Текст книги "Тени прошлого"

– Ничего. – Он махнул рукой, и мне даже показалось, что у него немножко смягчилось лицо, что, вероятно, можно было принять за улыбку. – Насколько я понимаю, вы умеете трезво мыслить. Весьма похвально.

Я не поняла, что он имел в виду, и, не зная, что отвечать, просто промолчала. Через пару секунд его лицо приняло прежнее выражение.

– Все, что вам купили, – сказал он, – принадлежит вам. Что же до ваших обязанностей, то вы должны каждое утро заниматься два часа с Джеральдом и один час каждый вечер с Джейн. Более точно договоритесь с Мэтти. У детей есть школьные учебники, но если понадобятся еще книги, я закажу. Понятно?

– Да, сэр. Где вы желаете, чтобы я занималась с ними?

– У обоих есть учебные комнаты. Занимайтесь там.

– Хорошо, сэр. Если я буду занята всего три часа у меня окажется масса свободного времени. Будут у меня еще какие-нибудь обязанности?

– Никаких, – отрезал он. – Даже речи не может быть, чтобы вы становились на один уровень со слугами. Может быть, вы сумеете быть полезной Мэтти, но об этом спросите ее. Все остальное время делайте, что вам угодно, однако прошу соблюдать приличия. – Он впился в меня ничего не упускающим взглядом. – Наверно, нет нужды говорить вам, что я не потерплю в Серебряном Лесу никаких богемных привычек.

– Вам, верно, известно, мистер Райдер, – сказала я, – что последние полтора года я жила на Монмартре одна, а Монмартр – это богема, но, уверяю вас, я вела очень правильный образ жизни и не окажу плохого влияния на ваших детей.

– Бонифейс навел справки и совершенно уверил меня в этом, – сухо проговорил мистер Райдер. – Вы какой веры?

– Воспитывалась в англиканской, а в колледже посещала католическую церковь, но не исповедовалась, просто ходила на службы.

– По воскресеньям мы посещаем заутреню, и я надеюсь, вы будете ездить в церковь вместе с нами. Местные дворяне не очень меня привечают, поскольку я тружусь, но они любят мои деньги и им нравится новый орган, который я купил. Мы здесь всего пятнадцать лет, так что до сих пор считаемся чужаками наряду с торговцами и мастеровыми, но все-таки нас уже принимают. Правда, Мэтти здесь полюбили, за исключением разве лишь парочки высокомерных дур, но она всего лишь домоправительница, поэтому утренние визиты ее не касаются. Однако она посещает церковные собрания, концерты в церкви, приемы в саду и представит вас симпатичным людям. Вы когда-нибудь сами правили двуколкой?

– О нет, сэр, никогда.

– Конюх или дети покажут вам, как это делается. Пони у нас смирные, так что ничего трудного. У вас есть вопросы?

Я немного подумала и сказала:

– Сейчас нет, сэр.

– Хорошо. Тогда все.

И он вновь уткнулся в газету.

Пока мы с ним говорили, я выпила почти весь кофе, поэтому теперь сделала последние несколько глотков, поставила чашку на поднос, присела в реверансе и сказала:

– Благодарю вас, сэр. И вышла из кабинета.

Все еще были в гостиной. Мэтти занималась рукоделием. Джейн за столом просматривала что-то, похожее на альбом с фотографиями, и писала в длинной узкой тетради. Джеральд читал все тот же клавир.

– А, вот и вы, дорогая, – сказала Мэтти. – Мы еще посидим полчаса прежде, чем лечь спать, но если вы устали после долгого путешествия, то идите отдыхать сейчас же.

– Нет, мне бы хотелось побыть с вами, – сказала я, – хотя я благодарна вам за заботу. Мисс Джейн, можно мне посмотреть, что вы делаете?

– Конечно, пожалуйста.

Когда я подошла ближе, то поняла, что перед ней альбом с марками. Она брала лупу, смотрела на какую-нибудь марку, а потом записывала что-то в узкой книге.

– Это моя собственная коллекция, – пояснила она мне. – Здесь только колониальные марки. У меня их почти пятьсот, и я хочу сделать каталог. Вы что-нибудь знаете о марках?

