Текст книги "Тени прошлого"

Он рассмеялся.

– Да я сам только сегодня разобрался, Ханна, и еще ничего не могу объяснить. Но если вы видите, значит, больше я не буду начинать наши разговоры с мещанских вкусов. Ну, теперь вам больше нравится?

– Да, – медленно проговорила я. – Намного больше. Но почему я у вас такая печальная? Я не о лице. Я сама не знаю, о чем я.

– Смотрите еще.

Я отошла назад и еще раз вгляделась в картину. Удивлению моему не было предела.

– О, нет. Я теперь не печальная, правда? Это в прошлом. Печаль осталась в прошлом и... я даже чем-то довольна, нет, спокойна. – Я повернулась к Тоби. – Вы такой меня видите?

Он кивнул, не отрывая глаз от картины:

– Не возражаете?

Пришлось улыбнуться.

– Если вы, судя по картине, так хорошо меня изучили, то вы должны знать, что я не возражаю. Я думаю, вы очень умны, и я рада, что вы довольны. А теперь мне надо умыться, так что вы пока подберите, что вам надо починить. Тоби, вы меня слышите?

– Ну, конечно, слышу, – ответил он, словно откуда-то издалека. – Что вы сказали? Ханна, я задумался... остались три дня, пока еще принимают картины на весеннюю выставку во Дворец искусств. Правда, мне еще нужна рама. Но если я ее сегодня закончу, старый Дюпюи завтра утром сделает мне раму, и я успею отдать ее до отъезда.

От страха я закрыла рот рукой:

– Ой, Тоби, я буду там висеть?

– Кто знает? Ее еще должны принять величайшие художники Франции. Они сидят, а перед ними проносят картины, и если они поднимают руки, это значит, они одобряют картину, а если не поднимают, то отвергают ее. Но если вы против, я оставлю ее дома.

Естественно, я была против, но Тоби был так счастлив своей удачей, что я не посмела ему отказать.

– Нет, конечно, несите, – торопливо проговорила я. – Просто мне вдруг стало чего-то стыдно, а вообще-то я польщена.

Тоби отвел взгляд от картины и, склонив голову набок, посмотрел на меня, улыбаясь.

– Ладно, еще подумаем, – сказал он. – Если бы у меня была сестра, она бы наверняка была хуже вас.

Следующий час мы оба были заняты делами. Я мыла посуду, немножко штопала, принеся все, что мне было нужно, к Тоби, а он не больше чем за полчаса закончил картину, был весел и все время болтал со мной. Потом он отправился к старому Дюпюи договориться насчет рамы, а я убрала у него в комнате и принялась убирать у себя, с улыбкой вспоминая, как два года назад видела этот последний день, когда принимали картины на выставку. Каждый год там было одно и то же, но в тот раз мы уговорили мамзель разрешить нам взять экипаж и поехать посмотреть.

Со всех концов Парижа несли картины. Их несли из дорогих студий и с дешевых чердаков знаменитые мэтры и голодные студенты. Многие из этих голодных тратили свои последние франки на рамы, и среди них были самые причудливые на вид. Мне казалось странным, что картины писались в последний момент. Мы с Маргерит видели художника, который торопливо накладывал последние мазки, пока нанятый им за несколько су человек нес его картину на спине. Вообще картины привозили в каретах, на тележках, на омнибусах, и их портили в дороге.

То, как студенты одевались и вели себя, напоминало цирк. На некоторых были цилиндры, на других заляпанные краской блузы. В шесть часов прекращался прием картин, а перед этим у широких дверей Салона собиралась толпа, и когда двери закрывались, студенты толпами шли по Елисейским полям. Они пели, плясали, разражались смехом, когда кто-нибудь пытался одолеть эту толпу, особенно если это был прилично одетый господин. Наблюдали мы за ними с интересом, но я была рада, что Тоби не придется быть в этой толпе в последний день.

Я уже почти заканчивала уборку, когда услыхала его шаги на лестнице. Он постучал в мою дверь и крикнул:

– Ханна, когда закончите, приходите перекусить со мной. Я купил немецкую колбасу и вино.

