Текст книги "Странствия Персилеса и Сихизмунды"

При этих словах все четверо обнялись, а народ между тем приветствовал эту перемену и вновь пришел в восхищение от неземной красоты моей сестры, от сверхъестественного ее ума и от того, как легко, единым мановением, поменяла она местами брачущихся.

Началось торжество, и тогда выдвинулись вперед четыре двенадцативесельных (по шесть весел на каждом борту) баркаса, свежевыкрашенных в разные цвета, тешивших взор своею пестротою. На снастях красовалось множество, также разноцветных, флажков. На каждом баркасе сидело двенадцать гребцов в одежде из тонкого только что побеленного полотна – в одежде точно такого же покроя я прибыл впервые на ваш остров.

Мне сказали, что скоро над пятым баркасом, находившимся на расстоянии трех лошадиных заездов от этих четырех, будет натянут шатер; шатер этот, огромный, красивый, из зеленой шитой золотом тафты, был виден издали; края его касались воды и даже полоскались в ней.

За говором народа и звуками музыки невозможно было расслышать команду капитана, раздававшуюся с такого же раскрашенного баркаса.

Убранные ветвями баркасы раздвинулись, чтобы дать дорогу четырем соревнующимся баркасам и чтобы их хорошо было видно жадной до зрелища несметной толпе, усыпавшей помост и берега реки. Гребцы, сгорая от нетерпения, точно породистые ирландские сеттеры, которых хозяин все не спускает со своры, хотя зверь уже показался, в ожидании сигнала к началу соревнования взялись за весла, и на их голых руках видны были плотные сухожилия, вздутые вены и развитые мускулы.

Наконец долгожданный сигнал был подан, и в тот же миг все четыре баркаса рванулись и понеслись с такою быстротой, что казалось, будто они не по воде летят, а по воздуху.

Один из них, коему служил эмблемой Купидон с повязкой на глазах, обогнал остальные на расстояние, равное по длине почти трем баркасам, и это его преимущество дало основания зрителям полагать, что он придет первым и получит чаемую награду.

Баркас, следовавший за ним, вначале шел уверенно, гребцы на нем подобрались стойкие и упорные, но даже и они, видя, что первый баркас не сдает, готовы были сложить весла, однако ж события далеко не всегда происходят и развиваются так, как можно было предполагать вначале. Существует правило, согласно которому зрители состязаний и соревнований не должны ободрять соревнующихся ни знаками, ни возгласами, ни как-либо еще, ибо все это так или иначе помогает участникам состязаний, однако ж, видя, что баркас с отличительным знаком в виде Купидона так на много обогнал остальные, зрители, невзирая ни на какие правила, полагая, что победа ему уже обеспечена, дружно воскликнули: «Купидон» побеждает! «Любовь» непобедима!» И в это мгновение нам издали показалось, будто гребцы «Любви», напрягши слух, чуть-чуть уменьшили скорость.

Следовавший за баркасом Любви второй баркас, коего отличительным знаком являлся Прибыток, изображенный в виде роскошно одетого приземистого крепыша, воспользовался этим обстоятельством: гребцы изо всех сил налегли на весла, и скоро «Прибыток» уже поравнялся с «Любовью» и оттеснил ее к берегу, при этом весла правого борта у нее сломались, на «Прибытке» же гребцы предусмотрительно подобрали свои весла, и, обманув ожидания тех, кто начал славить победу «Любви», «Прибыток» вырвался вперед; впрочем, теперь они уже кричали: «Прибыток» побеждает! «Прибыток» побеждает!»

Отличительным знаком третьего баркаса являлась Быстрота, изображенная в виде нагой женщины со множеством крыльев; в руках она держала трубу, что делало ее похожей скорее на олицетворение славы, нежели на олицетворение быстроты.

Успех «Прибытка» воодушевил «Быстроту», и ее гребцы, принатужившись, догнали «Прибыток», но тут сплоховал рулевой: из-за его оплошности «Быстрота» столкнулась с двумя первыми баркасами, и все ее гребцы были обречены на бездействие. А гребцы на баркасе, шедшем сзади и избравшем своим отличительным знаком «Удачу», как раз когда они выбились из сил и уже готовы были выйти из игры, заметив, что первые три баркаса столкнулись, подались в сторону, чтобы самим не попасть в эту кашу, а затем, как говорится, нажали и, благополучно проскользнув мимо столкнувшихся лодок, обогнали их.

