Текст книги "Братство рун"

Глава 3

Гвеннет Ратвен, как обычно, не могла уснуть в эти тревожные дни.

С тех пор как Уоллес лишился власти, кланы и знать находились в беспокойстве. В народе было брожение, постоянно случались беспорядки, в воздухе нависло зло, которое Гвенн чувствовала с каждым днем все отчетливее.

Так много изменилось после смерти ее отца, так много за короткое время. Недостаточно было того, что восстание, которое было надеждой шотландского народа на мир и свободу, было жестоко подавлено. Но знать ссорилась между собой и разделилась на тех, кто выступал за Уоллеса и хотел и дальше следовать за ним и сохранять ему верность, и на тех, кто считал его самого опасным выскочкой, а его поражение под Фолкирком – справедливой карой.

Так как она была лишь женщиной, то Гвенн не полагалось высказывать свое мнение по этому поводу. Вести войны и заниматься политикой было прерогативой мужчин, и поэтому ее брат Дункан был единственным, кто в эти дни возглавлял клан Ратвенов.

В начале своего правления Дункан еще просил совета у своей сестры в спорных вопросах, но в последнее время это случалось все реже. Под влиянием своих советников, с которыми он проводил все время, Дункан сильно изменился. В худшую для себя сторону, как считала Гвеннет.

Она постоянно вспоминала свое таинственное свидание со старой Калой. Колдунья предупреждала ее, что брат связался с силами, которые не мог ни понять, ни контролировать. В начале Гвеннет пыталась утешить себя тем, что Кала выжившая из ума старуха, чьим словам не следует доверять. Но чем больше проходило времени, тем больше она убеждалась, что Кала не обманулась в своих предсказаниях.

Поначалу Дункан стал отрешенным от внешних событий. Постепенно он замкнулся, не посвящал больше сестру в свои мысли. Всем сердцем он горевал из-за смерти отца, и к его горю подметалась ненависть – ненависть к человеку, которого он обвинял в смерти главы клана и в провале восстания – к Уильяму Уоллесу. И эта ненависть сделала его очень податливым для своих советчиков, которые не отступали с тех пор от него ни на шаг.

Что касается отношения к Уоллесу, то среди глав кланов Дункан был такой не один. Существовало много тех, кто не доверял Храброму Сердцу, многие из них повернулись спиной к нему на поле боя под Фолкирком. То, что Уоллес и его верные соратники отомстили за это кровавой местью, дело не поправило. Шотландская знать была настроена разделиться на две части, и это было только на руку англичанам.

Напрасно Гвеннет пыталась объяснить это своему брату, он лишь смеялся над ней и говорил, что женщина ничего не смыслит в этих делах. И конечно, несмотря на слова Калы, она пыталась предостеречь его от новых советчиков. После этих слов Дункан разозлился, и на миг она увидела сверкнувший в его глазах огонь, который напугал ее не на шутку.

С тех пор Гвеннет не находила себе места.

Ночь за ночью она лежала без сна на кровати в своих покоях и ворочалась. Если сон одолевал ее, то только для того, чтобы явиться ей кошмаром – кошмаром, в котором к ней приходили отец и брат, и между ними возникала кровавая ссора. Гвеннет всегда пыталась помирить их, но сон постоянно заканчивался одним и тем же. Ей не удавалось ничего исправить, и она видела, как отец и сын хватались за мечи и набрасывались друг на друга, и в конце старый предводитель клана падал от руки собственного отпрыска, поднимавшего к небу окровавленный клинок и говорящего что-то на языке, который Гвеннет не понимала.

Это были звуки, не слышанные ею прежде, злые и холодные по мелодике. Дункан бормотал непонятные, как заклятие, слова снова и снова, пока Гвеннет стояла, застыв от ужаса. Ее сердце начинало стучать быстрее, и под конец оно уже бешено колотилось – сама она просыпалась от сна вся в поту…

Мэри Эгтон сжалась от страха.

