Текст книги "Зажги свечу"

* * *

Эшлинг не могла понять, что приключилось на собеседовании у Мюрреев. Ведь долгое время она была абсолютно уверена, что ее возьмут на работу! И не знала, как теперь всем объяснить отказ. Маманя, конечно, оказалась права, да и Элизабет тоже. Джоанни во Франции, поэтому не у кого спросить, не с кем обсудить загадочное происшествие.

И вдруг Эшлинг вспомнила, как в одном из писем Элизабет обронила фразу, что самое сложное во взрослении – это когда тебе некого спросить. Тогда Эшлинг подумала, что проблема Элизабет в том, что она осталась сама по себе, ведь семья Уайт по факту распалась, но теперь поняла: все не так просто. Есть вещи, с которыми не побежишь к кому-нибудь. И сейчас именно такой случай. Она решила, что раз уж все равно оделась как положено для собеседования, то попробует найти работу в другом месте.

Сначала Эшлинг зашла в аптеку к мистеру Мориарти. Жизнерадостно и непринужденно она показала ему свои дипломы и сказала, что хочет поспрашивать в городе, нет ли для нее работы. Мориарти ответили, что у них вряд ли есть работа, с которой они и молодой человек, их помощник, не могут справиться сами. Эшлинг обошла конторы страхового агента, стряпчего и ювелира. Нигде не требовалась дополнительная помощь. Все говорили Эшлинг, как элегантно она выглядит, и какая она благоразумная девушка, раз хочет работать в родном городе, и что со временем наверняка что-нибудь подвернется.

Она знала, что в банке не нанимают местных, а берут сотрудников издалека, чтобы они не знали, чем занимаются клиенты, и не сплетничали об их делах. В гостинице уже работал администратор, у двоих врачей имелись секретари. Торговцы зерном были протестантами, а работа в других местах казалась ей слишком незначительной.

Уставшая и подавленная, Эшлинг пришла в лавку за десять минут до закрытия:

– Маманя, можно с тобой поговорить в твоей каморке?

– Что случилось? – Эйлин сняла очки, чтобы получше разглядеть дочь, и увидела измученного и расстроенного ребенка, совсем непохожего на задорную Эшлинг, ускакавшую из дома сразу после ланча. – Пойдем-ка сюда!

Эшлинг поднялась по лестнице и плюхнулась на табуретку:

– Маманя, я долго думала.

– И что же ты надумала?

– Я думала, что не вечно же ты будешь здесь работать.

– В каком смысле?

– Ну ты ведь сама говоришь, что тебе почти пятьдесят…

– Сорок восемь.

– Да, но мне-то восемнадцать! И, честно говоря, если это предприятие хочет добиться успеха, то, ты же понимаешь, вся семья должна активно помогать…

– Вот как?

– Да нет, ты все-таки не понимаешь. Ты слишком много работаешь, все так говорят. А когда тебя спрашивают, почему ты не возьмешь помощников, то начинаешь перечислять целую кучу проблем. Почему я не могу тебе помочь? У меня есть нужные навыки, я получила дипломы… Как тебе такая мысль, маманя?

– С чего бы вдруг? Ты ведь раньше не вызывалась помогать в лавке, когда у нас много работы, и никогда не говорила, что хочешь здесь работать, так что мы с отцом даже и не рассчитывали…

– Маманя, я и правда не хотела помогать, в этом-то и суть. Я хочу полноценную работу с расписанием, и зарплатой, и определенным кругом обязанностей… Понимаешь?

– Мне нужно поговорить с твоим отцом. Уж слишком неожиданное предложение.

– Маманя, ты прекрасно знаешь, что папаня сделает так, как ты скажешь!

– Ничего я не знаю. Все деловые вопросы решает отец, и он исключительно придирчив к выбору сотрудников. Возможно, он подумает, что ты немного…

– Немного что?

– Не доросла.

– Ты имеешь в виду, что я слишком легкомысленная! – надулась Эшлинг.

– Именно так, – спокойно призналась Эйлин.

– Я больше не легкомысленная! Если я буду получать настоящее жалованье и меня могут уволить и все такое…

– Значит, ты передумала насчет работы у Мюрреев? – тихо спросила маманя.

