Текст книги "Добывайки на реке"

Когда вернулась отдохнувшая Люпи, беседа продолжилась, и никто не заметил, как Арриэтта выскользнула из-за стола и направилась в сторону соседней комнаты. До неё ещё долго доносились разговоры взрослых обо всём на свете: о том, как будут жить на новом месте; как обустроить квартиру из нескольких комнат наверху; об опасностях, которые могут подстерегать их на новом месте, и о правилах, соблюдая которые их можно избежать (лестницу обязательно надо втаскивать на ночь наверх, но прежде убедиться, что мужчины вернулись); мальчиков по одному можно отпускать со старшими учиться добывать, но женщины, как принято, должны оставаться дома. Она услышала также, как её матушка отказалась от предложения пользоваться кухней:

– Спасибо, Люпи. Ты очень добра, но нам лучше с самого начала жить так, как будет дальше, то есть отдельно, согласна?

«Опять всё сначала», – вздохнула Арриэтта, усаживаясь в жёсткое кресло в соседней комнате. Разница в том, что теперь они будут жить не под полом, а повыше, между дранкой и штукатуркой, пыльные проходы заменят лестницы, а платформа – колосниковую решётку. Во всяком случае, она очень на это надеялась.

Арриэтта оглядела заставленную мебелью комнату, и предметы из кукольного домика вдруг показались ей нелепыми: всё напоказ и ничего для удобства. Фальшивый уголь в камине потерял свой вид, краска стёрлась: похоже, Люпи слишком часто его чистила, – а нарисованные в окнах пейзажи по краям были захватаны пальцами.

Арриэтта вышла на тускло освещённую площадку, где тени и пыль непременно напомнили бы ей кулисы, если бы она знала, что это такое. Заметив, что лестница стоит на месте (значит, кто-то ушёл добывать), она едва не заплакала: бедный Спиллер… одиночка, как они его назвали. «Возможно, и я такая же», – с жалостью к себе подумала Арриэтта.

Как темно было в этом чужом доме – почти так же темно, как под полом кухни в Фэрбанксе, ведь освещали его лишь самодельные восковые свечи, наколотые на острия кнопок. («Сколько человечьих жилищ, – вдруг подумала Арриэтта, – сгорело из-за беспечности добываек, снующих взад и вперёд с горящими свечами в руках».) Как ни старалась Люпи навести чистоту, пахло сажей и из углов тянуло прогорклым сыром.

Братцы спали в кухне – ради тепла, объяснила Люпи; нарядной гостиной пользовались лишь по особым случаям. Снаружи от неё была неосвещённая площадка, с которой спускалась вниз шаткая лестница.

Две комнаты, которые им отвела Люпи, находились над площадкой, скрытые в полумраке. Лестницу к этим комнатам смастерить ещё не успели, и добраться до жёсткого настила, сделанного Хендрири из крышки обувной коробки, можно было, только цепляясь пальцами за дранку и вслепую нащупывая место для ноги.

– Ну, ты приведёшь тут всё в жилой вид, – сказала Люпи, поскольку знала, что у Пода золотые руки, – а мы одолжим вам кое-что из мебели.

– Для начала… – пробормотала Хомили в то первое утро, поднимаясь, шаг за шагом, вслед за Подом по дранкам, поскольку, в отличие от большинства добываек, боялась высоты и не увлекалась лазанием. – А потом что?

Взглянуть вниз было страшно. Она знала, что площадка там неустойчивая, а от неё отходит спичечная лестница, похожая на рыбью кость.

«Ладно, – пыталась она себя утешить, неуклюже нащупывая место, куда поставить ногу, – пусть подъём и крутой, зато вход отдельный…»

– Как тебе тут, Под? – спросила Хомили, просовывая наконец голову в круглый люк, прорезанный в полу (ну и странно же это выглядело – словно её голову отделили от плеч).

