Текст книги "Женщины Девятой улицы. Том 3"

Они съездили в Люксембургский сад и Булонский лес. По пути останавливались в разных кафе[157]157
  Paul Jenkins, interview by Deborah Solomon, transcript courtesy of Suzanne D. Jenkins, © Estate of Paul Jenkins, 13.


[Закрыть]. Кофе, коньяк, сигареты[158]158
  Friedman, Energy Made Visible, 247; Potter, To a Violent Grave, 247; Paul Jenkins to Clement Greenberg, August 15, 1956, Series 3, Box 3, Folder 15, Clement Greenberg Papers, 1937–1983, AAA-SI.


[Закрыть]. «Мы нутром чувствовали, что не должны об этом говорить», – рассказывал Пол. Под «этим» он имел в виду проблемы Ли и Джексона до ее отъезда из Нью-Йорка. В тот момент их внимание занимали вовсе не детали, которые привели к самоуничтожению Джексона, а величие его жизни в творчестве[159]159
  Paul Jenkins, interview by Deborah Solomon, transcript courtesy of Suzanne D. Jenkins, © Estate of Paul Jenkins,13.


[Закрыть]. «Он писал все небо! – воскликнул Франц, услышав страшную новость. – Он перегруппировал звезды!»[160]160
  Dawson, An Emotional Memoir of Franz Kline, 88.


[Закрыть].

В тот вечер Пол и Хелен доставили Ли в аэропорт, объяснили ситуацию человеку, который оказался в самолете рядом с ней, попросили стюардессу дать Ли успокоительное, чтобы она проспала как можно большую часть 14-часового перелета[161]161
  Paul Jenkins to Clement Greenberg, August 15, 1956, Series 3, Box 3, Folder 15, Clement Greenberg Papers, 1937–1983, AAA-SI; Friedman, Energy Made Visible, 248.


[Закрыть]. Но Ли так и не уснула. Ярким августовским утром в аэропорту имени Кеннеди она сошла с трапа с глазами, красными от усталости и горя. Ее лицо постарело и застыло.

Ли встречала группа взволнованных друзей: Пэтси Саутгейт, племянник Ли Рон Стейн, Альфонсо Оссорио и Бен Хеллер, тот самый молодой коллекционер, который ранее в том году приобрел картину Джексона за восемь тысяч долларов. Он приехал, чтобы помочь Ли пройти таможню[162]162
  Friedman, Energy Made Visible, 248–249; Potter, To a Violent Grave, 252–253.


[Закрыть]. Встречающие отправились обратно в Спрингс, а Ли села в лимузин Альфонсо и наконец-то смогла выдавить из себя вопрос, который репетировала всю ночь. Как это произошло? Понимая, насколько хрупко ее состояние, Альфонсо, тактичный человек и верный друг, ответил, что не знает[163]163
  Friedman, Energy Made Visible, 248; Potter, To a Violent Grave, 252–253.


[Закрыть]. Всю остальную дорогу до Лонг-Айленда они молчали.

На самом деле все всё отлично знали. Драма Джексона разворачивалась у всех на глазах и была в высшей мере публичной в течение месяца – с того дня, как Ли покинула Спрингс. Поначалу Джексон выставлял Рут напоказ, водил ее на вечеринки, катал по Хэмптонсу в кабриолете, обнимая за плечи[164]164
  Potter, To a Violent Grave, 228.


[Закрыть]. Большой мужчина, большая машина и настоящая милашка. Рут же, по словам Дженни, «наполнила его дом суетой и суматохой а-ля “я такая хорошая жена”, хотя она готовила еду для человека, который не мог / не хотел есть, и улыбалась человеку, который сам давно забыл, как это делается»[165]165
  Van Horne, A Complicated Marriage, 78; Potter, To a Violent Grave, 228.


[Закрыть]. Рут смотрела на Джексона восторженными глазами, а он в ответ – пустым взглядом алкоголика, вся жизнь которого заключена в бутылке. Как бы там ни было, после отъезда Ли Джексон стал пить еще больше[166]166
  Potter, To a Violent Grave, 232–239.


[Закрыть].

Прошло две недели, и Рут начала его раздражать. Его бесило в ней всё. Ее вечная суета по дому. Ее кот. Ее заявление о том, что она хочет стать художницей[167]167
  Naifeh and Smith, Jackson Pollock, 783, 785.


[Закрыть]. Когда она принялась обустраиваться в мастерской Ли, где все еще стояла повернутая к стене картина «Пророчество», Джексон, не сдержавшись, возопил: «Да за каким же чертом тебе быть художником?!»[168]168
  Kligman, Love Affair, 127.


[Закрыть].

