Текст книги "Там, где бродят каннибалы"

Глава V. Месть колдуна

«Таубада (хозяин), – сказал указывая на колдуна Денго, полицейский, который должен был стать моим денщиком и телохранителем, – я видел, как эта черная свинья пыталась заниматься „пури-пури“; я проломлю ему башку».

Это было обещание, которое Денго легко мог дать. Он был уроженцем деревни Мамбаре, в горах, в сотнях миль отсюда, и не питал никакого уважения к черной магии этого колдуна из прибрежной деревни. И все же, когда пришло время, Мира-Оа воспользовался единственной возможностью, рассчитанной на то, чтобы заставить моего полицейского поднять белый флаг. Ибо в районе Мамбаре процветает странный культ под названием Байгона, повелитель адептов этого культа – огромная змея, которая, как полагают, обитает на вершине горы и малейшее желание которой выражается устами тех, кто выдает себя за ее представителей. Туземцы Мамбаре обязаны повиноваться змее под страхом смертной казни. Уроженец Мамбаре уступает дорогу каждой змее и отводит глаза в другую сторону, чтобы случайно не показаться любопытным с целью узнать, куда гадина ползет.

В течение пяти дней наш путь пролегал через мрачные болота, по колено в грязи и воде, или через густую траву выше человеческого роста. Солнце яростно палило наши головы, и мы от этого сильно страдали.

Как только мы покинем низменности и попадем в предгорья, мы окажемся за пределами цивилизованной территории и быстро попадем в страну, которая никогда не была исследована и где люди живут в том же первобытном состоянии, что и их предки сотни лет назад.

Между тем нам ничего не угрожало. Страх перед полицией и тюрьмами белых держит под контролем район Мекео, который мы пересекали.

Старый Мира-Оа, казалось, смирился со своей судьбой, что касалось его поведения. Его больше не нужно было опрокидывать на землю и привязывать к нему ношу, и он ел так же усердно, как и любой из его соплеменников. Но он мало общался с ними, а сидел в стороне, завернувшись в одеяло, которым мы снабдили каждого из носильщиков. Когда он решал пройтись по лагерю ночью, другие туземцы почтительно отступали в сторону, и он крался сквозь толпу с плотно сжатыми губами. Но глаза выдавали его. Когда он смотрел на нас, в них были яд и ненависть.

Униженный перед теми, над кем он господствовал, внушая им страх, вынужденный нести груз и не получающий особых милостей, он был задет за живое и размышлял о возможности и способе своей мести.

Когда этот старик, как и все, останавливался по команде для отдыха, он не опускался на землю и не расслаблялся, он не курил и не жевал бетель, как это делали другие. Вместо этого он ковырялся в кустах у обочины тропы или в высокой траве, где солнце палило сильнее всего. Он что-то искал, как мы невзначай заметили, но он прекращал это дело, когда видел, что мы смотрели на него.

Мы думали, он смирился с тем, что проиграл, и Хамфрис был готов освободить его от груза, прочесть ему лекцию о безрассудстве и бесполезности сопротивления воле белого человека, и отправить его домой. Но затем произошло то, что раскрыло затаенные намерения колдуна.

Апи и Каури, наши повара, возились над ужином рядом с палаткой, которую мы занимали ночью, когда мимо прошел старый Мира-Оа. Он остановился на мгновение, бросил быстрый взгляд на нас, когда мы переодевались в пижамы, затем вышел вперед и, говоря на мотуанском языке, который является диалектом, используемым между белыми людьми и теми прибрежными аборигенами, с которыми они завязали отношения, предложил развесить белье сушиться.

Это было удивительно, почти невероятно, но мы бросили ему белье, и он разложил его на покатой крыше палатки. Затем он ушел, не сказав ни слова. На следующее утро, когда наши слуги принесли нам одежду, каждый из нас, троих белых, сделал открытие. Большие платки цвета хаки, которые мы носили на шее и которыми вытирали пот с лица, исчезли. Ночью их кто-то забрал.