– Да! Я пошла, и мы поговорили. Вместо собеседования мы с Тони Мюрреем просто поговорили по душам. И пришли к выводу, что лучше не надо…

– И ты не хочешь поискать работу в гостинице или в аптеке, где будет возможность больше общаться с людьми? – осторожно предложила маманя.

– Нет. Мориарти не могут платить еще одному сотруднику, а в гостинице уже есть Джуди Линч.

– Как насчет страхового агента, банка?..

– Нет, у всех уже хватает людей. И тогда я подумала: почему бы нам не расширить наше дело? Пусть будет большой семейный бизнес. Ты, папаня, Имон и я могли бы обсудить планы на будущее. И может быть, когда Донал подрастет, для него найдется какая-нибудь не слишком утомительная работа… – (Маманя улыбалась, словно слова Эшлинг ее позабавили.) – Ведь именно так все и делают! – рассердилась Эшлинг.

Маманя взяла ее за руку:

– А как насчет Ниам? Для нее найдется место в нашем новом семейном бизнесе?

– Ниам лучше выдать замуж за богатенького, чтобы у нас были деньги на расширение дела. На заднем дворе можно еще что-нибудь построить.

– За ужином я предложу ей такой вариант, – сказала маманя.

Разозленная Эшлинг отдернула руку:

– Ты не воспринимаешь меня всерьез!

– Напротив, я абсолютно серьезна… Я поговорю с твоим отцом. Если он согласится, когда ты хочешь приступить к работе?

Эшлинг бросилась к матери и заключила ее в объятия; у Эйлин слетели поднятые на лоб очки.

– В понедельник! И можно я не буду носить рабочий халат, как ты? Можно мне в своей одежде ходить?

– Ты вся измажешься. Именно поэтому мы надеваем халаты, здесь ужасно пыльно.

– Маманя, клянусь, я сама буду стирать!

– Так одежда слишком быстро износится. Ты все жалованье будешь тратить на покупку новой одежды. Я тебе из собственного опыта говорю. Давай мы выдадим тебе красивый халат – любого цвета, какого захочешь.

– Маманя! Но это же издевательство… Я дипломы получила, выучила стенографию и все остальное, а тут халат…

– Тебе очень идет зеленый цвет. Давай мы купим тебе пару изумрудных халатов, чтобы защитить одежду?

– Ну и как это будет выглядеть?

– Настолько сногсшибательно, что весь Килгаррет будет оборачиваться тебе вслед. Ты невероятно красивая девочка.

Эшлинг растерялась:

– Господи, маманя… продолжай…

– Ты и правда очень красивая. Разве ты сама не знаешь? Ты ведь столько внимания уделяешь своей внешности.

– Это я-то красивая? – засмущалась Эшлинг.

– Ты прекрасна! И слишком хороша для какого-то Неда Барретта, но раз уж он тебе нравится…

– Маманя! Откуда ты знаешь про Неда Барретта? – изумилась Эшлинг. – Впрочем, там и знать-то нечего…

– Конечно нечего, – согласилась маманя. – Просто, когда тебе будет почти полтинник, как мне сейчас, ты будешь себе что-нибудь придумывать, чтобы не скучать.

– Мне кажется, я не из тех, кто всерьез интересуется мужчинами.

– Ну разумеется, Эшлинг! Такое всегда чувствуется.

– Маманя?

– Что, зайка?

– Если папаня согласится, можно будет объявить, чтобы покупатели обращались ко мне «мисс О’Коннор»? Некоторые… Я буду настаивать на этом с самого начала.

* * *

Джонни Стоун сказал, что с радостью отвезет Элизабет в Престон. Он в любом случае собирался поехать на север по делам антикварного магазина, так почему бы не взять с собой Элизабет? Все веселее будет! Она сможет вместе с ним походить по домам, немного поучиться отличать настоящие вещи от подделок и красивые вещи от тех, которые только кажутся таковыми. А что на этот счет думает мистер Ворски?

Мистер Ворски думал, что решение за Элизабет и ее отцом. Если они не возражают, то он, разумеется, будет только рад! Целых двое сотрудников будут искать для него антиквариат. Он не предвидел никаких неловких затруднений, в которых не по годам взрослая Элизабет могла пострадать или растеряться. Она вполне в состоянии справиться с таким Ромео, как мистер Джонни Стоун.