Я открыла дверь и ответила ему:

– Тоби, спасибо. Мне нужно еще несколько минут. Кстати, у меня есть кусочек холодного цыпленка и сыр. Мы сегодня пируем, правда?

– Сегодня необыкновенный день, красавица, так что будем пировать.

Я закончила уборку, вымыла руки, переодела платье, взяла еду, которую купила для мистера Дойла за день до этого, и пошла к Тоби. Он лежал поперек кровати. Прошло всего десять минут, и у меня не было ни малейшего сомнения, что он лег немного отдохнуть, пока меня нет, да и крепко заснул. Я подумала, что он, наверно, не спал всю предыдущую ночь, потому что приехал в Париж на рассвете, а из Гавра путь неблизкий. Потом он вовсю работал над своей картиной, работал в горячке и, видно, выдохся совсем. Ничего удивительного в том, что он заснул.

Я развязала шнурки на его башмаках и стянула их с него как можно осторожнее, чтобы он не проснулся, накрыла его одеялом, разожгла плиту и устроилась на стуле с книгой, которую взяла с полки. Она не очень давно вышла в свет и была написана Эмилем Золя, а называлась «La Terre». Прошло часа два прежде, чем Тоби пошевелился, открыл глаза, удивленно мигнул, озираясь, и вскочил, схватившись рукой за голову.

– Боже милостивый, который час? – спросил он, ничего не понимая.

Я отложила книгу.

– Почти пять, и вы неплохо поспали.

– Пять? Какого же черта вы меня не разбудили?

– А зачем? Вам надо было поспать.

– Вы ели?

– Нет. Но после такого завтрака я не очень проголодалась. Хотела подождать вас.

Он встал, подошел к раковине, налил в кувшин холодной воды и вылил ее себе на голову. Вытирая лицо, он ходил по комнате, то и дело взглядывая на картину сначала с любопытством, а потом с облегчением и удовольствием.

– А, значит, она мне не привиделась во сне. Теперь слушайте, Ханна. Вы ничего не ели, а так как уже поздно для ленча, почему бы нам не сделать себе бутерброды с сыром и не отправиться потом на омнибусе погулять по бульварам, по набережной Сены и не заглянуть на Монпарнас на часок в «Ле Солей д'Ор», а потом всерьез в «Мэзон Дарблэ»? – Закончив говорить, он отнял от лица полотенце. – Ну, как?

Хорошо бы. Мне нравилось кататься на омнибусе и гулять по берегу Сены, тем более что еще было тепло, и в «Ле Солей д'Ор» собиралась всякая богема – писатели, художники, поэты, музыканты, – и все они что-нибудь делали, играли, пели, читали стихи или прозу. Одни были очень хороши, другие просто ужасны, но когда я пару раз была там с Тоби, мне все очень понравилось.

Но я сказала:

– Нет, мне нечем платить за обед, Тоби, и вы это знаете.

– Я знаю, что вы чертовски независимы, – рассердился он. – Нет, нет, прошу прощения. Итак, вы не хотите, чтобы я платил, а у вас нет денег. Так?

– Да. До завтра.

– Значит, – он отложил полотенце, – вы сегодня позировали мне три часа, а я плачу по франку за час. Вот ваша доля за обед. Все улажено.

Мне это совсем не понравилось.

– Я не беру денег за позирование.

– Неужели? – Он погрозил мне пальцем. – Значит, это благотворительность? Мне не нужна ваша благотворительность, юная Маклиод. Вы что думаете, у меня нет гордости, что вы можете изображать щедрую леди со мной? Еще не хватало вашей благотворительности, тоже нашли бедного морячка! Клянусь небом, вы самая жестокая и бессердечная женщина, но на сей раз вам не удастся меня обидеть. Немедленно поднимайтесь, идите к себе и надевайте пальто, будьте хорошей девочкой.

