Текст книги "Не учите меня жить!"

17

– Ты много оставил им на чай? – шепотом спросила я у Дэниэла, когда мы наконец вышли из «Кремля», сопровождаемые преданными взглядами персонала.

– Много.

– Хорошо. Они такие милые.

Я смеялась все время, пока мы поднимались по лестнице к выходу, а когда вышли на улицу, в холодную ночь, стала смеяться еще громче.

– Классный вечер. Очень было весело, – выдохнула я, повиснув на руке у Дэниэла.

– Рад за тебя, – ответил он, – а теперь веди себя прилично, не то мы никогда не поймаем такси.

– Прости, Дэн, я, наверное, немножко пьяная, но мне так хорошо.

– Прекрасно, только помолчи минутку, прошу тебя.

Рядом с нами остановилось такси. За рулем сидел какой-то сердитый дядька.

Я забралась в машину, Дэниэл сел рядом и захлопнул дверь.

– Куда? – с сильным арабским акцентом спросил таксист.

– Куда вам угодно, – сонно отозвалась я.

– Не понял?

– Куда хотите, – пояснила я. – Какая разница? Ведь через каких-нибудь сто лет вас здесь не будет, и меня не будет, и такси вашего уж точно не будет!

– Люси, перестань, – шепнул Дэниэл, толкая меня локтем в бок и стараясь не смеяться. – Оставь его в покое. В Уимблдон, пожалуйста.

– Давай остановимся у винного магазина и купим чего-нибудь выпить на вечеринку, – предложила я.

– А что мы купим?

– Решай сам.

– Ради бога, Люси, не будь такой размазней и скажи мне, чего хочешь ты! Разве у тебя нет своего мнения? Почему ты всегда уступаешь и…

– Я не размазня, и у меня есть свое мнение, – рассмеялась я, – просто мне на самом деле все равно. Ты же знаешь, я и не пью почти. Ну, может быть, «Гиннесс».

Таксист возмущенно хмыкнул. По-моему, он мне не поверил.

Мы остановились у маленького магазинчика, и через несколько минут Дэниэл вернулся с упаковкой пива.

Музыку мы услышали, как только такси свернуло на нужную улицу.

– Кажется, там у них весело, – заметил Дэниэл.

– Да, – согласилась я. – Интересно, вызовут ли полицию – без этого праздник не в праздник!

– Только не это. Соседи наверняка уже звонят в участок, так что давай поторопимся, а то не успеем повеселиться вдоволь, как всю компашку разгонят.

– Не волнуйся, – успокоила я его. – В участок звонят часто, а вечеринки разгоняют очень редко.

Затем случилась небольшая перебранка, потому что мы с Дэниэлом оба пытались заплатить таксисту.

– Я заплачу.

– Почему ты никогда не можешь расслабиться и позволить хоть кому-нибудь поухаживать за тобой? Ты такая…

– Эй! Давайте там живее договаривайтесь! Я тут всю ночь стоять не хочу, – прервал таксист Дэниэла, и психоанализ моих глубинных комплексов так и остался незавершенным.

– Заплати ему, – пробормотала я себе под нос. – Скорее, пока он не достал из-под сиденья кувалду.

Дэниэл протянул хмурому дядьке деньги, причем наверняка опять с щедрыми чаевыми.

– Ты своей ханум позволяешь слишком много разговаривать, – ворчливо заметил тот. – Терпеть нэнавижу болтливый женщин.

И такси с ревом укатило.

Я стояла, дрожа от холода и печально глядя вслед исчезающим вдали красным огонькам.

– Хам какой! Ничего я не болтливая.

– Вообще-то, доля истины в его словах есть. Иногда ты действительно болтлива.

Я попыталась рассердиться на Дэниэла, но вместо того не сдержалась и прыснула.

Мы позвонили в дверь дома, где шла вечеринка, но никто нам не открывал.

– Может, не слышат звонка, – предположила я. Мы стояли, ежась от холодного ночного тумана, вслушиваясь в звуки музыки и взрывы хохота за тяжелой деревянной дверью. – Может, музыка слишком громкая.