Вскоре он уже оскорблял и обижал Рут, как до этого Ли, только Рут не могла ответить ему тем же. В противовес его словесному насилию она только сконфуженно молчала. Рут не понимала, куда девался ее «матадор, ее герой-завоеватель»[169]169
  Friedman, Energy Made Visible, 235; Kligman, Love Affair, 166.


[Закрыть]. «Почему ты нападаешь на меня, Джексон?» – умоляюще вопрошала она. А он, пораженный ее наивностью, орал: «Да ты что, совсем чокнутая, что ли?!»[170]170
  Naifeh and Smith, Jackson Pollock, 784.


[Закрыть]

Если Рут была сбита с толку поведением Поллока, то ни для кого из его друзей в этом не было ничего необычного. Рут, «казалось, понятия не имела о теснейшей связи между двумя потрясающими художниками, которые в некотором смысле вылепили друг друга и вместе выросли как творческие личности», – сказала Дженни, имея в виду, конечно, Джексона и Ли[171]171
  Van Horne, A Complicated Marriage, 79.


[Закрыть]. А Ник Кароне объяснил ситуацию так: «Он прошел через процесс избавления от Ли, чтобы ввести в свою жизнь Рут и заполнить освободившееся место романтикой, а добившись своего, понял, что это полное дерьмо. Кроме того, он понял, что нуждается в своей жене и что он поставил всё на карту, сделав совершенно бессмысленный ход»[172]172
  Potter, To a Violent Grave, 235–136.


[Закрыть].

Рут тоже имела свои нужды и потребности – ей необходимо было вырваться из жизни, которую она вела в Спрингсе[173]173
  Naifeh and Smith, Jackson Pollock, 786; Kligman, Love Affair, 171.


[Закрыть]. Она оказалась совершенно не готовой к глубине безумия Джексона и к отсутствию у него каких-либо четких планов относительно совместного будущего. Однажды она сказала Поллоку, что собирается в город повидаться с родными и друзьями. Рут вернулась через два дня, утром в субботу, и притащила с собой подружку Эдит Метцгер, 25-летнюю секретаршу из салона красоты в Бронксе.

Эдит должна была отчасти послужить буфером и ослабить негативную реакцию Джексона на долгое отсутствие Рут, отчасти – помочь самой Рут окинуть свежим взглядом, новую прекрасную жизнь[174]174
  Kligman, Love Affair, 171, 174, 179–180, 188.


[Закрыть]. Витиевато искажая факты, Рут зазывала Эдит к себе, рассказывая ей об удивительной «элегантности» дома Джексона. «У него такие богатства, о которых я никогда даже не мечтала, – говорила она подруге. – У него все самое лучшее. Он открыл мне глаза на другую жизнь, на жизнь, о которой я никогда даже не мечтала». Плетя эту паутину лжи, Рут, судя по всему, представляла себя и Эдит кем-то вроде «Джоан Кроуфорд и Авы Гарднер»[175]175
  Kligman, Love Affair, 180.


[Закрыть].

Женщины приехали в Ист-Хэмптон на поезде. Всю дорогу Рут забивала подруге голову пьянящими рассказами об удивительном образе жизни важных фигур из мира искусства, о замечательных событиях и историях, в которых ее парень играл заглавную роль. Она изображала Джексона очаровательным, красивым, веселым и богатым мужчиной, но человек, который взял у них чемоданы и понес их в дом, мрачно поздоровавшись, оказался совсем не таким[176]176
  Kligman, Love Affair, 187.


[Закрыть].

Уставший и одетый в грязную одежду, Джексон, казалось, насквозь пропитался алкоголем. Было утро, но он сразу же уехал в бар выпить пива, а две женщины в городской одежде вошли в душный дом, мечтая попасть на пляж, или на вечеринку, или куда угодно, лишь бы не находиться под одной крышей с угрюмым человеком, который практически не разговаривал и весьма злобно смотрел на них, когда они осмеливались открыть рот[177]177
  Kligman, Love Affair, 188–189.


[Закрыть].

В самом доме дела тоже обстояли не лучшим образом. Кот Рут исчез. Раковина была полна грязной посуды, повсюду валялись бутылки из-под пива и крепкого алкоголя, в воздухе стоял тяжелый запах несвежего сигаретного дыма[178]178
  Kligman, Love Affair, 191.


[Закрыть]. По рассказам Рут, в Ист-Хэмптоне был огромный замечательный пляж, но когда женщины надели купальники, Джексон не повез их к морю.

Вернувшись из бара, он пошел вздремнуть, а проснувшись, продолжил пить. Для возлияний нашелся джин, который вообще-то Джексон не любил. Но градусы сделали свое дело: настроение Поллока резко улучшилось, он даже стал что-то напевать[179]179
  Deborah Solomon, notes on Clement Greenberg based on interview, December 19, 1983, Series 1, Box 1, Folder 2, Clement Greenberg Papers, 1937–1983, AAA-SI, 6; Potter, To a Violent Grave, 239; Kligman, Love Affair, 192.