Ах, какой это был вечер. Нет, ничего особенного тогда не случилось, но мне было приятно в обществе Тоби, и я знала, что воспоминания об этом вечере будут согревать меня еще много недель. Наверно, мне было особенно хорошо, потому что я знала, что Тоби должен на следующий день уехать надолго и мне не с кем будет поговорить, разве что во время работы в «Раковине». Меня не особенно мучило отсутствие друзей, потому что в каком-то смысле я всегда была одинока и привыкла к этому. В самом деле, я редко вспоминала о Тоби, когда его не было рядом, потому что мы были всего лишь добрыми соседями, но я также понимала, что когда он приезжал, жить мне становилось намного веселее.

Мы возвратились в десять часов, и, зная, что мадам Бриан всегда подсматривает из-за двери, когда мы проходим мимо, я взяла Тоби под руку, чтобы еще раз убедить ее в том, что я его женщина. Чем больше людей будет знать о моем защитнике, огромном сумасшедшем англичанине, тем спокойнее для меня. Когда мы добрались до нашего этажа, я поблагодарила Тоби за замечательный вечер и отправилась спать.

Утром, в самом начале восьмого, пришел старый Дюпюи измерить картину Тоби для черной с золотом рамы.

Незадолго до полдня я попрощалась с Тоби и пожелала ему всего доброго, потому что он вечером уезжал в Гавр. В «Раковине» поначалу было тихо, как всегда во время ленча, а к девяти часам все столики были заняты и четыре из них англичанами, которые пришли пообедать прежде, чем отправиться в Мулен Руж или какое-нибудь другое кабаре.

В десять часов я была в кухне и уставляла поднос всевозможной едой, когда туда чуть ли не ворвался папаша Шабрье, красный от злости.

– Два господина за угловым столиком. Один англичанин и второй – француз, – пролаял он. – Вы с ними говорили?

– Нет еще, – ответила я, не прекращая работы, потому что в это время мы с Арманом были обыкновенно очень заняты. – Я приму у них заказ, как только обслужу столик у окна.

– Я уже принял у них заказ, – сердито сказал он, насаживая листок бумаги на гвоздь для Луизы. – Англичанин кое-как говорит по-французски. Вы его знаете? Он не из тех, кто любит всякие глупые розыгрыши? Он мне сказал, что скоро придется нанимать другую официантку, потому что полиция вас завтра арестует.

Я чуть не задохнулась и ужасно покраснела.

– Полиция? – переспросила я. У меня сразу пересохло во рту. – Почему он так сказал?

– Откуда мне знать? – Папаша Шабрье не сводил с меня тревожного взгляда. – Господи, неужели это правда? Что же вы натворили?

– Ничего. Ничего. Это какая-то ошибка, уверяю вас. – Я была рада, что в субботу, когда мы открывали ресторан, я рассказала Луизе о том, как помогла молодому джентльмену, на которого напали апаши, и как меня обругала молодая леди, которая приехала за ним на другое утро. Папаша Шабрье был тогда с нами, так что слышал мою историю. – Наверно, это из-за того английского господина, которого я приютила у себя. Но я у него ничего не украла, честное слово.

Его это не убедило, и он махнул мне головой на дверь.

– Идите и поговорите с ними. Я отнесу ваш поднос.

Два господина сидели у стены, попивая вино в ожидании, когда им принесут заказ. Один был светлый, лет тридцати пяти, как мне показалось, с длинным носом и надменным выражением лица. Другой, наверно, лет на десять старше, темноволосый, с узким лицом, козлиной бородкой и в очках. Когда я подошла к ним, светловолосый рассмеялся и заговорил по-английски:

– Вот и она, Жак. Черт побери, вы оказались правы. Я-то думал, она удерет через заднюю дверь.

Другой пожал плечами и сказал по-французски:

– Куда ей бежать? Мы ее все равно найдем.

– Это еще вопрос. – Англичанин посмотрел на меня: – Вы Ханна Маклиод? Живете на улице Лабарр?

– Да, сэр. Могу я поговорить с вами?

Он взглянул на меня через стол и наморщил лоб.

– Жак, это вы полицейский. Я всего лишь служу в посольстве. Могу я ее выслушать?

Второй ответил ему по-французски:

– Это не имеет значения.

Каждый говорил на своем языке, но в этом не было ничего странного, потому что понимать чужой язык всегда легче, чем говорить на нем. Светловолосый опять взглянул на меня:

– Хорошо, девочка. В чем дело?