Мы подождали еще минуту.

– Позволь мне отдать тебе хотя бы половину, – сказала я.

Дэниэл посмотрел на меня внимательно.

– Ты о чем?

– О такси. Давай хотя бы пополам.

– Люси! Вот так бы иногда и стукнул тебя! Ты меня доводишь до…

– Тише! Кто-то идет.

Дверь открылась, и на нас выжидательно уставился молодой человек в желтой рубашке.

– Чем могу быть полезен? – вежливо осведомился он.

Только тут до меня дошло, что я понятия не имею, к кому нас пригласили.

– Э-э-э, – начал Дэниэл.

– Нас позвал Джон, – промямлила я.

– Ах вот что! – просиял владелец желтой рубашки, сразу став намного приветливее. – Значит, вы друзья Джона. Псих он ненормальный, верно?

– Это точно, – бодро подтвердила я. – Как есть псих!

Видимо, я нашла исключительно верные слова, потому что дверь тут же широко распахнулась и нам дозволили войти, принять участие в веселье и приобщиться к празднику. Окинув взглядом присутствующих, я с упавшим сердцем заметила, что девушек очень много – порядка тысячи на каждого мужчину, как это обычно бывает на вечеринках в городе Лондоне. И все они с явным интересом смотрели на Дэниэла.

– Кто такой Джон? – прошипел мне на ухо Дэниэл, когда мы ввалились в холл.

– Ты что, не слышал? Псих ненормальный.

– Это я понял, но кто он?

– Понятия не имею, – шепнула я, предварительно убедившись, что желтой рубашки поблизости не наблюдается, – но думаю, есть большая вероятность того, что некто по имени Джон когда-нибудь здесь жил или был другом тех, кто здесь живет. Закон частотности.

– Ты чудо, – восхитился Дэниэл.

– Нет, я не чудо, – возразила я, – это просто ты встречаешься с одними дурами.

– Знаешь, ты права, – задумчиво произнес он. – Почему мне попадаются одни толстухи?

– Потому что только они соглашаются иметь с тобой дело, – с приветливой улыбкой ответила я.

Он тяжело вздохнул:

– Ты очень злая, Люси.

– Нет, я не злая, – уточнила я. – Это я для твоего же блага. Мне больнее об этом говорить, чем тебе – слушать. Ладно, не дуйся. Это выражение лица портит твой мужественный облик, ты всех девушек так распугаешь.

Нашу назревающую ссору прервал звонкий, оживленный, истинно шотландский голос, закричавший:

– А вот и вы! Молодцы, что пришли!

Буравя нас взглядом, Карен пробиралась к нам, расталкивая локтями гостей, стоявших в холле с банками пива в руках. Небось весь вечер глаз не сводила с входной двери, недобро подумала я и немедленно почувствовала себя виноватой. Считать Дэниэла привлекательным – не преступление, а всего лишь вопиющее отсутствие художественного чутья и неумение разбираться в людях. Карен выглядела восхитительно, как раз во вкусе Дэниэла: белокурая, жизнерадостная и ослепительно красивая. Если она правильно себя поведет, если умерит свой бьющий в глаза ум, то, я уверена, у нее есть недурные шансы стать следующей подружкой Дэниэла. Карен весело сообщила, как она счастлива нас видеть, обрушила на нас град вопросов, на которые мы не успевали отвечать. Как нам показался ресторан? Как там кормят – должно быть, изумительно? Видели ли мы каких-нибудь знаменитостей? Первые несколько минут я имела глупость полагать, что это настоящий разговор и я принимаю в нем участие, но потом заметила, что мои брызжущие остроумием рассказы о Григории и Дмитрии Карен выслушивает с каменным лицом, но, стоит Дэниэлу открыть рот и вставить слово, покатывается от хохота, изящно вытирая набежавшие от смеха слезы. Как только я встречалась с ней взглядом, она начинала делать мне какие-то энергичные, многозначительные знаки – бешено двигала бровями вверх-вниз, вращала глазами, а потом я заметила, что она говорит что-то одними губами. Я прищурилась, следя за ее артикуляцией, пытаясь разобрать слова. Вот опять… Что это? Что она там изображает? Первая буква?.. Так, а дальше? Три слога?