[Закрыть]. День так и миновал – Рут и гостья просидели в доме и во дворе.

Ближе к вечеру Джексон объявил, что их всех пригласили к Оссорио на концерт. Повеселевшие Рут и Эдит отправились наряжаться, а Джексон поковылял к машине. Эдит заметила, что он уже с трудом идет прямо, и подумала, не слишком ли он пьян, чтобы сесть за руль. «Ой, что ты, он очень хорошо водит», – заверила Рут подругу[180]180
  Kligman, Love Affair, 197, 199.


[Закрыть].

Джексон пребывал в алкогольном ступоре и ехал медленно. А потом и вовсе остановился. К ним подошел полицейский. Он узнал Поллока и спросил, все ли в порядке. Джексон заверил, что у него все хорошо, что они остановились просто поговорить, а вообще едут на вечеринку к друзьям[181]181
  Kligman, Love Affair, 200; Deborah Solomon, notes on Clement Greenberg based on interview, December 19, 1983, Series 1, Box 1, Folder 2, Clement Greenberg Papers, 1937–1983, AAA-SI, 6.


[Закрыть]. Полицейский уехал – они двинулись дальше, периодически останавливаясь.

Чуть позже около них притормозил один из соседей Роджер Уилкокс – тоже чтобы узнать, в чем дело. К этому времени троица уже почти добралась до подъездной дорожки Оссорио. «Тут Джексон заявил, что ему плохо и он, судя по всему, не сможет пойти на концерт», – вспоминал потом Уилкокс[182]182
  Potter, To a Violent Grave, 240.


[Закрыть]. А Эдит тем временем нервничала все больше.

Почти у самого дома Оссорио Джексон развернул машину и направился обратно, но у бара «Коттедж-Инн» вновь остановился. Эдит выпрыгнула из машины[183]183
  Kligman, Love Affair, 200; Fielding Dawson, An Emotional Memoir of Franz Kline, 81.


[Закрыть]. Ребенком она пережила Холокост и гораздо лучше подруги понимала реальное положение вещей. Ее отца в Германии убили нацисты у нее на глазах[184]184
  Kligman, Love Affair, 193–194.


[Закрыть]. Она знала, на что похожа смертельная опасность, и на тот момент эта опасность очень уж сильно напоминала Джексона Поллока.

Словом, Эдит заявила, что вызовет такси, а в их машину больше ни за что не сядет; что Джексон слишком пьян, чтобы вести авто[185]185
  Kligman, Love Affair, 200.


[Закрыть]. Рут это тоже отлично знала. Но еще она знала, что может случиться, если разозлить Джексона в таком состоянии. И, понадеявшись на лучшее, предложила любовнику двигаться дальше. Джексон начал орать на Эдит, заставляя ее вернуться в машину. И в конце концов девушка забралась третьей на переднее сиденье[186]186
  Kligman, Love Affair, 201.


[Закрыть].

Когда Джексон сильно напивался, он питался страхом окружавших его людей. Их ужас давал ему силу, и он продемонстрировал это в тот вечер, все сильнее давя на педаль газа. Бедная Эдит уже отчаянно вопила: «Остановите машину, выпустите меня!.. Рут, сделай что-нибудь!!!» Но Джексон все разгонялся. На подъезде к Фэйрплейс-роуд насмерть перепуганная Эдит попыталась выскочить из машины, несмотря на сильный ветер и скорость.

Хохочущий Джексон, взвизгнув тормозами, лихо прошел один резкий поворот и подлетел к другому. Но на этот раз потерял управление. Массивный «олдсмобиль» занесло влево, машина врезалась в группу деревьев и с глухим стуком перевернулась[187]187
  Kligman, Love Affair; Potter, To a Violent Grave, 240; Deborah Solomon, notes on Clement Greenberg based on interview, December 19, 1983, Series 1, Box 1, Folder 2, Clement Greenberg Papers, 1937–1983, AAA-SI, 6.


[Закрыть].

В повисшей тишине раздавался сигнал автомобиля – он гудел через равные промежутки времени. Механик, живший на Фэйрплейс-роуд, увидел недвижный свет фар, падавший на деревья. Он-то и нашел машину и ползающую на коленях женщину. «Она крыла меня почем зря, выкрикивая все ругательства мира. Думаю, это был шок», – рассказывал потом сосед.

Женщина повторяла: «Джексон, там Джексон!» – и упоминала еще о какой-то девушке[188]188
  Potter, To a Violent Grave, 16, 240–241.


[Закрыть]. Под кабриолетом механик увидел женскую ногу, затем руку, синее вечернее платье и ступню, зарывшуюся в грязь. Подоспел второй сосед: «Ну, этой уже ничто не поможет». Он включил фары, чтобы лучше осветить место аварии.