– Здесь сухо, – ответил Под уклончиво и топнул несколько раз по полу, точно желая проверить его крепость.

– Ой, не топай так сильно! – взмолилась Хомили, еле удержавшись на ногах. – Это всего лишь картон.

– Знаю, – сказал Под и добавил, когда Хомили добралась до него: – Но дарёному коню в зубы не смотрят…

– Дома под кухней, – сказала Хомили, осматриваясь, – мы по крайней мере были на твёрдой земле…

– Когда это было! Уже и в ботинке пожить пришлось, – напомнил Под, – и в пещере на берегу. И чуть с голоду не умерли. И чуть не замёрзли насмерть. И чуть не попали в руки к цыганам.

Хомили ещё раз огляделась по сторонам. Две комнаты? Назвать их так можно, лишь обладая богатым воображением. Кусок картона между двумя решётками дранки, разделённый книжным переплётом, где на тёмно-красном холсте тускло поблёскивало вытесненное золотом название: «Разведение свиней. Ежегодник». В этой стене Хендрири вырезал дверь. Потолков вообще не было, и откуда-то сверху падал слабый свет. Верно, через щель между половицами и стеной в спальне лесника, подумала Хомили.

– Кто там спит? – спросила она Пода. – Отец этого мальчика?

– Дед.

– Не удивлюсь, если он наставит мышеловок или ещё чего, чтобы нас поймать.

– Спору нет: когда имеешь дело с лесниками, надо сидеть тишком, – согласился Под. – Правда, он на целый день уходит из дому, и мальчик с ним…

Осмотревшись, Под добавил:

– Да, здесь сухо и тепло.

– Не очень-то, – возразила Хомили.

Шагнув в проём между комнатами, она увидела, что дверь держится на холстине переплёта, которую Хендрири оставил неразрезанной, и заметила:

– Скоро обтреплется, вот увидишь. И что тогда?

– Я могу прошить холст сапожными нитками. Пара пустяков. – Под прижал ладони к каменной кладке дальней стены и объяснил: – Дымоход. Тёплый, да?

– Да, – хмыкнула Хомили, – когда прижмёшься к нему.

– Что, если нам спать тут, рядом с трубой?

– На чём?

– Они вроде собирались одолжить нам кровати.

– Нет, лучше использовать дымоход для стряпни. – Хомили ощупала руками кладку и принялась выколупывать штукатурку из вертикальной трещины между камнями. – Тут можно добраться до жара.

– Но ведь мы будем питаться внизу все вместе, – напомнил Под. – Вроде так договорились… И готовить будем вместе.

– Вместе готовить, вместе добывать… но тебе добывать здесь будет нечего, – возразила Хомили.

– Чепуха, – сказал Под. – С чего ты взяла?

– А с того, что в таком небольшом доме, как этот, где живут всего двое человеков: старик и мальчик, – нет столько поживы, сколько в Фэрбанксе. Попомни мои слова. Я разговаривала с Люпи: Хендрири и двое старших парнишек вполне здесь управляются, – а ты станешь у них отбивать хлеб. Вряд ли это им придётся по вкусу.

– Так что же делать? – немного растерялся Под. Глаза у него округлились, стали пустыми.

Добывайка, лишённый возможности добывать, в особенности такой мастер своего дела, как Под!

– Займёшься мебелью скорее всего.

– Но они же сказали, что дадут нам её взаймы.

– Дадут взаймы! – прошипела Хомили. – Всё, что у них есть, было нашим!

– Полно тебе… – начал было Под, но Хомили, понизив голос до шёпота, продолжила:

– Всё, до последней вещи. И это красное бархатное кресло, и кухонный шкаф для посуды с нарисованными тарелками – всё, что мальчик принёс нам из кукольного домика…

– Но плита из замка их собственная, – вставил Под, – и стол из дверного наличника. И этот…

– …И гипсовая баранья нога была наша, – прервала его Хомили, – и блюдо с гипсовым тортом. И кровати наши были, и диван. И пальма в кадке…

– Послушай, Хомили, – взмолился Под, – мы уже обсуждали всё это, вспомни. Как говорится, что с воза упало, то пропало; что нашёл, то моё. Для них мы тогда всё равно что умерли… ну, вроде как сквозь землю провалились или в воду канули. Все эти вещи им принесли в простой белой наволочке и сложили у дверей. Понимаешь, что я хочу сказать? Вроде как мы их оставили им в наследство.