– Отвали!

Она перегнулась ко мне и прошипела это прямо мне в ухо, пока Дэниэл отошел повесить пальто.

– Отвали, бога ради!

– Что? А, хорошо, сейчас.

Оказывается, я напрасно расточала перлы своего остроумия. Я – лишний груз. Я балласт. Мне пора сматывать удочки. Если останусь, то назавтра меня ждет веселая жизнь.

Я знаю, когда не нужна. На это у меня вообще исключительное чутье, и часто я все понимаю еще до того, как поймут другие. Но сегодня вечером я проявила несвойственную мне толстокожесть, это правда.

Покраснев от смущения – ненавижу чувствовать, будто сделала что-то не так, – и пробормотав: «Ну, я тут рядом», я неторопливо отошла от увлеченных беседой Карен и Дэниэла и встала чуть поодаль.

Никто из них и не возражал. Я почувствовала легкое разочарование оттого, что Дэниэл даже не попытался меня остановить, не спросил, куда я иду, но, с другой стороны, если бы все было наоборот и я была бы на его месте, то не поблагодарила бы его за то, что путается под ногами.

Потом мне все-таки стало обидно – я была совсем одна, никого из знакомых вокруг не наблюдалось, я до сих пор не сняла пальто и не сомневалась, что все смотрят на меня и думают, что у меня нет друзей. Прежняя эйфория прошла, уступив место моему обычному недовольству собой. Я вдруг неожиданно и совершенно некстати протрезвела.

Почти всю жизнь меня не оставляет чувство, что жизнь – праздник, на который меня не пригласили. Теперь я действительно оказалась на празднике, куда меня не пригласили, и почти с облегчением понимала, что чувства, с детства бывшие для меня главными – одиночество, неловкость, смущение, – единственно верные в данной ситуации.

Я с трудом освободилась от пальто в страшной тесноте прихожей, растянула губы в ослепительной улыбке, надеясь убедить шумную, веселую толпу вокруг меня, что не только им здесь весело и хорошо. Что я тоже счастлива, жизнь у меня удалась, друзей полно, а если сейчас я одна, так это потому, что сама так решила, но стоит только захотеть, и я окажусь среди огромной толпы знакомых. Вообще-то я старалась зря, потому что никто не обращал на меня ни малейшего внимания. По тому, как одна девушка, со всех ног бежавшая открывать дверь, наткнулась на меня и с удобством постояла на моем мизинце, а другая опрокинула на меня бокал вина при попытке взглянуть на часы, я поняла, что меня просто никто не видит.

Расстроило меня не столько мое мокрое платье, сколько то, как недовольно она покосилась на меня, как будто виновата была я, и я действительно почувствовала, что виновата во всем, и вообще нечего было стоять там на самом проходе.

Наверно, всю жизнь меня бросает из одной в крайности в другую: то я слишком заметная, то абсолютно невидимая.

Тут сквозь просвет в толпе я увидела Шарлотту, и у меня от радости екнуло сердце. Я широко улыбнулась, крикнула ей, что иду, но она в ответ еле заметно, но вполне определенно покачала головой. Кажется, она беседовала с каким-то молодым человеком.

Так я бродила по квартире очень долго, улыбаясь, как деревенская дурочка, пока не придумала, что я могу сделать – я могу убрать пиво в холодильник! Я была в восторге: у меня появилась цель. Дело. Занятие. Я тоже на что-то гожусь!

Гордая собой и своей новообретенной пользой, я протолкалась через толпу народа в прихожей и через еще большую толпу в кухне и поставила в холодильник четыре банки «Гиннесса». Затем взяла оставшиеся две под мышку и попыталась пробиться обратно, держа курс на большую гостиную, где и происходило главное веселье.