Она открыла глаза и в какой-то миг не поняла, где находится. Ее сердце заколотилось в панике, а на лбу выступил пот. Ее руки и ноги озябли, и она мерзла.

Пока ее глаза привыкали к полутьме, воспоминания прошлых событий вернулись к ней. Она осознала, что по-прежнему находится в башенной комнате, в которой она укрылась от наглых похотливых притязаний Малькольма Ратвена. Она задрожала всем телом, когда снова думала о кошмарном бегстве по проходам и галереям замка, о скотском сопении ее преследователя, и ей немедленно нужно было сказать себе, что она находится в полной безопасности, чтобы снова успокоиться.

Ничего удивительного, что она замерзла. В ночной рубашке и халате она сидела на корточках на холодном голом каменном полу, а ледяной ветер задувал в западную башню. На коленях у нее лежали записки Гвеннет Ратвен, которую постигла странная участь.

Мэри вспомнила, что она начала читать рукопись, своего рода древнюю хронику, дневник, в котором Гвеннет описала свои переживания и мысли, надежды и страхи, молодая женщина, ровесница Мэри, жившая около пятисот лет назад. Мэри была заинтригована и, несмотря на трудности, возникающие при переводе латинского текста, она не могла оторваться от чтения. В какой-то момент она засыпала над манускриптом, требующим больших усилий при чтении, и, похоже, ее сны и прочитанное переплетались воедино в более причудливом видении.

Между тем наступил рассвет, и бледные лучи луны сменились серыми сумерками, проникающими сквозь низкие отверстия в окнах.

Мэри подумала, стоит ли ей покидать башенную комнату и вернуться в свои покои, но хотя она отчаянно замерзла от утренней свежести, которая пробралась сквозь щели и трещины в стенах, она решила отказаться от этой идеи. Малькольм мог поджидать ее снаружи. Следовало обождать, пока он наверняка отправится на охоту, как делал каждое утро. К тому же Мэри не испытывала ни малейшей потребности возвращаться к своему подлому жениху и его бессердечной матери. Она предпочла остаться здесь наверху в башне и коротала свое время за чтением завещания Гвенн.

Едва ее взгляд упал на строчки, как она не смогла удержаться, чтобы не прочитать их дальше. Дневник молодой женщины магически притягивал ее, словно на пергаменте была записана не судьба Гвеннет Ратвен, а ее собственная…

Гвеннет проснулась.

Ее дыхание было прерывистым, длинные волосы прилипли к взмокшей от пота голове. В какой-то момент она заснула, но снова ей приснился кошмар. Видение далеких времен, расплывчатые картины, внушающие страх.

Сердце чуть не выпрыгивало у Гвенн из груди, и она глубоко задышала, чтобы успокоиться. Потом ей стало ясно, что голоса, которые она слышала, были не во сне, а звучат наяву. Глухое, монотонное бормотание, проникающее, как духи, сквозь стены замка, раздающееся то здесь, то там.

Любопытство проснулось в ней, и она встала с кровати, чтобы посмотреть, откуда шли странные звуки. Тонкая льняная рубашка совсем не защищала ее от холода, и поэтому она взяла одеяло, сотканное из овечьей шерсти, и накинула на себя.

Осторожно она выскользнула в коридор. Дверь комнаты заскрипела и плотно закрылась у нее за спиной. Дрожащее пламя факелов, воткнутых в кольца на стенах на большом расстоянии друг от друга, было единственным освещением. Нигде не было видно ни души. Где же стража?

Гвенн плотнее закутала плечи в одеяло и неслышно пошла по коридору. Она дрожала всем телом, не столько от жуткого мороза, к которому она привыкла, сколько из-за пения, которое все время доносилось через проходы. Она не слышала ничего, кроме приглушенного бормотания, складывающегося в печальную мелодию. Но с каждым шагом, который она делала, пение становилось едва заметно громче. Наконец она добралась до главной лестницы, ведущей вниз в холл. Она тихонько спустилась вниз, сопровождаемая мрачным пением.

