Текст книги "Сквозь все преграды"

Глава 7

Он разбудил ее, когда было еще темно, и они тронулись в путь с первыми лучами солнца.

– Пока мы не окажемся в горах, спрятаться будет негде, – объяснил Мэтью за завтраком, состоявшим из бисквитов и вяленой говядины. – Значит, надо ехать как можно быстрее, а когда станет совсем светло, придется пригнуться пониже и надеяться на лучшее. Хорошо бы к вечеру добраться до Джимстауна. В крайнем случае остановимся в Чайниз-Кэмп и там переночуем. Если все пойдет как надо, вы, Этти, будете спать сегодня на настоящей кровати.

– Пожалуйста, не беспокойтесь, маршал Кейган. Уверяю вас, прошлой ночью я спала прекрасно.

Даже в полумраке Мариетта заметила его недоверчивый взгляд.

– Как одежда – не велика? – спросил Мэтью. Мариетта оправила темно-коричневый костюм, который надела утром.

– Да, спасибо. Юбка немного коротка, но жакет сидит идеально.

– Вот и хорошо. Значит, не будете мерзнуть.

Несколько часов они ехали молча. Солнце уже стояло довольно высоко. Деревья и кустарники начали редеть, а когда река осталась позади, и вовсе исчезли. Перед всадниками расстилались золотистые холмы, поросшие толокнянкой. Кое-где встречались отдельно стоящие дубы. Здесь было так красиво, что у Мариетты дух захватило.

– Похоже на мои родные места, – заметил Мэтью, немного придержав лошадь. – Хотя, конечно, у нас лучше.

В его голосе явственно звучала гордость, и Мариетте не оставалось ничего другого, как спросить:

– Где вы живете, маршал Кейган? Он искоса взглянул на нее:

– Я не говорил вам об этом, но мы будем соседями, миссис Колл. Мой дом находится в долине Санта-Инес.

– О!.. – пробормотала Мариетта, едва не лишившись дара речи от удивления. – Это… так мило, сэр. Приятно будет встретить там знакомого. – При мысли, о том, что они с Мэтью будут время от времени видеться, ее охватило какое-то странное чувство. – Вы сказали, что там так же красиво? – рассеянно спросила она.

– О, в Санта-Инес намного лучше! – ответил Мэтью. – Это самое чудесное место во всей Калифорнии. По крайней мере я другого такого не знаю. Вам непременно покажется, что вы попали в настоящий рай.

– Вы меня успокоили! – воскликнула Мариетта со смехом. – А я боялась, что там кругом пустыня, как в Лос-Анджелесе.

– Нет, ничего подобного. В Санта-Инес такие краски! Сплошь зелень и золото. Летом жарко, а зимой не слишком холодно. Частенько дует прохладный ветер, и это прекрасно! – На лице Мэтью появилась очаровательная мальчишеская улыбка, от которой у Мариетты сильно забилось сердце.

– Вы говорили, что у вас есть семья?

– Младший брат с женой и ребятишками. Отец и дед приехали в Калифорнию с востока еще до того, как я появился на свет, и приобрели ранчо в Санта-Инес. Назвали его «Лос Роблес», по-испански это значит «Дубы». У нас их и в самом деле много. Теперь ранчо принадлежит моему брату, но когда удается выкроить несколько свободных дней, я приезжаю туда как в родной дом. Я ведь там родился и вырос. Значит, имею право считать ранчо своим домом, пока не уйду на пенсию.

«Жены у него нет», – подумала Мариетта с облегчением и вдруг увидела, что Мэтью перестал улыбаться.

– На пенсию? Но разве представители закона уходят на пенсию? При вашей профессии это, наверное, не просто.

– Нет, отчего же?

Они помолчали немного, потом Мариетта спросила:

– Почему вы стали полицейским, маршал Кейган? Я хочу сказать, что вы могли бы заниматься своим ранчо, например?

– Ну, ранчо… – Мэтью тряхнул головой. – Это меня никогда не привлекало, как отца, деда или братьев. Господи! Мы еще на лошади толком ездить не умели, а отец уже заставлял нас пасти стадо. Мне это очень быстро надоело. Больше всего на свете я ненавижу пасти этих тупых животных. Знаете, наверное, это и есть ад. Бедные заблудшие души гоняют скот туда-сюда, из одного конца в другой. – Он говорил с самым серьезным выражением лица, но Мариетта, которая уже начала привыкать к своеобразному юмору маршала, рассмеялась. – Самое главное – заставить человека верить в Бога, – неожиданно добавил Мэтью.