Вторая женщина в белом платье уже никуда не ползла – она лежала через дорогу, но была в сознании. У нее была разбита и сильно кровоточила голова, она вся была в грязи, вспоминал потом механик. Бесконечное гудение автомобиля мешало – заглушало речь. Сосед спросил девушку на обочине, кто еще был в машине. «Еще двое», – ответила она. И мужчины отправились искать третью жертву[189]189
  Potter, To a Violent Grave, 241–242.


[Закрыть].

Все произошло на оживленном участке дороги. Скоро собралась толпа. Из перевернутого кабриолета вылился бензин, и, поскольку люди вокруг курили, мог произойти взрыв – толпа отодвинулась подальше. Кто-то узнал машину Поллока, но самого Джексона нигде не было видно[190]190
  Potter, To a Violent Grave, 242–243.


[Закрыть]. Один из соседей вместе с полицейским пошел обыскивать близлежащие посадки. Отошли далеко, потом очень далеко, и вдруг натолкнулись на то, что выглядело «как старое мертвое дерево, лежавшее в кустах».

«Мы чуть на него не свалились. Поллока отбросило от машины метров на двадцать. Всё выглядело так, будто он планировал в воздухе метрах в трех над землей, потому что головой он ударился о ствол дерева именно на этой высоте, – рассказывал патрульный Эрл Финч. – Я сразу, с первого взгляда на тело, понял, что он мертв»[191]191
  Potter, To a Violent Grave, 244.


[Закрыть]. Прибыл коронер, только глянул на Джексона, произнес: «Господи боже!» – и констатировал смерть. Так же, как и смерть Эдит.

Рут в карете скорой помощи доставили в больницу в крайне тяжелом состоянии. Наконец кто-то додумался вырвать провода, и автомобильный гудок смолк. Но еще долго всем казалось, будто звук клаксона по-прежнему раздается у них в ушах[192]192
  Potter, To a Violent Grave, 244, 246.


[Закрыть].

Сообщение о гибели Джексона приняла по телефону горничная Оссорио. Позвонил художник Конрад Марка-Релли, которому пришлось опознавать тело. Прислуга передала новость Альфонсо, который в это время был на концерте. Оссорио попросил своего партнера Теда оставаться на месте, дабы не тревожить остальную компанию, а сам жестом вызвал на террасу Клема и сообщил ему о смерти Поллока[193]193
  Van Horne, A Complicated Marriage, 82–83; Friedman, Energy Made Visible, 237; Deborah Solomon, notes on Clement Greenberg based on interview, December 19, 1983, Series 1, Box 1, Folder 2, Clement Greenberg Papers, 1937–1983, AAA-SI, 6; Potter, To a Violent Grave, 245; Francine du Plessis and Cleve Gray, “Who was Jackson Pollock?”, 57.


[Закрыть]. «У меня в руке был стакан с выпивкой, и я швырнул его в кусты со словами: “Вот же ублюдок, он все-таки это сделал”», – рассказывал потом Клем[194]194
  Deborah Solomon, notes on Clement Greenberg based on interview, December 19, 1983, Series 1, Box 1, Folder 2, Clement Greenberg Papers, 1937–1983, AAA-SI, 6.


[Закрыть].

Альфонсо, Клем, Дженни и Марисоль сразу отправились на место происшествия. Там работали разные службы. Среди вспышек огней полицейских авто и машин скорой помощи они нашли Конрада[195]195
  Van Horne, A Complicated Marriage, 83.


[Закрыть]. Клем увидел торчавшую из-под машины женскую руку и тело Джексона; лоб художника был вмят в череп. «Я не мог на это смотреть», – вспоминал он[196]196
  Deborah Solomon, notes on Clement Greenberg based on interview, December 19, 1983, Series 1, Box 1, Folder 2, Clement Greenberg Papers, 1937–1983, AAA-SI, 6.


[Закрыть]. А Альфонсо смог. Он опустился на колени, закрыл глаза Джексона и положил на изуродованное лицо друга развернутый носовой платок[197]197
  Clement Greenberg to B. H. Friedman, August 10, 1972, Clement Greenberg Papers, Box 3, Folder 15, Clement Greenberg Papers, 1937–1983, AAA-SI; Potter, To a Violent Grave, 245.


[Закрыть].

Предстояло сообщить о случившемся Ли. Эта тяжелая задача досталась Клему. Никто точно не знал, где Ли в тот момент находилась. Вроде бы она должна была быть в Венеции. Так и не сумев найти вдову, Клем в три часа ночи по нью-йоркскому времени позвонил Полу Дженкинсу[198]198
  Van Horne, A Complicated Marriage, 83; Rubenfeld, Clement Greenberg, 202–203; Potter, To a Violent Grave, 246.


[Закрыть]. Тот ответил, что Ли у них[199]199
  Van Horne, A Complicated Marriage, 84.