В то время мы не связывали Мира-Оа с кражей, и нам не приходило в голову, что предложение повесить нашу одежду и кража носовых платков были существенной частью его заговора с целью отомстить. У нас также не было ни малейшего подозрения, что колдун хотел, чтобы месть приняла форму самой ужасной смерти, какую только мог вообразить его злой старый мозг. То, что он потерпел неудачу, объясняется исключительно тем фактом, что верность и преданность преодолели суеверие и традиции в мозгу чернокожего человека, который еще пять лет назад был самым диким и неукротимым каннибалом, который когда-либо преследовал другого такого же.

Первая попытка была предпринята в ту ночь, когда мы разбили лагерь в деревне Ориро-Петана. Как только он сбросил свою ношу, старик поспешил на дальний конец деревни и вошел в хижину, стоявшую особняком и обнесенную крохотной изгородью. Таким образом можно узнать дом деревенского колдуна. Мы видели, как он ушел, а Хамфрис усмехнулся и сделал какое-то замечание по поводу того, что старик ищет сочувствия у коллеги. Потом мы забыли о Миру-Оа, занявшись многими лагерными обязанностями.

В некоторых деревнях правительство выбирает одного из вождей и назначает его деревенским констеблем. Ему выдают форму, большой медный значок, который он вешает на шею, и пару наручников. В основном его обязанности состоят в том, чтобы содержать деревню в чистоте и поддерживать в исправности дороги между деревнями, а в случае серьезных преступлений арестовывать правонарушителей и доставлять их к окружному магистрату.

В Ориро-Петана констеблем был довольно дородный старик по имени Киали, он заметно суетился, распоряжаясь жителями деревни, пытаясь устроить нас на ночь. На самом деле, его представления о том, что мы хотели получить, были довольно туманными, и он немного нас раздражал.

Неподалеку от нашей палатки мы услышали, как он ворчливо отчитывает маленького мальчика, и Хамфрис, услышав их разговор, вышел наружу. Киали держал в руках три кокосовых ореха с обрезанными концами и пытался узнать у мальчишки, кто их нам прислал. По какой-то причине деревенский констебль всегда берет на себя задачу снабжать белых людей кокосовыми орехами, чтобы они могли освежиться молоком. Это дает констеблю возможность вытянуться по стойке смирно, вскинуть правую руку в приветственном жесте, затем взмахом ножа отрубить верхушку ореха и подать его посетителям.

Киали отсутствовал, когда мы добрались до деревни, и был лишен этой привилегии. Естественно, он разозлился, когда мальчишка подошел к палатке с тремя раскрытыми орехами. Мальчик, казалось, потерял дар речи от благоговения перед белым человеком, и Киали не продвинулся далеко со своим любопытством, когда вмешался Хамфрис.

«Дай мне орех, – приказал он, – мальчика нужно хвалить, а не ругать за то, что он принес их».

Киали стоял в свете фонаря, прикрепленного к шесту палатки, и держал по очереди каждый орех так, чтобы свет показывал количество молока внутри. Вероятно, его идея заключалась в том, чтобы дать магистрату лучший орех. Но вдруг он сильно разволновался и швырнул орехи на землю.

«Почему ты это сделал?» – сердито воскликнул Хамфрис.

Это выглядело как неповиновение, и в этом случае Киали ждало бы суровое наказание.

Босые пятки старика сошлись в строевой стойке, он резко напрягся, и пальцы коснулись его чуба.

«Хозяин – сказал он, – орехи были отравлены!»

Так и оказалось, когда мы их подобрали, разломили и внимательно осмотрел мякоть. Там оказались бесконечно малые кусочки бамбукового волокна, истолченные почти в порошок. Это излюбленный способ убийств папуасских колдунов. Смешанные с едой или питьем осколки проникают в кишечник, вызывают воспаление, высокую температуру и приводят к летальному исходу в течение нескольких дней.

«Мира-Оа!» – воскликнул Хамфрис и послал полицейского капрала схватить старого колдуна и привести его. Но Мира-Оа исчез, и когда на следующий день мы возобновили марш, уже другой человек нес его груз.

Что же касается Киали, чьи зоркие глаза заметили стружки бамбука, плавающие на поверхности кокосового молока, и, вероятно, спас нас от великих мук, если не от смерти, то он был награжден пятью табачными палочками стоимостью около двух центов каждая. Если бы он получил больше, то не оценил бы этого, но в своем черном уме заключил бы, что мы простаки, швыряющие ценностями.