– Ваш отец, наверное, очень расстраивался?

– О да, мэм. Это правда. Первый – и единственный – раз мы поругались именно из-за этого. Никогда не забуду! Отец чуть не лопнул от злости. Я уж думал, что он навеки лишит меня своего благословения и вышвырнет вон. Но я его не осуждаю. Они с дедом жизнь свою положили на «Лос Роблес», все старались ради детей и внуков. Мой старший брат, Джонни, умер, тогда отец решил, что непременно я должен взять на себя это ранчо. Но я не мог. Я любил и «Лос Роблес», и отца, но не знал, как справиться со своей ненавистью к проклятым коровам. Я чуть с ума не сошел, стараясь себя переломить. Видит Бог, это истинная правда: я чуть не спятил.

– Что же произошло? Я имею в виду вашего отца.

– Ну, мы ругались целую ночь. Хотя на самом деле вражда продолжалась много лет, и все домашние очень переживали, особенно мама. Но когда мне исполнилось семнадцать, обстановка накалилась до предела. Я до сих пор не могу вспомнить, как это получилось: только что семья сидела за столом и ужинала, и вдруг мы с папашей очутились во дворе и начали орать друг другу бог знает что. А мама… Бедная мама стояла на крыльце с бабушкой и дедушкой и плакала. Должно быть, у нее разрывалось сердце. – Мэтью вздохнул. – Мой младший брат, Джимми, – благослови его Бог – всегда любил ранчо. Так же как отец. Так вот, Джимми встал между нами и закричал, что если мне не нравится «Лос Роблес», то он охотно возьмет его себе. На этом мы и порешили. Добрый старина Джимми! Тогда ему было всего одиннадцать или двенадцать лет, но он знал, что отец немного успокоился. Хотя я все же услышал от отца массу неприятных вещей. Я, дескать, не настоящий Кейган и все такое прочее. А Джимми больше похож на мужчину, чем его старший брат.

– О, Мэтью, – прошептала Мариетта, даже не осознавая, что впервые назвала его по имени, – наверное, вам было очень обидно?..

– Ну, – угрюмо сказал он, – во всяком случае, я не хотел бы пережить такое еще раз. Но у отца были причины злиться. Не думаю, что он говорил всерьез. Потом, когда в дело вмешалась мама, он попытался извиниться. А я был круглым дураком. Собрал свои вещи и в тот же вечер уехал из «Лос Роблес». Вернулся я туда, когда мне исполнилось двадцать.

– Мне жаль вашего папу, – сказала Мариетта, вспомнив о том, как ее собственный отец горевал на вокзале. – Должно быть, он чувствовал себя ужасно.

– Мы никогда не говорили об этом. Домой я вернулся совсем другим человеком. Чего только я не пережил за эти годы! Отец… Я думаю, он сразу все понял, с первого же взгляда. Он не давил на меня, не задавал вопросов. Только сказал, что останусь я или уеду – это не имеет никакого значения. «Лос Роблес» – мой дом, где мне всегда будут рады.

Радость и умиление переполняли душу Мариетты. Она твердила себе, что любой нормальный человек чувствовал бы то же самое, и старалась не замечать, насколько сильны эти чувства.

– Ему понравилось, что вы стали маршалом?

– В то время я им еще не был. То есть года два я служил в полиции, но неофициально. Работал на старого маршала, с которым встретился в Эль-Пасо. Его звали Лэнгли Тайнс. – Мэтью улыбнулся, вспомнив об этом. – Старина Лэнг Тайнс. Я частенько дразнил его «Старина Давным-давно»… как в той песенке, что поют в канун Нового года.

– Вы имеете в виду «Добрые старые времена»?

– Ну да, я его страшно доводил, но Лэнг не сердился. Он был добрый человек и мне в отцы годился. И все же, видит Бог, это был очень опасный человек, другого такого я никогда не встречал. Стрелял без промаха, мне иногда даже становилось жутко. Никто не мог с ним соперничать. – Мэтью вздохнул. – Старина Лэнг.

Мариетта ждала продолжения, но Мэтью молчал.

– Вы стали его помощником? – спросила тогда она.

