Текст книги "Фиктивная помолвка"

Глава 17

Прежде чем Маркус увидел Оливию, он получил от нее три письма.

Первое пришло через две недели после его прибытия в Лондон, оно было переслано ему из Клифтон-Корта. Это было короткое странное письмо, и граф так и не понял, что побудило Оливию написать его и почему она просто не сказала все прямо ему в лицо.

«Я хочу, чтобы ты знал, – написала она, – что Кларенс не мой любовник и никогда им не был. У меня никогда не было мужчины, кроме тебя. Кларенс мой друг, это тебе всегда было известно, и я еще раз подтвердила это, Он мой друг, и никогда не было ни малейшего намека на что-то иное в наших отношениях с ним».

Это было все, если не считать вежливого вопроса о здоровье и изъявления надежды на то, что вскоре они получат известие от Софии.

"Правда ли это? – спрашивал себя граф и сам отвечал:

– Безусловно. Раз Ливи так говорит, никаких сомнений быть не может. Она написала потому, что хочет, чтобы я вернулся, и расчищает мне дорожку для возвращения? – Такова была его первая и короткая надежда. – Или, быть может, она написала просто потому, что Кларенс пожаловался, а она расстроилась и решила, что пора ликвидировать недоразумение. А возможно, хотела еще раз напомнить, что ответственность за разрыв брака лежит на мне".

Оливия не преминула напомнить о его непростительной вине, хотя нельзя сказать «непростительной», ведь она призналась, что простила его еще до того, как он перестал просить у нее прощения. Просто считала невозможным продолжать их супружескую жизнь. «Все испорчено», – как она выразилась. И еще она сказала, что слишком поздно возобновлять отношения, которые оборвались четырнадцать лет назад. По мнению графа, места для надежды не было, так что не было смысла писать ответ, чтобы рассказать Оливии правду о его отношениях с Мэри – он никогда не спал с Мэри, но у него были другие женщины. И он положил последнее письмо Оливии к другим письмам, полученным от нее за эти годы. Большинство ее писем касалось Софии и вопросов, связанных с имением, в них никогда не было ничего личного, но он продолжал хранить все.

Второе письмо пришло незадолго до Рождества. София и Фрэнсис еще не вернулись из Италии, они написали, что решили провести праздники в Неаполе и собираются вернуться домой весной. Граф написал жене, выразил надежду, что Оливия примет его предложение провести Рождество с Уильямом, Роуз и их семьей, и добавил, что Роуз особенно хочет видеть ее теперь, когда их семьи породнились. Оливия ответила, что не сможет приехать и что уже принесла свои извинения герцогине. Она написала, что поправляется после простуды и считает неразумным отправляться в дальнее путешествие, что у нее другие планы на праздник, и пожелала Маркусу счастливого Рождества. Он снова написал жене, беспокоясь о ее здоровье, но она не ответила. Граф собирался поехать в Раштон, но передумал, решив, что Оливия вряд ли обрадуется его появлению на пороге дома с сочувствиями по поводу затянувшейся простуды, ибо, не будучи откровенно грубой, как могла ясно, дала ему понять, что не желает снова встречаться с ним и пойдет на это только в крайней необходимости ради спокойствия их дочери. Он провел Рождество с семьей герцога и еще несколькими их гостями и чувствовал себя более одиноким, чем когда-либо в жизни.

Третье письмо пришло в начале апреля, как раз после того, как София и Фрэнсис вернулись с континента и временно обосновались в Лондоне. Из писем, которые она получала от родителей, София знала, что те так и живут врозь, но, очевидно, все же не теряла надежды снова соединить их. Она высказала пожелание, чтобы мать приехала в Лондон на часть сезона и остановилась у них, если не у отца, чтобы они могли всюду ходить вчетвером. София написала матери, убеждая ее приехать, и граф написал, чтобы сообщить, что их дочь светится здоровьем и счастьем, а молодой Фрэнсис все еще дрожит над ней. Маркус писал, что было бы хорошо, если бы Оливия согласилась провести в городе пару недель, – они все вместе смогли бы побывать на нескольких приемах.

«Я не могу приехать», – вежливо, но непреклонно ответила Оливия. Граф уронил письмо на колени и некоторое время сидел неподвижно. Он слишком надеялся на то, что, как всегда понимал, было неразумно – на обещание жены изредка проводить с ним какое-то время, когда вернется София.