Теперь с берегов послышались иные возгласы, и возгласы эти воодушевляли гребцов «Удачи»; упоенные своим успехом, гребцы уже не сомневались, что если отставшие в несколько взмахов не покроют разделяющее их расстояние, то им вперед уже не вырваться и награды им не видать, и награду в самом деле получили гребцы четвертого баркаса – не столько потому, что они уж так быстро шли, сколько потому, что им повезло.

Словом сказать, «Удача» и впрямь оказалась удачливой, я же окажусь рассказчиком незадачливым, если буду сейчас продолжать повесть о многочисленных моих и необычайных приключениях. Итак, я прошу вас, сеньоры: остановимся здесь, а вечером я вам доскажу до конца, хотя, впрочем, невзгоды мои бесконечны.

Только успел Периандр это вымолвить, как вдруг с больным Антоньо случился глубокий обморок, а его отец, видимо догадавшись, что тому причиной, вышел из комнаты и направился, как то выяснится впоследствии, к Сенотье, с которой у него произойдет разговор, приводимый в следующей главе.

Глава одиннадцатая

Думается мне, что когда бы у Арнальда и Поликарпа терпение не питалось наслаждением любоваться Ауристелой, а у Синфоросы – наслаждением любоваться Периандром, то пространная его повесть в конце концов истощила бы их терпение; да и Маврикию и Ладиславу повесть его также показалась длинноватой и слегка растянутой: по их мнению, рассказывая о своих несчастьях, он не должен был рассказывать о чужих радостях.

В целом, однако ж, повесть слушателям понравилась: во всяком случае, она произвела на слушателей приятное впечатление картинностью изображения и приятностью слога, и они пожелали непременно дослушать до конца.

Антоньо-отец нашел Сенотью не более, не менее, как в королевской палате, и, увидев ее, он, как прямой испанец, мгновенно загорелся гневом; вне себя от ярости, он схватил ее за левую руку и, занеся над нею кинжал, воскликнул:

– Верни мне, колдунья, моего сына живым и здравым, верни сей же час, а не то тебе не сдобровать! Верни, каким бы магическим кругом из иголок без ушек и булавок без головок ты его ни обвела, куда бы ты, злодейка, здоровье его ни запрятала: за дверную притолоку или же еще в какое-либо укромное место, тебе одной известное.

Сенотья, видя, что разгневанный испанец, занес над нею кинжал, оцепенела от страха и дрожащим голосом дала обещание вернуть его сыну жизнь и здоровье; в эту минуту она готова была дать обещание исцелить весь свет – так она была напугана. Вот что она сказала Ан-тоньо-отцу:

– Отпусти мою руку, испанец, и вложи в ножны свое оружие! Прими в рассуждение, что оружие гнева, примененное твоим сыном, обратилось против него. Тебе должно быть известно, что мы, женщины, мстительны от природы, но презрение и пренебрежение сильнее, чем что-либо иное, возбуждают в нас мстительное чувство, – так не удивляйся же, что жестокость твоего сына ожесточила мое сердце, внуши ему, что с теми, кого он пленил, надлежит быть человечным; не должно унижать тех, кто взывает к его милосердию. А теперь иди с миром: завтра твой сын встанет здравым и невредимым.

– А иначе, – подхватил Антоньо, – я сумею тебя разыскать и найду в себе силы умертвить тебя.

С этими словами он удалился; на Сенотью же напал такой страх, что она, позабыв причиненную ей обиду, сняла с притолоки орудия своего колдовства, которые она приготовила, дабы иссушить сурового юношу, вскружившего ей голову своею стройностью и пригожеством.

Стоило Сенотье снять с притолоки бесовскую свою снасть – и юноша Антоньо тотчас выздоровел: на щеках его заиграл румянец, в глазах зажегся веселый огонек, во всем теле он ощутил прилив сил, каковому обстоятельству все обрадовались, отец же его, оставшись с ним наедине, обратился к нему с такими словами:

– Сын мой! Вот о чем пойдет у нас с тобой сейчас речь: я хочу вразумить тебя, дабы ты уразумел, что цель бесед, какие я с тобою веду, одна – внушить тебе, чтобы ты остерегался в чем-либо прогневать господа. Ты мог в том увериться на протяжении тех пятнадцати или же шестнадцати лет, что я преподаю тебе закон, коему меня учили мои родители, – закон истинной католической веры, которою спаслись и спасутся все, пред кем отверзались или же отверзнутся врата царства небесного. Закон божий воспрещает нам мстить обидевшим нас, – нам надлежит лишь призывать их к покаянию. Наказывать – это дело судьи, наше дело – обличать грешников на условиях, о которых я скажу тебе позднее. Если тебя станут подбивать причинить кому-либо обиду, то есть на дело, богу не угодное, то не бери в руки лук, не мечи стрел и не произноси бранных слов. Не слушайся дурных советов, отойди от зла – и тогда ты выйдешь победителем, обретешь свободу и с твердостью встретишь новое испытание. Сенотья тебя околдовала с помощью орудий колдовства, коих действие рассчитано на известный срок: если бы не господь бог да не моя расторопность, то не прошло бы и десяти дней, как ты отправился бы на тот свет. А теперь пойдем послушаем Периандра – он обещал вечерком досказать свою историю, – все друзья твои будут рады тебя видеть.

Антоньо обещал отцу с божьей помощью претворять в жизнь его наставления, невзирая ни на какие соблазны, невзирая ни на какие силки, которые кто-либо расставит его добродетели.

Между тем Сенотья, обозленная, посрамленная и огорченная равнодушием и презрением сына, а равно и бесстрашием и негодованием отца, порешила чужими руками отомстить за свою обиду, но так, чтобы бесчувственный варвар по-прежнему здесь пребывал. С такими мыслями и с такою непреклонною решимостью явилась она к королю Поликарпу и сказала:

– Тебе ведомо, государь, что с тех пор, как я живу у тебя во дворце и состою у тебя на службе, я стараюсь служить тебе со всеусердием. Ты мог не раз удостовериться в моей преданности, и тебе ведомо также, что все твои тайны я храню свято. Ты человек мудрый, и тебе ведомо, что в делах личных, особливо сердечных, даже самые, казалось бы, рассудительные люди склонны ошибаться, – так вот, твое намерение отпустить с миром Арнальда и всю компанию – это из ряду вон выходящее безумие. Нет, правда, скажи мне: разве тебе легче будет покорить Ауристелу на расстоянии? Ты воображаешь, что она сдержит свое слово и вернется, что она выйдет замуж за старика? Ты же не станешь отрицать, что ты старик: самого-то себя ведь не обманешь. Притом около нее всегда Периандр, – а может, он ей совсем даже и не брат, – и юный принц Арнальд, который спит и видит на ней жениться. Не упускай же случая, государь, иначе он повернется к тебе не вихром, а лысиной. Между тем тебе сейчас представляется случай задержать их и наказать наглость и дерзость в лице этого изверга варвара, который прибыл вместе с ними и в стенах дворца твоего убил некоего Клодьо, и вот если ты его накажешь, то стяжаешь славу правителя пусть не мягкосердечного, да зато справедливого.

С величайшим вниманием слушал Поликарп зловредную Сенотью, каждое слово которой впивалось гвоздем в его сердце. И ему уже не терпелось привести ее замысел в исполнение; мысленным оком он уже видел Ауристелу в объятиях Периандра – в объятиях не брата, но возлюбленного; ему уже мерещилась у нее на голове датская корона; ему уже чудилось, что Арнальд смеется над любовными его мечтаниями.

В конце концов бес остервенелой ревности настолько овладел душою короля, что король готов был кричать от боли и вымещать ее на людях ни в чем не повинных. Однако же Сенотья, удостоверившись, что доведенный до бешенства король являет собою послушное орудие в ее руках, постаралась пока что успокоить его: пусть, мол, Периандр вечерком доскажет свою историю, а она тем временем обдумает дальнейший план действий.

Поликарп поблагодарил ее за участие, и тогда эта влюбленная и жестокая женщина стала раскидывать умом, как лучше всего исполнить их общее, ее и короля, желание.

Между тем смерклось; все, так же как и вчера, собрались на беседу, и Периандр, дабы восстановить в памяти слушателей последовательность событий и дабы связать оборванную нить повествования, напомнил, что в прошлый раз он остановился на гребном состязании.