– Что? Ну, в общем, да. Правда, неофициально. Встретились мы случайно. Однажды я сильно напился в салуне в Эль-Пасо, и мне грозили большие неприятности. Лэнг утихомирил парней, которые хотели убить меня, уж и не помню, за что. Может, просто за то, что я был скверный, упрямый мальчишка. Помню только, что очнулся я в местной тюрьме, и Лэнг пообещал вызволить меня оттуда, если я помогу ему поймать конокрадов в Мексике. Больше всего на свете Лэнг ненавидел конокрадов. Он часто говаривал: «Хорошая лошадь стоит человеческой жизни, особенно в этой стране». Конечно, он имел в виду Техас. По сравнению с Техасом все Соединенные Штаты казались ему чем-то второсортным.

– Разве Лэнг не был федеральным маршалом? – удивилась Мариетта.

– Кто? Лэнг Тайнс? – Мэтью посмотрел на нее, как на сумасшедшую. – Нет, конечно. Он был настоящий техасец – до мозга костей. Сначала работал рейнджером, потом стал территориальным маршалом, а когда шла война между штатами, дрался на стороне конфедератов.

– Но как же вы стали маршалом? – растерянно спросила Мариетта. – Ведь это почетная должность, и, чтобы получить ее, надо иметь очень хорошие рекомендации.

– Верно, – согласился Мэтью, – но Лэнг не был заурядным маршалом. Он считался лучшим. Во всей стране. Лэнг взял меня под свое покровительство, научил всему, что знал сам. В некотором смысле он заменил мне отца. Те годы, что мы работали вместе, были трудными. Чертовски трудными! Такие вещи со мной происходили, что хотелось бы вычеркнуть их из жизни. Но, знаете, Лэнг был прекрасным человеком и верил в закон. Он постоянно твердил: «Только закон отличает нас от животных»! И это правда. Я встречал парней, которые переходили черту закона. Они действительно были похожи на животных, даже хуже.

Ну, старина Лэнг уговаривал меня перейти на постоянную службу. У меня, дескать, есть к этому склонность. Думаю, он был прав, потому что мне и в самом деле все давалось довольно легко. Лэнг написал несколько писем своему другу, федеральному маршалу в Хьюстоне, и попросил его найти для меня место.

– И вы стали маршалом Соединенных Штатов, – закончила Мариетта.

– Еще нет. Это произошло после того, как я вернулся домой и прожил там несколько месяцев. Сначала я получил письмо от друга Лэнга. Он просил меня поработать с ним в Техасе. Но в то время я и слышать ничего не хотел о Техасе, о чем ему и написал. А через месяц пришла телеграмма из Фриско, от маршала США, который предложил мне пост в Калифорнии. – Мэтью искоса взглянул на свою собеседницу. – Друг Лэнга порекомендовал меня, поэтому я и получил эту работу. Я сказал об этом своим родным. Они не слишком обрадовались. Но дома мне нечего было делать. Ну, – Мэтью тяжело вздохнул, – я и согласился. Собрал вещички и опять уехал.

Он улыбнулся, ясно показав этим, что исповедь окончена. Мариетта улыбнулась в ответ и подумала, сколько же важного и интересного он еще не рассказал о себе. Ей очень хотелось спросить, почему Мэтью решил покинуть Техас и что случилось с Лэнгли Тайнсом. Но интуитивно она чувствовала (уж слишком много горечи было в его улыбке), что не стоит спрашивать: это будет неразумно и даже жестоко.

– С тех пор вы и служите маршалом? – спросила она с некоторым напряжением в голосе.

– Да. Не бог весть что, но все-таки работа, – небрежно ответил он.

– Не говорите так, – сказала Мариетта. – У вас прекрасная профессия, сэр. Она достойна восхищения, и вы знаток своего дела, раз до сих пор живы. – Заметив удивленный взгляд Мэтью, она принялась рассматривать повод, но все-таки заставила себя закончить: – И… я очень благодарна вам, маршал Кейган, за то, что вы для меня делаете. Я хочу извиниться за свои вчерашние слова… насчет моего отца… что вы на него работаете. Я была не права и очень сожалею об этом.

– Ладно, чего там, – выдавил он каким-то странным, слишком уж напряженным голосом.

Мариетта повернула к нему голову: Мэтью, нахмурившись, смотрел куда-то вдаль и с отсутствующим видом потирал грудь, словно у него болело сердце.

– Все в порядке, Этти. Можно было и не извиняться… И вообще нам пора ехать: тут кругом ни одного деревца, нас могут увидеть. Не знаю, зачем я все это рассказал.

Он явно сердился, и Мариетта почувствовала себя виноватой. Натянув повод и вонзив каблуки в бока Урода, Мэтью вдруг помчался галопом. Мариетта последовала за ним, недоумевая, чем так рассердила его.

