Текст книги "Жизнь после цели, Или как достигнуть успеха, вкладываясь в действия, а не в результат"

Принцип 4
Цени жизнь

Мой отец, Леон, перенес свой первый сердечный приступ в нашем доме в Йоханнесбурге в 1954 году. Мне было двенадцать лет. Я встал с постели как обычно рано утром, около половины седьмого, и направился к лестнице, чтобы спуститься вниз позавтракать. Я прошел мимо комнаты родителей, заглянул внутрь и был потрясен. Помимо моей матери, которая все еще была в халате, в комнате были какие-то люди. Отец лежал в постели, над ним склонился врач с черной сумкой. Моя сестра, Гайя, была печальна. Она обнимала нашу мать, Сару.

Еще до того, как я вошел в комнату, я понял, что произошло что-то страшное и плохое. Доктор отвел меня в сторону и сказал, что у отца случился сердечный приступ. «Но с ним все будет в порядке?» – спросил я. Крайне суровый врач сказал, что не знает. Он посоветовал мне не ходить в школу в тот день. «Твой отец очень болен», – произнес он. «Не может быть! Мы все едем в заповедник на этой неделе. На десять дней», – ответил я с подростковым скептицизмом, наивностью и все возрастающим страхом. Мама и сестра заметили это и обняли меня. Я посмотрел на отца, лежащего на спине с закрытыми глазами: впервые за двенадцать лет моей жизни, я почувствовал настоящую экзистенциальную тревогу, страх за свою жизнь и жизнь близких.

Мой отец был самым активным человеком, которого я знал, был центром моего мира. Он был из тех парней, которые выделяются на каждой вечеринке, рассказывают истории, шутят, заводят друзей. Человек, которого я видел лежащим на кровати с закрытыми глазами в темной комнате, просто не мог быть моим отцом. Разумеется, на кровати было его тело, но мой жизнерадостный и удивительный папа куда-то пропал. Старшая сестра, понимая, что я с трудом воспринимаю все это, проводила меня вниз, чтобы поесть и заглушить мою панику. Мы ждали приезда врача, считавшегося лучшим кардиологом в Йоханнесбурге.

Наскоро позавтракав, я вышел в сад, чтобы попытаться собраться с мыслями и осознать происходящее. Моя жизнь была идеальна до этого момента. У меня не было никаких хлопот в этом мире, и я даже отдаленно не задумывался о том, насколько был богат. Что будет теперь, когда мой отец так болен? Неужели все это изменится? Мы жили в большом красивом доме с роскошным садом и бассейном. У нас был черный «Бьюик» 1954 года выпуска, в то время не очень распространенный автомобиль в Южной Африке. У нас служили две горничные и садовник. Вспоминая, я понимаю, что это был первый эмоциональный кризис в моей жизни, и я ни в коей мере не был готов потерять отца.

ЖИЗНЬ ХРУПКА, НО ВОСПОМИНАНИЯ О НАШИХ БЛИЗКИХ – НЕТ. МЕЧТЫ И ОБРАЗЫ РОДНЫХ И ДРУЗЕЙ ВСЕГДА С НАМИ. ДО ТЕХ ПОР ПОКА МЫ ХРАНИМ ИХ В НАШИХ СЕРДЦАХ, ОНИ НИКУДА НЕ ИСЧЕЗНУТ

Погруженный в свои мысли, я стоял во внутреннем дворике нашего сада, когда из раздвижных дверей появился мой дядя, брат моей матери. Он подошел ко мне и сказал: «Ты беспокоишься о своем отце? Ты же знаешь, что он может умереть». Произнеся это, он улыбнулся. Я хотел ударить его каждой частицей своего тела. Наверное, следовало бы, но я этого не сделал. Прошло больше шестидесяти лет, но до сих пор моя память хранит эту ухмылку и тот момент.

В течение следующих трех месяцев вся наша семейная жизнь была сосредоточена на уходе за отцом. В ту пору пациенты, перенесшие сердечный приступ, должны были неделями лежать в постели. Почему это было так, я до сих пор не знаю. Им не разрешалось подниматься или спускаться по лестнице, делать что-либо требующее усилий. Они просто должны были лежать в постели, что он и делал. Я никогда не видел отца таким. Пока он приходил в себя, ему разрешалось принимать у себя друзей и коллег по работе. В эти моменты он оживал, и я видел, как он возвращается, хоть и медленно, к своему прежнему облику. В конце концов он полностью выздоровел и вернулся к работе редактором в газете South African Jewish Times.