Я покачала головой:

– Нет. К сожалению, нет.

– А! Ну, ничего.

И она вновь взялась за лупу.

Джеральд встал с канапе и обратился к Мэтти:

– Вы меня извините, если я пойду в музыкальную комнату попрактиковаться немного перед сном?

Она подняла голову:

– Что-то из Шопена?

Фамилию композитора она произнесла с довольной забавной ошибкой. Джеральд кивнул:

– Да. Этюд ми бемоль минор.

Мэтти улыбнулась:

– Мастер Джеральд, да я их все равно один от другого не отличу. Может быть, Ханна вас послушает?

Джеральд покраснел:

– О нет, я очень плохо играю. Правда.

– Чепуха, – возразила Мэтти и поглядела на меня. – Он очень хорошо играет, Ханна, вы только послушайте.

– Мастер Джеральд, мне бы очень хотелось послушать, – сказала я, не кривя душой, потому что, несмотря на свой отказ идти спать, чувствовала ужасную усталость и думала, что, слушая музыку, буду меньше привлекать к себе внимание, чем оставаясь в гостиной.

– Ну, ладно, – сомневаясь и радуясь одновременно, проговорил Джеральд. Он открыл передо мной дверь, и мы поднялись этажом выше в музыкальную комнату, где он поставил удобное кресло в шести шагах от фортепиано и робко пригласил меня сесть. – Я сыграю пару вещиц, которые хорошо помню, чтобы наделать поменьше ошибок, – запинаясь, сказал он и стал рыться в нотах. – Я не буду останавливаться, если возьму не ту ноту, а то ужасно скучно слушать, как человек упражняется.

Я уверила Джеральда, что скучно мне не будет, и он сел, открыл крышку рояля, поставил перед собой ноты. Когда он начал играть, я была поражена его мастерством. Музыка была нежная, медленная и на удивление запоминающаяся, и если он где-то сфальшивил, то я этого не заметила. Я слушала его, как зачарованная, и только когда он сложил руки на коленях и застыл с опущенной головой, я пришла в себя и захлопала в ладоши.

– Ох, мастер Джеральд, это было так прекрасно. Не могу вам сказать, как мне понравилось.

Он просиял от моих слов и повернулся ко мне:

– Правда? Я играл хуже, чем обычно, но я рад, что вам понравилось. – Он открыл другую страницу. – Мэтти любит, когда я играю, а Джейн и папа не очень. Это из Моцарта. Отрывок из концерта для фортепиано. Он очень живой, страстный. Послушайте...

Он опять заиграл, и я опять подпала под чары музыки и его тонких длинных пальцев, летавших по клавишам. Я подумала, что мастер Джеральд Райдер, наверное, очень хороший музыкант, и мне стало грустно оттого, что он не сможет продолжать свои занятия из-за непреклонного желания отца сделать из него делового человека. Он сыграл еще веселый танец Брамса, а потом спросил, что ему сыграть напоследок.

Я призналась, что не получила музыкального образования и мало что понимаю в музыке, но мне бы хотелось еще раз послушать Шопена. Кажется, ему понравилось, как я ему ответила, и когда он заиграл, я откинулась в кресле и закрыла глаза, отдаваясь на волю прелестной протяжной, как колыбельная, мелодии.

С моей стороны это было неразумно. Я не спала всю предыдущую ночь и за день одолела сотни миль на поезде и на корабле, чего только не перечувствовав в дороге. Теперь напряжение спало с меня, и ничего удивительного, что я задремала.

Я открыла глаза и с ужасом увидела стоявшего рядом со мной на коленях Джеральда. Глаза у него смеялись, когда он легонько похлопывал меня по руке и нежно звал:

– Ханна! Просыпайтесь, Ханна!

Я мгновенно выпрямилась, схватившись за ручки кресла, и крикнула:

– Ради Бога, простите меня! Пожалуйста, мастер Джеральд, простите меня. Я... Я просто не знаю, что сказать. Пожалуйста, не подумайте, что мне было скучно, мне очень понравилось. Я закрыла глаза, чтобы мне ничто не мешало слушать, и...