«Она сделана из камня, – подумал граф с приливом несвойственного ему раздражения. – Всегда была неумолима в своем презрении ко мне. Она не приедет. Вот так. И я никогда больше ее не увижу. В ту ночь с таким же успехом можно было утопить себя в вине или отправиться в путешествие по всем лондонским публичным домам. Можно было…»

Нехотя подняв письмо, он стал читать дальше.

«Это не повторная простуда, – писала Оливия. – Простуды не было. Я не могла решиться сообщить тебе истинную причину. Мне и сейчас трудно, но ты имеешь право знать, и мне следовало давно рассказать тебе правду. В этом месяце у меня должен родиться ребенок, так что о путешествии в Лондон, конечно, и речи быть не может. Я буду рада видеть Софию, если она согласится приехать сюда, пропустив разгар сезона. Интересно, смутит ли ее появление сестры или брата, который будет настолько моложе ее? Но не чувствуй себя обязанным приезжать, Маркус, и не чувствуй себя виноватым. Я уже давно не хотела ничего так, как хочу этого ребенка. Со мной все хорошо, и я напишу тебе, как только роды будут позади».

Граф Клифтон вскочил на ноги с такой поспешностью, что опрокинул стул, на котором сидел.

* * *

Погода стояла чудесная. После трех дождливых дней снова светило солнце, и воздух был пропитан запахом свежей зелени. Весна в этом году запоздала, еще цвели бледно-желтые нарциссы, а тюльпаны и другие поздние весенние цветы набирали силу, и почки на деревьях едва начинали распускаться.

Оливия с удовольствием прогуливалась в своем любимом уголке сада, называемом розарием. Но розы распустятся еще не скоро, а сейчас все вокруг было усыпано ранними цветами. Она осторожно присела на окаймленное металлом сиденье скамейки с таким ощущением, словно только что преодолела пять миль, а не прошла короткое расстояние от дома. Ребенок уже опустился, хотя до предполагаемого дня рождения еще оставалось две недели. «Дышать стало легче, но ходить тяжело и сидеть тоже тяжело», – печально подумала Оливия. Весь день с самого утра она себя неважно чувствовала, ее одолевали попеременно то жар, то тревога. Оливия не могла припомнить, чтобы с Софией ощущала себя такой большой и тяжелой. Но, безусловно, в этом нет ничего удивительного, ведь с тех пор прошло почти девятнадцать лет.

«Интересно, приедет ли София? Может быть, вместе с Фрэнсисом?» – мечтала Оливия. Она очень хотела их увидеть и надеялась, что они приедут. Ей нужно было лично убедиться, что все написанное о них Марком правда. И кроме того, ей не хватало рядом Софии, ведь почти девять месяцев Оливия прожила без семьи. «Не рожденный ребенок все-таки не совсем семья, способная скрасить одиночество», – подумала она, положив руку на живот. «У вас будет мальчик, – предсказала миссис Оливер, ее экономка. – Я всегда могу определить, кто родится, по тому, как протекает беременность, и почти никогда не ошибаюсь», – заявила она.

Оливия надеялась, что София приедет, и очень надеялась, что Марк не приедет. Сейчас она не вынесла бы встречи с ним, на предстоящие недели ей была необходима спокойная жизнь. Оливия надеялась, что он не почувствует себя обязанным приехать. До нее донесся отдаленный стук копыт на дороге, и она по звуку определила, что там не одна лошадь, а Кларенс обычно приезжал верхом. «Вероятно, это Эмма, – подумала Оливия. – Или жена священника, она обещала заглянуть на неделе. А возможно, София. Но нет, мое письмо могло дойти до Лондона только пару дней назад, и София не может так быстро приехать». Когда экипаж подъехал ближе, она увидела, что это двуколка, и встала, чтобы лучше рассмотреть ее, стараясь вспомнить, у кого из ее знакомых подобная коляска. По соседству таких не было, значит, кто-то приехал издалека.

«Марк? – мелькнула у нее мысль. – Нет, это не может быть Марк, у него не было времени собраться в такое далекое путешествие и добраться сюда». Плотнее стянув на плечах шаль, Оливия обеими руками прикрыла живот.

Это был Марк. Она поняла это вопреки здравому смыслу и задолго до того, как разглядела человека, сидевшего на козлах. Стук сердца и пульсирующая в висках кровь сказали ей, что это Марк. Но она не могла побежать ни к нему, ни от него, а просто застыла на месте.