Холл был пуст. Часовые, обычно стоявшие у входа на страже, покинули свое место, что взволновало Гвеннет. В полутьме она оглянулась по сторонам. Пение все еще продолжалось, даже громче и отчетливее, чем прежде. Оно шло из мрачных сводов подземелий, раскинувшихся под всем замком Ратвен.

Гвенн содрогнулась от ужаса. Она не любила подземелья, всегда не любила их. Там держали пленных, и рассказывали, что ее прадед Аргус Ратвен жестоко до смерти пытал своих врагов в темных камерах. Уже многие годы никто не бывал под этими сводами. А теперь они снова понадобились…

Несмотря на внутренне сопротивление, она ступила на лестницу и медленно пошла вниз. Пение становилось громче, и она разобрала в нем слова на иностранном языке, языке, которые Гвеннет не понимала, но от его звуков мурашки бежали у нее по спине, потому что от них шел холод и цинизм. И зло, как показалось молодой девушке.

Она добралась до конца лестницы. Перед ней лежал узкий коридор, заканчивающийся камерами, забранными решетками. Пение шло из конца коридора, где находился главный свод. Дрожащее пламя огня вдалеке были видно ей и отсюда. С некоторым колебанием Гвеннет прошла вперед.

Она шла, плотно прижавшись к неровным, покрытым мхом и плесенью камням, пряталась в тени, отбрасываемой полыхающим пламенем факелов. Пение усилилось и достигло ужасной интенсивности, чей диссонанс было едва можно вынести. Потом оно оборвалось почти в тот момент, когда Гвеннет достигла конца коридора и заглянула в главное помещение.

Вид был отвратителен. Глаза Гвеннет расширились от ужаса, и она зажала руками рот, чтобы не закричать громко и не выдать себя.

Низкие своды, покрытые черной сажей, освещались огромным костром, разведенным в центре помещения. Вокруг стояли фигуры ужасного вида – мужчины в черных балахонах с капюшонами, со злобными лицами.

На какой-то миг Гвенн подумала, что речь идет о демонах, порождениях тьмы, пришедших, чтобы поглотить их всех. Но тут она увидел, что пары глаз, смотрящих с демонических лиц, принадлежат людям. Они просто надели деревянные маски с прорезями для глаз, обожженные на костре до черного цвета, чтобы навести еще больше страху.

Фигуры стояли в широком кругу и замыкали не только огонь, но и другой круг мужчин, среди которых Гвенн, к своему ужасу, узнала Дункана, своего собственного брата.

Он был обнажен. Как только он снял свою одежду, один из одетых в балахоны людей, обступивших его вокруг, забрал ее и бросил в костер. После этого они начали один за другим мазать тело Дункана странными затейливыми знаками красного цвета.

Это были знаки рун, но они были иными, чем все те, которые Гвенн видела когда-либо в своей жизни. Хотя некоторые из древних знаков, используемых повсеместно, она знала, ни один из этих она не могла расшифровать. Наверное, это были тайные знаки. Знаки рун, которые были запретными. И тут Гвенн озарило, что это была не краска, которой разрисовывали тело ее брата, а кровь…

Она содрогнулась от ужаса. Охваченная страхом, она смотрела, как руки, ноги, спина и грудь Дункана покрылись языческими символами. Он сам едва понимал происходящее. Широко раскинув руки, стоял он и смотрел прямо перед собой, будто находился в другом месте. При этом он бормотал беззвучные слова.

Леденящий страх Гвенн ощущала в своем сердце, страх за брата. Все внутри ее души подталкивало к тому, чтобы вызволить его из круга закутанных в балахоны людей, замысливших что-то чудовищное. Как бы сильно он ни изменился, он оставался по-прежнему ее братом, и она не столько перед ним, а перед отцом была обязана оберегать брата от опасности и вреда.