Он встал и покачал головой:

– О, не надо извиняться, Ханна. Вы совсем меня не обидели. Наоборот, я очень рад. Вы так храбро держались весь вечер, хотя я был уверен, что вы устали до полусмерти. Мэтти нам сказала, что вчера около полуночи вы еще были на работе. Вы ведь работали официанткой в парижском ресторане? А потом целый день провели в дороге. Не сомневаюсь, что многие девчонки сделали бы из этого трагедию и сразу отправились бы спать, а по вас и заметно ничего не было.

– Мастер Джеральд, вы очень добры ко мне. – Мысленно я вздохнула с облегчением и, чтобы показать, как я ему благодарна, улыбнулась. – Однако с моей стороны было непростительно заснуть, и я не знаю, как мне...

Отойдя на шаг, он склонил набок голову и, сложив перед собой руки, тихо проговорил:

– Ханна, я еще никогда не видел такой прелестной улыбки. Когда вы только вошли в гостиную перед обедом... мне показалось, будто солнце осветило наш дом.

Я вскочила на ноги и мгновенно проснулась от страха. Джеральд не сводил с меня нежного и немножко отрешенного взгляда. Ему исполнилось восемнадцать, он только что закончил школу и наверняка был чувствительным юношей, который видел во мне романтическую героиню. Хорошо воспитанная английская девица, потерявшая родителей, вынуждена после школы работать официанткой на Монмартре, чтобы не умереть с голоду. Для чувствительного юноши это в самом деле должно было быть весьма романтично. А к тому же я буду жить в Серебряном Лесу и учить его французскому произношению. Мне придется проводить с ним довольного много времени, и ему нравится моя улыбка. Опасное начало.

Глава 6

Я вскочила. Меньше всего на свете мне хотелось, чтобы сын моего хозяина вообразил себя влюбленным в меня.

– Благодарю вас, мастер Джеральд, – вежливо проговорила я, – за то, что позволили мне послушать, как вы играете. Я вижу, что для музыки вы не щадите сил, надеюсь, с французским вы тоже справитесь. А теперь, если позволите, я хотела бы пожелать вам спокойной ночи.

Однако желанного результата мне достичь не удалось, потому что, не в силах сдержать зевок, вынуждена была отвернуться и закрыть рукой рот, безуспешно стараясь делать вид, что ничего особенного не происходит. Джеральд рассмеялся:

– Ах, бедняжка Ханна, как же вы устали. Идите, ложитесь спать. Я желаю вам спокойной ночи.

Поблагодарив его, я отправилась вниз, а он принялся убирать ноты. Мэтти все еще вышивала, Джейн закрывала каталог, а мистер Райдер прятался за газетой, сидя в кресле. Рядом с ним на столике стоял бокал с янтарным напитком, по всей видимости, виски с содовой, хотя, может быть, и бренди с содовой. Я вспомнила, что англичане имеют привычку разбавлять коньяк, чем очень удивляют французов.

Еще раз извинившись, я пожелала всем спокойной ночи и пошла в свою комнату. Там я испытала несказанное удовольствие, зажигая газ одним легким движением руки. Кровать уже была расстелена, и ночная рубашка лежала наверху. Я разделась, распустила волосы, завязала их лентой, зажгла свечу на ночном столике и уже хотела выключить газ, как вдруг вспомнила о своей шкатулке, и у меня закололо в сердце, когда я подумала, что с ней могла сделать горничная, разбиравшая мои вещи.

Она была в целости и сохранности в шкафу на верхней полке, и я, взяв ее в руки, села к туалетному столику, сама не зная, чего я собственно хочу. Наверное, из-за быстрой и драматичной смены событий и необыкновенной усталости я чувствовала себя как во сне, и мне необходимо было взглянуть на свои сокровища, которые всегда и везде были со мной, чтобы еще раз убедиться, что я все та же Ханна Маклиод.

Я прочитала свидетельство о рождении моей матери, потом свое с пустыми местами, где должны были быть записи, свидетельствующие о моем отце и роде его занятий. Отложив их в сторону, я развернула письмо моей матери.