[Закрыть].

Женщины, собравшиеся в доме Поллоков утром 12 августа, пока Ли добиралась из Франции, сделали все возможное, чтобы ликвидировать следы присутствия Рут. Никто не был уверен, знала ли жена вообще о том, что Рут сюда переехала. Сайл Даунс, Джозефин Литтл и Шарлотта Парк прибрались, застелили свежее постельное белье, сложили и вынесли вещи Рут и Эдит. Они возвратили всё на свои места, чтобы дом выглядел таким, каким его привыкла видеть Ли.

Пэтси Саутгейт вовремя обнаружила несколько деликатных предметов, которые чуть не упустили из виду: пару платьев и противозачаточную диафрагму Рут[200]200
  Van Horne, A Complicated Marriage, 84–85; Potter, To a Violent Grave, 252.


[Закрыть]. Клем нашел шапочку для купания, принадлежавшую Эдит: «Это было очень печально. Шапочка валялась на полу, девушка ее так и не надела»[201]201
  Deborah Solomon, notes on Clement Greenberg based on interview, December 19, 1983, Series 1, Box 1, Folder 2, Clement Greenberg Papers, 1937–1983, AAA-SI, 6.


[Закрыть]. Позвонил Сидни Дженис и попросил кого-нибудь приехать и запереть мастерскую Джексона. Подруга Ли Люсия Уилкокс в приступе отвращения к галеристу, который в столь трагический момент думает о материальном, сказала ему: «Брось, Сидни, никто ничего не украдет. Там же рядом нет арт-дилеров»[202]202
  Potter, To a Violent Grave, 250.


[Закрыть].

Позже к дому Поллоков, заполненному друзьями и родными, подрулила большая машина Оссорио. Все присутствовавшие были чрезвычайно чем-то заняты – так обычно стараются вести себя люди, пытаясь отогнать боль и тьму. Никто не знал, в каком состоянии прибудет Ли. А она всех удивила.

«Меня поразило ее самообладание, – признавался потом ее племянник Рон Стейн. – Для Ли чем тяжелее кризис, тем она сильнее». Увидев Сайл, Ли подошла к ней, произнесла: «Ничего не говори», – и обняла, словно стараясь утешить ее.

Она, казалось, абсолютно владела собой; мы все сломались и плакали, а она делала изящные заявления о разных мелочах Бруксам и всем, кто еще там был. Помнится, я тогда подумал: «Боже, какая невероятная женщина. Она только что приехала домой, в ее жизни произошли такие ужасные события, а она так потрясающе держится». Да, такова уж была Ли[203]203
  Potter, To a Violent Grave, 253.


[Закрыть].

В самолете по пути домой Ли сосредоточилась (по крайней мере, на некоторую часть перелета) на предстоящих похоронах. И решила, что с надгробным словом должен выступить Клем. В тот день Гринберг отправился домой, постарался обдумать речь и понял, что не сможет ничего сказать, не упомянув об Эдит Метцгер. «Я решил, что это будет неправильно. Он же убил эту девушку. Меня это возмущало. Я не собирался вставать на его похоронах и делать вид, будто ничего такого не произошло, – рассказывал Клем. – Мне было стыдно и больно за него»[204]204
  Deborah Solomon, notes on Clement Greenberg based on interview, December 19, 1983, Series 1, Box 1, Folder 2, Clement Greenberg Papers, 1937–1983, AAA-SI, 6; Van Horne, A Complicated Marriage, 87; Rubenfeld, Clement Greenberg, 202–203.


[Закрыть].

На следующее утро он заявил Ли: «Если мы будем произносить речь, нам необходимо упомянуть о погибшей». Ли, по его словам, пришла от этих слов в ярость. «К тому времени я уже достаточно знал о том, как он поступил с этой бедной девушкой, – говорит Клем[205]205
  Potter, To a Violent Grave, 253.


[Закрыть]. – О том, какой ужас она пережила. Он же отлично слышал все ее крики»[206]206
  Deborah Solomon, notes on Clement Greenberg based on interview, December 19, 1983, Series 1, Box 1, Folder 2, Clement Greenberg Papers, 1937–1983, AAA-SI, 6.


[Закрыть]. Клем не мог простить Джексона. И предложил Ли выбрать кого-то другого для выступления на похоронах. Но Ли отрезала: «Ты или никто». Клем говорить отказался[207]207
  Potter, To a Violent Grave, 253; Deborah Solomon, notes on Clement Greenberg based on interview, December 19, 1983, Series 1, Box 1, Folder 2, Clement Greenberg Papers, 1937–1983, AAA-SI, 6.


[Закрыть]. Ли продолжила организовывать похороны. Они должны были состояться днем 15 августа в часовне в Спрингсе. Без поминального слова.