Семейное фото

Осознание того, что мой отец болен и может умереть, было смутным, но огромным переживанием для меня. Именно в этот момент я впервые узнал, что жизнь хрупка и что ты должен максимально использовать то время, которое у тебя есть, пока оно еще имеется. Это урок, который, к сожалению, нельзя забыть. Годы спустя я понимаю, какое огромное количество эмоциональных сил потребовалось мне, чтобы пережить первые три месяца реабилитации моего отца. Это был его первый сердечный приступ, но не последний, и я знал, что даже когда он поправится, что-то подобное может повториться в любой момент. Нам это было неподвластно. Из-за этого я много лет был эмоционально уязвим. Каждый раз, когда я возвращался домой из школы или с вечерней прогулки, или если я видел «скорую помощь» или слышал ее сирену, я панически боялся застать его безжизненно лежащим на кровати.

У моего отца было несколько сердечных приступов, прежде чем случился роковой, в Израиле в 1968 году. Барбара, наш сын Льюис, наша дочь Илана и я были в Эванстоне, штат Иллинойс, где я преподавал в Северо-Западном университете. Помню, как возвращался домой с конференции, и, прежде чем я успел добраться до нашей квартиры, Барбара приоткрыла дверь и посмотрела на меня. Я знал, что означает этот взгляд. Это был момент, которого я опасался, но всегда знал, что рано или поздно он наступит. «Папа?» – спросил я. «Да», – кивнула она. На следующий день мы вчетвером полетели в Тель-Авив на похороны, где Льюис Рабинович, бывший главный раввин Южной Африки и давний друг отца, служил на похоронах.

После похорон отца мама осталась жить в Тель-Авиве, в паре кварталов от моей сестры Гайи, ее мужа Йераха и их троих детей. Она пару раз приезжала к нам в Эванстон, но в последний ее приезд стало ясно, что она серьезно больна. Мама была опорой всей моей жизни. Она была необычайно образованным человеком – училась в университете в Южной Африке и получила степень магистра в 1930-х годах. В то время это казалось неслыханным. Она была классическим отличником, читала и понимала древнегреческий, умела читать, писать и говорить на латыни. Я помню, как мы с родителями были в Италии, где она разговаривала с итальянцами на латинском, который, хоть и считается родным итальянским языком, но мало кто слышал его за пределами Тридентской мессы.

Она умерла от рака в доме моей сестры в 1998 году. В тот год я три или четыре раза летал к ней в Израиль. Жизнь хрупка, и я хотел убедиться, что мы извлекли максимум из того, что осталось.

Моей матери было семьдесят два, когда она скончалась, как и моему отцу. Когда моей любимой сестре было семьдесят два года, она заболела и умерла от рака. Это семейная традиция, которой я, к счастью, избежал.

Мы с Барбарой несколько раз навещали Гайю перед ее смертью. За пару дней до того, как она умерла в больнице в Тель-Авиве, нам позвонили в последний раз. Наши дети приехали с нами, и я отчетливо помню, как мы с Барбарой, Льюисом и Иланой сидели в больничной палате Гайи и смотрели на мою сестру, находившуюся на пороге смерти. Эмоционально я вернулся в то утро, когда мне было двенадцать. Мы с Льюисом стояли по разные стороны кровати, я поднял глаза и увидел, что он плачет. Был ли это первый момент в его жизни, когда он осознал, что жизнь хрупка? Все это было чересчур. Всякий раз, когда мы с Барбарой приезжаем в Израиль, первое, что делаем, это посещаем могилы моих родителей и сестры.

В 2014 году я прилетел в Лос-Анджелес, чтобы присутствовать на похоронах моего друга Тедди, с которым познакомился, когда нам было всего по пять лет, в Саксонволдской школе. Мы были одной семьей. Вместе ходили в детский сад, младшую и среднюю школу, колледж. Мы с Барбарой приехали в Лос-Анджелес как раз к похоронам, проходившим на кладбище напротив президентской библиотеки Рональда Рейгана в Сими-Вэлли.

Простояв всю церемонию в безмолвной печали, я вспоминал долгие шестьдесят пять лет, проведенные вместе с Тедди в Йоханнесбурге и Соединенных Штатах. Последний раз мы с Барбарой виделись с ним примерно за полгода до его похорон. Мы вместе обедали, и я помог Тедди разрезать еду. На обратном пути в аэропорт, чтобы вернуться в Нью-Йорк, мы с супругой не сказали друг другу ни слова, пока не сели в самолет. Тогда она посмотрела на меня и произнесла: «Ты же знаешь, что мы скоро вернемся…» Я знал и скорбно опустил голову.