Элизабет не стала обсуждать с отцом подробности, а только сообщила ему, что на каникулах в середине семестра нанесет маме давно обещанный визит. Гарри выслал деньги, и нет, сверху ничего не нужно, обычной суммы на карманные расходы будет достаточно. Она предусмотрительно договорилась, чтобы в первый вечер ее отсутствия у отца была еда, но в остальные пять дней ему придется справляться самостоятельно. Возможно, он начнет больше ценить, насколько гладко и деловито она вела хозяйство. Деньги, предназначенные на хозяйственные расходы на неделю, Элизабет оставила в конверте, заранее зная, что такой суммы ему ни на что не хватит. Она не считала, что поступает жестоко, скорее разумно. Отец жил странной жизнью между банком и игрой в бридж, слишком удалившись от реальности, и возвращение на землю пойдет ему на пользу.

Моя дорогая Элизабет,

мы с Гарри ужасно рады, неописуемо рады, что ты наконец приезжаешь! Я просыпаюсь каждое утро и говорю себе, что теперь осталось всего девять дней. Гарри поинтересовался, испытывала ли я такое же чувство во время войны, считала ли дни, когда ты жила в Ирландии? Я думаю, это не одно и то же. Тогда я знала, что ты в безопасности, здорова и счастлива. Я читала твои письма каждую неделю и не могла придумать, что написать в ответ: что можно рассказать про пустой дом и долгие утомительные часы работы на военном заводе?

Сейчас все по-другому. Я думаю, как ты там, дома, в Кларенс-Гарденс? Вспоминаю кухню и твоего отца… Даже представить себе не могу, что ты теперь чувствуешь. Звучит довольно глупо, но мне бы хотелось быть там, потому что мы с тобой могли бы поговорить. Ты бы мне рассказала про мистера Ворски, и я бы туда сходила посмотреть. Я уверена, что Джордж понятия не имеет, где находится магазин. А я когда-то покупала в нем набор для камина.

Надеюсь, тебе понравится наш дом. Гарри больше двух недель работал за полночь, чтобы «все подготовить для Элизабет». Не думаю, что рассказываю это тебе, чтобы ты заранее настроилась охать и ахать. Хотя, возможно, так и есть. Когда ты была помладше, мы вряд ли так открыто проявляли эмоции. Я помню, как в первую неделю после возвращения из Килгаррета ты сказала, что в доме О’Конноров и в школе все реагируют куда эмоциональнее. Ну вот, глупости какие-то болтаю.

Осталось всего восемь с половиной дней.

Целую,

Вайолет

– Почему она подписалась «Вайолет»? – спросил Джонни Стоун, когда они с Элизабет отправлялись в двухдневное путешествие.

– Когда она ушла к Гарри, то стала подписываться именем. Забавно, но почему-то так кажется правильно. Возможно, она решила, что перестала выполнять материнские обязанности, а значит, и мамой называться не может.

– Моя мать никогда не выполняла материнские обязанности, однако все равно подписывается «твоя любящая мама». Пожалуй, мне надо ей сказать, чтобы она называла себя Мартой. Ты моложе меня, я сошлюсь на твой пример. Послушай, старушка Марта, скажу я, моей подруге Элизабет всего восемнадцать, но они с матерью называют друг друга по имени. Времена меняются, старая ты перечница!

Элизабет засмеялась:

– Все не так просто. Я по-прежнему считаю ее мамой. Посмотрим, что будет, когда мы встретимся. Я прощупаю почву. Может, она все еще хочет, чтобы я называла ее мамой. А может, и нет. В письмах я увиливаю, пишу «мои дорогие». Долго думала, как обращаться ласково, но не конкретно, понимаешь?

Джонни все понимал. Мимо проносились дорожные указатели, на колеса старого фургона накручивалась миля за милей. Элизабет распаковала еду, предназначенную для пикника, но есть пришлось в машине. За окном бушевали апрельские ветры и ливни.

