Текст книги "Братья"

Только один раз она попыталась возразить Дмитрию, когда он стал угрожать смертью ее отцу.

– Мой отец – французский гражданин! – вспыхнула она. – Он приехал в эту страну в возрасте трех лет и находится под защитой правительства.

– То же самое можно было сказать и о некоторых других, – спокойно произнес Дмитрий, бросая на стол перед ней пачку фотографий. – Все они были лидерами эмигрантских организаций, – сказал он будничным тоном. – Преждевременная и страшная кончина.

Он показывал ей фотографии, называя имена убитых диссидентов и даты.

– Вы ведь не хотите, чтобы имя вашего отца добавилось к этому списку, не так ли?

Татьяна в ужасе рассматривала фотографии людей, некоторые из них были ей знакомы, затем подняла взгляд. Морозов смотрел на нее в упор и ухмылялся. В его глазах светились такая победоносная уверенность и смертельная угроза, что Татьяна сердцем поняла: Дмитрий как-то причастен к этим убийствам. Возможно, он сам был не только судьей, но и палачом.

– Итак, Татьяна Владимировна, что вы скажете?

Она никак не могла поверить, что их разговор происходит наяву, а не во сне. Она сама часто приходила на собрания эмигрантов, происходившие в доме ее родителей на бульваре Сен-Жермен, или выезжала вместе с отцом на митинги в пригородах. Тем не менее она ясно видела, что все это было лишь напрасной тратой сил, уходивших на пустые разговоры, никому не нужные декларации и прочую высокопарную чушь об освобождении Родины от владычества большевиков. Ничего из этого она не принимала серьезно, и даже отъезд Игоря в Москву казался ей легкомысленным мальчишеством.

Теперь же она неожиданно очнулась и взглянула в лицо грубой реальности тайной войны. КГБ внедрился в их организацию, возможно, что он контролировал и десятки других эмигрантских организаций по всей Европе. У нее не было иного выхода, кроме как согласиться на примитивный бартер, предложенный ей Дмитрием: жизнь ее родственников и друзей в обмен на сведения, которые она будет поставлять. Прикрытием для их встреч должна была послужить ее должность внештатной переводчицы в Торгпредстве.

– И запомни, – сказал Дмитрий, когда черный автомобиль уже мчался обратно в Париж. – Если ты скажешь своему отцу хоть одно слово о нашей встрече, это будет означать его смертный приговор.

– А если я обращусь в полицию? – нашла в себе мужество спросить она. Автомобиль как раз пересекал Иль де ля Ситэ.

Дмитрий попросил водителя остановить машину.

– Ступай! – грубо сказал он. – Полицейский департамент как раз через дорогу. Вот только что ты им скажешь? Впрочем, что бы ты ни сказала, тебе никто не поверит Самое худшее, что они могут сделать, это выдворить меня из страны. Я останусь в живых. Но ты – ты начнешь беспокоиться о своей семье... потом начнешь бояться за свою жизнь. Ступай!..

Он вытолкнул ее из машины на тротуар и оставил там. Последнее, что она услышала в тот день, был его короткий и сухой смех.

Так она начала работать на него. Через месяц она стала его любовницей.

Дождливым воскресным днем Дмитрий вызвал Татьяну к себе на квартиру. Закрыв за ней дверь, он подтолкнул ее в спальню, нарочито медленно раздел и бросил на кровать. Она не пошевелила и пальцем, чтобы помешать ему. Он расстегивал брючный ремень, а она неподвижно смотрела на него, сдерживая дыхание. Это не было насилием – оба знали, что она не станет сопротивляться. Дмитрий считал, что она просто боится его, он не мог и предположить, что она была заворожена исходившей от него грубой силой, а его абсолютная власть над ней странным образом придавала остроту всем ее ощущениям.

В тот самый первый раз она позволила Дмитрию делать с ней все что ему хотелось. Сама Татьяна вела себя послушно и пассивно, подчиняясь ему, словно робот. Однако впоследствии, пусть и не сразу, они поменялись ролями. За несколько недель она научилась удовлетворять его сладострастие при помощи своего тела, рук и рта, ведя его за собой к новым вершинам наслаждения. В моменты, когда этот могучий мужчина стонал и задыхался в восторге, когда его тело каменело от страсти или безвольно обмякало в ее руках, Татьяна чувствовала себя его госпожой и повелительницей. Она играла на нем как на музыкальном инструменте, а музыка ей всегда нравилась.