Это был Марк. И он, увидев Оливию, сделал знак двум слугам, появившимся в дверях конюшни посмотреть, кто прибыл, и, оставив лошадей и двуколку на их попечение, спрыгнул с высокого сиденья и бросил на него шляпу.

Это был Марк. Ее ребенок беспокойно заворочался внутри, а она, глядя на мужа, вдруг открыла для себя, что позабыла его посеребренные волосы, позабыла, как он привлекателен. Оливия стояла посреди розария в шерстяной шали, накинутой поверх широкого хлопчатобумажного платья, и выглядела необъятной. Она была очень бледна и показалась графу невероятно прекрасной. Он даже не оглянулся проверить, взяли ли его лошадей слуги, а пошел прямо к жене.

– Ливи. – Он протянул руки, чтобы взять ее за протянутые ему навстречу руки. – Боже мой. – Он крепко сжал ее холодные руки. – О Боже!

– Марк. Зачем ты приехал? О, зачем? Я так надеялась, что ты не приедешь.

– Вот как? – У графа свело челюсть. – Ты не думала, что меня может интересовать рождение собственного ребенка? Ты не думала, что для меня важно узнать об этом не в самый последний момент?

– Да, я понимала, что тебе может быть небезразлично. Это может быть сын, так что, возможно, у тебя будет наследник спустя столько времени после того, как ты потерял надежду.

– А возможно, это будет дочь. Во всяком случае, это будет частица меня и тебя тоже. Ты не имела права так долго скрывать все от меня. Ты вообще не имела права скрывать. – И потрясение, тревога и любовь, поддерживавшие его в этой поездке, мгновенно и неожиданно превратились в гнев. Однажды в далеком прошлом он совершил единственную ошибку и с тех пор в глазах Оливии превратился в безнравственное и бесчувственное чудовище.

«Значит, он приехал из-за ребенка. – Женщина высвободила руки. – Несомненно, это единственная причина его приезда». Она предполагала это и именно поэтому не хотела его видеть. Конечно, своим замечанием о сыне и наследнике она обидела мужа, хотя знала, что даже если это будет девочка, он будет любить ребенка так же, как любил Софию. Но это был ее собственный ребенок, на этот раз она выстрадала его в одиночку.

– Это мой ребенок. Только мой. Ты не имеешь отношения к этому ребенку, тебя здесь не было.

– Я был в самом начале, – хрипло напомнил Маркус. – Я не поддамся на провокацию и не стану подозревать тебя в связи с кем-то еще, понимаешь? Но ребенок не может быть только твоим, Ливи. Ребенок наш. Если бы ты сказала хоть слово, я был бы здесь с самого начала, ты это знаешь.

– Нет, не знаю! – выкрикнула Оливия. – Тебе не терпелось вернуться в Лондон к своей проститутке!

– Мэри не проститутка и к тому же никогда не была моей любовницей. И ты сама знаешь, что несправедлива. Если соизволишь вспомнить, я хотел, чтобы ты осталась подольше в Клифтоне. Или ты забыла такую мелочь? Это не соответствует твоему представлению обо мне как о закоренелом донжуане и, следовательно, должно быть выброшено из твоей памяти?

– Не собираюсь спорить с тобой. – Оливия отвернулась. – Я не хочу, чтобы ты был здесь.

– Что случилось? – с тревогой спросил Маркус, когда она резко смолкла.

– Ничего. – Она сделала глубокий вдох, – Ребенок пошевелился. Он лежит низко и неудобно.

– Как ты, Ливи? – При виде ее, такой тяжелой и неуклюжей с его ребенком, у графа сжалось сердце, и он коснулся плеча жены. – Беременность тяжелая?

– Потому что мне тридцать семь? Нет, Маркус, я еще в состоянии выносить ребенка. Я должна вернуться в дом, Хочу сесть в удобное кресло.

Оливия вела себя отвратительно грубо и осознавала это, но ничего не могла с собой поделать. Можно было или вести себя так, или со слезами броситься к Марку в объятия, но она не желала показывать ему, насколько он ей нужен, показывать, что беспрестанно днем и ночью тоскует по нему с того момента, как прошлым летом вернулась из Клифтона. Он приехал из-за ребенка, оставив леди Монингтон, чтобы, вернувшись назад, можно было похвастаться новорожденным. «Правда ли то, что он сказал об этой женщине?» – ревниво спросила себя Оливия.