Но именно в тот момент, когда она захотела выйти вперед и громко закричать, произошло нечто: люди в темных балахонах, обступившие ее брата, отошли в сторону, и строй зрителей разделился. На середину вышла другая фигура, лицо которой тоже скрывала маска. В отличие от остальных присутствующих ее балахон был белоснежного цвета, а маска из сверкающего серебра. Хотя она ни разу в своей жизни не видела друида, Гвеннет Ратвен сразу же поняла, кто стоял перед ней.

Она слышала о магии и тайнах рун древних времен. Хотя монахи и запрещали их языческие обычаи, друиды продолжали жить в рассказах и сказаниях народа. А теперь стало ясно, что они существовали и наяву, – те, которые противились законам церкви и продолжали тайную жизнь, скрывались и ждали, когда наступит их час и вернутся древние боги.

Лица человека в белых одеждах не было видно, но его осанка и поза подсказывали, что он очень стар. Он вышел на середину круга, туда, где стоял Дункан. Другие люди в балахонах отступили назад, так что брат Гвеннет стоял теперь совсем один возле пылающего огня, бросающего неровные тени на его обнаженное, измазанное кровью тело.

Гвеннет передернулась от ужаса, и непроизвольно еще плотнее прижалась к каменным стенам. Что-то в глубине души подсказывало ей бежать, но тревога за брата удерживала на месте. Кроме того, безудержное любопытство смешалось с тревогой и забросало ее вопросами.

– Кто были эти люди в балахонах? Что общего с ними у Дункана? И почему он принимал участие в этой языческой церемонии? Они заставили его или он сделал это по доброй воле?

Гвенн ожидала получить ответы, пока, затаив дыхание, наблюдала за происходящим.

Дункан по-прежнему стоял неподвижно, раскинув широко в стороны руки. Друид подошел к нему и пробормотал непонятные слова, похожие на заклинание. Потом он сказал громко и внятно:

– Дункан Ратвен, ты появился здесь, чтобы испросить позволения быть принятым в наше тайное братство?

– Да, – последовал тихий ответ. Глаза Дункана стали стеклянными, а его взгляд – странно отрешенным. Казалось, он не владел собой.

– Ты сделаешь все, что от тебя потребуют? Предпочтешь ли ты всех интересам братства и отныне будешь стремиться только к тому, чтобы увеличить его власть и влияние? – Сперва голос друида был тихим и звучал как просьба. Теперь он стал громким и требовательным.

– Да, – ответил Дункан и кивнул утвердительно головой. – Все мои стремления станут служить воле братства, до самой смерти и после нее.

– Ты торжественно клянешься слушаться указаний твоего друида?

– Да.

– Ты хочешь посвятить свою жизнь и последующих поколений службе братству и отдать ее их борьбе против нового порядка?

– Да.

– Ты клянешься в дальнейшем бороться с врагами братства, кто бы это ни был?

– Да.

– Даже если это будут твои родственники? Твоя кровь и плоть?

– Да, – заверил Дункан, не колеблясь ни секунды. Волна страха снова накрыла Гвеннет.

– Пусть так и будет. С этого момента, Дункан Ратвен, ты принят в братство рун. Твое имя и положение отныне не имеют никакого значения, потому что руны станут определять твою жизнь. В братстве ты найдешь свое предназначение. Вместе мы победим врагов, которые возникли на горизонте, чтобы сбросить древних богов.

– Вместе, – как эхо ответил Дункан и опустился на холодный камень голым, каким он был.

Друид простер руки и снова произнес заклятия на неизвестном отвратительном языке, потом обратился к своим приспешникам. Люди в балахонах подошли с черной робой, которую они натянули на Дункана. Наконец и он получил маску, вырезанную из дерева и обожженную дочерна над огнем. Он надел ее и натянул капюшон на голову. Теперь он внешне ничем не отличался от остальных людей в балахонах.

Гвенн испугалась. Холодные глаза, смотрящие через прорези маски, роба из окрашенной в черный цвет шерсти. Ее брат у нее на глазах превратился в одну из этих таинственных фигур в балахонах, а она даже не попыталась предотвратить это.

Но не все еще было потеряно.