Художественное сообщество Нью-Йорка, как всегда, разъехалось на лето, но новость о гибели Джексона разнеслась со скоростью молнии. Некоторые получили ее по телефону. Завсегдатаи «Кедрового бара» распространяли ее с помощью «кедраграммы» (способа, который, по словам Тома Гесса, очень напоминал тюремный телеграф)[208]208
  Thomas B. Hess, “The Battle of Paris, Strip-Tease and Trotsky”, 30.


[Закрыть].

Некоторым людям, находившимся далеко, пришлось прочитать о смерти Поллока в газетах. Джонни Майерс, например, ехал на поезде во Флоренцию и, открыв газету, узнал, что Джексон мертв. Он непроизвольно испустил мучительный вопль, страшно напугав своих попутчиков. Джоан услышала о трагедии в компании экспатов в Париже и сразу же начала писать картину, которую назвала «Воскресенье, 12 августа»[209]209
  Myers, Tracking the Marvelous, 192; Albers, Joan Mitchell, 241.


[Закрыть].

А Элен сидела в «Кедровом баре» с Францем, когда с Лонг-Айленда пришло страшное известие. По ее словам, они все давно смирились с тем, что «Джексон считал себя неуязвимым. Он много раз попадал в не слишком серьезные аварии и прочие неприятные ситуации, и всегда всё заканчивалось относительно неплохо; думаю, мы почему-то считали, что так будет всегда».

«В баре в тот день состоялось что-то вроде бдения у гроба усопшего, – вспоминала Элен. – Как после смерти Рузвельта. Все сосредоточились на одном, говорили только на одну тему»[210]210
  Elaine de Kooning, interview by Jeffrey Potter, audiotape courtesy the PKHSC.


[Закрыть]. У каждого дюйма «Кедрового бара» была своя история о Поллоке. Дверь мужского туалета, которую он однажды сорвал с петель. Переднее окно, к которому он прижимал лицо, выпрашивая, чтобы его впустили после очередного запрета заходить внутрь. Даже шляпа Франца, которую Джексон не раз сбивал во время потасовок. «Образ Джексона был невероятно ярким и мощным, – сказал Марка-Релли. – Ты вдруг ощущал эту дыру, это молчание, и с каждой минутой оно становилось все напряженнее»[211]211
  Potter, To a Violent Grave, 246.


[Закрыть].

Для тех, кому Поллок не был другом, но кто знал его как художника, потеря тоже оказалась невосполнимой. «Мы чувствовали не только печаль из-за смерти великого человека; это было что-то более глубокое, будто умерла какая-то частица тебя самого», – признавался художник Алан Капроу.

Мы были его частью: он был, пожалуй, живым воплощением наших амбиций в плане абсолютного освобождения и нашего потаенного желания опрокинуть привычные столы прямо со стоящей на них посудой и дешевым шампанским. Мы видели в нем образец безграничных возможностей поразительной свежести, своего рода экстатической слепоты[212]212
  Karmel, Jackson Pollock: Interviews, Articles, 84.


[Закрыть].

И своей жизнью, и своей смертью Джексон бросал вызов коллегам-художникам; он словно говорил им: иди на все ради своего творчества; если посмеешь, лезь на скалы. Да, это может тебя погубить, но ведь в конечном счете сия чаша не минет никого. И будет лучше, если ты уйдешь из этого мира, оставив после себя не только воспоминания, но и чудеса искусства. Он был «художником, который полностью осознавал риск и который знал и поражения, и триумф, – сказал Фрэнк о Поллоке. – Он жил с первым, бросал вызов второму и достиг третьего»[213]213
  Frank O’Hara, Jackson Pollock, 32.


[Закрыть].

Среда выдалась солнечной и жаркой. К четырем часам парковка у часовни в Спрингсе была наполовину заполнена автомобилями художников, местных жителей, галеристов, музейных чиновников, родных и друзей усопшего. Люди, одетые в такой прекрасный день в темную официальную одежду, выглядели как-то неуместно; такими же неуместными были и их скорбные, мрачные лица[214]214
  Friedman, Energy Made Visible, 250–251; Van Horne, A Complicated Marriage, 87–88; Potter, To a Violent Grave, 250, 256.


[Закрыть]. Грейс приехала на похороны с сыном Джеффом, Дороти Миллер и мужем Дороти – Эдди Кэхиллом[215]215
  Oral history interview with Dorothy C. Miller, AAA-SI.


[Закрыть].

С момента, как Грейс согласилась, чтобы Джефф с его отцом уехал жить в Калифорнию, прошел почти год[216]216
  Nemser, Art Talk, 154.


[Закрыть]. Теперь она виделась с сыном только во время каникул, когда он приезжал к бабушке и дедушке. Ради воссоединения матери с сыном Дороти предложила Грейс привезти мальчика к ней в гости за город, но их пребывание там было прервано смертью Джексона[217]217
  Oral history interview with Dorothy C. Miller, AAA-SI.


