Текст книги "Братья"

– Куда это ты собрался? На самбадром[7]7
  Стадион иди театр в Латинской Америке, где проходят состязания по самбо.


[Закрыть]?

– Сегодня ночь сальсы[8]8
  Современная латиноамериканская и пуэрто-риканская музыка, включающая в себя элементы рока и джаза.


[Закрыть], гринго, – протянул Солтеро. Алекс взял в руки лист бумаги и бегло просмотрел его. Добравшись до заключительных фраз, он вздрогнул и схватился за стол, чтобы не упасть. Комната закачалась перед его глазами, и он тяжело опустился на стул, все еще глядя на расшифрованное сообщение.

– Что-нибудь не так, сеньор Рэмбо?

Алекс не отреагировал, пожирая глазами убористый машинописный текст. С трудом сглотнув, он с шумом втянул воздух, пытаясь преодолеть бешеный стук крови в висках.

В донесении Гримальди было написано следующее:

...На следующей неделе представители Кремля планируют официально признать, что шведский дипломат Рауль Валленберг был расстрелян в 1945 году после непродолжительного заключения в воркутинском спецлаге. Казнь Валленберга произошла в присутствии троих свидетелей из числа заключенных того же лагеря. Свидетели остались в живых и содержались отдельно от остальных, скорее всего для того, чтобы их можно было использовать во внутренних распрях между советскими секретными службами. Казнь Валленберга была проведена сотрудниками Министерства внутренних дел, которых поддерживали будущий премьер Никита Хрущев и будущий министр иностранных дел Андрей Громыко. Министерству государственной безопасности, которое было основным соперником МВД в советском обществе, удалось похитить свидетелей, тайно вывезти их на свой секретный объект и держать их там на протяжении двадцати шести лет. Их показания могли иметь самые гибельные последствия для. МВД и для тех, кто сделал на него ставку в своей политической игре. В случае, если бы показания этих трех человек были опубликованы, МВД предстало бы как банда убийц, которые не колеблясь расправились с известным западным дипломатом.

Все записи, касающиеся казни Рауля Валленберга, были уничтожены, исполнители – расстреляны, а из трех свидетелей в живых осталось только двое; третий, Павел Мичурин, скончался семнадцать лет назад.

После того как обстоятельства смерти Валленберга будут обнародованы, двое оставшихся в живых свидетеля будут выпущены из тюрьмы и отправлены на поселение в заполярный город Печору. Имена оставшихся в живых – Геннадий Корчагин и Виктор Вульф.

Алекс впился глазами в лист бумаги. Строчки прыгали у него перед глазами. Виктор Вульф. Отец. Живой...

Однако вскоре он понял, что все это слишком удивительно, чтобы быть правдой. Перед ним была очередная ловушка, за которой стоял его брат, Дмитрий Морозов. Он сам рассказал ему о своей любви к отцу, об интересе к его взглядам и его поэзии, и теперь Дмитрий безошибочно рассчитал, что известие о Викторе Вульфе разбудит в Алексе непреодолимое желание увидеть отца. Он был уверен, что Алекс приложит все усилия к тому, чтобы пробраться в Советский Союз и попытаться увидеться с ним.

Алекс в гневе стиснул зубы. Все, что касалось Валленберга, безусловно было выдумано Дмитрием специально для него. Гримальди понадобился ему лишь затем, чтобы переслать сообщение адресату.

С другой стороны, Дмитрий не мог не знать, что Алекс тщательно проверит поступившую информацию. КГБ было известно, что, кроме Гримальди, у ЦРУ были в СССР и другие источники. Если сообщение выдумано, Алексу станет известно об этом в двадцать четыре часа. Дмитрий не стал бы пользоваться подобной приманкой, если бы в ней не было ни слова правды.

Алекс сидел совершенно неподвижно. Что, если вся история – не выдумка? Что, если Виктор Вульф в самом деле чудом остался в живых? В этом случае ему было бы сейчас семьдесят восемь лет... что же, вполне вероятно.