Она могла еще выйти из укрытия и обнаружить себя, позвав Дункана по имени. Но для этого молодой женщине не хватило мужества. Страх перехватил ей дыхание, железным обручем сковал грудь и зажал горло. Что-то грозное исходило от этих мужчин, и теперь, когда ее брат исчез под маской и робой и выглядел так же, как они, он внушал ей не меньший страх. Значит, вот что было причиной его сильной перемены, вот почему он окружил себя новыми советчиками. Он попал под влияние братства, поклонявшегося древней языческой вере.

Непроизвольно Гвенн схватилась за деревянный крест, который носила на кожаном шнурке на шее. Когда-то отец подарил ей его, чтобы уберечь от злых сил и искушений. Лучше бы он дал его Дункану.

Теперь и ее брат начал петь на незнакомом, внушающем страх, языке, который он тайно выучил. Остальные собравшиеся в балахонах подхватили его пение, и теперь раздалась жутковатая мелодия, от которой содрогались мощные своды стен. Наконец друид поднял руки, и тут же все смолкли. Так же и Дункан, обещавший предводителю братства верность и беспрекословное послушание, моментально замолчал.

– Так как ты, Дункан, стал одним из нас, – снова взял слово старик, – ты должен принять участие в наших планах и в борьбе против врагов старого порядка. Наша цель ясна: мы хотим, чтобы вернулись старые боги, а монахи, эти подлые представители нового времени, были навсегда изгнаны. Они загадили своими крестами нашу землю, обесчестили наши капища своими церквями. Они вместе с англичанами угнетают наш народ. Мы боремся против этого всеми средствами, которые у нас оказываются под рукой.

– Я пожертвую своей жизнью, чтобы послужить делу, – заверил его Дункан.

– Лишь когда последний монах будет выгнан из Шотландии и кланы снова станут править, тогда наша миссия будет исполнена. Древние боги вернутся. И друиды снова станут всемогущими, как это когда-то было.

– Как это когда-то было, – подтвердил с полной уверенностью Дункан, и снова волна страха окатила Гвеннет. Даже в голосе брата что-то изменилось. Он звучал так же холодно и внешне решительно, как голос друида.

– После долгого времени ожидания, – продолжил предводитель братства, – теперь наступило время действий. Руны поведали нам, что никогда еще не было такого подходящего момента для того, чтобы уничтожить новые силы и восстановить прежний порядок.

– Как, великий друид? – спросил один из приверженцев.

– Как вам известно, волнения охватили страну. Новый порядок пошатнулся с тех пор, как Уильям Уоллес поднял меч и объединил кланы на борьбу против англичан.

– Как такое могло быть? Непокорный Уоллес – приверженец церкви?

– Конечно, – подтвердил друид. – Напрасно мы пытались привлечь его на нашу сторону. Он остался непоколебимым, и наша дружба распалась. Это станет для него роком. Его падение уже началось, братья мои. Великие дни Уоллеса идут на убыль. Знать выступила против него, и дурная слава окончательно уничтожит его судьбу.

– Проклятие, всемогущий друид?

Предводитель братства кивнул. – Меч мужа решит победу или поражение. Так было испокон веков. Клинок Храброго Сердца больше не принесет ему победу. Мы проклянем его – проклятием, которое станет падением Уоллеса, а нам принесет власть. Древние руны, относящиеся к дням основания нашего братства, поведали нам тайну. Меч Храброго Сердца, с которым он одержал победу под Стерлингом, – не обычное оружие. Это рунический клинок, выкованный когда-то предводителями клана, и острому лезвию которого предписана история нашего народа. Он пронизал силой рун, которая приносит ему победу или поражение.

– Вы хотите проклясть рунический клинок Храброго Сердца, великий друид?

– Я сделаю это. Горькое заклятье предательства схватит его, и не останется ни одной возможности освободить его. Уоллес падет, его судьба предрешена. Его люди покинут его и примкнут к другому вожаку – тому, кто поддерживает наше братство и наши цели.

– Я поговорил с приверженцами эрла Брюса, – заговорил Дункан. – Они говорят, что он готов принять наши условия.