– Хозяин сказал, будто вы его предупредили, что меня завтра заберут. – Я слышала, как у меня от волнения дрожит голос. – Это правда, сэр? Клянусь, я не сделала ничего плохого.

– Это будут решать другие люди, – с важностью проговорил он. – Я тут ни при чем. Мои дела в английском посольстве, а этот джентльмен – инспектор Лекур. Он мой друг. Когда ему на стол лег сегодня иск к вам от некоего мистера Дойла, инспектор счел необходимым поставить в известность посольство, поскольку вы все-таки британская подданная. Мы, конечно, обратили на вас внимание, но пока вы сами не попросите, мы не имеем права вмешиваться.

– Но я прошу помощи, сэр, – промямлила я, стараясь изо всех сил подавить противный страх.

Набрав в грудь воздуха, я стала рассказывать, что произошло в тот вечер, но джентльмен из посольства оборвал меня, махнув рукой.

– Не тратьте понапрасну свое и мое время, – сказал он, правда, довольно сочувственно. – Я уже вам сказал, ко мне это не имеет отношения. Но я так понял, что вы живете здесь уже несколько лет, так что должны были бы знать, как работает французская юстиция. Когда вам будет предъявлено обвинение, вам придется пойти в полицию, и потом вас допросит судья. Он будет решать, что делать с вами дальше, отпускать на свободу или отправлять в тюрьму.

Я была в отчаянии.

– Да, сэр, я понимаю, но, может быть, вы убедите консьержку дать свидетельские показания? Она знает, как все было, но ужасно боится полицию, поэтому...

На этот раз меня перебил инспектор, но обратился он к своему приятелю, словно бы увещевая его.

– Дорогой Чарльз, вы нарушаете всякие правила. Бестактно было заговорить об этом деле с ее хозяином, но это еще ничего, а вот с обвиняемой вам нечего разговаривать, пока судья не вынес решение.

– Да не бойтесь, Жак, я не буду, – сказал светловолосый и взялся за бутылку. – Прошу прощения, что заговорил здесь об этом. – Он откинулся на спинку стула. – Займитесь своими делами, юная леди. Если вы не виноваты, вам нечего бояться.

Я почти не слышала его, потому что неожиданно новая мысль пришла мне в голову и я одеревенела от страха. Я проследила взглядом за рукой господина, когда он потянулся к бутылке, и увидала, как сверкнули его серебряные запонки.

В голове у меня словно вспыхнул свет, как бывает в ателье у фотографа, и я окончательно осознала свою безысходную глупость и свое отчаянное положение.

Запонки.

Золотые запонки, которые я вытащила из манжет мистера Дойла, все еще были в моей комнате, в маленькой шкатулке под полом, а я-то о них совсем забыла.

Глава 4

Немного погодя я подумала, что моя глупость не была такой уж безысходной, как мне показалось вначале, ведь я вытащила запонки, чтобы смыть кровь с рубашки, и спрятала их в потайное место в своей комнате, чтобы получше сохранить, когда решила не запирать моего неизвестного гостя одного, уходя за покупками.

Вернулась же я, когда его уже тащили по лестнице вниз под предводительством разгневанной американки, обозвавшей меня воровкой и пригрозившей мне полицией, отчего я совсем забыла про запонки. А уже через несколько минут я бежала в «Раковину», боясь опоздать на работу. Проведя на ногах почти двенадцать часов, я только к полуночи вернулась домой, и мне, естественно, было не до запонок, а утром меня разбудил Тоби Кент, в мановение ока рассеявший все мои страхи, когда я рассказала ему об угрозах юной дамы. Весь день мы провели вместе, и я думать забыла о том, что женщина с васильковыми глазами может заявить в полицию.

Если принять это во внимание, не удивительно, что я ни разу не вспомнила о запонках мистера Дойла, но, стоя возле столика, за которым сидели английский дипломат и французский полицейский, я почувствовала, как чья-то ледяная рука сжимает мне сердце, и, не слыша, что мне говорит англичанин, ругала себя за то, что могла забыть такое.