Глава двенадцатая

Периандр продолжает рассказывать занятную свою историю, а затем переходит к рассказу о похищении Ауристелы

С наибольшим удовольствием слушала Периандра прелестная Синфороса; каждое его слово приковывало ее к себе как бы цепями, исходившими из уст Геркулеса[27]27
  Геркулес (Геракл) – знаменитый герой греко-римской мифологии. Совершил двенадцать подвигов на службе у царя Тиринфа и Микен Эврисфея, за что ему было обещано и Дано бессмертие.


[Закрыть], – так складно и так красиво говорил Периандр, повествуя о своих приключениях.

Повторив для связи, как мы уже упоминали, то, на чем он остановился вчера, Периандр продолжал:

– «Удача» обогнала и «Любовь», и «Прибыток», и «Быстроту»: ведь уж если нет удачи, то и быстрота немногого стоит, и прибыток не поможет, и любовь бессильна.

Убогий праздник рыбарей превзошел в своем веселье римские триумфы, ибо простота и скромность часто содержат в себе радость более совершенную. Однако ж судьбы людей по большей части висят на тончайших нитях, которые ничего не стоит оборвать и запутать, – так вот и нити моих рыбаков порвались и перекрутились, а с тем вместе умножили и мои несчастья; в самом деле, нужно же было нам уговориться провести следующую ночь на островке, образовавшемся на середине реки и манившем нас обилием зелени и безмятежною тишиной! Новобрачные из скромности не пользовались правами молодоженов; они думали только о том, как бы порадовать ту, кто такую огромную радость доставила им, благодаря чему они заключили меж собой долгожданный и счастливый союз. И для того решено было возобновить на этом острове торжества с тем, чтобы они продолжались три дня подряд.

Теплый воздух (дело происходило летом), приятность местоположения, свет месяца, тихий плеск ручейков, обилие плодов, аромат цветов – все это, и вместе и порознь, соблазняло нас пробыть здесь до окончания празднеств.

Как же скоро мы расположились на острове, неожиданно из перелеска выскочило с полсотни разбойников, снаряженных как попало: видно было, что им только бы пограбить – и давай бог ноги. Люди же беспечные, внезапному нападению подвергшиеся, бывают обыкновенно побеждены прежде всего своею собственною беспечностью: они не успевают даже изготовиться к обороне – до того их ошеломляет расплох; так же точно и мы: вместо того, чтобы дать отпор разбойникам, мы молча на них уставились, а те, как голодные волки, набросились на стадо бесхитростных овечек и хоть и не в зубах, а на руках утащили сестру мою Ауристелу, кормилицу ее Клелию, Сельвьяну и Леонсью; можно было подумать, что они именно их вознамерились похитить, – ведь были же тут и другие девушки, коих природа изрядною оделила красотою.

Меня этот непредвиденный случай не столько поразил, сколько возмутил: я бросился за разбойниками в погоню, старался не выпустить их из виду, кричал им вдогонку оскорбительные слова (как будто такие люди способны оскорбляться!), надеясь хотя бы разозлить их и раздразнить, но разбойники не обращали на меня никакого внимания: то ли они брани моей не слыхали, то ли просто не пожелали мне отплатить, но только в конце концов они скрылись. Тогда мужья похищенных Сельвьяны и Леонсьи, кое-кто из наиболее уважаемых рыбаков и я стали, что называется, держать совет касательно того, как нам поправить дело и отобрать наши сокровища.

Один из рыбаков сказал:

«Вернее всего, в море стоит разбойничий корабль – в таком месте, откуда легче всего добраться до берега. Они, поди, проведали, что мы тут собрались повеселиться. Я готов биться об заклад, что это так, а стало быть, у нас нет иного средства, как подъехать к ним на лодках и предложить богатый выкуп, да не скупиться; и то сказать: мужу за жену и голову сложить не жалко».

«Я сей же час еду к разбойникам, – вызвался я, – моя сестра, мое драгоценное сокровище, стоит для меня целого света».

Моему примеру последовали Карино и Солерсьо; оба они не стыдились своих слез, я же скрывал душевную свою муку.

Когда мы принимали это решение, было уже довольно темно, и все же Карино, Солерсьо, шесть гребцов и я сели в лодку. Но как скоро мы вышли в открытое море, стемнело окончательно, и впотьмах мы не могли различить судно. Тогда мы положили дождаться утра, чтобы при свете зари попытаться высмотреть корабль, и вот случилось так, что на рассвете мы увидели не один, а целых два корабля: один отваливал, другой приставал к берегу. Я сейчас узнал отходивший корабль, с которого мы сбежали на остров: на вымпелах его и парусах виднелся красный крест, меж тем как на вымпелах и парусах корабля, подходившего к берегу, также виден был крест, но только зеленый; впрочем, оба корабля были корсарские.