Потеря семьи и друзей болезненна. Она требует мужества, и ей необходимо противостоять. За эти годы я понял, что наши близкие всегда рядом. Не думаю, что проживу хотя бы неделю, не вспоминая о родителях или сестре. Барбара – художница, и в каждой комнате нашей квартиры висят картины, которые напоминают о моей семье. Я вижу их изо дня в день, и они всегда возвращают меня к чудесным моментам из прошлого. Мы говорим о моих родителях и сестре каждую неделю, иногда каждый день. Жизнь хрупка, но воспоминания о наших близких – нет. Мечты и образы родных и друзей всегда с нами. До тех пор пока мы храним их в наших сердцах, они никуда не исчезнут.

Принцип 5
Признавай свои ошибки

Дети легко приспосабливаются, но не всегда. Наш сын Льюис и наша дочь Илана родились в Кейптауне. Нам повезло, что у нас был большой дом и что мои родители приезжали к нам из Йоханнесбурга надолго. В первые годы работы деканом бизнес-школы Кейптаунского университета я был одним из самых амбициозных молодых людей, всегда спешащих к очередному достижению. Я позволил своей карьере занять главенствующее положение и пропустил важные моменты в жизни моих детей. Это было ошибкой.

В то время я был ослеплен честолюбием и думал, что поступаю правильно для себя и своей семьи. Я строил бизнес-школу, преподавал несколько курсов MBA и executive MBA для управленцев. По крайней мере, один или два раза в месяц я начинал курс для руководителей в пять вечера в воскресенье и не возвращался домой до девяти. Мои родительские навыки были ограничены, как и время, проведенное дома. Я полагал, что Барбара сможет позаботиться о детях и что мои родители будут рядом, чтобы помочь ей. Отец каждое утро провожал семилетнего Льюиса до школьного автобуса. На протяжении недели я носился туда-сюда по дому и, если возникала какая-то проблема, кричал, выходя за дверь: «Не волнуйся, мой папа все исправит, после того как отвезет детей в еврейскую школу». Иногда мы вынуждены были ждать около трех месяцев, пока родители не навестят нас, чтобы в нашем доме снова загорались лампочки.

Размышляя об этих ранних годах в Кейптауне, я понимаю, что был нерадивым отцом, который полагался на Барбару и моих родителей, взявших на себя всю заботу о доме и детях, пока я строил свою карьеру. Когда мы уехали из Кейптауна в Чикаго, все резко изменилось. Не было родственников, на которых можно положиться. И хотя у меня были друзья и коллеги в Чикаго, у детей и Барбары их не было. Мои друзья – отличные товарищи, но у них своя жизнь и дети, и они, разумеется, не могли помочь с нашими. Мы с Барбарой полагались только друг на друга.

В этот момент я осознал, что моя жизнь не только обо мне, но и о семье, которая перебралась за восемь тысяч миль на новый континент, в новую страну, новый город и новую жизнь. Это было увлекательно, но в то же время очень сложно, особенно для Барбары и детей. Мы переехали ради предоставленной мне возможности. В одночасье я понял, что семья превыше всего и что я должен быть вовлечен не только в свою собственную жизнь и карьеру, но и в жизнь трех других людей, которые видели во мне своего защитника.

СЕМЬЯ ПРЕВЫШЕ ВСЕГО. Я ДОЛЖЕН БЫТЬ ВОВЛЕЧЕН НЕ ТОЛЬКО В СВОЮ СОБСТВЕННУЮ ЖИЗНЬ И КАРЬЕРУ, НО И В ЖИЗНЬ ТРЕХ ДРУГИХ ЛЮДЕЙ, КОТОРЫЕ ВИДЕЛИ ВО МНЕ СВОЕГО ЗАЩИТНИКА

Я не рассчитал, что детям потребуется значительное количество времени, чтобы приспособиться к этому новому миру. Ошибочно полагают, что молодые люди привыкают быстрее и легче взрослых. У моих детей не было друзей. Атмосфера в классе оказалась другой. Учебное расписание и задания отличались.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, как трудно им адаптироваться к новой обстановке. Перед переездом родители должны заранее предвидеть, что будут и взлеты, и падения, и неприятные моменты. Это сложная задача для родителей, и это тот период, когда дети просто обязаны занимать центральное место в вашей жизни.