Друид кивнул головой.

– Я и не ожидал ничего другого. Уже скоро звезда Уоллеса закатится. Военная удача покинет его, и собственные воины предадут его. Меч же его перейдет к Роберту Брюсу, который продолжит дело Уоллеса и окончательно победит в войне против англичан. Таким образом, мы устраним одного из неприятных противников и одновременно приобретем ценного союзника.

– Эрл сказал, что сломит власть монастырей. Он хочет отменить запрет братства рун и вернуть друидам прежнюю власть.

– Так и должно быть. Уоллес стар и упрям, Роберт, наоборот, молод и легко внушаем. На следующем собрании знати мы предложим его как предводителя. После чего все произойдет так, как я запланировал. Если только Роберт взойдет на престол, мы будем управлять им по своему усмотрению. Наша власть достаточно велика, и даже по ту сторону границ дрожат перед нами. Руны и кровь. Так было однажды, и так будет снова.

– Руны и кровь, – эхом повторили люди в балахонах. Потом они снова начали монотонное пение, которым они открыли странную церемонию. Испуганно Гвенн вернулась по темному коридору обратно. То, что она услышала, напугало ее сверх меры. Эти язычники, это братство, как они называли себя, планировали дьявольский заговор, жертвой которого падет Храброе Сердце.

Гвенн никогда не виделась с Уильямом Уоллесом, но она много слышала о нем, и большинство из этого понравилось ей. Значит, Уоллес был человеком с большим чувством справедливости, для которого свобода означала все. Жестокий и бессердечный к своим врагам, конечно, но беспокоящийся за тех, кто нуждается в его защите. Отец Гвеннет верил ему, его идее о свободной, сильной Шотландии, которая не должна больше бояться англичан.

В начале войны против короны Храброе Сердце действовал удачно, после первых побед, которые он одержал, под его знамена примкнули многие кланы Хайлэндса, позабыв о своих распрях, ради великого общего дела – свободы шотландского народа. Потом были нанесены удары в спину, и после первых успехов в Англии Храброе Сердце был вынужден снова вернуться в Шотландию. Многим было известно, что прежде всего молодая знать откололась от Уоллеса и предпочла Роберта Брюса, чтобы короновать его как короля. И теперь Гвеннет знала движущую силу, стоящую за всем этим: братство рун.

Уже не раз она думала: неужели ее брат может быть так глуп и ослеплен, чтобы поддаться таким мрачным силам. Разве их отец не говорил им постоянно, что время друидов прошло и только новая вера может спасти их народ? Что монастыри распространяют по стране культуру и образование и что собирание научных знаний – такая же, важная добродетель, как храбрость и умение обращения с мечом? Как только Дункан мог забыть обо всем?

Напуганная Гвеннет хотела развернуться и убежать прочь, как вдруг услышала тихий скрип позади себя. Почти одновременно рука легла на ее плечо…

Мэри издала приглушенный крик.

С недоумением она установила, что все еще сидит на полу башенной комнаты с развернутым свитком пергамента. Ее сердце быстро колотилось, ладони вспотели. Она чувствовал безысходность и страх, словно не Гвеннет Ратвен, а она сама была той, которая тайком подглядывала за собранием в катакомбах замка.

Никогда раньше Мэри не была настолько охвачена содержанием текста, что не могла отличить написанное от реальности, даже в романах Вальтера Скотта, который, как никто другой, умел увлечь ее повествованием, с ней такого не происходило.

То, что пережила Мэри, было так непосредственно, так близко к реальности, что она чувствовала, что будто сама пережила эти мрачные часы. Она заснула и это ей приснилось? Мэри не могла припомнить, но это было так явно. Погруженная в чтение старинной рукописи, она не замечала своей усталости, пока глаза сами не закрылись. И снова настоящее и прошлое тревожным образом переплелись в ее сне.

Содрогаясь от ужаса, Мэри подумала о руке, которая разбудила ее. Она взглянула себе на плечо. Если бы Мэри не прижалась спиной к стене, то обязательно обернулась бы, чтобы удостовериться, что рядом никого нет.