Ханна, любимая!

Будь стойкой, моя девочка. Доктор сказал, что мне недолго осталось жить, а когда ты будешь читать мое письмо, меня уже не будет на свете. Мне очень больно и горько, что я оставляю тебя совсем одну, совсем малышку, в этом мире. Я очень тебя люблю, и ты тоже меня любила, поэтому мы были с тобой счастливы, несмотря ни на что.

Мне очень жаль, что я не сумела обеспечить твое будущее, но ты знаешь, я делала все, что могла, и ты простишь меня. Нам удалось накопить совсем немного, и после того, как будет заплачено за похороны, у тебя останется всего тридцать фунтов, о которых я позаботилась заранее. Эти деньги я оставила миссис Тейлор, и она взамен обещала мне на три года принять тебя в свою семью, однако с условием, что ты присмотришь за маленькими и научишь читать и писать ее старших детей. Через три года тебе исполнится пятнадцать, и я молю Бога, чтобы ты получила место младшей учительницы. Я оставляю тебе все свои книги и умоляю тебя, не бросай учебу.

Я плачу, стоит мне подумать, как мало я могу сделать для тебя. Ханна, пожалуйста, будь храброй девочкой и постарайся жить, как я тебя учила. Как бы тебе ни было тяжело, работай и не пренебрегай хорошими манерами, будь сильна и никогда не жалуйся, не стыдись бедности, если она порождена не ленью, не стыдись ударов, что судьба может обрушить на тебя, стыдись только собственных прегрешений и старайся избегать их, не жалей себя, потому что это может привести только к гибели, не копи обид, потому что это тоже может привести тебя к гибели, и не доверяй ни одному мужчине.

Если обстоятельства сложатся так, что у тебя не будет иного выхода, иди к господину Финчу и Лаутеру. Их адвокатская контора находится на Уорнер-стрит. Назови себя и скажи, что хочешь видеть их по поводу благотворительного общества Теннанта. Они посоветуют тебе, как быть.

Ты спишь в своей постели, пока я пишу это письмо. Я смотрю на тебя, мое милое дитя, и едва не кричу от злости. Разве это не жестоко отбирать меня у тебя? Но я не кричу. Я не позволяю себе обижаться на весь мир. Я только молю Бога, чтобы он сохранил и защитил тебя, ибо я отдаю тебя в его руки.

Твоя любящая мама

Кэтлин Маклиод.

Я медленно сложила письмо, и мама встала перед моими глазами, как живая, худенькая, темноволосая, некрасивая, но и не простушка, моя строгая любящая мама. Она работала в школе неподалеку от дома, в котором мы снимали две комнаты на верхнем этаже, и я не помню, чтобы ее когда-нибудь не заботило, что мы будем есть, что носить, где жить, но все равно у нас было чисто и благопристойно.

К своему стыду, я не всегда была добра к ней и не всегда понимала ее, особенно когда она заставляла меня лишний час позаниматься вечером, но я любила ее, и она знала это. Только после ее смерти, когда я в первый раз увидела свое свидетельство о рождении, в котором не было имени моего отца, и не нашла свидетельства о браке, я усомнилась в достоверности ее рассказа о моем отце, будто бы погибшем где-то за границей. В ее письме я тоже не нашла никаких объяснений, но я была слишком маленькой тогда, чтобы понять, что такое ложь во спасение.

Наш нижний сосед, мистер Тейлор, много говорил об этом, ругаясь на каждом слове. Они с миссис Тейлор нанимали весь небольшой дом, сдавая от себя две комнаты нам с матерью. Он работал на мясном рынке, и я никогда не видела его без кружки с пивом. Он был грубый и жестокий человек, и его жена и дети трепетали перед ним. У них было семеро детей, и все погодки. Худенькая миссис Тейлор много работала и старалась быть хорошей матерью, но у нее был слабый характер, да и ума ей Бог не дал.

Я быстро поняла, что мама ошиблась, выбрав ее мне в опекунши, но, с другой стороны, у нее не было выбора. Поначалу, когда я не знала, куда деваться от горя, и когда мое горе стало понемногу затихать, наверное, мне все-таки было бы лучше у Тейлоров, чем в сиротском доме.