Но было уже слишком поздно. Если я отдам им запонки и скажу, что забыла о них, мне не поверят, а притвориться, будто их украл апаш, вместе с бумажником и другими ценностями, я не смела, потому что у меня никогда не было никаких способностей к вранью. Похоже, скажу я правду или нет, все равно меня сочтут виновной.

Тут я услыхала голос англичанина:

– Девочка, с тобой все в порядке?

Мое сознание прояснилось, и я увидела двух хмурых мужчин за столом. Наверно, я очень побледнела, по крайней мере, мне так показалось.

– Да, – ответила я. – Что-то было, но уже прошло. Извините, сэр, мне надо проследить за вашим заказом.

Я еле добрела до кухни, а там ноги у меня подкосились и я чуть было не упала. Луиза ставила на поднос тарелки с котлетами и стала украшать их луком, грибами и петрушкой, а папаша Шабрье шел за мной следом из зала с горой грязной посуды и, едва переступив порог, спросил:

– Ну? Что они сказали?

Мне стоило большого труда взять себя в руки.

– Все так, как я думала. Они ошиблись, но так или иначе это уладится, папаша Шабрье. Англичанин – из посольства, и он понял, как было на самом деле.

Толстуха Луиза метнула в меня подозрительный взгляд, а папаша Шабрье никак не мог решить, говорю я правду или нет. Я не хотела ему врать, но мне нужно было время подумать, так что пусть он пока считает, что все в порядке.

– Хорошо. Хорошо, – проговорил он, энергично кивая головой, а сам в это время уже работал руками, уставляя поднос тарелками. – Ханна, там в углу трое золотых часиков. Они совсем не говорят по-французски. Прими-ка у них заказ.

Я взяла блокнот, ручку и вышла в зал. Все, что я делала следующий час, я делала автоматически, не думая. Принимала заказы, улыбалась, отвечала на вопросы, переводила, таскала подносы, подавала вино. Удивительно, но я не совершила ни одной ошибки, ничего не разбила и даже пару раз получила хорошие чаевые.

Англичанин и французский полицейский съели свой обед и ушли. Никто больше не заговаривал со мной, разве что заказывали еще кофе или сыр. Потом я приняла еще один заказ у американцев, которые, как обычно, охали и задавали вопросы. Мне восемнадцать, моя мать была француженкой, отец – англичанином, родилась в Лондоне и живу в Париже с двенадцати лет... о да, для молодой женщины так необыкновенно быть официанткой, но хозяин с удовольствием взял меня, потому что я свободно владею английским и французским.

Внешне я была спокойна, внутри словно окаменела, и только в голове билась одна-единственная мысль, как птичка в клетке. Судья не поверит, что я забыла вернуть золотые запонки. Что бы я ни сказала, он сочтет меня виновной и посадит в тюрьму. Теперь я была в этом уверена и не могла справиться с накатившим на меня страхом. Если меня осудят как воровку, никто больше не даст мне работу.

Я подумала было убежать. Сесть в утренний поезд и уехать куда-нибудь подальше. Но у меня будет только недельная получка, которую вечером вручит мне папаша Шабрье, а с этими деньгами далеко не уедешь. Надо же где-то жить и что-то есть, пока не найдется работа. Да и к тому же пусть английский дипломат проговорился о моем будущем аресте, француз был совершенно убежден, что никуда я от него не денусь.

В своей жизни я уже не раз бывала близка к отчаянию, и мне приходилось немало побороться, чтобы справиться с ним, но на этот раз положение складывалось почти безвыходное. Ожидая в кухне, когда Луиза уставит поднос тарелками с овощными блюдами, я вспомнила, как Тоби Кент сказал мне вчера, что если только мне понадобится помощь, я должна прийти к нему. У меня не было никаких сомнений в его искренности, и тем более тягостно для меня было то, что всего несколько часов назад я еще могла к нему обратиться, а теперь он вне досягаемости для меня на много недель.