Она понимала, что полностью принадлежит ему, и смирилась с этим, однако никогда не любила его. В системе их странных взаимоотношений для ее эмоций и чувств просто не оставалось места, и она была рада этому. Ей просто нравилось заниматься с ним любовью, и она не чувствовала себя униженной или испорченной. В гораздо большей степени была ей не по душе та роль, которую она исполняла в организации своего отца – роль шпионки и доносчицы. В здание Торгпредства она приходила ежедневно и шла в кабинет Морозова ссутулившись, глядя прямо перед собой, стараясь не замечать устремленных на нее алчных взглядов и непристойных улыбок, которыми обменивались между собой пожилые русские сотрудники, одетые в одинаковые серые костюмы и коричневые ботинки.

Раз в неделю она должна была представить Дмитрию свой доклад. В каждом таком сообщении она перечисляла имена людей, пришедших на собрания эмигрантской организации, кратко излагала содержание прений по основным темам, фиксировала все подробности, касающиеся планов на будущее. Дмитрий проявлял особенный интерес к контактам между эмигрантами и ЦРУ, а Татьяна чувствовала все большее отвращение к самой себе. Даже сознание того, что она спасает жизни своих родственников, не могло утешить ее долгими бессонными ночами.

Приезд брата Дмитрия серьезно ее встревожил. Морозов строго приказал ей вступить с ним в разговор в тот же день, когда он появится в Институте. Она выполнила его приказание, ничего сложного в этом не было, однако она никак не ожидала, что у такого зловещего, мрачного человека, как ее любовник, может оказаться столь очаровательный брат. Она была не готова к тому, чтобы работать против человека, которого могла бы полюбить, против человека, которого могла не бояться.

Тот вечер, что они провели вместе, был восхитителен. Татьяна чувствовала, как ее с непреодолимой силой потянуло к этому естественному, единственному реальному человеку в зыбком мире предательства и лжи, в котором она обитала в последнее время. Алекс Гордон был очень похож на нее саму, но не на нее теперешнюю, а на ту Татьяну, какой она хотела бы быть. Он был честным, искренним молодым человеком, любящим музыку и поэзию, небезразличным к судьбе окружающих его людей. У бедняги не было ни единого шанса, если его безжалостный брат вдруг решит разделаться с ним. Если бы Дмитрий захотел, он мог уничтожить Алекса одним мановением руки, и она хотела как-то предупредить его, ведя по темным парижским улицам на встречу с братом. “Берегись своего брата! – хотелось ей крикнуть. – Берегись его гибельных объятий и поцелуев!” Однако она решилась лишь крепко пожать в темноте его пальцы. Затем она бросилась в квартиру Дмитрия и ждала там, приготовившись в очередной раз ублажить своего любовника.

Татьяна встретила Алекса Гордона на следующий день вечером в кафе Бофингера – старой парижской закусочной с великолепным потолком из цветного стекла Она была вместе с Дмитрием и имела возможность внимательно рассмотреть лицо Алекса, когда брат сообщил ему, что она является его подружкой. Алекс побледнел и уставился на них. Наконец ему удалось изобразить на лице слабую улыбку.

– Поздравляю, Димка... – сказал он упавшим голосом. – Татьяна – настоящая красавица. Я думаю, наша мама была очень похожа на нее в молодости.

Татьяна заметила, что сравнение пришлось Дмитрию не по душе: он стиснул челюсти, что означало у него сдерживаемый гнев, однако промолчал.

Этот вечер они провели втроем. После ужина они отправились в старый парижский ночной клуб на Монмартре, где молоденькие певицы на маленькой сцене исполняли старинные французские песни. Вечер закончился в круглосуточном бистро на Плас Клиши, где они заказали устрицы в луковом соусе.

И в последующие месяцы они проводили немало времени вместе, бывая в ресторанах, в кино и ночных клубах, однажды даже выехали на уик-энд на природу. Узнавая друг друга все больше, братья довольно скоро обнаружили зияющую пропасть, разделявшую их. Алекс приходил в ярость, когда слышал избитые коммунистические лозунги, которые, как ему казалось, отражают взгляды Дмитрия. К тому же ему не слишком нравилось подозрительное отношение, которое Дмитрий питал к западному образу жизни.