Даунинг и я пришли в ужас от этого инцидента, но Хамфрис отмахнулся от него, пожав плечами. Человек, десять лет проработавший чиновником в Новой Гвинее, становится фаталистом и постоянно ожидает подобных вещей.

«Когда мы вернемся на остров Йул, я составлю рапорт о происшествии и пришлю полицейского в деревню Мира-Оа, чтобы арестовать его. – сказал он, – Старик, наверное, на время спрячется в джунглях, а потом вернется домой. Я хорошенько его напугаю и на этом успокоюсь. Во всяком случае, мы не можем доказать его виновность в этом преступлении, хотя уверены, что он виновен».

Мы также не могли напрямую связать старого колдуна с другим покушением, которое имело место примерно через двенадцать часов, но, принимая во внимание все, что было до этого, версия о том, что он виновен, кажется, имеет право на существование.

Ориро-Петана построен на восточном берегу реки, и, изучая той ночью грубую карту района, мы решили пересечь реку на следующее утро.

«Через территорию на другом берегу будет трудно пробираться, – сказпл Хамфрис, – но нам лучше придерживаться этого маршрута. Он выведет нас прямиком туда, куда мы хотим. Оденьтесь легко, потому что в высокой траве будет жарко».

Когда всем нам удалось переправиться на двух каноэ, которые обнаружили на реке, был определен порядок движения на день. Денго и Ваймура должны были возглавить полицию и сопровождать Хамфриса и меня, поскольку они были нашими денщиками. Другие полицейские были рассредоточены по всей линии, чтобы поддерживать заданный ритм движения носильщиков, а капрал Сонана и двое других должны были замыкать колонну. Даунинг мог отходить в сторону со своей камерой. До тех пор, пока мы не находимся на враждебной территории, этот порядок марша будет работать очень хорошо и позволит нам, белым, идти впереди тяжело нагруженных черных, если мы захотим.

Итак, увидев вереницу носильщиков в движении, мы поспешили дальше. Ваймура шел вместе с Хамфрисом, я и Денго следовали в середине этой вереницы.

Внезапно Ваймура перепрыгнул через что-то на тропинке между высокой травой, которая росла со всех сторон от нас, и закричал. Я не понял значение слова, которое он выкрикивал снова и снова, но прежде чем Хамфрис успел выкрикнуть предостережение, Денго схватил меня за плечи, развернул вокруг себя и прыгнул перед Хамфрисом.

И тут я увидел ползущую прямо к нам змею. Она была от трех до четырех футов (90 – 120 см) в длину, и явно была очень зла. Она не стремилась уползти с тропы в сторону, а, казалось, собиралась напасть на нас.

«Боже мой, отойди!» – завопил Хамфрис и, схватив меня за запястье, бросился бежать. Мне казалось довольно постыдным бежать от такой небольшой змеи, но его хватка на моем запястье заставила меня двигаться дальше. Хамфрис и полицейские увидели то, что я, новичок в Новой Гвинее, упустил из виду.

Когда мы бежали, Хамфрис через плечо позвал Денго, чтобы тот убил змею.

«Вот, таубада (да, хозяин)», – ответил полицейский, и через мгновение раздался выстрел его винтовки. Сколько душевных мук причинил Денго этот выстрел, легко догадаться, ибо он стрелял в гада, который, согласно его верованию, представлял собой владыку всего сущего… Но Хамфрис был его хозяином, и он повиновался приказу этого хозяина, хотя я не сомневаюсь, что в его уме было много опасений относительно того, какое наказание ему грозит.

Это говорит о том, как правительство Папуа обучает свою полицию. Набранный из дикой жизни, с ее свободой и отсутствием тяжелого труда, и превратившийся за полгода в дисциплинированного бойца, верного блюстителя закона и порядка, Денго в одно мгновение нарушил завещанную ему поколениями предков традицию просто потому, что белый человек приказал ему сделать это.

Денго сидел на корточках рядом с рептилией, напевая что-то на диалекте своего народа. Что, я не знаю, но когда мы подошли, он поднялся и стоял бесстрастно, ожидая дальнейших распоряжений.

«Я так и думал», – сказал Хамфрис, переворачивая мертвую змею носком сапога. Он указал мне на петлю из гибкой лозы, туго затянутую сзади на голове змеи.