– Оставить что-нибудь Люпи? Да ни за что! – воскликнула Хомили.

– Право же, следует признать, что они были к нам добры.

– Да уж, – согласилась Хомили и грустно посмотрела вокруг.

Картонный пол был усеян кусками упавшей сверху штукатурки, и Хомили рассеянно принялась подталкивать их ногой туда, где между ровным краем картона и бугристой обмазкой стены имелись небольшие отверстия. Обломки с шумом обрушились вниз, в кухню Люпи, и Под воскликнул:

– Видишь, что ты наделала? Если нам дорога жизнь, не следует поднимать шум. Особенно такой. Для человеков, если где что шуршит или скребётся, – это мыши или белки. Сама знаешь не хуже меня.

– Прости… – сказала Хомили.

– Погоди-ка минутку.

Всё это время Под пристально смотрел на луч света, падавший сверху, и сейчас, не успела Хомили отозваться, быстро полез по дранке к щели, откуда он выбивался.

– Осторожней! – шепнула Хомили.

Ей показалось, что он тащит какой-то предмет: какой – было не видно, но, судя по пыхтению Пода, тяжёлый.

– Не волнуйся: там, наверху, сейчас никого нет. Принимай, – закончив спуск, сказал Под и передал жене старую костяную зубную щётку. – Первая добыча. Кто-то уронил её там, в спальне, и она застряла между полом и стеной. Залезть туда, в комнату, проще простого: то ли стена немного отошла, то ли половицы усохли, – а дальше щель ещё шире…

Сказано это было нарочито скромно, но Хомили видела, что он доволен.

– Принимай ещё, – добавил Под, передавая ей довольно большую раковину, которую вытащил из обмазки стены. – Ты подмети тут, а я снова поднимусь наверх. Самое время, пока никого нет.

– Только осторожней, Под… – с гордостью и беспокойством попросила Хомили.

Она не сводила с мужа глаз, пока он взбирался по дранке, и лишь после того, как исчез из виду, принялась подметать пол, используя раковину вместо совка. К тому времени, когда снизу поднялась Арриэтта, чтобы сообщить, что их ждут к столу, на полу лежала неплохая добыча: донышко фарфоровой мыльницы (таз для умывания), вязанная тамбуром жёлтая с красным салфетка под блюдо, из которой мог выйти коврик, светло-зелёный обмылок, длинная штопальная игла (чуть заржавевшая), три таблетки аспирина, пачка пёрышек для чистки трубок и длинный кусок просмолённой бечёвки.

– Я вроде бы нагулял аппетит, – сказал Под, очень довольный собой.

Глава третья

Они спустились по дранке на площадку и, держась подальше от её краёв, прошли в гостиную, а через неё – в кухню.

– Ну наконец-то! – воскликнула Люпи громким, сочным, «тётушкиным» голосом.

Рядом с ней – пухленькой, розовой от печного жара, в пунцовом шёлковом платье – Хомили казалась ещё более тощей и угловатой – форменная прищепка для белья.

– Мы уж собирались без вас начинать.

Кухня освещалась одной-единственной лампой, роль которой выполняла серебряная солонка с дырочками наверху, из которой торчал фитиль. Воздух был неподвижным, пламя горело ровно, но слабо, и фарфоровая столешница, белая как лёд, тонула в полумраке.