Что касается Дмитрия, то он никак не мог смириться с тем, что в Америке люди пользуются таким количеством личных прав и свобод. Для него это было опаснейшим явлением, прелюдией хаоса и анархии. В августе разразился Уотергейтский скандал и президент Никсон вынужден был подать в отставку. Дмитрий сказал по этому поводу, что американцы, должно быть, просто сошли с ума, изгнав своего президента из Белого дома за подобную ерунду. Он никак не мог понять, как может функционировать общество, которым никто не руководит сверху.

Однако Татьяна была не в восторге оттого, как развивались отношения между братьями. Поначалу это было искреннее любопытство и привязанность, которую проявляли обе стороны – Алекс открыто, Дмитрий сдержанно. С удивлением она обнаружила, насколько привлекательным и любезным может быть Дмитрий. Но после нескольких недель Дмитрий снова укрылся в своей защитной скорлупе, и их медовый месяц подошел к концу. Татьяне показалось, что Морозова испугало его собственное поведение. Алекс начал понемногу влиять на него; Дмитрий стал более беспечным и непосредственным, наслаждаясь жизнью, столь разительно отличающейся от его собственной, выбранной им для себя.

Открытости и искренности Алекса Дмитрий противопоставил угрюмую сдержанность. Когда бы Алекс ни сделал какое-нибудь замечание, касающееся политики Советского Союза, Дмитрий отмалчивался. Все его попытки заговорить о гибели родителей также наталкивались на мрачное молчание. В конце концов эти темы полностью исчезли из их разговоров; теперь братья предпочитали обсуждать еду, кино, спорт и международные события. Падение Сайгона, президентские выборы во Франции, поставившие во главе страны Валери Жискар д’Эстена, шансы Джералда Форда на выборах в 1976-м – таковы были темы их разговоров. России касались редко и с большой осторожностью.

Татьяне казалось, что отношения между братьями постепенно становятся искусственными, натянутыми. Единственное, что связывало их – узы родства, общая семья, общая родина, – все превратилось в запретные темы, и ни тот, ни другой не осмеливались нарушать табу.

Несколько раз Дмитрий вынужден был в последнюю минуту оставаться на работе из-за каких-то неотложных дел, и Татьяна с Алексом оставались вдвоем. В такие вечера они отправлялись в концерт или на балет. Дмитрий терпеть не мог ни того, ни другого.

Оставаясь наедине с Алексом, Татьяна чувствовала, как между ними возникает неловкое напряжение. Их разговоры становились вымученными, зачастую обрываясь неловким молчанием. В мгновения, когда Алекс прикасался к ней, помогая выйти из такси или подавая пальто, Татьяна ощущала словно легкий удар током, а потом долго перебирала в памяти каждую улыбку, каждый взгляд, которым они обменялись. Как-то она поймала себя на том, что разглядывает его губы, его искрящиеся глаза и упавшие на лоб светлые волосы, и испытала ни с чем не сравнимое по силе желание дотронуться до него, коснуться его губ кончиками пальцев, а затем приникнуть к ним ртом, чтобы ощутить их вкус. Постепенно ей становилось ясно, что опасное увлечение Алексом Гордоном все больше овладевает ею.

Она подозревала, что и Алекс испытывает по отношению к ней подобные чувства. Она поняла это по тому, как он смотрел на нее, как преображался в беспечного и счастливого человека в те вечера, когда они оставались вдвоем.

Ситуация сложилась совершенно невозможная. Дмитрий заставлял ее испытывать сильнейший страх. Если бы она попыталась обмануть его, он тут же, не задумываясь, убил бы ее. Он мог убить и своего брата, и поэтому Татьяна ходила с ним туда, куда приказывал ей Дмитрий, держась постоянно настороже и ни разу не позволила Алексу снова взять ее за руку.

Каждый вечер Татьяна старалась обязательно вернуться в квартиру Дмитрия, и лежала там обнаженной в ожидании его возвращения. Словно современная Золушка, она покидала Алекса в одно и то же время, где бы они ни были, примерно за полчаса до предполагаемого возвращения Дмитрия с работы. Она спешила опередить его, раздеться и привести себя в порядок для него. В последние несколько раз она не могла совладать с собой, расчесывая свои волосы перед зеркалом, и слезы катились по ее щекам.

Однажды вечером, в начале февраля, она вернулась домой и обнаружила, что Дмитрий уже ждет ее. Он был одет и сидел в единственном кресле в прихожей, поджидая ее.