К ночи они добрались до китайской деревушки, и Мэтью без труда нашел место для ночлега. Одна китайская семья охотно приняла чек, а взамен предоставила маленький сарай, где держали скот, и одеяла. Хозяева со смехом отвергли робкие протесты своих постояльцев и утолили их зверский голод дымящимся рисом и курятиной. Через некоторое время Мэтью и Мариетта удобно устроились на свежей соломе, которую постелили в сарайчике, выгнав негодующих овец из их привычного убежища.

– Завтра у вас будет ванна и нормальная кровать. Я обещаю, Этти, – сказал маршал, громко зевнув.

За исключением последних двух дней Мариетта никогда не спала на земле. Она не любила испытывать лишения и по глупости своей полагала, что путешествия на поезде или в дилижансе – уже большая неприятность, с которой, однако, приходится мириться. Но сейчас, уютно устроившись в маленьком теплом сарайчике, бок о бок с Мэтью, она чувствовала себя умиротворенной и счастливой. Маршал Кейган, очень крупный мужчина, лежал спокойно, и Мариетта видела, как по его лицу блуждает легкая улыбка. Раньше она никогда не спала рядом с мужчиной, даже со своим мужем, ибо Дэвид забирался к ней в постель лишь на те несколько минут, которые требовались для зачатия ребенка (они оба страстно хотели иметь детей). Да и такое случалось не часто. Дэвид был нежен и тактичен, но, завершив акт любви, всегда смущался и почему-то расстраивался. Вылезая из постели, он с виноватым видом бормотал извинения, словно нанес жене тяжкое оскорбление, которое невозможно простить. Мариетта всегда спала одна, и теперешняя ситуация была новой и необычной. А мысль о том, что Мэтью будет лежать рядом с ней до утра, доставляла греховное удовольствие.

– Этти? Вы уже заснули? Вы меня слышите? – тихо спросил он.

– Ванна – это прекрасно, но здесь тоже хорошо, маршал Кейган. Какой великолепный запах, не правда ли?

Мариетта наслаждалась ароматами свежей соломы, чистого холодного воздуха и близостью мужского тела, от которого исходил запах кожи и шерсти.

– Дэвид считал, что морской воздух особенно бодрит, но этот, по-моему, гораздо лучше. Здесь все лучше. Дэвид, конечно, не мог этого знать. Дальше Чикаго он не ездил, хотя много путешествовал по Европе.

– Почему вы вышли за него замуж? – вдруг спросил Мэтью и тут же пришел в ужас от своей наглости.

Его испугала не столько возможная реакция Мариетты, сколько собственная дерзость. Ведь эта женщина, по сути, незнакомка. И незнакомка не слишком дружелюбная.

Мариетта повернулась к нему, в темноте он не смог различить выражение ее лица, но в голосе явственно слышалось изумление:

– Что вы сказали?

– Ваш муж. Почему вы вышли за него?

«Он говорит так, будто я совершила преступление», – подумала Мариетта. Чувство блаженства улетучилось как дым. Почему маршал спросил об этом? Просто из любопытства? Или ему трудно поверить, что какой-то мужчина решился жениться на ней?

– Потому что он сделал мне предложение.

– Господи помилуй! – с раздражением воскликнул Мэтью. – Замуж выходят за человека не потому, что он делает предложение.

– Разве? – услышал он.

– Конечно! Так любой может попросить вас выйти за него замуж! Но это не значит, что вы обязательно должны согласиться. Если я сейчас, сию минуту, сделаю вам предложение, вы ведь мне откажете?

– Разумеется, – задумчиво согласилась Мариетта. – Но вы никогда и не сказали бы мне ничего подобного.

– Дело не в этом.

– Наверное, вы правы, – вздохнула Мариетта. – Однако у меня были и другие причины. Мы познакомились в Вашингтоне. Несколько лет Дэвид был моим другом.

– Другом? – повторил Мэтью, не понимая, какое отношение это имеет к замужеству.

– Да, хорошим другом. Конечно, я очень удивилась, когда он заговорил о женитьбе. В нашем кругу Дэвид считался завидным женихом. Он был из респектабельной семьи, богат, и коллеги высоко ценили его. Мне всегда нравилось общаться с ним, но я думала, что мы всего лишь друзья, и не более того. Я ведь была старой девой.

– Никакая вы не старая дева! – фыркнул Мэтью.

– Самая настоящая старая дева, – ответила Мариетта спокойно, без тени обиды. – А тогда – тем более. Когда Дэвид сделал предложение, мне было уже двадцать девять, а когда мы поженились – тридцать. Так что я долго-долго пылилась на полке.