И миссис Тейлор и дети любили меня, так как миссис Тейлор владело похвальное и трогательное желание «научить своих детей жить прилично, как твоя мать», то я стала понемножку учить их, как надо себя вести. Это всегда вызывало раздражение у мистера Тейлора, если он был дома. Он садился за стол в носках, брюках на подтяжках и нижней рубахе и издевался над всякой моей попыткой как-нибудь привить его детям приличные манеры.

– Нет, вы только поглядите на эту мисс Штучку! Ну и выкрутасы. Ла-де-да-де-да! – Набрав полный рот еды, он тыкал в меня ножом. – А сама-то она кто? У матери-то штучки-дрючки, а принесла ее в подоле.

Его жена робко возражала ему:

– Не надо, Берт. Не говори плохо о ее матери. Сама я никогда ничего ему не говорила и в тех редких случаях, когда не могла избежать встречи с ним, старалась быть повежливее. Я не понимала, что значит «принести в подоле», и в конце концов пристала с расспросами к миссис Тейлор, огорчив ее ужасно.

– Ох, птичка моя, не обращай внимания. Он просто свинья, вот и все.

– Но, миссис Тейлор, что это значит?

– Понимаешь... – Она была очень смущена. – Он хотел сказать, что у тебя не было отца.

– Как это – не было отца?

– Нет, отец, конечно же, был, просто он не был женат на твоей матери.

Я была сбита с толку.

– Не понимаю, как это – отец и мать, но не женатые?

Миссис Тейлор неловко поправила выпавшую из прически прядь волос.

– Все может быть, девочка. Вырастешь – поймешь. Я скоро все поняла, но не потому, что мне объяснили, а потому что посмотрела в словаре слово «незаконнорожденная» после того, как мистер Тейлор несколько раз назвал меня так, и потому что узнала много всяких отвратительных вещей о мужчинах, женщинах и детях от младших членов семьи Тейлоров, которые всему этому обучались на улице, едва начинали говорить.

Все еще сидя у туалетного столика, я убрала письмо обратно в шкатулку и достала молитвенник. Он принадлежал моей матери, и страницы в нем потемнели, потому что, сколько я себя помню, она каждый день доставала его и молилась по нему. Для меня он был чем-то вроде талисмана. Стоило мне взять его в руки и закрыть глаза, она снова оживала в моей памяти, неся мне покой и поддержку. Еще у меня сохранился ее старенький потертый кошелек и золотое колечко, которое она носила как обручальное, но, как я теперь понимала, исключительно для видимости, чтобы все думали, будто она вдова. Что бы там ни было с моим отцом и моим рождением, я ни на йоту не стала относиться к ней хуже.

В моей шкатулке была еще одна вещица. Еще одно кольцо. Кольцо из мексиканского золота с выгравированными на нем инициалами Р.Д. Взяв его в руки, я немедленно вспомнила лицо Рамона Дельгадо, его ястребиные черты и темные глаза, горевшие неизбывной печалью, когда он с отчаянием рассказывал мне о бедственном положении своей родины, о нищете и унижении мексиканцев.

Он ни слова не знал по-французски, зато неплохо говорил по-английски, что, естественно, объясняет, почему мамзель Монтавон всегда посылала меня к нему, когда он наведывался в колледж. Наверное, я была для него хорошей слушательницей, потому что он находил радость в выплескивании на меня своих идей о том, как надо все переустроить в его стране. Мне сказали, что он революционер, поэтому вынужден был оставить родину, но в один прекрасный день, чем черт не шутит, может стать весьма могущественным. Меня же привлекало то, что богатый человек, который мог бы жить припеваючи, так искренне заботился о судьбе своих бедных сограждан.

В то лето, что синьор Дельгадо прожил в Париже, я видела его несколько раз. Сначала он был погружен в отчаяние, а под конец оживился и с оптимизмом смотрел в будущее. Он считал, что обязан этим в основном мне, и перед его отъездом из Парижа мамзель Монтавон призвала меня в свой кабинет. Синьор Дельгадо заехал тогда попрощаться и, сняв кольцо с пальца, вручил его мне.