В первый день им предстояло посетить два адреса. Джонни и Элизабет обшарили заброшенный летний домик и собрали сорок старых картин. Некоторые потрескались, некоторые выглядели настолько безвкусно, что Элизабет никак не могла понять, что мистер Ворски будет с ними делать.

– Рамы, глупышка! – прошипел Джонни, когда они вытаскивали плетеные стулья, старые биты для крикета и молотки для крокета.

Владелица рам и летнего домика предложила им чай и печенье и очень обрадовалась небольшой сумме, которую ей заплатил Джонни. Перед их отъездом она спросила Джонни, не нужно ли его барышне в туалет. Элизабет залилась краской, но не от упоминания туалета, а оттого, что ее ошибочно приняли за девушку Джонни.

– Она скорее коллега, чем моя барышня, – ухмыльнулся Джонни. – Однако, Элизабет, видя, как ты краснеешь, я, пожалуй, поменяю свое мнение.

Элизабет сбежала в ванную и попыталась спрятать пунцовые щеки под пудрой, найденной возле раковины.

Вернувшись в фургон, она тут же напала на Джонни:

– Если рамы и правда из красного дерева и серебра, то ты за них слишком мало заплатил!

– Милая девочка, хозяйка пришла в восторг от той суммы, что мы ей дали. В полный восторг! Она жала мне руку, рассыпаясь в благодарностях, теперь ей хватит на ремонт крыши. Она попросит местного умельца покрасить гостиную. Так счастлива она или нет? Что ты от меня-то хочешь, чтобы я бросал деньги старика Стефана на ветер?

– Но мистер Ворски не захотел бы обманывать…

– Элизабет, ну в самом деле, эти картины гнили в сарае годами. Ее муж все собирался навести там порядок, но так и не собрался. И с войны не вернулся. А теперь что? Мы пришли, провели два часа за уборкой, все разобрали. Господи, ты даже метлой махала! Теперь у нее есть чисто прибранное местечко, где можно поставить шезлонг, если только дожди прекратятся в ближайшие несколько лет. А еще у нее есть деньги на новую крышу, на покраску гостиной и на новую шляпку. Ну разве ей не счастье привалило?

– Ты ее обманываешь! Мы получим в тридцать или сорок раз больше того, что ты заплатил. Ты ей дал тридцать три фунта. Одна только большая позолоченная рама столько стоит. И даже больше, если привести ее в порядок. А там их еще двадцать девять штук! Чистой воды надувательство!

– Глупышка, это просто бизнес. А ты хорошеешь, когда заливаешься румянцем. Похоже на персики в сливках. Типичный цвет английской розы. Тебе следует почаще краснеть.

– Ты и правда так думаешь или насмехаешься?

– Ты действительно прелестна. Женщины тратят целые состояния, чтобы получить такой цвет лица, – ответил Джонни.

– Я боялась, что больше похоже на чахоточный румянец, – совершенно серьезно сказала Элизабет. – Уж слишком большой контраст.

Джонни так хохотал, что пришлось притормозить у обочины.

– Ты само совершенство! – с жаром заявил он. – Хотел бы я, чтобы та старушенция была права и ты на самом деле была бы моей барышней.

– Не получится из меня барышня, я к такому еще не готова. Жизнь – неимоверно сложная штука, еще многое нужно привести в порядок, – наивно ответила Элизабет, не ожидая возражений.

– И когда же, по-твоему, все будет в порядке? – спросил Джонни.

– Думаю, когда окончу колледж и найду работу, когда отец научится жить самостоятельно или заведет домработницу… Наверное, года через три.

– Вот тогда я приду и подам заявку, чтобы стать твоим молодым человеком, – сказал Джонни. – Если не состарюсь к тому времени… Мне будет почти четверть века!

– Да, – подумав, согласилась Элизабет. – К тому времени ты, пожалуй, уже остепенишься. Но я найду кого-нибудь.

Они остановились в маленькой гостинице возле Ливерпуля, которая принадлежала родственникам мистера Ворски. Во время второго визита они снова поругались. Джонни предложил старику двадцать фунтов за три зеркала и стол. Элизабет считала, что в магазине за них можно будет выручить больше ста фунтов. Джонни выскочил из дома, не дав окончательного ответа хозяину, который обеспокоенно выглядывал из окна, опасаясь, что они уедут, не купив вещи.