– Позволь, я помогу тебе.

Его рука была намного тверже, чем у Кларенса, на нее гораздо надежнее было опираться, но расстояние до дома вдруг показалось Оливии огромным.

– Что случилось? – забеспокоился граф, когда она остановилась.

– Он опять пошевелился. Мне нужно добраться до дома. Сегодня я себя неважно чувствую.

– И не было никого, кто настоял бы, чтобы ты оставалась дома, когда тебе нехорошо? Теперь я буду с тобой.

– Впереди еще две недели, а София родилась позже срока, так что, возможно, с этим ребенком будет то же самое. Возможно, ждать еще месяц. Если ты останешься, то пропустишь часть сезона. Тебе нет необходимости оставаться, я немедленно дам тебе знать.

– Лучше побереги силы, чтобы добраться до дома. Если ты вспомнишь, это и мой дом, Ливи. Я собирался приехать сюда и пожить здесь некоторое время.

– Я не хочу, чтобы ты был здесь.

– Правда? Очень жаль.

– Я надеялась, что приедет София.

– Я послал ей письмо, но не дождался ответа. У меня появилось внезапное и странное, непреодолимое желание навестить свою жену. Единственное, что мне известно, – София и Фрэнсис могут приехать вслед за мной. Что случилось?

Оливия снова остановилась и сделала глубокий вдох вместо того, чтобы поставить ногу на нижнюю ступеньку крыльца.

– По-моему, этот ребенок не собирается ждать еще две недели. Думаю, он готов появиться на свет гораздо раньше.

Парадные двери дома были открыты, в холле собралось гораздо больше слуг, чем обычно, и все они с любопытством смотрели на хозяина, которого либо вообще никогда не видели, либо не видели много лет. Граф быстро отдал распоряжения, и вскоре один из слуг уже торопился за горничной графини, другой – за миссис Оливер, третий – за доктором, а остальные, широко раскрыв глаза, смотрели, как граф, словно пушинку, подняв на руки беременную жену, почти бегом поднимается с ней по лестнице.

Оливия не могла лечь. Боли между схватками становились все острее.

– Попробуйте лечь на бок, – посоветовала горничная.

– Чтобы унять боль, нужно поджать колени к груди, – сказала миссис Оливер.

– Положите под плечи подушку, тогда она будет в согнутом положении, – сказал доктор.

– Надо понять, в чем дело, и позволить моей жене делать так, как ей удобнее всего, – заявил граф. – Нет, черт возьми, я не уйду из комнаты. Моя супруга вот-вот произведет на свет моего ребенка, и будь я проклят, если не останусь в комнате вопреки всем уговорам.

Когда Оливия расслабилась после особенно продолжительной схватки, граф извинился перед дамами за свою лексику, но уйти решительно отказался.

– Оливия, когда снова начнется схватка, прислонись ко мне, быть может, тебе будет легче.

И вот когда по ее тяжелому дыханию он понял, что надвигается очередной приступ боли, Маркус сел сбоку на край кровати, и Оливия, крепко прижавшись к нему спиной, откинула голову на его плечо.

– Помогает? – спросил он, когда она опять расслабилась.

– Да.

Горничная ушла, доктор и миссис Оливер тихо разговаривали в противоположном углу комнаты, и граф решил, что они, вероятно, готовят какой-то тайный план, чтобы отделаться от него. Оливия снова села, выпрямившись, наклонив голову и закрыв глаза.

– Ливи, знай, я приехал из-за тебя, не из-за ребенка. Ребенок был зачат в любви. Во всяком случае, с моей стороны. Я люблю тебя. Любил всегда и всегда буду любить. В отношении моих чувств к тебе все осталось по-прежнему.

Подняв голову, Оливия сделала глубокий вдох и опять прижалась к нему, а он прочно поддерживал жену, пока та боролась с болью. Но когда боль отпустила, она осталась в том же положении.

– Я никогда не был таким любителем женщин, каким ты, по-видимому, считаешь меня. После того, как ты совершенно ясно дала понять, что примирение между нами невозможно, в течение года у меня была женщина, а с тех пор лишь несколько коротких связей. И шесть лет у меня была Мэри. Ливи, она мой друг, как Кларенс – твой. Но тем не менее я порвал с ней отношения сразу же после свадьбы Софии. Я понял, что рядом не может быть ни одной женщины, кроме тебя, даже если ты никогда не примешь меня обратно.