Теперь кольцо лежало у меня на ладони, и я с улыбкой смотрела на него, потому что синьор Рамон Дельгадо был одним из двух мужчин на этом свете, давших мне странное обещание, которое я не склонна была принимать всерьез. Всего два дня назад, а мне казалось, что прошла целая вечность, ирландский матрос и художник закончил писать мой портрет и сказал: «...если вам будет нужен друг... приходите к Тоби Кенту».

За два года до этого худой смуглый человек надел мне на руку серебряное кольцо и сказал: «Мы с вами разговаривали, синьорита, но я произносил сто слов, а вы всего пять, и все равно, если я покидаю Париж воодушевленный новыми надеждами, то только благодаря вам. Это кольцо я дарю вам в знак моей благодарности. Если когда-нибудь вам потребуется моя помощь, можете быть уверены, я ни в чем вам не откажу».

Он написал для меня адрес французского адвоката, через которого я могла послать ему письмо, но позднее я куда-то его затеряла. А кольцо я берегла, потому что у меня было совсем немного вещей, которые что-нибудь значили для меня, и кольцо стало памятью о человеке, который умел сострадать и умел страстно мечтать и которого я искренне уважала.

Я положила кольцо в шкатулку, закрыла ее и встала, чтобы поставить ее на место. Забравшись в теплую мягкую постель, я ощутила настоящее блаженство, настолько она была не похожа на постель, в которой мне приходилось спать на Монмартре. Великолепные простыни ирландского полотна, легкое шерстяное одеяло. Я задула свечу и несколько минут лежала в темноте, вспоминая необыкновенные приключения последнего дня. В это самое время вчера в маленьком парижском ресторанчике на Монмартре французский полицейский инспектор и господин из британского посольства предупредили меня о грозящем мне аресте за воровство, и у меня не было другого выхода, кроме как доказать свою невиновность или исчезнуть. А теперь...

– Тебе повезло, Ханна Маклиод! – сказала я себе.

Закрыв глаза, я поблагодарила Бога за спасение, помолилась за Тоби Кента и моих подруг в колледже – Аннет и Маргерит, потом еще за Армана и всех остальных из «Раковины», а потом мне пришло в голову, что я должна еще помолиться за владельцев Серебряного Леса, но этого я сделать не успела, потому что заснула.

* * *

К концу первой недели, что я прожила в Серебряном Лесу, я хорошо изучила дом, окрестности, деревню Брадвелл и втянулась в будничную жизнь дома, которая была куда менее напряженной, чем на Монмартре. Я уже знала всех слуг по именам, и мне казалось, что они неплохо относятся ко мне, наверное, потому что я старалась быть с ними предельно вежливой.

Мне не пришлось изменить первое впечатление, которое я получила от семьи мистера Райдера. Мэтти отлично управляла домом и от души помогала мне приспособиться к новой жизни в стране, которую я покинула ребенком и которую почти совсем забыла. Себастьяна Райдера я почти не видела, разве что за обедом. Его мало интересовали разговоры на домашние темы, но он был не прочь обсудить то, что печаталось в газетах о политике, правительстве и бизнесе. Лучше всех его понимала Джейн. Мэтти даже не делала вид, что ее интересует что-нибудь за пределами дома и деревни, а Джеральд вечно витал где-нибудь, ибо его увлекали только музыка и, к сожалению, моя персона. Одна только Джейн обязательно прочитывала утреннюю газету, и поскольку ее интересы полностью совпадали с интересами отца, она легко поддерживала с ним разговор.

У них обоих была привычка подшучивать над Джеральдом, спрашивая его мнение о том или ином предмете, который они обсуждали, и вынуждая его признаваться в полном своем невежестве. Обратив на это внимание, я тоже начала читать утреннюю газету, чтобы хоть что-нибудь знать о событиях в мире и время от времени отводить язвительные стрелы от Джеральда, вставляя несколько слов, правда, я остерегалась высказывать собственное мнение, а обыкновенно предпочитала задавать вопросы.