Тогда-то я его и встретила.

18

В последующие месяцы я так часто проигрывала в голове сцену нашей встречи, что помню все, абсолютно все, до мельчайших подробностей.

Я как раз выходила с кухни, когда услышала за своей спиной восхищенный мужской голос:

– Остановись, мгновение! О, золотое видение! Богиня, истинно богиня!

Разумеется, я продолжала работать локтями, пробираясь к выходу, ибо, помимо золотого платья, меня ладно облегал мой комплекс неполноценности, и я ни на секунду не задумалась, что богиней могли назвать меня.

– И не просто богиня, – продолжал голос, – а моя самая любимая – богиня темного пива «Гиннесс».

Реплика о пиве «Гиннесс» пробила стену моей неуверенности. Я обернулась. Там, в тесном углу, вольготно облокотившись на холодильник, стоял парень. Ничего необычного в этом не было: вечеринка, полно людей, и среди них даже попадаются мужчины, один из которых решил отдохнуть, прислонившись к домашней технике.

Молодой человек – насколько молодой, сказать сложно, – был очень привлекателен: шапка черных вьющихся волос, зеленые глаза в тонких розовых прожилках от усталости. Он смотрел на меня в упор и улыбался так, будто знает меня, – а мне в данный момент это было очень кстати.

– Привет, – кивнул он просто и дружески.

Наши взгляды встретились, и у меня возникло странное ощущение: я почувствовала, что тоже знаю его. Я пялилась на него, понимая, что это невежливо, но оторваться не могла. Меня бросило в жар от смущения, и в то же время я была заинтригована, потому что, хотя я была уверена, что нигде с ним не встречалась, никогда прежде его не видела, откуда-то я его знала. Я не понимала, почему мне так кажется, но было в нем что-то очень знакомое.

– Ты где пропадала? – весело спросил он. – Я тебя давно жду.

– Ты – меня? – нервно сглотнув, выдавила я.

У меня застучало в висках. Что происходит? Кто он? Что это за внезапное узнавание, полыхнувшее между нами?

– Ну да, – подтвердил он. – Я мечтал о прекрасной женщине с банкой пива «Гиннесс», и вот явилась ты.

Я не нашлась, что ответить.

Он вольготно привалился к стене, излучая расслабленное спокойствие, всем довольный, симпатичный, несмотря на красные глаза. Казалось, он не находил в нашей беседе ничего необычного.

– И давно ждешь? – спросила я, почему-то почувствовав, что задать такой вопрос абсолютно нормально, как будто болтаешь со случайным человеком на автобусной остановке.

– Добрых девятьсот лет, – вздохнул он.

– Как девятьсот? – подняла брови я. – Девятьсот лет назад баночный «Гиннесс» еще не придумали.

– Точно! – обрадовался он. – Вот и я о том же! Бог свидетель, как я страдал. Пришлось столько ждать, пока они разработают технологию, так скучно было! Если б я мечтал о кувшине меда или кружке эля, я сэкономил бы нам массу времени и сил.

– И все эти годы ты стоял здесь? – поинтересовалась я.

– Почти все, – честно ответил он. – Иногда отходил туда, – он показал на квадрат пола примерно в полуметре от себя, – но в основном здесь.

Я улыбнулась, совершенно плененная им и его болтовней.

Именно такие мужчины мне и нравились – не скучные и положительные, но наделенные фантазией, изобретательностью и быстрым умом.

– Я ждал тебя так долго, что, когда ты появилась, мне трудно в это поверить. Ты настоящая? – спросил он. – Или ты плод моего истомившегося по «Гиннессу» воображения?

– Абсолютно настоящая, можешь не сомневаться, – уверила его я. Хотя сама в этом уверена не была, как, впрочем, и в том, что он настоящий.

– Я хочу, чтобы ты была на самом деле, ты говоришь мне, что ты настоящая, но, может, я все это выдумал, даже тот эпизод, где ты говоришь мне, что ты настоящая. Тут так легко запутаться – ты понимаешь, в чем моя проблема?