Эглтина у плиты разливала суп по жёлтым раковинам от улиток, вычищенным и отполированным, и Тиммис, младший мальчик, ещё нетвёрдо державшийся на ногах, разносил их. «Как они похожи друг на друга! – подумала Арриэтта. – Оба тихие, бледные и как будто насторожённые». Хендрири и два старших мальчика уже сидели за столом и жадно хлебали суп.

– Встаньте! – шутливо приказала Люпи. – Вы должны вставать, когда в комнату входит ваша тётя!

Мальчики неохотно поднялись и тут же плюхнулись обратно. «Ох уж эти Клавесины, – было написано у них на лицах, – со своими хорошими манерами». Братцы были слишком молоды, чтобы помнить благословенные дни в гостиной большого дома: ромовые бабы, китайский чай, музыка по вечерам, – и, неотёсанные, подозрительные, почти не раскрывали рта. «Мы не очень-то им нравимся», – подумала Арриэтта, занимая своё место за столом. Маленький Тиммис, прихватив раковину тряпкой, принёс ей суп. Тонкие стенки «тарелки» были так горячи, что Арриэтта с трудом удержала её в руках.

Еда была простая, но питательная: суп и варёные бобы с каплей мясного соуса – по одному бобу на каждого. Ничего похожего на роскошное угощение, поданное на ужин, когда Люпи выставила на стол все свои запасы. Казалось, они с Хендрири посовещались и решили спуститься на более низкую ступень. «Мы должны начать так, – наверное, сказала твёрдым, уверенным голосом Люпи, – как собираемся продолжать».

Однако Хендрири и старшим братцам подали омлет из яйца ласточки, приготовленный Люпи собственноручно на жестяной крышке. Приправленный тимьяном и диким чесноком, он издавал восхитительный запах.

– Они сегодня всё утро искали добычу, – объяснила это обстоятельство Люпи. – Выйти можно, только если открыта входная дверь, и бывает, что обратно не попасть. Однажды Хендрири пришлось три ночи провести в дровяном сарае.

Хомили посмотрела на мужа, который уже прикончил свой боб и теперь сидел, уставившись в одну точку, и заметила небрежно:

– Под тоже кое-что добыл сегодня утром. Правда, он ходил не столько далеко, сколько высоко, но от этого живот подводит не меньше.

– Добыл? – удивился дядя Хендрири, да так, что перестал жевать: его реденькая бородка больше не двигалась вверх-вниз.

– Так, кое-что, – скромно сказал Под.

– Но где? – спросил дядя Хендрири, не отрывая от него взгляда.

– В спальне старика. Она как раз над нами…

С минуту Хендрири молчал, затем проговорил, но таким тоном, точно собирался делать выговор:

– Что ж, прекрасно, Под. Но мы должны действовать по плану. В этом доме не так-то много добычи, и разбазаривать её нельзя. Мы не можем все кидаться на неё, как быки на ворота.

Он положил в рот кусок омлета и принялся медленно жевать: Арриэтта как заворожённая смотрела на его бороду и её тень на стене, – а проглотив, добавил:

– Я буду тебе весьма признателен, если на время перестанешь ходить за добычей. Мы знаем здешнюю территорию, так сказать, и работаем своими методами. Лучше мы пока что будем всё вам давать взаймы. А еды на всех хватит, если вам не нужны разносолы.

Наступило молчание. Арриэтта заметила, что старшие мальчики, проглотив омлет, уставились в тарелки. Люпи гремела посудой у плиты. Эглтина с преувеличенным вниманием рассматривала свои руки, а Тиммис переводил удивлённый взгляд с одного на другого, и его широко раскрытые глаза казались ещё больше на маленьком бледном личике.

– Как скажешь, – медленно произнёс Под.

Люпи поспешила обратно к столу и весело сказала, нарушая неловкое молчание:

– Хомили, если у тебя сегодня днём найдётся свободная минутка, не поможешь ли мне с шитьём? Я готовлю летнюю одежду для Спиллера. Буду тебе очень благодарна.