– Я... я не ждала тебя раньше полуночи, – в испуге пробормотала она.

Дмитрий кивнул, закуривая сигарету.

– Я знаю. Как там мой дорогой братик? В его голосе не было никакой теплоты, лишь откровенный цинизм и насмешка.

– Мы были на балете, смотрели “Ромео и Джульетту” в Опере.

– Хорошо, – рассеянно сказал Дмитрий. – Послушай, я получил срочный вызов по телефону из Москвы. Сегодня вечером я должен вылететь на родину. Там произошло что-то неожиданное.

– Когда ты вернешься?

– Не знаю, – он ушел в спальню, но сразу вернулся с легким дорожным чемоданчиком в одной руке и черным дипломатом в другой. Надев свое теплое пальто, он сказал: – Через две или три недели, я думаю.

Прижав Татьяну к себе, он крепко поцеловал ее в губы.

– Жди меня, – шепнул Дмитрий, лаская рукой ее груди и живот. – Сбереги все это для меня. И не наделай ошибок.

Его черные глаза пристально смотрели на нее.

* * *

Балет “Ромео и Джульетта” в исполнении труппы “Опера де Пари” был великолепен. После представления Алекс посадил Татьяну в такси, а сам пошел по Рю де ля Пе, пересек фешенебельную Вандамскую площадь и зашагал по набережной к мосту Пон дез Артс. Улицы были пустынны, пронизывающий холодный ветер прогнал даже влюбленных и праздных бездельников, облюбовавших набережную Сены для своих прогулок. Пошел легкий снег, и Алекс ежился от холода в своем легком плаще, поднимая воротник и туже затягивая на шее толстый шерстяной шарф. Возвращаться домой ему не хотелось. Он знал, что, проведя вечер с Татьяной, снова долго не сможет заснуть. Русская принцесса совершенно околдовала его, и он отчаянно влюбился в нее.

Он никогда прежде не ощущал ничего подобного. Он уже не был тем Алексом, который прибыл в Париж пять месяцев назад. Жизнь его превратилась в томительное ожидание скоротечных часов, которые он мог бы провести с Татьяной – в компании Дмитрия, и изредка – вдвоем. Им было так хорошо вместе, они говорили на одном языке и имели сходные вкусы и пристрастия. Они овладели искусством разговаривать без слов, обмениваясь взглядами и легкими улыбками. Татьяна была обворожительна, трепетна, неотразима, в одно мгновение превращаясь из озорного подростка в тонкого ценителя искусства, в прекрасную молодую женщину.

Алекс не мог думать ни о чем, кроме нее. Он мало спал, ел без аппетита и стал небрежен в одежде. Он знал, что поступает бесчестно по отношению к Клаудии, ухаживая за другой женщиной, но разве сама Клаудия поступила с ним справедливо? Они могли бы быть уже давно женаты, и Алекс чувствовал горькую обиду за то, что она но захотела быть рядом с ним в моменты, когда он отчаянно в ней нуждался. Татьяна была гораздо более чувствительной и восприимчивой. Она бы не отказалась выйти за него замуж, если бы они с ним сильно любили друг друга. Впрочем, в последнее время его любовь к Клаудии угасла настолько, что он даже перестал ей писать. По сравнению с чувством, которое он испытывал к Татьяне, Клаудия представлялась ему мимолетным увлечением.

Любовь к Татьяне всецело охватила его, и все остальное – его исследования, даже отношения с братом – перестало иметь для него значение. Он ухаживал за ней упорно, но так робко, стараясь, чтобы это не было заметно. Все, что он хотел сказать, он говорил глазами, воздерживаясь от прямых слов и жестов. Он знал, что нарушает все правила чести и обманывает доверие брата, влюбившись в его девушку, но ничего не мог с собой поделать. Любовь к Дмитрию постепенно уступала место ослепляющей ревности; не мог он вынести и того, что Дмитрий обращается с Татьяной как с вещью, полностью ему принадлежащей. Он не мог не видеть, как Дмитрий прикасается к ней, гладит ее по волосам, властно целует ее в губы.