Только … сон…или еще что-то большее?

Снова Мэри подумала о словах служанки и спросила себя, действительно ли права эта старая женщина. На самом ли деле существовало что-то, что объединяло ее с Гвеннет Ратвен? Нечто, связывающее их судьбы сквозь столетия?

Сознание Мэри противилось вере в подобные вещи, но как нужно было иначе все объяснять? Почему она страдала вместе с Гвеннет, словно была ее преданной подругой, знавшей ее с детских лет? Откуда у нее было впечатление, что она сама побывала в этих мрачных днях?

Она должна была выяснить больше о Гвеннет Ратвен и событиях, которые тогда произошли в этом замке. Хотя многое в ее сознании противилось этому, Мэри снова начала читать, и уже после нескольких строчек рассказ Гвеннет захватил ее с новой силой…

Ни жива ни мертва Гвеннет Ратвен обернулась и увидела морщинистое лицо старой женщины. С облегчением она поняла, что это была Кала. Колдунья приложила указательный палец к губам и велела ей молчать. Потом она взяла Гвеннет за руку и увела прочь отсюда по лестнице наверх, прочь от таинственных сектантов, чье чудовищное бормотание раздавалось по-прежнему у них за спиной.

Они добрались до главного холла, и с проворностью, которую едва ли можно было ожидать от нее, пожилая женщина прошмыгнула по ступеням в главную башню. К смущению Гвеннет, Кала явно прекрасно ориентировалась в замке Ратвен. Она без труда находила дорогу в скудно освещенных проходах, и, казалось, прекрасно знала цель своего пути.

Наконец они добрались до винтовой лестницы, которая круто поднималась наверх в Западную башню, обвиваясь вдоль столба. Кала жестом указала Гвенн, чтобы она следовала за ней. Молодая женщина мельком бросила взгляд по сторонам, прежде чем проскользнула через дверь за старухой и стала подниматься наверх.

В башне было холодно и сильно сквозило. Ветер дул через высокие окна, и Гвенн стала мерзнуть, когда поднималась наверх, ступая босыми ногами по сырому камню. В бледном лунном свете она могла разобрать Калу только как темную тень. Хотя удары пульса Гвеннет участились, подъем, похоже, совершенно не утомил старую женщину. С юношеской прытью она спешила наверх и уже скоро стояла возле двери в башенную комнату.

К удивлению Гвеннет, у Калы был ключ. Она открыла дверь и впустила Гвеннет. Внутри было пыльно и темно, даже при свете луны, падающем через низкие окна.

– Садись, – приказала Гвенн Кала, и так как здесь не было ни стула, ни скамьи, молодая женщина села на пол. И Кала с оханьем и причитанием опустилась на пол, теперь это снова была совершенно дряхлая женщина. – Ну? – спросила она, не утруждая себя объяснениями. – Теперь ты понимаешь, о чем я говорила, когда встретилась с тобой в ущелье?

Гвеннет кивнула:

– Думаю, да. Только я давно ничего уже не понимаю…

– Больше тебе и не нужно знать, – сказала Кала, чтобы потом добавить мягче: – Нехорошо слишком много знать, дитя мое. Большое количество знаний только вредит, посмотри на меня. Я стала старой и скрюченной под грузом знаний. Для тебя достаточно, если ты знаешь, что те люди в балахонах занимаются не белой магией, а другой, с темной стороной, которая служит запретным рунам.

– Понимаю, – сказала Гвеннет и не посмела дальше задавать вопросы.

– Эта каморка, – сказала Кала и обвела руками помещение, – последнее и единственное место во всем замке, еще не пронизанное силой зла. Она удалена дальше всего от места мрачных действий, расположенного глубоко под фундаментом замка.

– Кто эти люди? – спросила Гвеннет.

– Братья рун, – ответила Кала презрительно. – Они почитают темных богов и совершают жестокие ритуалы. Нередко на их церемониях проливается человеческая кровь, если это служит их целям. Твой брат был настолько глуп, что поддался им.