Хомили подумала о неуютных комнатах наверху: так не терпелось за них взяться, – но всё же, выдавив улыбку, сказала:

– Конечно.

– Я всегда заканчиваю шитьё к весне, – объяснила Люпи, – а завтра уже первое марта.

Она принялась убирать со стола, и все вскочили, чтобы помочь ей.

– Но где он сам-то, Спиллер? – поинтересовалась Хомили, пытаясь сложить раковины стопкой.

– Понятия не имею, – пожала плечами Люпи. – Отправился куда-то, какая-нибудь новая затея. Никому не известно, где он. И что делает, если уж о том зашла речь. Что касается меня, каждую осень я шью ему кротовую одежду, а белую лайковую – каждую весну, и он всегда за ней приходит.

Люпи вынула затычку из трубы (как они сами делали в старом доме, вспомнила Арриэтта) и набрала воды для мытья посуды.

– Какая ты добрая! – заметила Арриэтта, наблюдая, как Люпи полощет раковины в хрустальной солонке и ставит рядком сохнуть.

– Всего лишь по-человечески, – сказала Люпи.

– Как ты сказала? «По-человечески»? – воскликнула Хомили, удивлённая и напуганная столь необычным словом.

– В данном случае я имела в виду «отзывчиво, внимательно», – объяснила Люпи, вспомнив, что Хомили, бедняжка, не получила никакого образования, потому что детство её прошло под кухней. – Это не имеет никакого отношения к человекам. Какая тут связь?

– Вот и я спрашиваю себя о том же…

– К тому же Спиллер приносит нам за это разные вещи.

– Понятно, – немного успокоилась Хомили.

– Он охотится, а я копчу для него мясо – здесь, в дымоходе. Часть мы съедаем, часть он забирает. Что остаётся, я вялю и кладу в банки, а сверху заливаю маслом, – хранится в таком виде чуть не год. Он приносит птичьи яйца, и ягоды, и орехи… и рыбу с реки. Рыбу я тоже копчу или мариную. Кое-что засаливаю… А если нам нужна какая-то определённая вещь, надо только сказать Спиллеру – конечно, заранее, – и он добудет её у цыган. Старая плита, в которой он живёт, лежит рядом с выгоном, где они останавливаются. Дайте Спиллеру время, и он принесёт от цыган всё, что хотите. Вот как-то принёс целый рукав от парусинового плаща… очень нам пригодился: мы все в него залезли, когда летом сюда налетели пчёлы.

– Пчёлы? – рассеянно пробормотала Хомили.

– Разве я не говорила про пчёл на крыше? Их больше нет, улетели. Но благодаря им мы запаслись мёдом – на всю жизнь хватит – и прекрасным прочным воском для свечей…

Хомили ничего не ответила, пытаясь скрыть зависть: её ошеломило богатство Люпи, – но наконец, вытерев последнюю раковину, сказала:

– Куда их поставить?

– В плетёный футляр для гребёнки – положи на жестяную крышку и сбрось их туда. Они не разобьются.

– Должна признать, Люпи, ты стала, что называется, хорошей хозяйкой, – заметила Хомили, не скрывая своего удивления, и принялась бросать раковины одну за другой в футляр в форме рожка с петелькой сверху, чтобы вешать на стену, и с вылинявшим голубым бантом.

– Пожалуй, да, если учесть, что я выросла в гостиной и за всю жизнь палец о палец не ударила.

– Ну, росла ты, положим, не в гостиной… – съязвила Хомили.

– Ах, те дни, что жила в конюшне, совсем выветрились у меня из памяти, – беспечно отмахнулась Люпи. – Я была так молода, когда вышла в первый раз замуж, совсем дитя…

Неожиданно она повернулась к Арриэтте:

– А ты о чём мечтаешь, мисс Тихоня?

– Я думала о Спиллере.