Алекс поднял голову. Солтеро внимательно смотрел на него.

– Ты читал это?.. – хрипло спросил Алекс.

Солтеро кивнул.

– Я слышал про Валленберга, хотя подробности мне, конечно, неизвестны...

Алекс наклонился вперед и крепко сжал руки, чтобы скрыть дрожь.

– Рауль Валленберг был шведским дипломатом, который работал в Будапеште во время войны. В 1944 – 1945 годах, в последние месяцы немецкой оккупации Венгрии, он спас тысячи евреев, обеспечив их дипломатической неприкосновенностью. Когда Советская Армия вошла в Будапешт, Рауль Валленберг исчез.

Солтеро нахмурил брови.

– Его схватили русские, правильно?

– Валленберга похитили и тайно вывезли в Советский Союз. Видимо, русские хотели, чтобы он работал на них после войны. У Рауля были могущественные покровители в Швейцарии, связи в Красном Кресте, он встречался с тогдашним папой римским, и в Швеции его безусловно ждало блестящее будущее... – Алекс допил последние капли кофе из своего бумажного стаканчика и поморщился от отвращения. – Но он отказался – и исчез.

– Никто никогда его больше не видел?

– Говорят, что видели, – сказал Алекс сдержанно. – Время от времени на Запад попадали сведения о том, что он все еще жив. В основном это были показания свидетелей, которые видели похожего на него человека в тюрьме или в лагере.

– А что говорили по этому поводу русские? Алекс покачал головой. После потрясающих новостей об отце голова его все еще слегка кружилась, а перед глазами вставала бескрайняя заснеженная равнина, укрытая полярной ночью, колючая проволока, прожектора, вышки часовых, хрипящие псы, карательный взвод с автоматами на изготовку, свежий труп на снегу и трое заключенных в лохмотьях, с ужасом взирающих на эту сцену. Один из них был его отцом.

Голос Солтеро вернул Алекса к действительности.

– Что сказали по этому поводу “красные”? – повторил он свой вопрос.

– Москва все отрицала. Они никогда не видели Валленберга и никогда о нем не слышали. Со временем, однако, Валленберг превратился в легендарную фигуру, сделавшись предметом чуть ли не религиозного поклонения. Шведское правительство, еврейские организации, объединившие уцелевших после оккупации, семья Валленберга, а также весьма активное “Общество Рауля Валленберга” – все они продолжали добиваться правды, организуя шумные кампании в прессе, направляя советскому правительству многочисленные письма и петиции. О жизни Рауля Валленберга было написано немало книг и снято несколько кинофильмов.

Солтеро кивнул.

– Лично я был уверен, что Валленберг давным-давно мертв. Русские не стали бы держать такого знаменитого узника даже в самых секретных лагерях и тюрьмах. К тому же он мог только причинить им лишние неприятности. В последнее время, однако, в их прессе начали появляться странные слухи. Так, в прошлом году некоторые советские газеты сообщили, что в сорок четвертом Валленберг стал посредником между Берией и шефом СС Генрихом Гиммлером. В этом году советские средства массовой информации распространили еще более странный слух, будто бы Валленберг был близким другом Адольфа Эйхмана и других нацистских офицеров. По версии русских, он был большим повесой и бабником.

Солтеро взмахнул руками.

– Они хотели дискредитировать его.

– Несомненно, – кивнул Алекс. – А это может означать только одно: русским есть что скрывать. Он помолчал.

– Давление нарастало, и в конце концов КГБ пригласил в Москву родственников Валленберга, передал им его паспорт и заявил, что шведский дипломат скончался в 1947 году от сердечного приступа в Лубянской тюрьме.

– Самое подходящее место для сердечного приступа.

– А теперь к нам поступает это сообщение от Гримальди, – негромко заключил Алекс. – Сообщение о казни Валленберга. Один из двух оставшихся в живых свидетелей...

Он замолчал, закрыв глаза, и глубоко вздохнул.

– Один из свидетелей – мой отец. Солтеро уставился на него с выражением крайнего изумления на лице.