– Повторяю тебе, Стефан Ворски платит за магазин, платит жалованье мне, платит тебе, платит за бензин для чертова фургона, платит за мое проживание у его родственников, а потом еще потратит много часов своего времени и использует все свои навыки, чтобы привести в порядок столы и зеркала! И не забывай, что ему пришлось много лет вкладываться в учебу и получение этих самых навыков! Тогда, и только тогда он выручит за них сто фунтов. Именно так и занимаются бизнесом! Никто ничего не скрывает, все знают, как оно делается. Так ты позволишь мне предложить тому бедолаге двадцать фунтов, пока его удар не хватил? Или мы отказываемся от сделки, разбиваем ему сердце, а также мне и Стефану, а все потому, что мадам Уайт считает, будто мир должен следовать ее приказам?

Элизабет разрыдалась. Джонни заплатил озадаченному владельцу двадцать пять фунтов вместо двадцати, на которые тот уже согласился. В суматохе они загрузили мебель в фургон, пока Элизабет рыдала на переднем сиденье. К родственникам мистера Ворски они возвращались в молчании.

– Может, пропустим где-нибудь по кружечке, пока ливень не утихнет? – впервые за одиннадцать миль открыв рот, предложил Джонни.

Элизабет кивнула. Говорить она не могла.

Они сидели в пабе, и Элизабет, с покрасневшими глазами, пила бренди и имбирное вино, которое, по словам Джонни, как раз то, что ей сейчас нужно. Он не пытался ее развеселить, не извинялся за вспыльчивость и не спрашивал, почему она так долго и безутешно плакала.

Бренди согрел Элизабет, и она заказала еще, потом тихим голосом спросила Джонни про Ливерпуль. Насколько он большой? Насколько сложно будет найти в нем местечко под названием Джубили-Террас? Не слишком ли дурацкая идея? За второй порцией бренди она рассказала Джонни про Шона О’Коннора и как тетушка Эйлин просила передать привет Эми Спаркс, если будет возможность побывать рядом с Ливерпулем. Пять лет уже прошло, целая вечность… Конечно, может быть, миссис Эми Спаркс и ее сына Джерри уже и в живых-то нет. Но раз тетушка Эйлин когда-то просила… Да нет, глупости, Джонни не следует ее слушать, она ерунду болтает.

– Нам все равно рановато возвращаться к родственникам Стефана, так почему бы не попробовать поискать? – предложил Джонни.

* * *

Джерри Спаркс сказал, что, к счастью, у него оказались золотые руки: он стал часовщиком и большей частью работал дома. К его коляске прикрепили поднос, на котором можно разложить все винтики-шпунтики и разглядывать их через увеличительное стекло. Повезло, что его талант обнаружился во время курса лечения, поскольку с протезами для ног ничего не вышло: не за что зацепиться, невозможно использовать мышцы бедра, как у некоторых.

Миссис Спаркс теперь превратилась в миссис Бенсон. Снова выйти замуж было весьма разумным решением. Она заботилась о мистере Бенсоне, готовила ему еду, стирала рубашки, а он отдавал ей свою пенсию. Они продали его домик и получили неплохую прибыль. Они очень обрадовались возможности познакомиться с Элизабет и ее молодым человеком, поскольку знали о ней из писем Эйлин О’Коннор. Эта замечательная женщина писала длинное письмо на каждое Рождество и посылала деньги в церковь в Ливерпуле, где служили мессу для Шона.

Они поговорили о Шоне. Джерри назвал его отличным другом и сказал, что другого такого парня не встречал. Элизабет заметила, что, насколько она помнит, Шон всегда был неугомонным, но, когда она жила в Килгаррете, ей было слишком мало лет, и, возможно, она просто не могла по-настоящему поговорить с ним.

– Никогда не встречал другого такого парня, – повторил Джерри Спаркс. – После него уж точно не встречал. – Он посмотрел на плед, укрывавший остатки ног. – Конечно, нынче я мало кого встречаю…

– Да уж, когда работаешь сам по себе, то с общением сложно, – намеренно неверно истолковав слова Джерри, согласился Джонни. – Если на работе не с кем словом перемолвиться, то начинаешь скучать. С другой стороны, тут есть и свои преимущества. Можно закончить на часик раньше или устроить ланч в любое время!