Джейн была так же равнодушна ко мне через неделю, как в первый вечер. Она не выказывала ни дружелюбия, ни вражды, но ее бесцеремонность никогда не переходила границ приличий. Она была аккуратна и внимательна во время занятий, и если раздражалась, когда я делала ей замечания по поводу произношения или грамматики, то на себя, а не на меня. Я тоже не могу сказать, что полюбила ее, но она вызывала у меня уважение.

Джеральд был совершенно сражен своей любовью, и ничего удивительного. Мальчик влюбился или думал, что влюбился, в первый раз в жизни. Не заметить это было невозможно, но, к счастью, мистер Райдер и Джейн, по-видимому, относились к этому с юмором, однако не терзали мальчика насмешками. Один-единственный раз мистер Райдер заговорил со мной об этом, когда мы оказались в гостиной одни перед обедом. Оторвавшись от своей газеты, он, не тратя лишних слов, сказал:

– Не волнуйтесь из-за Джеральда. Вы не виноваты, я вижу, и я не сомневаюсь, что скоро он придет в себя. Если же мальчик начнет вам надоедать, скажите мне, но лучше вам самой привести его в чувство.

Я была ему очень благодарна.

– О да, сэр. Я беспокоилась только из-за того, что вы можете подумать.

– О, не беспокойтесь. Если бы я был недоволен, вы бы первая об этом узнали.

Тут пришли Джеральд и Мэтти, и на этом наш разговор оборвался. Мэтти, конечно, тоже все видела и немного волновалась, пока не убедилась, что я не принимаю щенячьей любви Джеральда всерьез.

– Ну, тогда все в порядке, дорогая, – сказала она. – Из этого все равно ничего не выйдет, ведь он хозяин, а вы всего-навсего учительница без роду, без племени.

– Мэтти, я все понимаю. Да и мистер Райдер уже говорил со мной и знает, что я стараюсь отвадить Джеральда.

– Ну и хорошо.

Но шли недели, а отношение Джеральда ко мне не менялось. Правда, он был очень робок и не позволял себе ничего лишнего ни в словах, ни в поступках, но как бы я ни была с ним холодна, продолжал смотреть на меня обожающим взглядом.

Через месяц после того, как я обосновалась в Серебряном Лесу, меня представили викарию и кое-кому из местных дворян, а также всем лавочникам и мастеровым в деревне. Мистер Райдер был прав, когда говорил, что местные дворяне не в восторге от него. У меня сложилось впечатление, что они его презирают и в то же время боятся, наверное, потому что он был богат и могуществен, и слов на ветер не бросал.

Джеральд научил меня править двуколкой, и это в самом деле оказалось нетрудно, потому что лошади и пони в Серебряном Лесу были смирные и хорошо выученные. Еще он начал было учить меня ездить верхом, но через несколько дней Джейн взяла на себя эту заботу, чему я была ужасно рада, потому что, во-первых, она гораздо лучше его понимала особенности женского седла, а во-вторых, потому что Джеральд был излишне мягок со мной. Я немножко боялась лошадей, и он относился к этому с сочувствием, а Джейн не желала терпеть никаких капризов ни со стороны лошади, ни с моей стороны, так что ее твердость помогла мне быстрее обрести уверенность в себе.

В семье не было охотников, однако в конюшнях Серебряного Леса стояли две или три горячие лошадки, но к ним я не посмела ни разу приблизиться, оставляя их для Джейн и Джеральда, которые, как и их отец, были искусными наездниками. Через месяц я уже могла сама ездить на двуколке в деревню или кататься на Иве или Заплатке, тихих лошадках, которые мне нравились больше остальных. Джейн отдала мне свою амазонку, а Мэтти пригнала ее по мне, и ежедневные прогулки верхом стали для меня необходимостью. Каждое утро я час каталась верхом иногда с Джеральдом, иногда с Джейн, иногда с ними обоими, а иногда и одна.