Подтверждение сообщения Гримальди поступило сразу после обеда в пятницу, незадолго до того, как Алекс вылетел домой на уик-энд. В соответствии с запросом Алекса политический советник американского посольства связался с пресс-центром КГБ – еще одним порождением горбачевской “гласности”, где его заверили, что после тщательного расследования советское правительство наконец узнало подлинные обстоятельства смерти Валленберга. “Да, конечно, – вежливо сказал один из руководителей пресс-центра, – в понедельник будет официально объявлено, что Валленберг был казнен КГБ”. Ни о каких свидетелях расстрела в пресс-центре и не слышали. Представитель КГБ заверил политического советника посольства, что это скорее всего просто чей-то досужий вымысел.

Алекс заново перечитал шифровку уже в машине, которая везла его по оживленным улицам Манхэттена в аэропорт Ла Гардия. Приближалось Рождество, и витрины магазинов сверкали сотнями электрических лампочек. Повсюду были выставлены в кадках хвойные деревья, украшенные блестящими игрушками и присыпанные искусственным снегом, а на углах звонили в свои колокольчики многочисленные Санта-Клаусы с ватными бородами и усами. Всеобщее веселье, однако, омрачалось невеселыми газетными заголовками, которые гласили: война в Заливе неизбежна.

Этим же вечером, отправив Тоню спать, Алекс растопил в гостиной камин, наполнил коньяком два хрустальных фужера и перенес их к дивану, где, глядя на пламя, клубочком свернулась Клаудия. С трагических событий на Балтиморском шоссе они проводили вместе столько времени, сколько могли. Из-за Тони Клаудия оставалась в Вашингтоне, раз в неделю прилетая в Нью-Йорк, чтобы провести с ним ночь, а Алекс, в свою очередь, возвращался домой каждую пятницу, чтобы провести с женой все выходные.

После смерти Виктора оба почувствовали непреодолимое желание снова быть вместе. Они помногу разговаривали, совершали длительные прогулки и даже любовью занимались с прежней, давно забытой нежностью и страстью. Все вместе напоминало возрождение их давних отношений; и Алексу оставалось только надеяться, что все это не было искусственным всплеском чувств, которые вскоре погаснут. Он был преисполнен решимости вернуть себе любовь Клаудии.

– Мне нужно тебе кое-что сказать, – сообщил Алекс, присаживаясь рядом с ней.

Клаудия тут же прижалась к нему, согревая бокал с коньяком в ладонях, и он рассказал ей о рапорте Гримальди.

Услышав имя Виктора Вульфа, Клаудия мгновенно оцепенела; затем она посмотрела на него, и Алекс увидел в ее глазах боль и муку. Лицо Клаудии было белым как мел.

– Твой отец... – прошептала она. – Твой отец жив.

– Ты понимаешь, что это означает, Клаудия? – спросил Алекс. – Это ловушка, я знаю. Моему брату в руки попало страшное оружие: он разыскал моего отца и хочет использовать его против меня.

– Я не верю, – ответила Клаудия. – Твой отец жив. Только представь себе, как вы двое встретитесь, обнимете друг друга... – Она внезапно замолчала. Значение происшедшего вдруг дошло до ее сознания, и она в испуге уставилась на него.

Алекс кивнул.

– Именно это Дмитрий и имел в виду. Он уверен, что, как только я узнаю об этом, ничто не помешает мне отправиться в Россию, чтобы найти отца.

Клаудия встала с дивана и подошла к окну, посмотрев сквозь занавески на темную пустынную улицу.

– Как ты думаешь, он все время знал, что твой отец жив?

Алекс не ответил, пытаясь разгадать стратегию Дмитрия.

– Нет, – сказал он наконец. – Если бы он знал, что Виктор Вульф жив, он использовал бы его против меня давным-давно. И не нужно было бы похищать детей.

– Почему нет?

– Он решился на похищение от отчаяния. Это ведь довольно сложная операция, к тому же на чужой территории значительно увеличивается риск. Он не стал бы предпринимать ничего в этом роде, если бы у него с самого начала был Виктор Вульф. Наверное, он узнал о нем только недавно.