– Женщины!.. – пробормотал Мэтью. – Как бы вы ни напрягали свои мозги, а все равно не сможете поделить два пополам. – Мариетта засмеялась. – Ладно, продолжайте. Наверное, старина Дэвид сказал что-то особенное, раз вы спрыгнули с полки, на которую сами себя и положили.

– О, он много чего сказал. Меня трудно было убедить, потому что я просто не могла поверить, что Дэвид просит моей руки. Но он вел себя очень настойчиво. Ему нужна была жена – помощница, соратница, способная понять научные интересы мужа и создать ему комфорт. Молодая девушка ждала бы от брака совсем другого. И Дэвид понимал, что вряд ли сможет оправдать такие ожидания. Он был очень… застенчив, не любил общество, всякие вечеринки и сборища. Его нельзя было назвать нелюдимым. Нет. Просто ему нравилось сидеть дома, в своем кабинете, читать или заниматься теорией математики. Он боялся, что женщине помоложе такая жизнь быстро наскучит.

– А вам? – поинтересовался Мэтью. – Он не боялся, что вам тоже будет скучно?

– О нет! В двадцать девять лет я почти не надеялась выйти замуж. Дэвид думал… знал, что я с радостью променяю свое одиночество на любой брак, даже скучный. – Понизив голос, Мариетта добавила: – Ни одна женщина не хочет остаться старой девой.

Мэтью вдруг крепко стиснул обе ее руки своей огромной лапищей, и Мариетта охнула от удивления.

– Он так и сказал? – сердито спросил маршал. – Он говорил вам такие вещи?

– Нет! – быстро ответила Мариетта, чувствуя, что ее пальцы словно парализовало. – Конечно, нет. Дэвид был настоящим джентльменом. И зачем говорить то, что мы и так оба понимали?

– Значит, когда вы поженились, он ни разу не говорил подобной чепухи? Потому что если это не так, если муж обижал вас, то он просто…

– Господи, маршал! Не знаю, почему вас это так беспокоит! Нет, Дэвид всегда был очень добр ко мне. Он был щедрым, нежным и… романтичным.

Мэтью сразу же убрал руку и перевернулся на спину.

– Ну конечно. Я уверен, что он был романтичным.

– Да! – твердо сказала она.

– И вечерами занимался своей дурацкой математикой, да? Это так романтично, что у меня прямо сердце из груди выскакивает. Неудивительно, что у вас нет детей.

Его слова обидели Мариетту. Она привстала и, не в силах справиться с обидой и горечью, резко сказала:

– Вы… вы грубый, бессердечный человек! Мариетта словно заново переживала все свои беды и потери. Невысказанные упреки застряли в горле комом. Всхлипнув, она встала и поплелась к низеньким воротцам сарая, но Мэтью опередил ее, прижал к себе и принялся гладить по голове.

– Этти. Прости меня. Прости. Не плачь.

Мариетта ткнула его в плечо своим маленьким кулачком и зарыдала еще громче, ибо толку от этого удара было мало: плечо Мэтью казалось тверже камня.

– Прости! – повторил он шепотом. – Не плачь, милая. Пожалуйста, не надо!..

– Пусти меня! – Мариетта попыталась вырваться из его объятий.

– Сейчас, еще минуту. Я виноват, Этти. Не надо было этого говорить. Это было ужасно глупо! Ударь меня еще раз, если хочешь. Ударь как следует.

– Нет! – закричала Мариетта, уткнувшись в его куртку, но все-таки снова ткнула его в плечо.

– Ну давай же. Ты можешь ударить и сильнее. – Мэтью взял в руку ее слабенький кулачок и направил на свое лицо. – Прямо сюда, под глаз, Этти. Тебе сразу станет легче. Давай.

Он откинул голову, чтобы ей было удобнее, и закрыл глаза. Прошла минута. Тишину нарушало только хриплое дыхание Мариетты, потом она осторожно прижала кулачок к его щеке. Мэтью открыл глаза и удивленно посмотрел на нее. Мариетта ответила ему испуганным взглядом, но руку не отвела.

– Этти, – прошептал он, опуская ее на солому. – Мы пропали.