– Ага! – воскликнула Люпи и опять рассмеялась. – Она думала о Спиллере. Нечего тебе тратить свои драгоценные мысли на этого оборвыша. Придёт время, и ты повстречаешь кучу воспитанных добываек. Может быть, даже познакомишься с таким, что вырос в библиотеке: говорят, они лучше всех – джентльмены все до одного, прекрасно образованные.

– Я вот о чём подумала… – ровным голосом сказала Арриэтта, стараясь не выйти из себя. – Спиллер в костюме из белой лайки выглядит, наверное, странно.

– Ну, белым-то он остаётся недолго, – захихикала Люпи, – уж ты мне поверь! Поначалу он белый, потому что я шью его из белой бальной перчатки: длинной, до самого плеча, – которую я захватила, когда мы покидали гостиную. Спиллер хочет только лайку и больше ничего… говорит, что она ноская. Конечно, она становится жёсткой, как только намокнет, но он снова её разнашивает. К тому времени его одежда уже всех цветов радуги.

«Всех цветов радуги? Нет, радуга тут ни при чём», – подумала Арриэтта и вспомнила одежду Спиллера. Это даже не цвета, а оттенки, причём такие, что делают его невидимым: мягкий желтовато-коричневый, палевый, тускло-зелёный, что-то вроде серого с красноватым отливом. Спиллер старался подладить свою одежду ко времени года и приводил её в такой вид, чтобы мог слиться с любым фоном: чтобы мог стоять рядом, чуть не дотрагиваясь до вас, а вы бы его не заметили. Спиллер обманывал не только цыган, но и животных: ястребов, горностаев и лис… Пусть он и не мылся, они не могли учуять его по запаху: от него пахло листьями, корой, травами и лютиками, влажной, тёплой от солнца землёй, сухим коровьим навозом и ранней утренней росой…

– Когда он придёт? – спросила Арриэтта, но тут же, не дожидаясь ответа, побежала к себе наверх, и уж там, скрючившись на полу возле мыльницы, дала волю слезам.

Разговор о Спиллере напомнил ей про жизнь на природе – про ту вольную жизнь, которой, верно, ей больше не видать. Их новое убежище между стенами может скоро превратиться в тюрьму…

Глава четвёртая

Мебель наверх заносил Хендрири со старшими мальчиками, а Под её лишь принимал. Таким образом, Люпи дала им только то, что хотела дать, а не то, что они выбрали бы сами. Однако Хомили не ворчала, потому что – хоть и медленно – наконец осознала, в каком они оказались положении, и попритихла.

Иногда они оставались после еды внизу: помогали по хозяйству или болтали с Люпи, – но время, которое они там проводили, зависело от настроения Люпи. Когда она начинала раздражённо винить их за какой-нибудь промах, виновата в котором была сама, они знали, что пора уходить. «Сегодня всё у нас наперекосяк», – говорили они, сидя без дела наверху на старых пробках от шампанского, которые Люпи раскопала где-то у себя и дала им в качестве стульев (их собственных пробках, надо заметить). Сидели они обычно во внутренней комнате возле дымохода, где было теплее. Здесь у Пода и Хомили стояла двуспальная кровать из кукольного домика; Арриэтта спала в первой комнате – той, где был люк, – на толстом куске войлока, добытом в старые дни из ящика с красками, и родители отдали ей почти всё постельное бельё.

– Не надо нам было сюда приходить, – посетовала как-то вечером Хомили, когда они, как обычно, сидели наверху.

– У нас не было выбора, – вздохнул Под.

– Давай уйдём, – добавила она, не спуская с него глаз.

Под оторвался от своего дела – прошивал подошву сапога – и спросил:

– Куда?

В последнее время Поду стало чем заняться: он отшлифовал ржавую иглу и занялся шитьём обуви. Хендрири принёс ему шкурку ласки, одну из тех, что лесник прибил для просушки под дверью пристройки, и теперь Под мастерил всем новую обувь. Люпи была так довольна, что даже командовать ими стала поменьше.