– Как он узнал?

– Возможно, он наткнулся на имя отца, просматривая досье Валленберга. Это дело – серьезная головная боль для КГБ, им постоянно приходится что-то придумывать, чтобы отвести от себя всяческие обвинения со стороны мирового сообщества. Узнав, что Виктор Вульф жив, Дмитрий убедил своих начальников открыть правду о Валленберге и выпустить оставшихся в живых свидетелей. Готов поспорить, что он сам выбрал город Печору, чтобы поселить там моего отца.

– Где это?

– Где-то на севере европейской части СССР, рядом с Полярным кругом. Это закрытая зона, гражданские лица из других районов России туда не допускаются.

– Почему?

– Там полно лагерей и ракетных баз. Дмитрий выбрал эти края затем, чтобы быть уверенным – если я попытаюсь спасти отца, то окажусь полностью в его власти. Скорее всего он установил свой капкан, перевел отца в Печору, а затем продиктовал сообщение Гримальди. Наверное, он уже там, поджидает меня.

Клаудия вернулась на диван и села рядом с ним.

– Он так уверен, что ты приедешь?

Алекс кивнул.

– Это донесение – мой смертный приговор.

– Да, если будешь и дальше играть в эти игры. Он, безусловно, хочет, чтобы ты приехал в Россию и попытался спасти отца, – Клаудия нахмурила лоб. – Только безумец может попасться на такую удочку...

Она поставила свой бокал на ковер, взяла его лицо в свои ладони и внимательно посмотрела ему в глаза.

– Но ты поедешь, ведь правильно?

Алекс не ответил.

– Я поеду с тобой.

Он посмотрел на ее прекрасное лицо, на упрямо сжатые губы.

– Ты сошла с ума, Клаудия.

– Я поеду с тобой, – повторила она.

Алекс затряс головой.

– Ни в коем случае. Это слишком опасное дело, которое может закончиться довольно печально.

В глазах Клаудии сверкнул дерзкий огонек, и Алекс понял, что отговорить ее будет непросто. Он не смог бы урезонить ее даже при помощи логики, так как его собственные намерения полностью выходили за рамки здравого смысла. И все же он не мог поступить никак иначе, не мог оставить отца гнить в затерянном приполярном поселке. Никакой альтернативы не было, он должен попытаться. Вот только если он снова оттолкнет Клаудию сейчас, то может никогда больше не найти ее, когда вернется. Если вернется.

– Когда умер Виктор, – негромко сказал он, – я поклялся себе, что никогда больше тебя не оставлю и не дам тебе повода оставить меня. Ты мне веришь?

Они еще долго разговаривали, и только далеко за полночь, когда дрова в камине давно превратились в золу, Алексу удалось достичь шаткого компромисса: Клаудия поедет с ним до границы Советского Союза и будет дожидаться там его возвращения.

На следующее утро Алекс позвонил Солтеро.

– Хай, сеньор Рэмбо, – раздался в трубке озорной голос его помощника. Анхель Солтеро оставался верен себе.

– Мне нужно, чтобы ты разведал, как лучше всего добраться до Печоры, – сказал Алекс.

Глава 20

Паром был полон шумными, веселыми финнами, направляющимися в Ленинград, чтобы провести уик-энд в вестибюлях гостиниц, недавно переоборудованных в казино, и насладиться дешевой выпивкой. На палубу парома они загружались автомобилями и целыми автобусами, закутавшись в теплые парки и натянув на самые глаза вязаные шапочки с кисточками. Пить и горланить они начали еще до того, как паром отошел от берега.

Алекс был одет в куртку голубого цвета, отороченную мехом, и в вязаную лыжную шапочку с красными, синими и белыми полосками. В кармане его лежал шведский паспорт на имя Арне Блома. К этой поездке он подготовился заранее, распространив немало ложных слухов, спланировав несколько обходных маневров и применив еще несколько уловок из своего обширного арсенала.