Когда я вновь вышла в зал, Арман принимал заказ у мужчины, одиноко сидевшего за столиком на двоих. Это был тот самый круглолицый господин, который явился ко мне домой и сделал мне странное предложение. При виде его сердце у меня подскочило от радости. Я поняла, что есть хотя бы одно место, куда я могу убежать от инспектора Лекура. В эту минуту мое нежелание возвращаться в Англию показалось мне детским капризом по сравнению с тем ужасом, который ждал меня во французской тюрьме.

Когда Арман отошел, мистер Бонифейс взглянул на меня без особого интереса, потом обвел взглядом зал и закурил трубку. Я же торопливо накрыла столик, которым занималась, и бросилась в кухню, чтобы успеть перехватить Армана. Он повесил на стенку заказ для Луизы и наливал пиво, заказанное, по-видимому, мистером Бонифейсом. Я подбежала к нему и шепотом спросила:

– Это для того англичанина, который следил за мной на днях?

Арман кивнул, не глядя на меня, и сказал:

– Он просит английское пиво, а у нас его нет. Дурак какой-то, еще рассердился.

– Арман, пожалуйста, давай я отнесу ему пиво. Мне нужно с ним поговорить.

Арман встревожился и поднял на меня глаза:

– Ханна, случилось что-нибудь?

– Да, но только, пожалуйста, не спрашивай меня ни о чем.

– Как хочешь.

Он подал мне высокую пивную кружку с крышкой на маленьком подносе, подергал себя за длинный ус с мрачным видом и сказал:

– Удачи тебе, малышка.

Я его поблагодарила и пошла в зал. Когда я поставила на стол поднос, то тихонько проговорила:

– Сэр... Я изменила свое решение. Если место еще не занято, я с удовольствием приму ваше предложение, но только в том случае, если мы уедем из Парижа сегодня же.

На последних словах голос у меня предательски задрожал.

Он удивленно поднял голову.

– Что? О чем вы?

– О том, зачем вы приходили ко мне, – прошептала я, стараясь вести себя так, чтобы папаша Шабрье ничего не заподозрил. – О семействе в Хертфордшире, сэр. О мистере Райдере. Так, кажется, вы его назвали? Вы уже нашли кого-нибудь?

– А? Нет. Пока нет, – сказал он, все еще не проявляя особого интереса. – А почему так срочно?

У меня сердце упало.

– Полиция думает, будто я ограбила того джентльмена, которого вы видели у меня в комнате. Мне сказали, что они собираются арестовать меня завтра утром.

У меня не было выбора. Приходилось говорить правду, потому что даже если бы я придумала какую-нибудь подходящую ложь, мне все равно не удалось бы произнести ее достаточно убедительно. Правда, пока я говорила, я все более отчетливо понимала, что сама себя гублю и мистер Бонифейс ни за что не согласится взять меня, и в конце концов у меня не осталось ни малейшей надежды.

– Значит, так они думают? – спросил он с задумчивым видом и отпил пива. Я оглянулась. Папаша Шабрье был занят с французами. На меня никто не обращал внимания. Арман занимался столиком, о котором я совершенно забыла, и я мысленно поблагодарила его. Мистер Бонифейс поставил кружку на стол, вытер салфеткой рот и уставился в стол. – Есть один поезд с Северного вокзала в пять с минутами. Он прибывает на место прямо к пароходу, – проговорил он неторопливо и неожиданно поднял голову. – Вы должны быть на вокзале без четверти пять. Я встречу вас там с билетами для нас обоих. – Голос у него стал твердым, и в маленьких карих глазках появилось очень неприятное выражение. – Не вздумай надуть меня, девочка. У меня будет много хлопот из-за столь поспешного отъезда, и мне совсем не понравится, если ты опять переменишь решение.

– О нет, сэр, не переменю, – с горячностью заверила я его. – Без пятнадцати пять на вокзале. Но... простите... у меня почти совсем нет денег. Немножко больше двадцати франков, и все.

– Это не имеет значения, – учтиво проговорил он. – Вы справитесь с вашим багажом?

– О да, сэр. У меня всего один чемодан. Да, я справлюсь.

– Хорошо. – Он кивнул в сторону кухни. – Тогда скажите, пожалуйста, официанту, чтобы он поторопился с ужином, а то мне рано вставать утром.