Джерри оживился, и они с Джонни принялись обсуждать недостатки и преимущества работы на себя и почасовую оплату. Джонни даже принес из фургона старые часы, купленные на благотворительной распродаже, чтобы посоветоваться с Джерри.

– Я их из-за циферблата купил. Мне кажется, внутренности там просто всмятку.

Джерри достал лупу часовщика, и через несколько минут часы уже тикали. Казалось, тесная кухонька вот-вот лопнет от гордости. Элизабет не могла себе представить ничего более вдохновляющего. Гости и хозяева обменялись адресами с обещанием, что если мистеру Ворски понадобятся услуги мастера, то он непременно обратится к Джерри Спарксу.

В отсветах камина и тусклом свете лампочки в центре потолка острое лицо и согнутая спина Джерри Спаркса сливались с тенью красавчика Джонни Стоуна. Если бы они встретились в Италии, то тоже могли бы подружиться. Конечно, в то время Джонни Стоун еще не дорос до военной формы, а когда достиг призывного возраста, война закончилась.

Элизабет, мистер и миссис Бенсон, слушая такие разговоры у камина, невинно и довольно переглядывались, прекрасно понимая друг друга, хотя и не смогли бы выразить это понимание словами.

Двоюродная сестра мистера Ворски совершенно не заинтересовалась их визитом в бедный домик на Джубили-Террас, зато обратила все свое внимание на Элизабет. Какая прелестная девушка, идеальная пара для мистера Стоуна, как раз подходит для того, чтобы он наконец остепенился и прекратил свои любовные похождения.

– Как же хорошо, что я не твоя барышня! – устало произнесла Элизабет, поднимаясь по лестнице в свою комнату. – С тех пор как мы выехали из Лондона, все думают, что я твоя девушка и что мне от тебя житья нет.

Неужели только сегодня утром она попрощалась с отцом? И за целый день про него даже ни разу не вспомнила… Наверное, именно так получилось с мамой. Впрочем, они ведь были женаты, а это совсем другое дело. Интересно, захочет ли завтра мама, чтобы она называла ее Вайолет? Пойдет ли Джонни вместе с ней, как ходил к Джерри Спарксу?

Элизабет задумалась, как Джерри Спаркс вылезает из инвалидной коляски, когда ему нужно в туалет? И может, стоит не ложиться спать сразу, а сначала написать тетушке Эйлин про их встречу…

* * *

По дороге в Престон им предстояло заехать еще по трем адресам. Элизабет ничего не говорила, когда Джонни предлагал цену, а вдова солдата, священник и пожилой доктор соглашались на нее. Она охотно помогала, вела записи в своем блокнотике и даже залезла под кровать на чердаке вместе с Джонни, где их руки соприкоснулись на старых щетках с серебряной спинкой. Когда щетки принесли вниз, старый доктор сказал, что смутно припоминает их со времен своего детства.

– Если вы не против, то я бы их купил, – предложил Джонни.

– Да они такие грязные, и щетина вся сгнила. Стыдно такое продавать, я их просто выброшу, – ответил старик.

– Они будут очень неплохо смотреться, если мы их приведем в порядок, отполируем и заменим щетину на новую. – Джонни поймал взгляд Элизабет прежде, чем она успела отвести глаза. – Они довольно ценные, доктор. Возможно, мы получим за них куда больше, чем заплатим вам.

– Надеюсь, что так и будет, мальчик мой! – с улыбкой согласился доктор. – Иначе какая же вам тогда выгода?

Джонни отпраздновал победу, намеренно избегая взгляда Элизабет.

* * *

Когда, согласно дорожному указателю, до Престона оставалось пять миль, Элизабет почти смущенно повернулась к Джонни:

– Надеюсь, ты пойдешь со мной и останешься на ужин… Не думаю, что у них найдется для тебя место, чтобы переночевать. Гарри ведь столько болтал про то, как подготовил гостевую комнату именно для меня, но зато ужин будет отменным.

– А почему бы мне просто не доставить тебя к дверям, поздороваться с Гарри и Ви, договориться, во сколько я заберу тебя во вторник, а потом отвалить, чтобы не мешать воссоединению семьи?