Его австрийский резидент организовал утечку информации в КГБ, что Алекс Гордон с паспортом югославского гражданина прилетит в Москву из Бухареста рейсом авиакомпании “Таром”. Другие сообщения помещали его то в поезд из Праги, то в туристский автобус, вышедший из Берлина накануне вечером, то в автомобиль, стоящий в очереди на таможню на польской границе. Даже среди врачей, направляющихся на международную конференцию в Одессу, был свой Алекс Гордон. Несколько ветеранов ЦРУ с сомнительными документами одновременно прибыли в СССР через разные въездные порты. Каждый из них мог быть Гордоном, и каждого из них пограничные власти подвергали тщательной проверке. Все они, однако, были посланы в Россию единственно для того, чтобы отвлечь внимание Морозова и дать Алексу возможность без помех перейти границу.

Пока его агенты были заняты игрой в прятки с людьми КГБ, Алекс планировал проникнуть в Россию морским путем, на пароме Хельсинки – Ленинград. Морское побережье на русском Севере охранялось довольно слабо, а паспортный контроль на четырнадцатом причале Ленинградского морского порта был простой формальностью.

Клаудия осталась в Хельсинки. Стоя на заснеженном пирсе, она махала ему рукой, и Алекс долго смотрел, как исчезает вдали ее высокая фигура, открытая холодному морскому ветру, дувшему со стороны Финского залива. Он не мог не думать о том, что видит ее, быть может, в последний раз в своей жизни. На мгновение перед его глазами возникло розовощекое, улыбающееся лицо маленького Виктора, и Алекс непроизвольно стиснул руки в карманах, как делал уже не раз. “Ох, Дмитрий, – подумал он. – Если я только смогу добраться до тебя, я заставлю тебя дорого заплатить за все горе, которое ты мне причинил”.

По мере того как плоский финский берег исчезал за белесыми полосами редкого зимнего тумана, палуба парома пустела. Пассажиры торопливо спускались вниз, в уютный кафетерий, спасаясь от пронизывающего холода, царившего на открытой площадке парома. Алекс остался наверху. Ему пришлось бы нелегко, очутись он сейчас в обществе веселых и беззаботных людей. Только не теперь, когда он готовится в первый и, может быть, в последний раз в своей жизни ступить на землю страны, в которой он родился. На этой земле он может и умереть; вполне возможно, что где-то там, за стеной тумана и низкой облачностью, окутавшими русский берег, притаился и ждет его Дмитрий Морозов...

Алекс стоял на обледеневшей палубе совсем один, вглядывался в серую сырую мглу и видел всю свою прошлую жизнь. Он думал о тех пятнадцати с лишком годах, которые он провел в ЦРУ, посвятив всю свою энергию, все знания и помыслы бесконечной войне против Советской страны. “Стоило ли?” – спросил сам себя Алекс, но тут же постарался изгнать эту мысль из своего сознания, так как ответом на этот вопрос могло быть лишь однозначное и недвусмысленное “нет”. Ничем нельзя было оправдать коварство, обман и пролитую кровь. Ничем нельзя было оправдать глупую тайную войну, которую он вел, не зная ни жалости, ни стыда, со всеми ее жертвами, перекупленными шпионами, поддельными мертвецами, фальшивыми предателями и выдуманными героями. И война эта ни к чему не привела. Русские сами разрушили свою империю, с которой ничего не могли поделать все их враги со всеми своими союзниками, современными вооружениями, спутниками и ядерными ракетами.

Ледяной ветер, подувший с юга, полоснул его по лицу. Серый туман заколыхался, потом в нем появились все увеличивающиеся просветы, и наконец он почти полностью исчез. Вдали стали видны очертания побережья, и Алекс вспомнил строки из поэмы отца: “Я с радостью умер бы тысячу раз...” Он тоже готов был умереть тысячу раз, лишь бы единственный раз в жизни увидеть отца.