– Безусловно, – серьезно подтвердила я. Я была очарована.

– Можно мне получить мою законную банку «Гиннесса»? – осведомился он.

– Даже не знаю, – занервничала я, на минуту забыв, что я очарована.

– Девятьсот лет, – мягко напомнил он.

– Да, понимаю, – сказала я, – и полностью разделяю, но, видишь ли, эти банки не мои, а Дэниэла. То есть он за них заплатил, и я как раз собиралась отнести ему одну, но… а, ладно, неважно. Бери.

– Может, Донал за них и заплатил, но судьба предназначила их мне, – доверительно сообщил он, и я почему-то даже не усомнилась.

– Правда? – нетвердым голосом спросила я, разрываясь между желанием сдаться на милость сверхъестественных сил, играющих этим человеком и мною, и страхом быть обвиненной в том, что обнаглела и распоряжаюсь чужим пивом, как своим.

– Донал не стал бы возражать, – продолжал он, мягко высвобождая что-то у меня из-под мышки.

– Дэниэл, – рассеянно поправила я, оглядывая толпу в прихожей; нашла глазами сблизившихся головами Карен и Дэниэла и подумала, что, судя по виду Дэниэла, ему сейчас не до пива.

– Может, ты и прав, – согласилась я.

– Есть только одна загвоздка, – сказал парень.

– Какая?

– Если ты – плод моего воображения, то и «Гиннесс» твой тоже плод моего воображения, а воображаемый «Гиннесс» вполовину не так хорош, как настоящий.

У него был чудесный выговор, такой мягкий, лиричный, и звучал знакомо, но я никак не могла определить, почему.

Парень открыл банку и вылил ее содержимое себе в горло. Он осушил всю банку одним глотком, а я стояла и смотрела. Могу честно признать: он меня впечатлил. Почти никто из моих знакомых так не умел. Если точно, единственный, кто умеет, – мой папа.

Я пришла в полный восторг, совершенно пленившись этим мужчиной-мальчиком, кто бы он ни был.

– Хмм, – задумчиво промычал он, посмотрев на пустую банку, а затем на меня. – Трудно сказать. Может, оно настоящее, но, опять-таки, может, и воображаемое.

– Вот, – сказала я, протягивая ему вторую банку. – Это настоящее, ручаюсь.

– Почему-то я тебе верю. – И он взял вторую банку и повторил представление с начала до конца. – Ты знаешь, – глубокомысленно продолжал он, вытирая губы тыльной стороной кисти, – я думаю, ты права. А если пиво настоящее, значит, и ты тоже настоящая.

– Пожалуй, да, – согласилась я. – Хотя часто я в этом не уверена.

– Ты, наверно, иногда чувствуешь себя невидимкой? – спросил он.

У меня екнуло сердце. Никто, никто никогда еще не задавал мне этот вопрос, а ведь в точности так я чувствовала себя большую часть своей жизни. Он что, читает мои мысли? Я была просто околдована. Такое чутье! Кто-то понял меня. Совершенно незнакомый человек только что заглянул мне прямо в душу и увидел мою суть. От радости, волнения и надежды у меня закружилась голова.

– Да, – слабо кивнула я. – Иногда я чувствую себя невидимой.

– Я знаю, – сказал он.

– Откуда?

– Просто знаю, и все.

– Ясно.

Потом мы оба замолчали, стояли и, слегка улыбаясь, смотрели друг на друга.

– Как тебя зовут? – вдруг спросил он. – Или лучше называть тебя просто Богиней «Гиннесса»? Если хочешь, можно сократить до БГ. Но тогда я могу перепутать тебя с какой-нибудь лошадью и попытаться поставить на тебя, а ты, будем откровенны, совсем не похожа на лошадь, и хотя у тебя красивые ноги… (тут он остановился, нагнулся вперед так, что его голова оказалась вровень с моими коленями). Да, ноги красивые, – продолжал он, выпрямляясь, – но не думаю, чтобы ты умела бегать так быстро, чтобы выиграть Большой Кубок. Хотя, может, ты пришла бы в первой тройке, так что я в любом случае мог бы ставить на тебя … Посмотрим, посмотрим. И все-таки, как тебя зовут?