– Не нужно так говорить, Марк.

– Нет, нужно. Я знаю, ты невысокого мнения обо мне, Ливи. Но пока София взрослела, ты должна была утешать себя тем, что мое падение с пьедестала произошло через насколько лет после ее зачатия и рождения. Я считаю, тебе следует знать – этот ребенок тоже не плод полной деградации!

– Марк, – начала она, но, сделав резкий вдох, снова прижала голову к его плечу. – Ох, – выдохнула Оливия, когда боль наконец прошла. – Больно. Больно, Марк.

– О, Господи, если бы я мог сделать это вместо тебя.

Она тихо засмеялась.

– Ливи, я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты знала это, ради ребенка. Я всегда любил тебя и был верен тебе с момента его зачатия. Твой отъезд прошлым летом разбил мне сердце, с тех пор я все время мечтал о тебе. Я хочу, чтобы ты это знала, ради ребенка. Говорю это не для того, чтобы огорчить тебя…

– Огорчить… Здесь так жарко. Открой окно, Марк.

– Они все открыты. Принесите холодную простыню, миссис Оливер, – повысив голос, попросил граф. – Графине очень жарко.

* * *

Роды затянулись. С наступлением темноты доктор ушел в другую комнату, чтобы немного поспать, после полуночи горничная сменила на дежурстве миссис Оливер, а граф так и не уходил. Если он отходил от кровати сменить влажную простыню или сделать глоток воды, Оливия в панике звала его. Когда на нее накатывалась очередная волна боли, ей необходимо было чувствовать за спиной сильное и теплое тело мужа.

Рассвет наступил еще до того, как Оливия наконец почувствовала настоятельное желание вытолкнуть на свет ребенка, и горничная побежала будить доктора.

– Возьми мою силу, Ливи, – шептал Марк у ее горячего виска во время все более коротких интервалов между схватками. – Я готов отдать тебе всю ее, дорогая.

– Марк! Марк! А-а-ах!

Во время первых родов он держал ее за плечи, и время тянулось неимоверно долго. Потом по выражению ее лица он понял, как тяжело ей пришлось. Но он не имел представления о том, какие страдания претерпевает женщина, чтобы принести в мир новую жизнь. Он умер бы ради нее, если бы этим мог избавить ее от схваток. Но он не мог сделать ничего, оставалось только поддерживать жену, ополаскивать ей лицо в перерыве между схватками и вспоминать удовольствие, которое он получил, когда заронил в ее лоно свое семя.

Придя в спальню, доктор наконец уговорил Оливию лечь и приготовиться к родам, но ей это далось нелегко. И Марк с ужасом увидел, что после многочасовой изматывающей боли она тратит на простые движения больше сил, чем он когда-либо затрачивал в течение целого дня тяжелой работы.

«Боже мой, Боже мой!» – думал он, помогая миссис Оливер, наверное, в десятый раз поднять с постели плечи Оливии, когда его жена из последних сил тужилась, чтобы освободиться от бремени. И экономка, и доктор давно отказались от попыток заставить его уйти, как полагалось бы приличному мужу. Но граф решил, что он достаточно долго не был приличным мужем и теперь не имеет смысла меняться.

Наконец, дважды или трижды со свистом выдохнув, прежде чем снова вдохнуть, она вытолкнула новорожденного, и граф с удивлением и благоговением увидел, что у него родился сын.

– У нас сын, Ливи. Сын. – Опуская жену на подушки, Маркус рыдал, но его не заботило, что кто-то мог это видеть.

Ребенок заплакал, а миссис Оливер простыней обтерла тельце от полосок крови и приложила младенца к материнской груди.

– Ох. – Оливия коснулась ребенка, провела рукой по головке, дотронулась кончиками пальцев до его щечки. – О, Марк, посмотри на него. Посмотри, Марк.

Потом миссис Оливер забрала ребенка, чтобы выкупать, а доктор, кашлянув, предложил графу выйти из комнаты, чтобы можно было закончить все необходимые графине процедуры. Выпрямившись, Марк вытер глаза платком, а Оливия, повернув голову, счастливо улыбнулась ему.

– У нас сын, Марк. – Она протянула мужу слабую руку, и он крепко пожал ее. – У нас сын.

– Спасибо, Ливи. – Граф поднес руку жены к губам, а потом приложил ее к щеке. – Я люблю тебя.

Доктор деликатно кашлянул.