– Где Арриэтта? – внезапно спросила Хомили.

– Скорее всего внизу, – ответил Под.

– Что она там делает?

– Рассказывает Тиммису сказку на ночь.

– Это я и сама знаю. Но почему так долго? Я вчера уже почти заснула, когда услышала, как она поднимается…

– Они, верно, болтают, – предположил Под.

С минуту Хомили молчала, затем сказала:

– Мне как-то не по себе: опять мурашки…

Дело в том, что добывайки чувствуют неприятный озноб, когда неподалёку оказываются люди. У Хомили это всегда начиналось с колен.

Под взглянул наверх, на половицы над головой, откуда пробивался тусклый свет.

– Старик ложится спать, вот и всё.

– Нет, – сказала Хомили, вставая, и принялась ходить взад-вперёд. – К этому я привыкла: слышу каждый вечер. Пожалуй, загляну-ка я вниз.

– Зачем? – удивился Под.

– Посмотрю, там ли девочка.

– Уже поздно.

– Тем более.

– Да где ей ещё быть-то? – не мог взять в толк Под.

– Не знаю, но у меня мурашки. И за последнее время такое было со мной раза два-три.

Хомили уже привыкла к дранке и спускалась по ней проворней, чем раньше, даже в темноте, но в тот вечер кругом был сплошной мрак, поэтому, когда добралась до площадки, ей почудилось, что стоит на краю зияющей пропасти, откуда порывами налетает ветер. Нащупывая путь к дверям в гостиной, Хомили старалась держаться подальше от края.

В гостиной тоже было непривычно темно, как и в кухне, лишь тускло поблёскивала замочная скважина в печи да раздавалось сонное дыхание.

– Арриэтта, – позвала Хомили тихонько, чуть не шёпотом, не переступая порога.

Хендрири всхрапнул и, пробормотав что-то во сне, перевернулся на другой бок.

– Арриэтта…

– Кто там?.. – вдруг пронзительно закричала Люпи.

– Это я – Хомили…

– Что тебе нужно? Мы все спим. У Хендрири был тяжёлый день.

– Ничего, всё в порядке. Я искала Арриэтту…

– Арриэтта давным-давно поднялась наверх, – буркнула Люпи.

– О-о… – протянула Хомили. – Извини. Спасибо.

– И закрой за собой дверь на площадку! – приказным тоном сказала Люпи. – Ужасный сквозняк.

Пробираясь ощупью к выходу по заставленной вещами комнате, Хомили увидела впереди тусклый свет, который, казалось, отражался от площадки. «Неужели это сверху, – удивлённо подумала Хомили, – из второй комнаты, где сидит за работой Под? Однако раньше его не было…»

С опаской она ступила на площадку и тут же поняла, что слабый свет проникает не сверху, а откуда-то из глубины. Лестница была всё ещё на месте. Хомили заметила, что верхние перекладины дрожат, и после недолгого колебания собралась с духом и заглянула вниз. Её испуганные глаза встретились с такими же испуганными Арриэтты, взбиравшейся по лестнице и уже достигшей предпоследней ступеньки. Далеко внизу Хомили увидела островерхую дыру в плинтусе, откуда и лился яркий свет.

– Арриэтта? – изумлённо ахнула Хомили.

Девочка молча выбралась на площадку, приложила палец к губам и еле слышно шепнула:

– Мне нужно затащить сюда лестницу. Подвинься.

Словно в трансе Хомили, ловя ртом воздух, отступила на несколько шагов, чтобы не мешать. Арриэтта – ступенька за ступенькой – подтянула лестницу наверх, приставила к стене у себя над головой, затем, напрягшись всем телом, осторожно опустила и положила вдоль дранки.

В неярком свете, струившемся снизу, они могли теперь лучше видеть друг друга – объятое страхом лицо Хомили с разинутым ртом и серьёзное – Арриэтты, по-прежнему прижимавшей палец к губам.