– Люси.

– Значит, Люси? – повторил он, глядя на меня зелеными-презелеными глазами. – Красивое имя для красивой женщины.

Я точно знала, что он ответит на мой следующий вопрос, но все равно решила спросить:

– Скажи… ты, случайно, не ирландец?

– Разумеется, господи, кем же мне еще быть, как не ирландцем? – откликнулся он с театрально-преувеличенным ирландским акцентом и выдал какое-то замысловатое танцевальное па. – Самый что ни на есть, из графства Донегал.

– Я тоже ирландка, – взволнованно сообщила я.

– По выговору не похоже, – усомнился он.

– Нет, правда, – возразила я. – Во всяком случае, мои родители оба ирландцы. Моя фамилия Салливан.

– Действительно ирландская, – признал он. – Ты из вида Пэддиус, подвид Этникус?

– Что-что?

– Ты ирландского происхождения?

– Да, родилась здесь, – согласилась я, – но ощущаю себя ирландкой.

– Ладно, для меня этого достаточно, – весело заметил он. – А меня зовут Гас, но друзья для краткости называют меня Огастес.

Я была совершенно очарована. Он нравился мне все больше и больше.

– Чрезвычайно рад нашему знакомству, Люси Салливан, – сказал он, беря меня за руку.

– А я чрезвычайно рада познакомиться с вами, Гас.

– Нет, пожалуйста! – протестующе вскинув руку, воскликнул он. – Огастес, я настаиваю.

– Если тебе все равно, я бы лучше звала тебя Гас. Огастес так длинно, что весь рот забивает.

– Я? – с искренним удивлением произнес он. – Весь рот? Ты ведь только что со мной встретилась!

– Ну, ты же понимаешь, что я имела в виду, – смутилась я, испугавшись, что мы не поймем друг друга.

– Ни одна женщина до сих пор обо мне такого не говорила, – заявил он, внимательно глядя на меня. – Ты необычная женщина, Люси Салливан. Ты, если я могу так выразиться, очень проницательная женщина. И если ты настаиваешь на формальном обращении, так и быть, зови меня Гасом.

– Спасибо.

– Сразу видно, что ты хорошо воспитана.

– Правда?

– Конечно! У тебя чудесная манера поведения, очень мягкая и вежливая. Ты, наверно, умеешь играть на фортепьяно?

– М-м-м… нет, не умею, – промямлила я, недоумевая, что заставило его столь резко переменить тему. Мне хотелось сказать ему, что умею играть на фортепьяно, потому что я изо всех сил старалась ему понравиться, но беззастенчиво врать все же боялась: вдруг он тут же предложит сыграть в четыре руки?

– Значит, на скрипке?

– Нет.

– На окарине?

– Нет.

– Значит, наверное, на аккордеоне?

– Нет, – в отчаянии ответила я. Когда он наконец остановится? Дались ему эти музыкальные инструменты!

– По твоим запястьям не похоже, чтобы ты играла на бод-хране, но ты, должно быть, все равно играешь.

– Нет, и на бодхране я не играю.

Да о чем это он?

– Ладно, Люси Салливан, ты совсем меня озадачила. Сдаюсь. Теперь скажи сама, какой у тебя инструмент?

– Инструмент?

– На чем ты играешь?

– Я вообще ни на чем не играю!

– Как?! Но, если не играешь, то наверняка пишешь стихи?

– Нет, – коротко ответила я и стала думать, как бы сбежать. То, что происходило, было слишком странно даже для меня, хотя я очень терпима к странностям.

Но тут, как будто прочитав мои мысли, он положил руку мне на плечо и повел себя нормально.

– Прости, Люси Салливан, – кротко попросил он, – я виноват. Я тебя напугал, да?

– Немного, – признала я.

– Прости, – повторил он.