Когда-то Алекс мечтал о том, что однажды он издаст произведения матери и отца в своем переводе на английский. Даже название сборника было готово – “Сердца чистого мечта...”. Он собирался посвятить эту книгу своей маленькой Тоне и погибшему сыну Виктору. Но как же другой Виктор, его отец? Неужели они действительно встретятся? Удастся ли Алексу услышать его голос? Что он почувствует, когда назовет этого человека отцом?

Одинокая чайка пронеслась низко над палубой и исчезла в остатках тумана. Сердце Алекса лихорадочно стучало, и он пристально всмотрелся в приближающийся берег. “Где ты, Дмитрий? – раздался в его сердце одинокий печальный голос. – Где ты, брат мой, враг мой? Ждешь ли ты меня на ленинградском причале, в какой-нибудь темной дыре между ящиков или в зале для прибывших, глядишь ли в бинокль на палубу парома, готовясь отдать приказ открыть огонь? Или ты спрятался, затаился где-то, терпеливо ожидая ночи, чтобы под покровом темноты прокрасться в мой гостиничный номер и свернуть мне шею, как моей... твоей Татьяне? А может быть, ты остановишь меня на пустынном северном тракте, где-нибудь в тундре или в тайге, или будешь ждать в засаде на шоссе во главе команды своих вооруженных до зубов головорезов?”

“Прекрати мечтать! – оборвал он себя резко. – Думай, Алекс, думай. Ты знаешь его как самого себя, ты знаешь, что сунул голову в капкан, который он установил специально для тебя. Тебе известно, что он любит играть со своими жертвами как кошка с мышью, до последнего оттягивая убийство. Он позволит тебе перейти границу, предоставив самому преодолеть все препятствия, и ты даже почувствуешь себя в безопасности, когда в самом конце пути внезапно возникнет он, готовый к тому, чтобы тебя уничтожить”.

Они вошли в порт, и перед паромом катились чернью волны, разбиваясь о пирсы и волноломы, все еще укрытые холодным сырым туманом. Небольшие портовые буксиры рассекали акваторию во всех направлениях, словно призраки скользя в лежащем на воде тумане, издавая протяжные, скорбные гудки. Низкое небо, затянутое серыми облаками, почти не пропускало дневного света, а красавец город все еще был укрыт плотной завесой тумана, так что Алексу пришлось напрячь зрение, чтобы разглядеть знаменитые ленинградские достопримечательности – ростральные колонны и размытые очертания огромной Петропавловской крепости. На здании порта висел огромный плакат “Вечная слава городу-герою Ленинграду!”. Набережные и причалы были пустынны: холод прогнал даже таможенников и портовых рабочих.

Мощные двигатели парома заревели, вращая в обратном направлении гребные винты, и с полдюжины мужчин в поношенных куртках и грубых башмаках выбежали из здания таможни, рассыпались вдоль причала, не без труда справляясь с причальными канатами и якорными цепями парома.

Как Алекс ни старался, он не заметил вблизи никого, кто походил бы на переодетого сотрудника КГБ. “Впрочем, – подумал он, – в последнее время сотрудники КГБ стали попадаться на глаза все реже и реже”. Действительно, уже давно ему докладывали, что сотрудников госбезопасности не стало видно ни в аэропортах, ни на улицах, ни даже на митингах оппозиции, и даже охрана Кремля была поручена московской милиции.

Единственными офицерами КГБ, которые оставались на виду, была небольшая группа сотрудников из пресс-службы, прилагающая отчаянные усилия, чтобы хоть немного приукрасить общественное лицо своей страшной организации. В качестве доказательств того, что могущественное ведомство тоже перестроилось, они всячески демонстрировали “добрую волю”: публиковали кое-какие полузабытые секреты третьестепенной важности; блистали на пресс-конференциях и, ударяя себя в грудь, вопили о своей непричастности к массовым казням; организовывали экскурсии по зданиям на Лубянке; чествовали в телепрограммах недавно избранную “Мисс КГБ” – грудастую и миловидную двадцатитрехлетнюю Катю Майорову, которая, как сообщалось, была одинаково хороша в рукопашной схватке, в стрелковом тире и на кухне.