Татьяна, однако, не была единственной причиной того, что братья стали отдаляться друг от друга. Подозрения, зародившиеся в душе Алекса после их первой встречи, теперь окрепли и переросли в уверенность. Он заметил, что Дмитрий выбирает для их встреч довольно странные места – в основном это были углы улиц, куда Дмитрий подкатывал на машине с шофером, и они ехали в ресторан или бар. Обратил Алекс внимание и на необычное рабочее расписание Дмитрия, на его частые исчезновения и на то, что он всегда пользовался лишь общественными телефонными будками. Все указывало на то, что его брат вовлечен в какие-то тайные дела.

У Дмитрия все чаще возникали внезапные вспышки гнева и приступы непонятного, упорного молчания. Алекс понимал, что в этом есть доля его вины, но все же он перестал получать удовольствие от общения с братом.

Примерно через неделю после своего прилета в Париж Алекс снова встретился с Гримальди. Тот оставил для него записку в Институте, Алекс позвонил, и его франтоватый знакомый немедленно пригласил его в роскошный ресторан на Елисейских полях, славящийся морской кухней. За обедом Алекс ненароком упомянул о своей встрече с Дмитрием – просто не мог сдержать переполнявшую его радость.

С тех пор он и Гримальди встречались несколько раз, чаще всего за обедом или за ленчем. Гримальди прекрасно знал все рестораны в Париже, которые не мог обойти своим вниманием ни один гурман, был лично знаком с поварами и частенько оплачивал счета за обоих.

– Дядюшка Сэм платит, – говорил он в таких случаях. – Информационная служба Соединенных Штатов довольно богатая организация, так что не беспокойся.

Всякий раз Гримальди появлялся в новом костюме; в своих шелковых ярких галстуках, цветных жилетах и пестрых шейных платках он напоминал важного петуха, однако в его зеленых глазах, глядевших с загорелого смуглого лица, светился ум. Алекс серьезно подозревал, что своим ровным, завидным загаром Гримальди обязан ультрафиолетовой лампе, но это было несущественно. Ему нравилась оживленная манера Гримальди вести разговор, нравилось смотреть, как сверкают на тонких пальцах золотые кольца, когда его собеседник взмахивал руками, сопровождая свой увлекательный рассказ изящными, отточенными жестами. Гримальди оказался талантливым рассказчиком, веселым бонвиваном, и Алексу ни разу не приходилось жалеть о потраченном времени. Кроме всего прочего. Гримальди оказался бесценным источником сведений, касающихся жизни в СССР.

Алекс рассказывал Гримальди о Дмитрии, однако ни разу не упомянул о своих подозрениях. Он не хотел подвергать Дмитрия опасности. К тому же Гримальди, по всей видимости, мало интересовало, где и кем работает Дмитрий, гораздо больше его занимала эмоциональная сторона истории. Встречу братьев он расценивал как поэтичный триумф справедливости.

– Ты и твой брат – это отмщение системе, погубившей Тоню Гордон, – сказал он однажды. Когда Алекс предложил им как-нибудь поужинать втроем, надеясь, что знакомство с таким необычным и экстравагантным человеком доставит Дмитрию удовольствие. Гримальди вежливо уклонился. Отчего-то эта идея пришлась ему не по вкусу.

Алекс неожиданно вспомнил, что он и Гримальди договорились встретиться завтра за ленчем. Он перешел Сену по мосту Пон дез Артс и углубился в живописные улочки Латинского квартала. Когда он проходил мимо дискотеки “Королевского клуба”, из дверей показалась парочка, которая страстно обнималась и целовалась на ходу. Девушка была светловолосой и тонкой, и Алекс стиснул зубы. Из “Бильбоке” выходили чернокожие музыканты, и Алекс вспомнил свой любимый джаз-клуб в Гринвич Вилледж. На углу бульвара Сен-Жермен ветер трепал старый предвыборный плакат – Жискар д’Эстен с уверенностью глядел в будущее. Уличный торговец продавал с лотка горячие жареные каштаны, и Алекс поддался искушению.

Подъезд его дома был темен. Выходя из крошечного лифта на своем этаже и жуя каштан, Алекс заметил крошечную женскую фигуру, скорчившуюся под его дверью. Он узнал шелковистые светлые волосы и овчинный полушубок, привезенный Дмитрием из Москвы, и его сердце отчаянно заколотилось в груди.

– Татьяна!

Она выпрямилась. Лицо ее было белым как мел.

– Что произошло? Что ты здесь делаешь?

Татьяна уставилась на него, ее лицо внезапно оказалось совсем близко.