Принцип 6
Борись с несправедливостью

Несправедливость – это то, что часто понимается абстрактно, пока человек не становится ее жертвой. Я вырос в Южной Африке при апартеиде, официальной государственной политике сегрегации и превосходства белых. Я получал преимущества этой системы, будучи белым по своей природе. Но я также еврей, что отдаляет меня от африканеров, потомков голландских, немецких и французских поселенцев. Скорее, в то время я был частью изолированного меньшинства. Тем не менее апартеид был системой, в которой я родился.

В детстве я относился к этому безрассудно, как все дети. Но теперь, повзрослев, я вернулся в Южную Африку со своей семьей из Соединенных Штатов, где до сих пор остаются проблемы сегрегации и дискриминации. У меня была влиятельная должность в Кейптаунском университете, и это означало, что у меня были возможности противостоять несправедливости лицом к лицу и пойти иным путем. Человек может и должен использовать свою силу, чтобы поступать правильно.

Мы с Барбарой переехали из Акрона, штат Огайо, в 1968 году. Моя жена никогда раньше не бывала в Южной Африке. Нашу совместную, брачную жизнь мы начали как супружеская пара, стремящаяся построить крепкую семью. Купили небольшой домик в приятном пригороде в двух милях от Кейптауна. Там родились наши двое детей, Льюис и Илана. Несмотря на ограниченное пространство, мы никогда не оставались в доме одни. И мои родители, и мать Барбары жили у нас месяцами, чтобы «познакомиться» с детьми. К тому же мы завели двух собак. Двух больших собак. Кляйнтье был помесью немецкой овчарки и немецкого дога, а Белла – очаровательным и дружелюбным лабрадором.

Мы жили дружно и счастливо в этом небольшом доме три года, а потом, благодаря помощи моего покойного отца, купили жилье побольше – в пригороде Кейптауна, Кенилворте. В новом доме были большой красивый сад, бассейн и сауна. И достаточно места для детей, домашних животных и нашей многочисленной родни.

Первые годы в Кейптауне были исключительно беззаботными. По сравнению с Огайо, наш образ жизни полностью изменился. Кейптаун – теплый прибрежный город на двух океанах, Атлантическом и Индийском. Летом мы часто ходили на пляж. Оба наших ребенка учились в одной еврейской дневной школе, а когда не было занятий, они ходили в бассейн. Мы быстро обзавелись огромным кругом замечательных друзей, среди которых каждую неделю устраивались вечеринки. Наша дочь подружилась с девочкой по соседству. Они установили лестницу у стены общего сада, чтобы перелезать через нее и вместе играть.

ВЫ ДОЛЖНЫ ПОНИМАТЬ, КАК И КОГДА БОРОТЬСЯ С НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬЮ В ВАШЕЙ СОБСТВЕННОЙ ЖИЗНИ

До университета я добирался всего за пятнадцать минут. И какая же это была поездка! Маршрут представлял собой живописное путешествие по горам с видом на океан. Я ездил на своем красном «Корвэйре», привезенном мной из Штатов. Это была забавная машина и, вероятно, единственная в своем роде в стране. Не «Феррари», конечно, но куда бы я на ней ни направлялся, всюду на нас глазели.

Добравшись до университета, я с головой погружался в работу в качестве декана бизнес-школы и декана факультета коммерции. Переход с преподавательской должности на административную был большим событием для меня в профессиональном плане и открыл мне новый уровень организационной ответственности, лидерства и взаимодействия. Теперь я являлся представителем университета и всего, что он олицетворял. Я объехал весь мир, приглашая преподавателей, которые приезжали и работали под моим началом. Бизнес-школа Кейптаунского университета росла и процветала благодаря кругу коллег, сформировавшемуся в Соединенных Штатах, в ту пору, когда я был студентом, а затем профессором. Это была, пожалуй, лучшая бизнес-школа на африканском континенте. Качество обучения оставалось неизменно превосходным. Студенты были сосредоточены и увлечены, как и их наставники.

Однако за моей безмятежной семейной жизнью и карьерой маячила темная сторона: роль апартеида во всех аспектах общественной жизни Южной Африки. Будучи деканом бизнес-школы Кейптаунского университета, я был более публичной фигурой, нежели в предыдущих амплуа. Люди знали, кто я. Я был публично ответственен за действия Высшей школы бизнеса, ответственен перед преподавателями, персоналом и студентами. Любые действия, которые я совершал, были наполнены символическим смыслом.

Впрочем, атмосфера в стране, городе и в университете начала меняться. В Соединенных Штатах возникло движение, направленное на то, чтобы запретить американским компаниям инвестировать или вести бизнес в Южной Африке. Процесс вывода капитала, вкупе с запретом южноафриканским спортсменам и спортивным командам участвовать в международных соревнованиях, в конечном счете привел к краху апартеида. Это был тревожный сигнал для многих белых в Южной Африке, призывающий к действиям.