– Ты ведь знаешь, мы не семья, – заволновалась Элизабет.

– Знаю, но все и так будут не в своей тарелке, не хватало еще притащить туда незнакомца.

– Но ты… ты здорово умеешь поддержать беседу и как бы сгладить углы. Пожалуйста, пойдем со мной, поужинай с нами.

– Давай так: я зайду и посмотрю, что к чему. Если я решу, что мне лучше отчалить, то так и сделаю. А если мне покажется, что я буду полезен, то немного задержусь. Договорились?

Элизабет кивнула. Он потрепал ее по руке.

– А ты… В твоей семье нет неловкости? Ну… твоя мама, которая подписывается «вечно-любящая-тебя-мама»?.. – спросила Элизабет.

– Неловкости? Нет, не думаю. – Джонни сосредоточенно вел машину по мокрой и скользкой дороге. – Что именно ты имеешь в виду?

– Когда они… например, когда тебя слишком любят или любят недостаточно? Когда ты получаешь не то, что ожидал или хотел.

Джонни расхохотался:

– Вот уж нет! Моя мама хотела бы, чтобы я жил с ней, купил себе машину и возил маменьку по гостям… А я не хочу такой жизни, поэтому не собираюсь идти у нее на поводу. Да ни за что на свете! Отец матери хотел, чтобы она осталась дома и заботилась о нем, а она взяла и сбежала с моим папой. Люди делают то, что хотят. Как только ты это поймешь и признаешь, все проблемы закончатся.

– А твой отец?

– Сбежал с кем-то еще. Даже с двумя. Этак раз в десять лет он всегда с кем-нибудь сбегает, моя мать была второй. Отец просто обожает с кем-нибудь сбегать.

– Ты ни разу не видел его?

– А зачем? Он меня видеть не хочет. Послушай, у меня все совсем не так, как у тебя. Твои сбились с ног, чтобы приготовить для тебя комнату. Они хотят, чтобы ты приехала, ты тоже хотела приехать. Какая здесь может быть неловкость? Никто не врет, ничего не требует, истерики не устраивает.

– Похоже, истерики ты терпеть не можешь…

– Как будто я один такой.

– Мне кажется, ты реагируешь гораздо сильнее других. Вчера я видела, что ты сильно злился, когда я плакала.

– Нет, дорогая моя, честное слово, я не злился. Просто… ну… не знаю, не люблю я участвовать в драматических сценах с рыданиями. Поэтому всегда держусь от них подальше.

– Пожалуй, в этом есть смысл.

– Недостатки тоже есть. Люди думают, что я слишком холоден, или эгоистичен, или легкомыслен. Возможно, так оно и есть… Ага, а вот и Престон, жемчужина севера! Добрались!

– Пожалуйста, оставайся на ужин.

– Если они меня попросят, – согласился Джонни.

* * *

У Элизабет на глаза навернулись слезы, когда она вошла в спальню, и только мысль о том, что Джонни снова увидит ее с красным и распухшим лицом, заставила сдержать их.

– Девочки любят красивые штучки, – с гордостью сказал Гарри, глядя на расставленные на полочке дорогие и безвкусные безделушки, которые купил специально для Элизабет.

Мебель выкрасили в белый цвет, как и симпатичный маленький книжный шкаф, у которого когда-то были дверцы; на нем еще оставались дверные петли, но их тоже тщательно закрасили. Несмотря на тотальный дефицит, Гарри ухитрился покрасить все, что только можно.

Кровать застелили бело-голубым покрывалом с оборками, на стенах повесили картины в блестящих новых рамах. Элизабет подумала, что теперь такие картинки в стиле шоколадных коробок кажутся ей тошнотворно-сентиментальными. От стены до стены пол покрывал голубой ковер, явно сшитый из кусочков, чтобы подогнать под нужный размер. Гарри сиял от гордости за результаты своих трудов.

Первым заговорил Джонни, выражая восхищение всем, чем следовало восхититься. Как идеально положен слой краски! Три слоя? Да, точно, он так и подумал, что должно быть три слоя. Джонни восторгался хорошо продуманной проводкой: светильник над кроватью и еще один над умывальником. Хвалил яркие, чистые цвета, которые выглядели жизнерадостно даже зимой.