«Мира-Оа», – сказал он, и то, что я услышал, меня озадачило. Но он отказался удовлетворить мое любопытство и настоял на том, чтобы идти дальше после того, как Денго осторожно унесет с тропы труп змеи и уложит его в траву.

«Если я не ошибаюсь, я могу показать тебе лучше, чем смогу рассказать», – сказал Хамфрис.

В нескольких ярдах дальше, за поворотом тропы, мы нашли другого полицейского, стоящего рядом с раскаленными углями. На огне стоял глубокий глиняный котел, а рядом с ним кусок дерева и камень, очевидно, крышка котелка и груз, удерживавший его. В пыли вокруг костра виднелись отпечатки босых ног. С одной стороны колышек был глубоко вбит в землю, а к нему был привязан другой отрезок такой же гибкой лозы, которая была на змее.

Все это выглядело для меня очень таинственно.

«Загляни внутрь горшка», – сказал Хамфрис, хотя сам этого не сделал. Палкой, которую нес, я перевернул горячую посудину и порылся в ней. То, что я обнаружил, было носовым платком цвета хаки, несомненно, одним из наших, который исчез двумя ночами раньше, когда старый колдун повесил нашу одежду сушиться.

«Я объясню это по ходу дела», – пообещал Хамфрис после того, как отдал приказ бросить горшок в траву, потушить огонь и убрать все его следы, а колышек вытащить и выбросить.

«Если бы носильщики были рядом с нами, они бы устроили маленький симпатичный мятеж. – сказал он, – Это один из излюбленных методов колдуна избавиться от врага, которого он не может отравить и не осмеливается встретиться с ним лицом к лицу. Старый Мира-Оа украл наши платки. Вероятно, тот, что ты видел в горшке, был моим, так как он хотел бы избавиться от меня больше всего.

Прошлой ночью Мира-Оа сбежал из деревни, когда его трюк с порошком из бамбука был обнаружен, и переправился через реку на этот берег. Рано утром он взял этот носовой платок и положил его вместе со змеей в горшок, предварительно завязав на змее петлю и привязав другой конец лозы к колышку. Затем он накрыл котел деревянной крышкой, положил на нее камень и развел огонь под горшком. Змея, измученная жарой, ассоциировала свои страдания с самым близким для нее запахом потного носового платка. Когда мы приблизились, колдун откинул крышку, и выпустил змею. Затем он перерезал виноградную лозу, зная, что разъяренная змея бросится прямо на того, кто имеет тот же запах, что и потный платок, который она обвиняла в своей боли. Другими словами, эта змея намеревалась напасть на человека, чей запах был на носовом платке. В данном случае я верю, что это был я, но мог быть и ты, поэтому, когда я бежал, то тащил тебя за собой».

Тогда это звучало крайне нелепо. Звучит именно так и сейчас, хотя я видел в официальных отчетах правительства Новой Гвинеи описания подобных случаев.

Но для нас это был последний «привет» от старого Мира-Оа. Мы навели справки о нем, когда несколько недель спустя вернулись на побережье, но там его не видели уже несколько дней. Вероятно, весть о нашем возвращении достигла его, когда мы были еще далеко. Такие сообщения быстро передаются по «лесному телеграфу», и Мира-Оа, несомненно, решил, что недлительное изгнание из его деревни предпочтительнее встречи с нами.

Глава VI. Люди с хвостами

Это было в Рараи, селении округа Мекео, откуда мы услышали о беспорядках, происходящих в горной деревне Капатея. Несколько дней мы шли по заболоченной местности, направляясь все дальше вглубь суши. Ландшафт был однообразный, не вызывающий интереса; жители деревень, через которые мы проходили или где останавливались на ночлег, мало интересовались нами, а мы ими.

Это были обычные большие селения с изобилием кокосовых пальм, с десятком или более соломенных хижин на сваях, окруженных заборами, чтобы не пускать диких свиней и не выпускать домашних. Известие о нашем прибытии неизменно опережало нас на много часов, так что почти везде деревенский констебль, одетый в бросающуюся в глаза форму (на фоне голых соплеменников) и с медным служебным знаком, свисавшим с шеи на цепочке, всегда был готов приветствовать нас.