В их первом поцелуе не было ничего волнующего. Мариетта впилась в губы Мэтью так, словно имела на это полное право. Все получилось естественно, само собой. Он стиснул ее в объятиях, и она мгновенно откликнулась, поглаживая его спину, сплошь покрытую буграми мускулов. Стоило ему раздвинуть ее губы, и их языки переплелись. В глубине души Мариетта знала, что все это правильно и хорошо, ибо Мэтью принадлежит ей, всегда принадлежал ей – испокон веков. А он ласкал ее груди и бедра – сначала через одежду, потом вздернул юбки вверх и начат гладить ноги, с какой-то отчаянной нежностью впиваясь пальцами в упругую плоть. Мариетта не отставала от него и удивлялась, что это мужское тело кажется таким знакомым, словно она наслаждалась им уже сотни раз.

– Этти… – прошептал он, целуя ее лицо и шею.

Мариетта хотела его. Она любила… Ей было приятно даже в тот момент, когда Мэтью лег сверху, придавив ее всей своей тяжестью. Она слегка подвинулась, освобождая ему место.

– Пожалуйста!.. – шептала Мариетта, запустив пальцы в его густые волосы. – Пожалуйста, Мэтью.

Но он вдруг замер и еле слышно застонал.

– Боже! – сказал Мэтью несчастным голосом. – Что я делаю? – Он попытался отодвинуться, оторваться от Мариетты, но чувствовалось, что это дается ему с большим трудом. – Прости! – Он отвел взгляд, потом на мгновение закрыл глаза и снова повторил: – Прости, Этти…

Она не стала его удерживать. Просто уронила руки на солому и ждала, пока Мэтью, дрожавший как осиновый лист, приподнимется. Внутренняя борьба потребовала от него неимоверных усилий. Мэтью был похож на муху, которая попала в густой сироп и пытается взлететь. Наконец он резко отстранился и рухнул на солому.

Минуту они молчали, тяжело дыша. Потом Мариетта принялась оправлять юбки, и только тогда Мэтью заговорил:

– Это началось сразу, как только я тебя в первый раз увидел. Наверное, ты еще тогда все поняла. И я прошу прошения.

Мэтью чувствовал себя последним мерзавцем за то, что грубо напал на Мариетту, да еще после того, как обидел ее. Бедняжка была настолько расстроена, что не смогла бы сопротивляться, даже если б захотела. Но, черт побери, это было прекрасно! Поцелуи Этти Колл сразили его наповал, они подействовали гораздо сильнее, чем огненный самогон дедушки Кейгана, и на вкус лучше. Трудно будет удержаться в следующий раз. И Этти хочет того же. Мэтью был уверен в этом, как в самом себе, и потому испытывал неимоверное блаженство.

У Мариетты неистово билось сердце, дыхание со свистом вырывалось из груди, но голова, как ни странно, оставалась ясной. «Конечно, Мэтью сожалеет о случившемся», – с горечью думала она, чувствуя себя круглой дурой и стараясь побороть разочарование. Он сразу развеял все ее надежды. Просто она оказалась наедине с сильным, здоровым мужчиной, у которого пробудились естественные физиологические потребности. В такой ситуации любая женщина подойдет. Даже такая простушка, как она. На большее и рассчитывать нечего.

– Пожалуйста, не извиняйтесь, маршал Кейган, – сказала она холодным светским тоном, которым в совершенстве овладела в Вашингтоне. – Ничего особенного не произошло. Это была ошибка. Я расстроилась, и вы попытались меня успокоить. Думаю, нам обоим лучше забыть этот неприятный инцидент.

– Неприятный? – повторил Мэтью. – Ты хочешь забыть об этом?

– Да. – Мариетта подтянула к себе одеяло. – Спокойной ночи, маршал Кейган.

«Неприятный», – с яростью подумал он и принялся тереть внезапно заболевшую грудь.

– Отлично, – проворчал Мэтью, поворачиваясь на бок. – Коли вы так хотите, пусть будет так.

– Да, я так хочу, – сухо повторила она.

– Значит, так и будет. Мариетта привстала.

– И меня зовут не Этти! Я Мариетта. Миссис Мариетта Колл.

– Вы имеете в виду миссис профессор Дэвид Колл, да? – Эти слова прозвучали как оскорбление. – Он ведь был идеальным мужем, не правда ли? Поэтому другого вам не надо. – Мэтью тоже привстал и едко добавил: – То, что он делал, вы, вероятно, всегда находили приятным.

На мгновение Мариетта лишилась дара речи, потом взяла себя в руки и сказала:

– Спокойной ночи, маршал Кейган.

Сухой презрительный тон взбесил Мэтью еще больше, и он резко бросил:

– Спокойной ночи, миссис Колл, – и упал на солому.