– Теперь он один из них. Я видела, как они приняли его в свое братство. Он больше не тот, кем был раньше.

– Разумеется, не тот, – подхватила Кала. – Эти проклятые братья рун отравили его мысли. Теперь он один из них и больше никогда не послушает тебя. Мы ничего не можем больше сделать для него.

– Что это значит?

– То, что он покинул дорогу света, дитя мое. Он больше не твой брат. Тебе нужно это понять и смириться с этим.

– Этого я не могу сделать, – упрямо возразила Гвеннет. – У меня и Дункана общий отец. В наших жилах течет та же самая кровь, я люблю его. Я никогда не откажусь от него.

– Очень жаль, дитя мое, потому что он уже изгнал тебя из своего сердца.

– Это неправда.

– Это правда, и ты знаешь это. Уже достаточное время твой брат не слушает тебя, или это не так? Он не обращает на тебя внимания, не спрашивает твоего совета и не высказывает своей симпатии. Разве я не права?

Снова Гвенн упрямо покачала головой.

– Откуда ты знаешь?

– Это дел рук друида. Он отравил сердце Дункана словами и ослепил его для всех прекрасных дел. Для твоего брата больше нет надежды, это тебе нужно понять. Всякая попытка спасти его уничтожит тебя. И друид восторжествует.

– Кто он?

– Кто он? – Кала расплылась в горькой улыбке, обнажившей пеньки зубов. – У него длинное, слишком длинное имя, что бы ты запомнила его, дитя мое. Друид уже очень много лет ходит по земле, дольше, чем я или кто-то другой. Некоторые, правда, утверждают, что всегда кто-то новый носит серебряную маску. Но я думаю, что всегда один и тот же. Тот самый злой дух, который без устали бродит, по земле не один век и хочет перешагнуть и через это столетие.

– Столетие? – С ужасом Гвеннет плотнее закуталась в накидку на плечах. Но от страха она не могла защитить ее.

– Братству рун много лет, дитя мое, очень много. Оно существовало еще тогда, когда наш народ был молод и верил в великанов и богов, в духов, которые живут на земле, и в обманные огни в болотах и топях. Между тем наступило новое время, а с ним новый порядок. – Она указала на крест, который Гвеннет носила на груди. – В этом новом порядке нет больше места для существ из древнего мира. Руны утратили свое значение, и то, что осталось, должно погибнуть.

– И по этому поводу ты так печальна?

Кала едва улыбнулась.

– Так же и те, кто связан со светлыми рунами, чувствуют, что их время на земле пришло к концу. И без того от нас остались немногие, но мы иначе, чем друиды и братство, доверяем реке жизни и закону времени. Во вселенной ничто не исчезает бесследно. Работа, начатая нами когда-то, будет продолжена другими.

– Другими? О ком ты говоришь?

– О тех, кто посвятил свою жизнь служению новому порядку и новой вере.

– Ты имеешь в виду монастыри? Монахов и монахинь?

– Они продолжат дело света, – убежденно сказала Кала. – Их учение, может быть, и другое и их бог могущественнее нашей старой веры, но они уважают жизнь и пугаются тьмы так же сильно, как когда-то это делали мы. Но те, которые желают продолжать служить старой вере, враги. Они заключили союз с демонами и произносят жуткие заклятия, чтобы всеми средствами помешать своему падению. Они знают, что их время проходит, но они не хотят мириться с этим. Поэтому друид и поклявшиеся ему в верности люди принялись уничтожать новый порядок и пытаются возвратить древние силы. Для этого им нужны добровольные помощники, подобные твоему брату. Легковерные патриоты, верящие, что они делают все во благо Шотландии, ради ее чести и свободы. Для братства же речь идет о том, чтобы усилить свою власть и сферу влияния. Друид и его приспешники хотят править, дитя мое. Твой брат только средство для достижения их цели, и он еще не догадывается, как с ним разделаются.