К моей радости, Джеральд со своим музыкальным слухом легко усваивал французскую речь, о чем я с удовольствием доложила мистеру Райдеру. В школе у него тоже был французский, но зато учитель был англичанин, поэтому у него очень страдало произношение, но с этим он легко справлялся. Наверняка слух сыграл тут свою роль, к тому же на уроках он был очень внимателен и сосредоточен. Его письменные работы, правда, были много хуже, но мистер Райдер сказал мне, что это его не очень волнует. Ему было нужно, чтобы Джеральд свободно говорил по-французски.

Джейн, наоборот, гораздо успешнее продвигалась в письме, а с ее произношением я никак не могла справиться. Мне пришлось сообщить об этом ее отцу, когда он спросил меня о занятиях с его детьми, и я с облегчением вздохнула, когда он пожал плечами и сказал:

– Нельзя быть во всем первым. Для Джейн это не так важно.

Мой учительский опыт ограничивался тем временем, что я жила у миссис Тейлор после смерти матери и пыталась научить ее детей буквам и цифрам. Теперь мне приходилось по меньшей мере час проводить вечером, готовясь к урокам на следующий день. И все равно на работу я тратила очень мало времени, а большую часть дня была предоставлена сама себе. Я каталась на лошадях или бродила пешком, если позволяла погода, и довольно часто ездила вместе с Мэтти в деревню, где она делала покупки.

В моей новой жизни мне было чему поучиться у Мэтти. Я не имела ни малейшего представления о том, как надо вести домашнее хозяйство, не считая моего полуторалетнего опыта самостоятельной жизни на Монмартре. Но там я жила очень стесненно, правда, мне не надо было ни о ком думать, кроме себя, и у меня не было ни времени, ни места для поварских изысков. Теперь же с помощью Мэтти и нашей кухарки, миссис Флетчер, я научилась выбирать мясо в мясной лавке, овощи и фрукты, а также продумывать меню для целой семьи. Миссис Флетчер была ужасной болтушкой и к тому же очень шумела, но готовить она умела, и довольно много ее рецептов я записала к себе в тетрадь.

В Серебряном Лесу мне нетрудно было найти себе занятие по душе. Истинным сокровищем для меня стала библиотека Себастьяна Райдера, а когда я обнаружила, что книги там хранятся в беспорядке, то предложила составить каталог, на что получила короткий ответ хозяина:

– Да, если вам угодно.

Он даже не оторвался от газеты, которую читал.

Еще мне очень понравился сад при доме. Сад был большой, и хотя я с трудом отличала один цветок от другого, тем более что в это время года их было не так уж много, но мне очень нравилось надевать пальто и проводить часок с садовником Блейком или кем-нибудь из его помощников, наблюдая за тем, как они работают в теплицах, где много южных растений пережидало холодное время года. Иногда они поражались, стоило мне задать какой-нибудь вопрос, моему невежеству, но когда другие слуги рассказали им, что я выросла во Франции, они решили, что так оно и должно быть, коли я чужестранка.

Если не в чем другом, то в одном Серебряный Лес уж точно был не похож на другие дома, потому что ни Мэтти, ни я не принадлежали ни к хозяевам, ни к слугам, и мистеру Райдеру приходилось самому развлекать своих гостей, которых он приглашал к обеду, в основном деловых партнеров из-за границы. В таких случаях Мэтти и я обедали в маленькой гостиной, примыкавшей к спальне Мэтти. Она часто приглашала меня в эту гостиную поболтать часок, другой или сыграть в карты. Кстати, это она научила меня играть в криббидж.

Шла пятая неделя моего пребывания в Серебряном Лесу, когда на весь уик-енд приехали два француза. Мы с Мэтти отделились от хозяев, но в субботу вечером мистер Райдер послал мне сказать, что ждет меня в кабинете. Должна признаться, я испугалась, подумав, что его гости – переодетые полицейские, выследившие меня в Англии, хотя даже мне трудно было представить, кто стал бы мной заниматься, да еще в чужой стране. По ходу дела я поняла, что они приехали как деловые люди купить оружие у одной из его компаний. По-английски они говорили с трудом. Джеральд еще недостаточно знал французский для обсуждения всяких подробностей, поэтому послали за мной.