Вот она снова подошла к краю площадки и негромко крикнула в пространство, наклонившись вниз:

– Всё в порядке!

Хомили услышала приглушённый стук, поскрипывание, удар дерева о дерево… и внизу стало темно.

– Он поставил дровяной ларь на место, – шепнула Арриэтта. – Не волнуйся и не расстраивайся! Я так и так хотела вам всё рассказать.

Подхватив дрожащую мать под локоть, девочка помогла ей забраться наверх, и Под, взглянув на них, удивлённо спросил:

– В чём дело?

Хомили молча рухнула на кровать, а Арриэтта сказала:

– Погоди, пока я подниму ей ноги.

Она осторожно уложила мать и укрыла до пояса сложенным вчетверо пожелтевшим от стирки шёлковым платком в чернильных пятнах, который Люпи дала им в качестве покрывала. Не открывая глаз, Хомили проговорила сквозь зубы:

– Она снова взялась за своё.

– За что? – не понял Под и, отложив сапог в сторону, поднялся.

– Разговаривала с человеком.

Под пересёк комнату и сел в изножье кровати. Хомили открыла наконец глаза, и оба родителя уставились на Арриэтту.

– С которым? – уточнил Под.

– С молодым Томом, ясное дело, – сказала Хомили. – Я поймала её с поличным. Вот где она проводила все вечера. Внизу думали, что она здесь, а мы думали, что она внизу.

– Но ты же знаешь, куда это нас приведёт, – встревожился Под. – С этого, дочка, начались все наши неприятности тогда, в Фэрбанксе…

– Разговаривать с человеками… – простонала Хомили, и её лицо исказилось мукой, но внезапно всё переменилось. Она приподнялась на локте и грозно взглянула на дочь: – Да, как ты посмела, гадкая легкомысленная девчонка?!

Арриэтта смотрела на родителей, не опуская глаз, не то что бы с вызовом, но и без раскаяния, – наконец спокойно возразила:

– Но ведь я говорила только с Томом. Не понимаю, из-за чего сыр-бор. Он же всё равно знает, что мы здесь: ведь сам сюда принёс! Ему ничего не стоило причинить нам вред, если бы захотел.

– Как бы он добрался до нас? – возразила Хомили.

– Сломал бы стенку – это всего лишь дранка и штукатурка.

– Не говори так, дочка! – содрогнулась от ужаса Хомили.

– Надо смотреть правде в глаза. Но это уже не важно: он уезжает.

– Уезжает? – переспросил Под. – Куда?

– Они оба уезжают, – сказала Арриэтта. – Его дедушка в какое-то место, которое называется «больница», а Том – в какой-то Лейтон-Баззард, где живёт его дядя, конюх. Кстати, что это такое?

Но мать и отец молчали, устремив друг на друга отсутствующие взгляды. Арриэтта не на шутку испугалась: казалось, они потеряли дар речи.

– Надо сказать об этом Хендрири, – проговорил наконец Под, – и побыстрей.

Хомили кивнула и с готовностью опустила ноги с кровати.

– Не стоит их сейчас будить, – остановил жену Под. – Завтра я первым делом спущусь к ним.

– О боже! – вздохнула Хомили: не успела прийти в себя после одного потрясения, как на неё обрушилось другое. – Как же все эти несчастные детки?..

– Да что с вами? – удивилась Арриэтта. – Что я такого сказала?

Ей вдруг стало страшно, глядя на испуганных отца и мать.

– Арриэтта, – с глубоким вздохом проговорил Под, оборачиваясь к ней, – всё, что мы рассказывали тебе про человеков, – правда, но одно мы упустили из виду, а возможно, упомянули об этом только вскользь: мы, добывайки, не можем без них существовать. Когда они запирают дом и уезжают – это конец.

– Ни пищи, ни тепла, ни одежды, ни воды… – запричитала Хомили.

– Голодная смерть, – закончил Под.