Следующие два часа я работала, как во сне. Тем, что все закончилось без особых накладок, я обязана только Арману, который не сводил с меня глаз и помогал где и как мог.

Мистер Бонифейс ушел сразу же, как только покончил с ужином. Гости приходили и уходили, но постепенно ресторан опустел, и вскоре после часа мы уже начали ставить стулья на столы и мыть пол. Я надела шляпку, пальто и стояла в ожидании, когда папаша Шабрье откроет кассу и отсчитает мне мои деньги. Арману платили по субботам за прошедшую неделю.

Мне было не по себе. Я знала, что не приду больше в «Раковину», но тем не менее ничего не сказала папаше Шабрье. Еще не хватало, чтобы у него были неприятности, если полиция выяснит, что он знал и не донес на меня.

Арман ждал меня у двери, и мы, как всегда, вместе дошли до угла. Когда мы остановились под фонарем, он вздохнул, и я не посмела его обмануть.

– Ну да, Арман. Я уверена, все будет в порядке. Спасибо, что помогли мне сегодня.

Он грустно улыбнулся.

– Одинокие люди должны помогать друг другу. Вспоминай обо мне иногда, Ханна.

Кивнув мне, он повернулся и исчез в темноте. На мгновение я от удивления забыла обо всех своих страхах. Я знала, что у Армана нет жены, ведь мы проработали вместе больше года, но мне никогда не приходило в голову, что он чувствует себя одиноким, и мне стало стыдно, что я только теперь задумалась об этом.

Около двух часов я была в своей комнате и принялась за сборы. Чемодан у меня был еще со времен колледжа. Я старалась все делать как можно тише, а когда закончила, то села к столу и написала три письма. Одно предназначалось мадам Бриан. За квартиру было уплачено вперед, так что я только сообщала ей, что уезжаю, просила сказать в полиции правду о том, что она видела, если ее спросят, и предлагала забрать к себе мебель, если она ей нужна. Однако одеяла, постельное белье и всякую мелочь я просила отдать месье Тоби Кенту.

Два других письма дались мне с большим трудом. Сначала я достала из своего тайника запонки мистера Дойла и завернула их в тряпочку, заколов для верности булавками. Потом взяла лист бумаги и написала:

Мистер Дойл!

Я вытащила из манжет запонки, чтобы постирать рубашку, и совсем забыла о них, когда госпожа пришла за вами, потому что она меня очень огорчила, заподозрив в воровстве. Боюсь, вы мне не поверите, к тому же мне известно, что полиция хочет арестовать меня, так что я уезжаю, но я говорю вам правду и прилагаю к письму ваши запонки.

Искренне ваша

Ханна Маклиод.

Письмо мне не очень понравилось, но я не стала его переписывать. Вряд ли у меня получилось бы лучше, потому что я очень устала. Я сложила лист бумаги и вложила его вместе с запонками в конверт, на котором написала: «В полицию – для мистера Дойла». Мне подумалось, что слово «полиция» удержит мадам Бриан от ненужного любопытства. Это письмо я оставила на столе вместе с письмом для мадам Бриан.

Третье письмо было для Тоби Кента.

Дорогой Тоби,

Я поступила очень глупо, совсем забыв о золотых запонках мистера Дойла. Полиция придет за мной утром. Мне не под силу доказывать свою невиновность, поэтому я решила бежать вместо того, чтобы идти в тюрьму. Не буду писать, куда я направляюсь, на случай, если письмо попадет в руки полицейских. На столе я оставила письмо с запонками мистера Дойла. Не могли бы вы поговорить с инспектором Лекуром, чтобы он получил их в целости и сохранности? Если это, конечно, вас не очень затруднит.

Я попросила мадам Бриан отдать вам кое-что из моих вещей. Пожалуйста, сделайте мне одолжение, продайте их. Надеюсь, наберется восемнадцать франков, чтобы вернуть папаше Шабрье, потому что он заплатил мне вперед.

Вы были очень добры ко мне, и я вам от всей души благодарна за это. Верю, ваши картины принесут вам настоящий успех.

Ваш друг

Ханна Маклиод.