[Закрыть].

Билл услышал трагическую новость на острове Мартас-Винъярд, куда уехал на лето с Джоан Уорд и маленькой Лизой. Чтобы успеть на Лонг-Айленд на похороны, они с группой художников зафрахтовали самолет[218]218
  Potter, To a Violent Grave, 251; Summer of ’57, videotape courtesy LTV, Inc.


[Закрыть]. Билл и Элен стояли во время службы рядом, потом вдвоем вернулись на Кейп-Код и, спрятавшись ото всех у Роуз Сливки, подруги Элен, вместе с художником Германом Черри начали работать над сценарием к фильму о черных выходных[219]219
  Rose Slivka, “Willem de Kooning, on His Eighty-Fifth Birthday”, 220.


[Закрыть]. Смерть Джексона соединила чету де Кунингов, как это всегда случалось после действительно важных, судьбоносных событий.

А вот Ли осталась совсем одна. Не проронив на похоронах ни слезинки, она сидела отдельно от родных Поллока перед часовней, рядом с незнакомым священником. Он впервые увидел Джексона в урне с прахом, когда начали править поминальную службу[220]220
  Friedman, Energy Made Visible, 251.


[Закрыть]. Внешне собравшиеся практически никак не отреагировали на речь священнослужителя; только Рубен Кадиш, старый калифорнийский друг Джексона, издал в какой-то момент вопль отчаяния[221]221
  Van Horne, A Complicated Marriage, 88; Potter, To a Violent Grave, 259.


[Закрыть].

«Ни в часовне, ни на кладбище ни разу не упоминалось его имени, – писал Теодорос Стамос Полу Дженкинсу. – Никто не попытался сказать о нем слово как о художнике. Ну и дела!»[222]222
  Theodoros Stamos to Paul Jenkins, n.d., Paul Jenkins Papers, 1932–2009, AAA-SI.


[Закрыть]. Однако некоторые из близких друзей Поллока чувствовали, что поминальная служба по нему должна быть именно такой. Им и не нужно было, чтобы священник называл Джексона по имени. Молчание как-то гораздо больше подходило для прощания с этим непростым человеком и великим художником[223]223
  Friedman, Energy Made Visible, 253; Potter, To a Violent Grave, 258.


[Закрыть].

Из часовни похоронная процессия отправилась на маленькое кладбище Грин-Ривер, где Ли выкупила сразу три участка в «самой большой и самой высокой секции». Затем все двинулись домой к Поллокам, чтобы выпить и помянуть Джексона[224]224
  Naifeh and Smith, Jackson Pollock, 794.


[Закрыть].

Барни Россет забрал к себе всех детей, и родители могли не беспокоиться, что с горя переберут с алкоголем. Так, собственно, и случилось[225]225
  Summer of ’57, videotape courtesy LTV, Inc.; Friedman, Energy Made Visible, 255.


[Закрыть]. Поминки Поллока начались, как положено, чинно и скорбно, но довольно скоро узы официоза, сдерживавшие компанию в часовне, смыло потоком алкоголя[226]226
  Van Horne, A Complicated Marriage, 88.


[Закрыть]. «Мы все страшно напились, – рассказывал потом Герман Черри. – И танцевали как сумасшедшие до тех пор, пока никто уже не смог двинуть ни ногой, ни рукой»[227]227
  Summer of ’57, videotape courtesy LTV, Inc.


[Закрыть].

Настроение людей улучшилось так быстро, что кто-то пошутил: «Наверное, Джексон подсыпал чего-то в наше бухло»[228]228
  Potter, To a Violent Grave, 260.


[Закрыть]. «Все говорили, что в жизни не бывали на такой замечательной вечеринке», – рассказывала Дженни[229]229
  Van Horne, A Complicated Marriage, 88.


[Закрыть]. А Филипп Павия добавлял: «Таким радостным это мероприятие сделало осознание того, что этого человека любили». Даже «Ли согласилась, что все прошло здорово», – отмечал Джеффри Поттер. Уходя с поминок, он сказал своей жене Пенни, что эта вечеринка стала своего рода «всеобщим избавлением от бремени: для Джексона – от бремени его творчества и мук; для нас – от бремени бессилия помочь ему чем-либо, кроме своего присутствия; для Ли – от бремени необходимости заботиться о нем и вечного беспокойства, с этим связанного»[230]230
  Potter, To a Violent Grave, 261.


[Закрыть]. Клем говорил с матерью Джексона, которая стоически просидела весь вечер в кресле. «Что ж, он свое дело сделал», – сказала она о сыне[231]231
  Potter, To a Violent Grave, 260; Van Horne, A Complicated Marriage, 89.


[Закрыть].

