачивается и, слегка нахмурившись, рассматривает мужчину, который вмешался в наш разговор.

Уильям – гладко выбритый, уравновешенный и с выражением лица, на котором читается завуалированное: «Кто вы, черт возьми, и почему вы разговариваете с моим редактором?» – одного роста с Томом. К счастью, на этом сходство заканчивается.

– Уильям Пеннингтон, – представляется он, пожимая руку слегка опешившего Тома. – Новый издатель импринта «Пеннингтон Пен». – Он смотрит на бейджик Тома. – А вы, наверное, Том, один из наших авторов. Вот это сюрприз.

Теперь и в моих глазах сверкают искры радости.

– Ну да, – отвечает Том, и его взгляд озаряется. Он крепко пожимает руку Уильяма. – У меня образовались свободные выходные, и я подумал: «Кого я хочу увидеть больше всего на свете?» – Он поворачивается ко мне. – И, разумеется, я сразу понял кого.

Я вежливо улыбаюсь в ответ. Кажется, я среди фаворитов Тома.

Я вспоминаю тот ужасный вечер несколько месяцев назад, и мои лодыжки начинают пульсировать от боли. Я смотрю на обувь Тома и хмурюсь. Он их надел. Свои остроконечные ковбойские сапоги, украшенные стразами.

– Ах да, – произносит Уильям, убирая руку в карман брюк. – Я так понимаю, вам нужно обсудить работу?

Забавно. Уильям ни разу не спросил меня о работе с другими авторами.

– Работу. Конечно. Да. А потом… – Том лукаво улыбается и украдкой подтягивает джинсы, чтобы показать сапоги, – …думаю, мы, как и в прошлый раз, пойдем кутить. Это было оригинально, да, Саванна?

– Не то слово. – На самом деле поход по всем караоке-барам и салунам с линейными танцами[26]26
  Традиционный танец под музыку кантри, в котором люди выстраиваются в один или несколько рядов и выполняют определенную хореографию.


[Закрыть] в Нэшвилле – идея настолько неоригинальная, что это просто смешно.

Я замечаю, что Лайла препирается с какой-то пожилой женщиной, и у той на шее мотаются очки на бисерной цепочке – так рьяно она пытается вырвать у Лайлы из рук огромный картонный постер с лицом Освальда.

– Извините, мне нужно… – Не договорив, я отхожу от них к Лайле, и мои собеседники поворачиваются в нашу сторону.

Выражение лица Уильяма не меняется. Он явно бывал на подобных мероприятиях столько раз, что не удивлен поведением странной библиотекарши, которая намерена удрать с нашим мерчем.

– Тогда я пока просто погуляю! – весело кричит Том, засовывает руки в карманы и отходит от стенда. – До скорого, Саванна!

Я выдавливаю из себя едва заметную улыбку, которая тем не менее должна показать мой профессиональный интерес, и кричу в ответ:

– Ладно, Том!

Том Хэггерти. Линейные танцы.

Сорок четыре дня.