Я написала на конверте имя Тоби, запечатала письмо, потихоньку подошла к соседней двери и подсунула его под нее. Пройдет много недель, прежде чем он приедет и найдет его, но я подумала, что никуда оно не денется. У мадам Бриан был ключ от его двери, как ото всех других дверей, но вряд ли она посмеет прикоснуться к его письму, так она боится сумасшедшего англичанина.

С часик мне все-таки удалось полежать, но спать я не стала. В четыре я поднялась, надела шляпку и пальто, взяла чемодан и вышла на лестничную площадку. Заперев дверь, я оставила ключ в замке и пошла вниз, стараясь не скрипнуть ни одной ступенькой и радуясь, что мадам Бриан не проснулась и не вышла из своей комнаты, что мне удалось без шума открыть входную дверь, что на улице, хоть и прохладно, но нет дождя, что тащить чемодан мне надо вниз, а не вверх. Все же мне пришлось пару раз остановиться передохнуть, хотя вокзал был меньше чем в миле от моего дома. Городские улицы уже наполнялись жизнью, с грохотом проезжали мимо телеги и фургоны, направляясь на центральный рынок.

Когда я наконец добралась до вокзала, то совсем выбилась из сил, и еще я очень боялась, что мистер Бонифейс возьмет и не придет. Почему бы ему не переменить решение? Почему бы не сообщить в полицию, что я хочу сбежать? Вдруг они меня ждут?..

Я чуть не подпрыгнула от испуга, когда чья-то тень отделилась от стены, и тотчас вздохнула с облегчением, узнав мистера Бонифейса.

– Я уже взял два билета, – сказал он и сунул мне в руку несколько монет. – Пойдите купите один билет до Орлеана на случай, если полиция будет спрашивать. Кассир направит их по ложному следу. А потом приходите на вторую платформу. Поняли?

– Да. Вторая платформа.

– Не приближайтесь ко мне и не разговаривайте со мной. Просто заходите в тот же вагон.

Он повернулся и зашагал прочь.

Я все сделала, как он сказал, чувствуя себя настоящей преступницей. Народу на вокзале было немного, но мне казалось, будто все следят за мной, и за каждой колонной мне мерещился полицейский с наручниками наготове. От усталости и страха мне хотелось плакать, но в последний раз я плакала пять лет назад и обещала себе, что больше это не повторится. Поезд уже прибыл, и от паровоза изредка доносилось шипение, словно он с нетерпением ждал, когда можно будет двинуться в путь. Мистер Бонифейс стоял, опершись на свою палку, рядом был его кожаный чемодан, и я тоже пристроилась неподалеку. Через пару минут он взглянул на часы, взял чемодан, открыл дверь и вошел в вагон. Я последовала за ним. Он вошел в купе и оставил дверь открытой. Когда я приблизилась к ней, он уже сидел в углу спиной к паровозу с открытой газетой, а чемодан лежал на полке наверху. Больше в купе никого не было.

– Садитесь рядом, – приказал он, не глядя на меня, – и не заговаривайте со мной до отхода поезда.

Я с трудом взгромоздила чемодан наверх, потом с радостью устроилась в другом углу. Как же приятно посидеть и отдохнуть, но все равно двадцать минут показались мне целой вечностью, и я каждую секунду ждала, что войдет жандарм и арестует меня.

Наконец я услышала свисток, и поезд с шипением тронулся с места. Что-то скрипело, визжало, но тем не менее мы покидали Париж. Мистер Бонифейс оторвался от газеты.

– Что с вами? – спросил он. – Вы похожи на привидение.

Я покачала головой.

– Я не больна, мистер Бонифейс. Просто я не спала и очень устала. Да и напугана тоже.

– Ладно, все страхи остались позади, – брюзгливо произнес он. Поискав в кармане жилета, он достал билет и протянул его мне. – Это вам. Мы с вами незнакомы, пока не окажемся на корабле в Кале. – Он осмотрел меня с головы до ног. – Одеты вы неплохо, так что никто не удивится, что мы путешествуем вместе. У вас есть деньги?

– Мои двадцать франков и пятьдесят сантимов от тех денег, что вы мне дали на билет.