Все это призвано было помочь КГБ снискать в народе известную популярность, в то время как четыреста тысяч сотрудников, офицеров спецназа, стукачей и шпионов как бы растворились в воздухе, терпеливо ожидая своего часа, чтобы нанести ответный удар. Россия была охвачена голодом, рабочие и крестьяне нищали, но их этот процесс никак не коснулся. Их привилегии сохранялись в прежнем объеме, их квартиры и машины оставались при них, а спецраспределители по-прежнему предлагали богатый выбор дешевых продуктов и высококачественной одежды. Посреди хаоса, царившего в России, КГБ продолжал железной рукой руководить армией, церковью и Коммунистической партией, тайно поддерживая такие националистические группировки, как “Память” и ей подобные. Очевидно было, что КГБ просто дожидался кризиса, удобного момента, чтобы снова взять в руки бразды правления и взмахнуть кнутом.

Единственными сотрудниками этой организации, которых Алекс увидел после прибытия, были четверо прапорщиков на паспортном контроле. Они были чрезвычайно заняты тем, что проставляли необходимые штампы в туристских паспортах. Мрачный пограничник не удостоил Алекса даже взгляда, просто проглядел его бумаги и небрежно взмахнул рукой, приглашая следующего туриста.

Карты, оружие, запасные паспорта были ввезены в страну другими каналами, и у Алекса не было с собой никакого багажа, кроме легкой спортивной сумки, поэтому таможенники – среднего возраста мужчины в серой форме с зелеными петлицами, собравшиеся возле протекающего самовара, – презрительно игнорировали его.

Их небольшой транзисторный приемник как раз передавал последние известия, и Алекс узнал, что переговоры в Женеве между иракским и американским министрами иностранных дел провалились. Выступавший по радио представитель российского МИДа утверждал, что война неизбежна.

Сразу на выходе из зала для приезжих толпились спекулянты, предлагавшие банки с икрой и меховые шапки и скупавшие американские доллары. Грязно-бежевое такси, за рулем которого сидел небритый мрачный парень с заостренными ушами, постоянно шмыгавший носом, доставило Алекса в гостиницу “Прибалтийская”, расположенную на ветреном западном берегу Финского залива.

Алекс терпеливо выстоял очередь и наконец достиг стойки регистрации. Заказ на его имя был сделан крупной финской туристической фирмой, которая занималась отправкой из Хельсинки большинства экскурсантов. У стойки Алекс получил карточку со своим именем и номером комнаты, расположенной на одиннадцатом этаже гостиницы. Ключа ему не дали; в соответствии с установившимися в России правилами, когда надзор за иностранцами считался важнее их удобств, ключ от номера находился у дежурной по этажу.

Вместо того чтобы подняться наверх на лифте, Алекс принялся слоняться по вестибюлю гостиницы, разглядывая витрины магазинов и сувенирных лавок. Рядом с витриной “Березки” он столкнулся еще с одним туристом, одетым примерно так же, как он сам. Человек этот был одного роста с Алексом, голубоглаз и с голубой сумкой через плечо, в вязаной лыжной шапочке. Они вежливо улыбнулись друг другу и пробормотали извинения; никто не заметил быстрого обмена картами гостя, которые оба держали в руках. Прежде чем они разошлись, второй турист сунул в расстегнутую сумку Алекса небольшой сверток.

Уединившись в углу вестибюля, Алекс рассмотрел гостиничную карту, переданную ему двойником. Она была выписана на имя Лейффа Сведелида, проживающего в комнате 872 на восьмом этаже гостиницы “Москва”, расположенной рядом с Александро-Невской лаврой. Затем Алекс проверил сверток. Внутри оказался шведский паспорт на имя Сведелида со всеми необходимыми отметками.