Кейптаунский университет был, по сути, «белым». Высшая школа бизнеса – абсолютно белой. Чернокожих африканцев там не было. Индейцев не было. Студентов смешанных рас не было. В 1974 году я больше не мог оставаться соучастником системы апартеида и решил нарушить государственную политику, чтобы открыто противостоять несправедливости там, где видел ее.

В то время в Южной Африке было два министра образования. Один предназначался для белого населения, другой – для темнокожих. В течение нескольких лет я приглашал темнокожих южноафриканцев выступить в университете. Это всегда был щекотливый вопрос. Лукас Мангопе из Бопутатсваны был одним из первых африканских вождей, выступивших в бизнес-школе. Он был лидером так называемой Родины Банту, области, обозначенной белым правительством как территория для конкретного племени, которая допускала некоторую степень власти и самоуправления. Вторым темнокожим лидером – вождем зулусов – был Мангосуту Гача Бутелези. Зулусы были и остаются самой крупной племенной общиной в Южной Африке. У нас с Гачей установились теплые отношения. Во время одного из таких визитов в кампус я спросил его, может ли он найти темнокожего зулуса, подходящего для поступления в бизнес-школу. Он сказал, что свяжется со мной по этому поводу.

Через пару месяцев я прилетел в Дурбан – город, граничащий с Квазулу, родиной зулусов. Остановившись в отеле «Эдвард», полностью «белом» отеле, я пригласил Бутелези на обед. И я, и отель должны были получить разрешение, для того чтобы его пропустили в здание. Подобное унижение было ничтожной платой за достижение моей масштабной цели. В конце концов, разрешение было получено, и мы пообедали на веранде отеля с видом на океан. Как я и ожидал, это стало большим событием. Газеты по всей стране публиковали фотографии, на которых мы вдвоем сидели на веранде и обедали. Было видно, как сотрудники службы безопасности наблюдают за тем, как мы едим. В то время в Южной Африке такого рода встреч просто не было.

Гача Бутелези и Мейер Фельдберг в Дурбане

Обед завершился, а несколько месяцев спустя Бутелези позвонил мне и сказал, что у него есть кандидат в бизнес-школу Кейптаунского университета. Его звали Сэм Зонди. Он подал заявление, и был принят. Однако в Министерстве образования мне сказали, что для посещения школы ему потребуется специальное разрешение. Процесс получения этого документа требовал от меня давления на министра образования, чтобы тот позволил Кейптаунскому университету принять мистера Зонди в бизнес-школу. Что я и сделал. Через несколько месяцев министерство согласилось, но с оговоркой: Сэм Зонди не мог жить в кампусе. Ему предстояло жить в одном из африканских «цветных» городков в пятнадцати милях от кампуса. Это была попытка сломить мою поддержку, но я не отступал и был готов противостоять несправедливости там, где она существует.

Изначально мы с коллегами решили, что примем Сэма в школу, а после того, как он будет зачислен, скинемся и купим ему машину, чтобы он мог добираться до университета. Через пару недель я осознал всю абсурдность этой затеи и просто выделил ему комнату в общежитии. Я не спрашивал разрешения у министерства; я попросту поселил его в общежитии. Никто из студентов не возражал. Понимаю, что эта история должна показаться нелепой любому здравомыслящему человеку, но так оно и было. Правительство знало, что я сделал, но было вынуждено закрыть глаза, чтобы ситуация не стала более масштабной политической проблемой.

Сэм Зонди

Несправедливые режимы, такие как апартеид, продолжают существовать только потому, что люди мирятся с ними. Они рушатся, благодаря совокупным усилиям выступающих против них и делающих все, что в их силах. Вы должны понимать, как и когда бороться с несправедливостью в вашей собственной жизни.

В январе 2017 года я посетил Высшую школу бизнеса Кейптаунского университета. Как и во всех университетах, за прошедшие десятилетия мало что изменилось, но кое-что произошло, нечто невообразимое в 1968 году. Новый декан был темнокожим африканцем. Более 70 % студентов были темнокожими африканцами, индейцами или людьми смешанных рас, которых раньше называли «цветными». Проведя около часа с деканом, я прочитал лекцию для всей школы, включая выпускников. Это был отличный момент для возвращения в кампус. Чернокожий декан представлял меня аудитории из сотен Сэмов Зонди.