Будучи уверен, что схватили наши сокровища моряки с корабля отчалившего, я прикрепил к копью белое полотнище и, приблизившись с этим белым флагом к борту судна, попытался с соблюдением необходимой осторожности вступить в переговоры о выкупе.

На борту показался капитан. Только было я возвысил голос, чтобы заговорить с ним, как вдруг голос мой упал, пресекся и потонул в адском грохоте: то был артиллерийский залп с другого, подходившего корабля, означавший, что тот корабль вызывает этот на бой. В ту же минуту корабль, к коему мы приблизились, ответил не менее мощным залпом, и началась артиллерийская дуэль: можно было подумать, что это встреча двух исконных и ярых врагов.

Мы поспешили выйти из-под обстрела и стали издали наблюдать за ходом сражения. Перестрелка длилась почти целый час, после чего два корабля с невиданною яростью сцепились вплотную. Моряки с подошедшего корабля, более удачливые, вернее сказать – более храбрые, взяли другой корабль на абордаж и в мгновение ока перебили находившихся на палубе – всех до одного человека. Покончив же с врагами, они стали хватать что поценней, и хотя на взгляд корсара особых ценностей тут не было, однако же для меня то были из сокровищ сокровища, ибо они первым делом схватили мою сестру, Сельвьяну, Леонсью и Клелию и тем обогатили свой корабль: они живо смекнули, что за такую красавицу, как Ауристела, они возьмут неслыханно огромный выкуп.

Я вознамерился подойти к победившему кораблю и начать переговоры с капитаном, однако ж последнее время счастье мое всецело зависело от направления ветра, так и тут: неожиданно подул ветер береговой, и корабль удалился. Так я лишен был возможности подойти к нему и предложить капитану непомерный выкуп, и нам оставалось лишь повернуть вспять без всякой надежды когда-либо вновь обрести утраченное. Между тем корсарский корабль шел по ветру, а потому мы не в состоянии были определить его курс; равным образом мы не имели понятия об его опознательных знаках, по коим можно было бы догадаться, кто они такие, эти победители; знай мы хотя бы, из какого они края, у нас была бы отдаленная надежда когда-нибудь свидеться с теми, кого они у нас отняли.

Коротко говоря, корабль скрылся в морской дали, а мы, убитые горем, выбившиеся из сил, вошли в устье речки, где нас ожидали на лодках все рыбаки.

Не знаю, сказать ли вам, сеньоры, одну вещь, а между тем я чувствую, что умолчать об этом нельзя: вселился в меня тогда некий дух, и хотя он и не преобразил меня, однако ж я ощутил в себе силы сверхчеловеческие. И вот вскочил я на корму и, крикнув рыбакам, чтобы они подошли поближе и со вниманием меня выслушали, обратился к ним с такою речью:

«Беду ни праздностью, ни ленью не поправишь. В душах трусливых нет места для счастья. Мы сами созидаем свою судьбу. Нет такого человека, который был бы не способен улучшить свое положение. Трус, хоть и родится богатым, обречен бедствовать, подобно нищенствующему скупцу. Все это, друзья мои, я говорю для того, чтобы подвигнуть и побудить вас улучшить ваш жребий: оставьте убогие ваши мрежи и утлые челны, ищите сокровищ, которые достигаются благородным трудом, – я называю благородным такой труд, который задается целями великими. Ежели землекоп в поте лица своего роет землю, а заработка ему едва хватает на кусок хлеба, славы же ему от того никакой, то почто не сменит он заступа на копье? Подумать только: ни зной, ни непогода ему не страшны, и добывает он не только пропитание, но и славу, возвышающую его над всеми людьми! Война – мачеха для трусов и родная мать для удальцов, награды же, на войне получаемые, это, если можно так выразиться, сверхнаграды. Итак, друзья мои, храбрые юноши, будем смотреть в оба за кораблем, увозящим сокровища, принадлежащие вашим родным, а для того сядем вон на тот корабль, что стоит недалеко от берега, – я уверен, что нам послало его само небо. Будем идти следом за тем кораблем! Превратимся в пиратов, но только не ради наживы, а дабы отбить незаконно присвоенное достояние. Морская служба всем нам знакома. Съестные припасы, а равно и все прочее, потребное для плавания, мы найдем на этом корабле: ведь победители увезли с собой только женщин, а больше ничего не тронули. Причиненная нам обида велика необычайно, однако стократ необычайнее представляющийся нам случай за нее отплатить. Следуйте же за мной! Я вас о том прошу, Карино и Солерсьо вас о том умоляют, а я знаю наверное, что в этом смелом походе они меня не оставят».