Алекс вышел из “Прибалтийской” и на такси доехал до гостиницы “Москва”. Он начинал путать следы, и первый шаг был проделан безупречно. Теперь вряд ли кто-нибудь сумел бы связать его и Арне Блома, который, должно быть, именно в эти минуты входил в номер гостиницы “Прибалтийская”. Начиная с этого момента Алекс превратился в Лейффа Сведелида, еще одного шведского туриста, законным образом въехавшего в страну и успевшего даже зарегистрироваться в гостинице “Москва”.

Вряд ли Алекс смог бы заснуть в эту ночь. Возбуждение его дошло до такой степени, что он нарушил первую заповедь разведчика на вражеской территории и отправился на прогулку по Ленинграду. Великий город, однако, напоминал ему все что угодно, только не чужую страну Алекс знал, что завтра может умереть, что может умереть даже сегодня, однако это была его первая ночь на родине, первая ночь в городе, в котором бывали и который любили его родители. Он прошелся по широкому Невскому проспекту и перекусил в Литературном кафе, где великий Пушкин получил вызов на дуэль, стоившую ему жизни. Затем он бродил по набережным замерзших каналов и долго стоял в самом центре Дворцовой площади, с которой горстка солдат и рабочих начала штурм Зимнего дворца во время большевистской революции 1917 года.

Он чуть не заблудился среди скверов, дворцов, театров и старинных усадеб, которые придавали городу благородный вид. Громыхающий трамвай привез его на противоположный берег Невы к двум колоннам, охранявшим вход в Адмиралтейство. Напротив, по ту сторону залива, вздымался в небо шпиль Петропавловской крепости. Афиша Ленконцерта извещала о том, что на сцене Малого театра идет “Лебединое озеро”. Группа школьников промчалась мимо него, весело переговариваясь на мягком и певучем русском языке, и Алекс заметил голубые и розовые ленточки, вплетенные в шелковистые косы девчонок.

“Я в России, – не переставая твердил себе Алекс. – После стольких лет – снова в России”. Это была страна его предков и, одновременно, – страна злейших врагов.

Незадолго до рассвета, продрогший, усталый, глубоко взволнованный, Алекс вернулся в гостиницу, чтобы поспать хотя бы пару часов.

Его дорожный будильник поднял его в семь тридцать утра. Он позавтракал, приобрел билет на экскурсии в Эрмитаж и вскоре уже сидел в туристском автобусе. Свою сумку он затолкал на полку над сиденьем. Их гидом была полноватая блондинка средних лет, которая объяснила им на неправильном, сильно акцентированном английском, что хотя она и является членом коммунистической партии, однако считает, что мавзолей Ленина должен быть разрушен до основания и что Ленинграду должно быть возвращено его прежнее имя – Петербург.

Алекс выбрался из автобуса вместе с остальными туристами и два часа кряду бродил по залам великолепного музея, где были выставлены прославленные на весь мир шедевры живописи. По окончании экскурсии он вернулся в автобус и сел на свое прежнее место. У гостиницы он взял свою сумку и вышел вместе со всеми, не забыв оставить “на чай” водителю.

Сумка выглядела точно так же, как и его собственная, однако ее содержимое было иным. Подмена совершилась, пока он осматривал художественные сокровища Эрмитажа. Алекс заперся в кабинке общественного туалета на первом этаже гостиницы и расстегнул “молнию” Внутри оказалась аккуратно упакованная полевая форма майора Советской Армии, включавшая ботинки и фуражку На дне сумки лежали два кожаных чехла. В одном из них лежали документы на имя майора Лаврентия Селюхина, командировочное удостоверение, разрешение на въезд в закрытую зону и билет Аэрофлота на ночной рейс до Мурманска. На офицерском удостоверении личности и на пропуске уже были наклеены фотографии Алекса.

Сразу после обеда Алекс, переодевшись в военную форму, сел в такси до ленинградского аэропорта Пулково и беспрепятственно поднялся на борт самолета до Мурманска.

Через сорок минут полета он был уже на месте. Выйдя из самолета, Алекс с любопытством огляделся по сторонам. За фотоснимки этой важнейшей военно-морской базы его контора заплатила огромные деньги какому-то польскому моряку, который почти год провел поблизости от русских атомных подводных лодок.