– Да ладно, – заулыбалась я, чувствуя небывалое облегчение. Не имею ничего против людей неожиданных и даже слегка эксцентричных, но когда их мелкие причуды перерастают в психопатию, предпочитаю ретироваться.

– Дело в том, что я тут сегодня хорошо поел наркотиков класса «А», – продолжал он, – и сейчас не совсем в себе.

– «А», – слабо отреагировала я, не зная, что думать. Значит, он принимает наркотики? А я как к этому отношусь? Наверное, никак, решила я, пока он на моих глазах не готовит себе инъекцию героина, – да ему и негде: в этой квартире явно не хватает чайных ложек.

– Что ты принимаешь? – осторожно спросила я, стараясь не впадать в обличение.

– А что ты можешь предложить? – рассмеялся он. Затем оборвал себя: – Опять я начинаю, да? Пугаю тебя?

– Ну, как тебе сказать…

– Не беспокойся, Люси Салливан. Я тяготею к мягким растительным галлюциногенам или релаксантам, а больше ничего не принимаю. В малых дозах. И не очень часто. На самом деле, скорее очень редко. В отличие от пива. Должен признать, что к пиву я питаю искреннюю склонность и готов потреблять его в любых количествах и в любое время суток.

– Ну, это не страшно, – сказала я. С пьющими мужчинами у меня все в порядке.

Но тут мне пришло в голову: если сейчас он под воздействием какого-то зелья, значит ли это, что в нормальном состоянии он не рассказывает байки, ничего не выдумывает и вообще такой же скучный, как все? Я отчаянно надеялась, что нет. Было бы невыносимым разочарованием, если б этот великолепный, обая-тельный, необычный человек исчез, как только из его крови испарятся остатки наркотика.

– А обычно ты тоже такой? – спросила я. – Ну, выдумываешь, рассказываешь всякие истории и вообще? Или это от наркотиков?

Он пристально посмотрел на меня сквозь упавшие на лоб волнистые пряди.

Почему, ну почему я никак не добьюсь, чтобы мои волосы так блестели, позавидовала я. Интересно, каким кондиционером он пользуется?

– Это важный вопрос, не так ли, Люси Салливан? – не сводя с меня глаз, промолвил он. – От ответа многое зависит.

– Пожалуй, – промямлила я.

– Но я должен быть честен с тобой, – сурово продолжал он. – Я не могу так вот просто взять и сказать тебе то, что ты хочешь услышать, верно?

Положа руку на сердце, я не стала бы утверждать, что полностью с ним согласна. В нашем непредсказуемом и неприятном мире услышать то, что хочется, было бы и необычно, и очень приятно.

– Пожалуй, – вздохнула я.

– Тебе не понравится то, что я скажу, но это все равно мой нравственный долг.

– Ладно, – загрустила я.

– У меня нет выбора. – Он легко дотронулся до моей щеки.

– Знаю.

– О! – неожиданно вскрикнул он, театральным жестом широко раскинув руки, чем привлек к себе беспокойные взгляды всей кухни – даже те, кто стоял у двери, обернулись к нам и вытянули шеи. – «О, что за паутину ткем, когда впервые робко лжем!» Ты не согласна, Люси Салливан?

– Согласна, – рассмеялась я, не сдержавшись, – так он был хорош и безумен.

– Люси, ты умеешь ткать? Нет? В наше время это мало кому нужно. Умирающее ремесло, забытое искусство. Я и сам, признаться, не умею – руки-крюки, что поделаешь. Так вот, Люси Салливан, говорю как на духу…

– Надеюсь.

– Слушай же! Без наркотиков я еще хуже! Вот, я это сказал! Наверное, теперь ты встанешь и уйдешь навсегда?

– Вообще-то нет.

– Но разве ты не считаешь меня ненормальным, горем луковым и клоуном несчастным?

– Считаю.

– Ты хочешь сказать, что клоуны и ненормальные – твоя публика?

Об этом я никогда не думала, но если уж он спрашивает…

– Да, – сказала я, – пожалуй…