Пока Джонни разливался соловьем, Элизабет собралась с мыслями и тоже принялась хвалить, благодарить и восхищаться. Она положила сумку на кровать и огляделась с такой благодарностью, что улыбка Гарри расползлась до ушей и он чуть не лопнул. Подчиняясь импульсу, Элизабет обняла его и, увидев восторг в глазах мамы, обняла и ее тоже. А когда Элизабет входила в обшарпанный магазинчик на углу, то мама всего лишь чмокнула ее в щеку.

– Мама, все так здорово! – воскликнула Элизабет.

Мама обняла ее в ответ. За плечом матери Джонни подмигнул Элизабет, и она поняла, что правильно поступила, решив не обращаться к маме по имени.

Джонни остался на ужин, и атмосфера в доме становилась все более задушевной. Гарри походил на большого ребенка; за прошедшие два года он стал толще и добродушнее. Мама еще сильнее похудела, хотя, казалось бы, дальше уже некуда, постоянно суетилась и много курила. На исхудавшем лице глаза выглядели огромными, как блюдца. Несколько раз она нервно подскакивала, стараясь угодить.

Гарри и мама явно по-детски довольны, что Джонни еще не познакомился с отцом, подумала Элизабет. Гарри даже сказал: «А здорово, парень, что мы первые на тебя посмотрели, верно?» – словно она привела Джонни, чтобы получить их одобрение.

– Джонни еще незнаком с папой, поскольку работает у мистера Ворски, а, как мама написала в письме, папа понятия не имеет, где находится антикварный магазин, – ничуть не смутившись, ответила Элизабет, помолчала и на случай, если кому-нибудь захочется покритиковать отца, добавила: – Вы бы глазам своим не поверили, если бы увидели папу теперь. Он жить не может без бриджа. Не надо ломать голову над выбором рождественского подарка: сгодятся новая колода карт, блокноты для подсчета очков или маленькие пепельницы для бриджа. А еще он постоянно с кем-нибудь встречается. Если в округе появился новый сосед, умеющий играть в бридж, то отец познакомится с ним за неделю.

– Подумать только, у Джорджа столько друзей! – слегка удивилась мама, словно речь шла о каком-то старом знакомом.

– Их вряд ли можно действительно назвать друзьями, – возразила Элизабет.

– Ну разумеется, они друзья! – вмешался Джонни. – Если он ходит к ним в гости, а они приходят в Кларенс-Гарденс, то кто же они еще? Враги, что ли? Ей-богу, Элизабет, ты ведь не ждешь, что люди будут резать себе руки, чтобы смешать кровь, как индейцы?

Все засмеялись.

– В Ирландии мы с Эшлинг однажды так и сделали, – вдруг сказала Элизабет. – А я и забыла…

– Ну вот видишь! – ляпнул Гарри, пытаясь дать понять Джонни, что он на его стороне.

Джонни все понял и приобнял Гарри за плечи:

– Гарри, давайте дадим дамам возможность поболтать, а вы покажете мне свою мастерскую. И если вдруг во время поездок вам попадутся старые весы, такие, старомодные, с медными гирьками…

Мама закурила новую сигарету и, наклонившись к Элизабет, взяла ее за руку:

– Дорогая моя, он такой славный! Замечательный молодой человек. Я безумно рада за тебя, я ведь и об этом переживала… помимо всего прочего. Волновалась, что у тебя нет ни парня, ни общения, ни развлечений. В своих письмах ты про такие вещи почти ничего не писала.

– Похоже, бесполезно говорить, что он не мой парень, – вздохнула Элизабет. – Честное слово, вплоть до вчерашнего дня мы с ним едва ли толком разговаривали. Я всего лишь работаю вместе с ним по субботам. Хотя он и правда очень славный. С ним весело, поездка получилась замечательная, время пролетело совершенно незаметно.

– Я знаю, – сказала мама, – когда ты с правильным человеком, то и времени не замечаешь.

На выходных они часто говорили про Джонни, что позволяло не упоминать отца. Мама чувствовала себя виноватой перед ним за то, что ушла без объяснений.