Не успел я договорить, как по всем лодкам пробежал шепот – рыбаки посовещались, а затем послышался громкий голос:

«Доблестный гость наш! Садись на корабль, будь нашим капитаном и нашим вождем, а мы все – за тобой!»

Скорое это и единодушное решение я счел за добрый знак, а чтобы заминка с исполнением благого моего намерения не дала рыбакам повода передумать, я поспешил отчалить, и тогда вслед за моей лодкой двинулось еще около сорока.

Я порешил с крайним тщанием учинить разведку: взойдя на корабль, я все как есть осмотрел, дабы установить, что здесь есть и чего недостает, и обнаружил, что все необходимое для плавания налицо. Рыбакам я сказал, чтобы никто из них не сходил на берег, – я опасался, как бы женские или детские слезы не принудили кого-либо из сподвижников моих отменить смелое свое решение.

Рыбаки повиновались; все они мысленно простились со своими родителями, женами и детьми. Случай маловероятный, но уж вы поверьте мне хотя бы из вежливости: никто из рыбаков не съездил на берег даже для того, чтобы взять про запас что-нибудь из одежды, – пустились в путь кто в чем был. Распределять между собою обязанности не стали: все поочередно должны были нести службу простых матросов и лоцманов, я же единогласно избран был капитаном. Затем, благословясь, принялся я за исполнение своих обязанностей, и первое, о чем я распорядился, это убрать трупы, оставшиеся после боя, и смыть кровь. Еще я распорядился собрать все оружие, как холодное, так равно и огнестрельное, а затем по своему выбору его роздал; Далее я высчитал, на сколько приблизительно дней нам должно хватить продовольствия.

Покончив с этими делами, я помолился богу о том, чтобы он не оставлял нас в пути и помог нам в осуществлении благого нашего начинания, а тотчас после молитвы подал команду поставить паруса, которые были все еще прикреплены к реям, и направить корабль по ветру, который, как я уже говорил, дул с берега, а затем мы бодро и смело, смело и уверенно пошли тем же курсом, каким, по нашим предположениям, шел корабль с похищенными девушками.

На этом, почтенные слушатели, я мог бы и остановиться, ибо кем только я вашему воображению ни являлся: и рыбаком и сватом, но пока милая сестра моя находилась при мне, я почитал себя за богача, после же того, как разбойники у меня ее похитили, я остался нищ, и, нищего, меня нимало не медля произвели в капитаны корабля, устремившегося за ними в погоню: воистину превратностям судьбы моей нет ни конца, ни предела.

– Довольно, довольно, друг Периандр! – воскликнул тут Арнальд. – Ты, как видно, способен без устали повествовать нам о своих злоключениях, нам же слушать о них больше невмочь – столь они многочисленны.

Периандр же ему на это сказал:

– Я, сеньор Арнальд, складочное место, куда сваливаются все напасти, всякому горю там место найдется, все сыплется на меня, хотя, впрочем, раз что цепь несчастных этих случаев в конце концов привела меня к сестре моей Ауристеле, то я уже почитаю их за случаи счастливые: коли беда не смертельна, то это еще не беда.

Тут вмешалась Трансила:

– Я этих ваших околичностей, Периандр, не разумею, однако не взыщите: уж мы-то строго с вас взыщем, если вы не исполните страстного нашего желания знать все случившиеся с вами происшествия: на мой взгляд, они могли бы дать пищу многим злым языкам, а равно и многим отравленным перьям. Мне странно было слышать о том, что вы – капитан морских разбойников, – согласитесь, что доблестные ваши рыбаки заслужили это название. И мне страх как хотелось бы знать, каков был первый совершенный вами подвиг и каково было первое ваше приключение.

– Завтра вечером, сеньора, я закончу рассказ свой, хотя до конца мне еще далеко, – отвечал Периандр.

Все уговорились на том, что завтра вечером они снова соберутся послушать Периандра, а пока что Периандр на этом прервал свою повесть.