С пятками вместе, с до боли выпрямленными ногами, он салютовал каждому из белых мужчин, затем отрубал верхушку кокосового ореха огромным ножом и протягивал по одному каждому из нас, чтобы мы могли освежиться кокосовым молоком.

Обычно лохматые туземцы беззаботно занимались своими делами и уделяли нам мало внимания. Правительственные патрули были для них обычным явлением. Иногда дети с раздувшимися от переедания животами с любопытством слонялись вокруг, пока мы разбивали лагерь на широкой деревенской улице, и обычно несколько женщин робко появлялись, бросали к нашим ногам связки бананов, батата или кокосов и торопливо удалялись.

На этой полуцивилизованной, миролюбивой территории полицейские заставляли грузчиков работать, справедливо распределяли грузы, устанавливали и собирали палатки и выполняли рутинные обязанности тихо и эффективно, лишь изредка приходилось отдавать приказы, чтобы направлять их деятельность.

Так получилось, что нам троим было комфортнее идти вместе, часто далеко впереди основной группы носильщиков. При этом Хамфрис рассказывал о туземных привычках и обычаях, которые оказались весьма интересными для новичков, таких как Даунинг и я. Во время одной из таких бесед я спросил Хамфриса о хвостатых людях, которые, по слухам, обитают к Новой Гвинее, хотя этот миф уже давно развеян.

«Забавно, что ты об этом спрашиваешь, – сказал Хамфрис, – Случилось так, что мы только что начали освоение района Мекео, и именно там история о хвостатых людях имела свое начало и конец. Я расскажу вам эту историю, хотя она больше походит на туземную легенду. Правдивость я не гарантирую, но тем не менее…

В течение многих лет деревни вдоль побережья и к западу от Мекео терроризировались набегами каннибалов, которые нападали на жителей без предупреждения, убивали мужчин и уносили их тела на съедение, сжигая их деревни и похищая женщин. Те, кто убегал, всегда говорили, что налетчики были людьми с хвостами, что почему-то казалось им необычайно ужасным.

Наконец настало время, когда одна из этих деревень потеряла большую часть своих мужчин и больше не могла оказывать действенного сопротивления. Поэтому, когда в следующий раз появились налетчики Мекео, они нашли в деревне только самых красивых девушек, а на деревенских кострах – кипящие котлы с лучшей едой. Те, кто пришел убивать и жечь, остались здесь жить и больше не терроризировали гостеприимных хозяев. Таким образом, деревня избежала дальнейших атак и стала дружелюбной по отношению к своим бывшим врагам. Также выяснилось – то, что в своем ужасе местные жители приняли за хвосты народа мекео, были просто длинными концами набедренных повязок, которые воины делали из мягких внутренних волокон дерева.

Под кажущимся дружелюбием коренных жителей деревни тлело пламя негодования и жажды мести. В открытом бою они не могли противостоять воинам мекео. Но они задумали преодолеть этот недостаток хитростью.

Воины мекео были приглашены на большой пир в большой дом, который был местом собраний всей деревни. Как и во всех новогвинейских хижинах, построенных на сваях, пол был сделан из бамбука, прикрепленного к каркасу лианами. Между жесткими стеблями бамбука были щели, чтобы в холодные ночи тепло костров внизу могло согреть жильцов.

Когда мужчины мекео присели на корточки на полу около горшков с едой они осторожно опускали концы своих «хвостов» в эти щели, чтобы они не мешали. Под домом собрались несколько смельчаков и тихонько связали «хвосты» вместе. Тогда жители деревни набросились на своих гостей с каменными дубинами, а мужчины-мекео, не в силах подняться, стали легкой жертвой и их мясо пошло в котлы пирующих победителей. Так что нынешние мужчины-мекео больше не оставляют длинных концов своих набедренных повязок. Они отрезали их близко к телу». *

* Эту историю о «людях с хвостами» также приводит в своей книге «Папуа, или Бритпнская Новая Гвинея» Хьюберт Мюррей, уже упомянутый вице-губернатор этой колонии – А.С.

Туземцы Мекео, которых мы нашли, были меньше ростом и немного темнее, чем люди с побережья. Чем дальше мы продвигались вглубь, тем черней и черней они казались, а горцы были очень черными. Это приписывается тому факту, что горцы, вероятно, являются единственными настоящими папуасами, теми, чья кровь никогда не смешивалась с кровью меланезийских захватчиков, прибывших сюда много веков назад.