А вот для Ли все только начиналось. По завещанию Джексона от 1951 года, даже после его смерти ей нужно было о нем заботиться. «Десятки встреч с арт-дилерами, коллекционерами, кураторами музеев… Все это напоминало о том, что она все еще миссис Джексон Поллок, и подпитывало чувство вины за то, что ее не было с ним, когда он умер», – писал Боб Фридман, друг Ли. Ли говорила: «Я отлично понимала, что все произошло бы точно так же, даже если бы я в это время сидела прямо здесь, на диване в нашей гостиной». Но чтобы избавиться от чувства вины, ей потребовалось много лет[232]232
  Hobbs, Lee Krasner (1999), 15; Rose, Lee Krasner, 95; Potter, To a Violent Grave, 262.


[Закрыть].

Решение художников отказаться после смерти Джексона от «Кедрового бара» не было осознанным – просто им показалось, что без него это место принялись заселять призраки. Толпы людей, которые раньше стекались сюда, чтобы увидеть дикие выходки великого Поллока, по-прежнему приходили в надежде на шоу с участием какого-нибудь очередного неординарного мужчины или женщины. «Это стало большой проблемой “Кедрового бара”. Ты не мог нормально посидеть там и поговорить с другом, чтобы к тебе не привязался какой-нибудь пьяница или просто зануда, какой-нибудь турист из ближайших окрестностей, пришедший посмотреть на причудливых животных», – рассказывал Гарольд Розенберг[233]233
  Alfred Leslie, interview by Jack Taylor; oral history interview with Harold Rosenberg, AAA-SI.


[Закрыть].

Еще в прошлом году Герман Черри зашел в «Кедровый бар» и сообщил Элу Лесли, что они с Дэвидом Смитом «нашли заведение с музыкой и, о боже, с пивом всего за десять-пятнадцать центов; и там играют джаз». Но самым притягательным было то, что никто не приходил туда ради представления в исполнении эксцентричных художников.

Бар «Файв спот» был типичной забегаловкой в трущобном районе, не имел ничего общего с искусством и оказался настолько маленьким и грязным, что «Кедровый бар» по сравнению с ним представлялся шикарным заведением. У Эла был тогда пикап, который он называл «Розовым бутоном» и в который он тем вечером предложил погрузиться всем желающим. К двум ночи Эл совершил так много поездок туда-сюда, перевозя друзей на Третью авеню, что «в результате опустошил “Кедровый бар”», как сказал Герман[234]234
  Alfred Leslie, interview by Jack Taylor; Herman Cherry, interview by Jack Taylor; oral history interview with Jack Tworkov, AAA-SI; Mary Abbott, interview by author; Rivers, What Did I Do?, 342; LeSueur, Digressions on Some Poems by Frank O’Hara, 194; Jane Kramer, Off Washington Square, 111; Kaplan, 1959, 207–208.


[Закрыть]. «Эй, ребята, куда это вы, черт возьми, все уезжаете?» – возмутился владелец «Кедрового бара» Сэм Дилиберто. Впервые за много лет табуреты у барной стойки остались пустыми[235]235
  Alfred Leslie, interview by Jack Taylor.


[Закрыть].

«Первое поколение» останется верным «Кедровому бару», но «второе поколение» и их друзья-поэты обрели дом в «Файв спот»[236]236
  Alfred Leslie, interview by Jack Taylor; Herman Cherry, interview by Jack Taylor.


[Закрыть]. После смерти Джексона этот бар стал новым старым местом, в котором по-прежнему можно было встретиться с Поллоком. Понятно, физически он там не присутствовал, зато тамошняя музыка была максимально созвучной его искусству – насколько это только возможно для людей, которые никогда не видели, как он его творил. Ральф Эллисон, в те времена джазовый музыкант, писал:

Джаз – это искусство индивидуального самоутверждения внутри группы и в то же время против нее. Каждый истинный джазовый момент (в отличие от скучного коммерческого исполнения) проистекает из соперничества, в котором каждый джазист бросает вызов всем остальным; каждое соло, каждая импровизация (равно как и написанные одно за другим полотна художника) определяет его личность: как индивидуума, как члена коллектива и как звено в конкретной цепи традиций[237]237
  Michael Magee, “Tribes of New York”, 696–697.


[Закрыть].

Традиция Джексона закончилась – традиция его друзей-художников продолжалась. Они будут творить искусство не так, как это делал он, но они будут творить благодаря ему[238]238
  Grace Hartigan to Tom Hess, September 4, 1959, Roll 5690, Thomas B. Hess Papers, AAA-SI. В письме к Гессу с критикой его утверждения о том, что Поллок мало помогал другим художникам, Грейс пишет: «В период с 1947 по 1952 год среди молодых художников… не было ни одного, кто не учился бы у Поллока, не опирался на его творчество и не вдохновлялся его работами и просто его присутствием».


[Закрыть].