– Я пришла... – начала она и внезапно прикусила губу. – Дмитрий только что улетел в Москву, его не будет две или три недели.

Алекс хотел что-то сказать, но не смог подыскать подходящих слов. Бумажный пакете каштанами выскользнул у него из рук. Несколько секунд они в молчании смотрели друг на друга, затем Алекс сделал шаг вперед и обнял ее. Лицо Татьяны было прохладным, но мягкие податливые губы обожгли его поцелуем.

– Я люблю тебя, – сказал Алекс.

Глаза Татьяны засияли от счастья, но почти мгновенно их выражение изменилось. Алекс увидел в ее глазах страх.

* * *

Октябрь был ночным хищником, и Дмитрий еще раз подумал об этом, карабкаясь по темной винтовой лестнице в кабинет своего начальника и учителя. Было два часа пополуночи. Дмитрий прилетел в Москву прошлой ночью и большую часть дня отсыпался в своей квартире на Пушкинской улице. После обеда он зашел в свой кабинет и ознакомился с последними докладами, а затем пообедал в ресторане клуба КГБ вместе с друзьями по отделу. Никто не знал, почему Октябрь так срочно вызвал его обратно. В последнее время, правда, ходило множество слухов об активизации итальянских “Красных бригад” и французской “Аксьон директ” – двух организациях левого толка, в которые недавно удалось внедриться сотрудникам отдела, однако за последние дни не случилось ничего необычного, ничего такого, что могло бы потребовать немедленного возвращения Морозова из Парижа.

Он вернулся домой и пролистал книгу Джона Баррена о КГБ, недавно опубликованную в Нью-Йорке. В час тридцать ночи за ним приехала машина, которая отвезла его в старинный особняк, превращенный Октябрем в штаб-квартиру Тринадцатого отдела.

– Входи, Дмитрий, – раздался из-за дверей надтреснутый голос Октября.

“Интересно, что бы сказал мне Октябрь, если бы знал, что я только что встречался в Париже со своим братом?” – подумал Дмитрий. Может быть, это из-за Алекса его так внезапно отозвали? И он почувствовал легкую тревогу.

Он вошел в крошечную комнатку, которую занимал Октябрь. Папки с досье были разложены аккуратными стопками, но они были повсюду – на столе, на стульях, даже на полу. Октябрь сидел за своим дубовым столом на жестком стуле с прямой спинкой. Кресел он не признавал.

– Снимай пальто и присаживайся, – проскрежетал Октябрь. – Что новенького в Париже?

Дмитрий уставился на него сквозь пласты синего сигаретного дыма, которые словно туман висели в мрачной, холодной комнате. С момента их последней встречи Октябрь стал еще больше напоминать высохшую мумию. Заострившийся нос загибался вниз как клюв хищной птицы, скулы торчали из-под сухой, морщинистой кожи, натягивая ее с такой силой, словно вот-вот готовы были прорвать. Горящие глаза старого чекиста запали еще глубже, а морщинистая тонкая шея сиротливо торчала из широкого воротника черного вязаного свитера. Длинные седые волосы Октября пожелтели и на концах завились в кольца.

– В Париже... – начал Дмитрий и замолчал, сообразив, что Октябрь задал свой вопрос просто в качестве вступления. Похоже, он и вовсе не собирался выслушивать отчет о работе Дмитрия.

– Я вызвал тебя, сынок, – сказал Октябрь, прикуривая новую сигарету от окурка предыдущей, – потому что примерно год назад ты в одиночку справился с одним сложным и очень важным заданием. Пришло время сделать еще один шаг...

Дмитрий с недоумением уставился на него.

– Я хочу, чтобы ты кое с кем встретился, – проскрипел Октябрь. – Прямо сейчас.

Он подошел к двери, соединявшей его кабинет с комнатой секретаря, и бесшумно отворил ее.

– Он уже здесь, – сказал он кому-то невидимому. – Можешь войти.

И он отступил в сторону.

– Добрый вечер, Дмитрий, – раздался приятный, странно знакомый голос.

В проеме двери появился мужчина в элегантном костюме, его фигура четко виднелась в слабом свете, проникавшем в кабинет из комнаты секретаря. Дмитрий прищурил глаза. Человек шагнул внутрь и повернулся к нему. На лице его играла улыбка.

Дмитрий узнал это благородное лицо со шрамом – перед ним стоял Олег Калинин.