У мужчин Мекео не было лохматых кустистых голов, которые можно увидеть на побережье. Вместо этого их волосы вьются тугими маленькими локонами над головой, а женщины подстригают волосы очень коротко. Женщины выполняют тяжелую работу, а мужчины только отдают приказы.

«Это, – сказал Хамфрис, когда мы проходили через брешь в толстом заборе, – Рараи, последняя из относительно цивилизованных деревень, которые мы миновали. А это старый Форнье, деревенский констебль. Он служит полицейским много лет, может быть, дольше, чем любой другой туземец; он уравновешен и надежен. Я собираюсь взять его с собой. Как только мы устроимся, зайдем в католическую миссию и посмотрим, кто там».

В миссии мы нашли священника. Отец Гонсалес, высокий бородатый мужчина, проведший треть века в Новой Гвинее и один из тех первопроходцев, которые усердно охотились за папуасами далеко в глубине страны, чтобы сделать из них новообращенных христиан. Это он поднял тревогу о происходящем в Капатее и послал полицейского гонца к Коннелли.

«Расскажите нам все, что вы знаете об этом, отец. – взмолился Хамфрис, – Кажется, в этом деле есть что-то странное».

Отец Гонсалес послал своего слугу принести бутылку вина и понизил голос, чтобы ни один туземец, знающий английский язык, не мог подслушать и распространить слухи.

«Ты служил во многих местах, сын мой, и, возможно, знаешь людей, – сказал он, обращаясь к Хамфрису на отличном английском языке, который он тщательно выучил в качестве уступки тому факту, что должен сотрудничать с британским правительством, – Но тебе не приходилось часто иметь дело с жителями Главного хребта.* Они хитры, умны и находчивы, а их обычаи выше понимания белого человека. Тридцать два года я работаю в Новой Гвинее и до сих пор не проник глубже поверхностного суждения о туземцах, чтобы понять горцев. Тех, кто окружают меня день за днем – я понимаю их; а те, кто живет на следующей горе – для меня закрытая книга».

* Оуэн Стэнли, горный хребет, расположенный в юго-восточной части острова Новая Гвинея – А.С.

Хребет Оуэн Стэнли (синие стрелки)

Он сделал паузу и задумчиво отхлебнул вина.

«Из них таинственная Капатея, всегда была закрытой книгой. И все же в этой стране противоречий за все время моей службы не случалось ничего более странного, чем эта вспышка агрессии. Не то, чтобы война из-за смерти свиньи – это что-то новое, – поспешно вставил он, чтобы мы не подумали, что он преувеличивает, – но способ, которым ведется война – это открытые нападения. Однако, этот Япице, как я слышал, на самом деле, является „сыном гор“, будучи рожденным в деревне Тавиви. Его личность должна быть незаурядной, чтобы управлять как он своим народом, чтобы заставить их отказаться от вековых традиций и обычаев. Говорят, что у него есть волшебный рожок, и с помощью его звуков он направляет своих воинов, заставляет их атаковать, отступать, садиться и слушать его, или сражаться, как фанатики. Я хотел бы увидеть его. Ты должен пообещать мне, сын мой, что, если ты схватишь его, ты вернешься назад через эту миссию, чтобы я мог увидеть его. Какая же у него сила, если бы его влияние можно было обратить во благо, а не во зло!»

«Как я понял, вы ничего не знаете о Япице?» – спросил магистрат.

«Ничего, сын мой, кроме того, что я сказал тебе. Но это тот, кого ты должен победить, если хочешь усмирить Капатею. Прости меня, если я злоупотребляю своим советом, но я живу здесь дольше, чем ты».

«Хороший совет, но трудно ему следовать – сказал позже Хамфрис, когда мы вернулись в свою палатку, – Найти горца Новой Гвинеи, когда он не хочет, чтобы его нашли, – задача не для слабонервных. Во-первых, вы не сможете неожиданно нагрянуть в туземную деревню, которую вы можете увидеть, взобравшись на очередную вершину. Вы будете обнаружены за несколько дней до того, как сможете взобраться на другую вершину, на которой эта деревня расположена. Вы не сможете обогнать горца в его родных местах, где он будет лихо карабкаться по почти отвесной скале и спускаться в такие пропасти, в которые белый человек даже не попытается взглянуть».

Когда мы подошли к лагерю, старый Форнье, деревенский констебль, сидел на корточках у палатки. Даунинг фотографировал его, и мы видели, как он протянул что-то старику, который принял это вполне серьезно и без изменения выражения лица.

Лицо Хамфриса помрачнело.

«Надеюсь, ты не дал ему табака за то, что он позировал?», – резко спросил он.

«Всего две плитки», – усмехнулся Даунинг.

«Подожди, пока я сообщу ему, что он идет с нами, и отправлю его по своим делам, а потом я переговорю с тобой» – пообещал Хамфрис.

«Считаешь, что много дал? – был ответ, – Но я с тобой не согласен».

Это было возобновление спора, который длился уже несколько дней. Все началось с нашего открытия, что Даунинг обладал одним из тех мировоззрений, которые не видят границы между белыми и черными людьми, но верят, что цивилизованное создание и его дикий брат испытывают одни и те же эмоции в одинаковой степени. Он с неодобрением смотрел на суровое, неуступчивое отношение Хамфриса к туземцам и угрожал понизить наш престиж собственной мягкостью по отношению к ним.

«Ты усложняешь мне жизнь, дружище, – возразил Хамфрис, – Туземец не понимает доброты. Он видит в этом только слабость, которой может воспользоваться. А в натуре туземца вообще нет такой вещи, как благодарность».

Даунинг был настроен спорить по этому поводу:

«Но губернатор в своей книге придерживается противоположной точки зрения. Он пишет…» *

* Имеется в виду книга Хьюберта Мюррея «Папуа, или Британская Новая Гвинея» – А.С.

«Я читал, – прервал Хамфрис, – и при всем уважении к его превосходительству, ему бы лучше знать, что он ошибается. Вот, я приведу кое-какие доказательства».

И он позвал Апи, нашего старшего повара, который возился с кастрюлями снаружи.

«Апи, – спросил он, – когда белый человек дает тебе что-то, что ты просишь, как ты ответишь?»

«Танку тебе, сэр» (Сэнкью, сэр)

«Как вы говорите то же самое на своем языке?»

На мгновение брови Апи нахмурились, он задумался, затем покачал головой и сник в характерной для себя манере.

«Таубада, – произнес он извиняющимся тоном, – лао диха ласси».

«Хозяин, я не знаю, – перевел Хамфрис, – Конечно, он не знает. Нет ни одной местной фразы, эквивалентной нашему „спасибо“, и в их сердцах не больше благодарности, чем слов, выражающих это понятие на их языке».

«А как насчет Денго?» – спросил Даунинг с видом человека, открывающего свои главные козыри. Мой денщик простудился, и Даунинг несколько часов возился с ним, чтобы вылечить угрожающую закупорку легких.

«Вот ты и проиграл, – засмеялся Хамфрис, – только сегодня утром Денго хотел знать, почему ты так часто спрашивал его, как он себя чувствует, и когда я сказал ему, что это было потому, что ты был его доктором, и естественно он интересовался твоим благополучием. В ответ Денго сказал, что его здоровье – его личное дело, и он хочет, чтобы ты больше не спрашивал об этом».

«Неблагодарное животное», – фыркнул Даунинг.

«Более того, – засмеялся Хамфрис, – я не удивлюсь, если парни, которых ты лечишь и перевязываешь, попросят тебя заплатить им за то, что они позволили себя лечить. Такие случаи уже наблюдались».

Как раз в этот момент у входа в шатер появился старый Форнье и положил конец спору. По странному стечению обстоятельств он обратил наше внимание на одну вещь, которая много недель спустя снова выдвинула на передний план вопрос о местной благодарности.

«Дака?» – спросил Хамфрис – (что случилось?)»

«Я встревожен, таубада, – тревога отразилась на лице старика. – Я рад пойти с вами, но у меня есть племянник, маленький мальчик с гор, и я боюсь оставить его, пока я буду с вами, неужели он не может пойти со мной?»

«Что здесь делает горец и почему не может остаться?»

Затем Форнье рассказал ему на мотуанском языке историю Пайе, а позже Хамфрис повторил ее нам, и таким образом мы познакомились с далеко идущими последствиями новогвинейской «расплаты».