Текст книги "С отрога Геликона"

Предисловие профессора археологии Густава Шмаррнграбера

Профессия археолога хотя и относится к области науки, но на деле оставляет мало места для подлинного научного творчества. Археолог не строит меняющих представление об исторических процессах концепций. Он обыкновенно роется в земле и (конечно, при условии, что он честен перед сообществом коллег и перед самим собой) в принципе не может достать из нее того, чего в ней не оставили минувшие эпохи. Тем не менее, археология чревата порой такими неожиданностями, которых не способна учесть ни одна, самая изысканная и экзотическая историческая концепция. Примеров тому масса, и я не буду утруждать читателя перечислением широко известных фактов и громких имен.

Расскажу только вот о чем. Когда в середине 1990-х годов я только-только начинал свою самостоятельную научную карьеру, археологические конференции сотрясала сенсационная находка моего уважаемого коллеги, в те времена профессора этнологии Бременского университета Ганса Дуэрра. В поисках смытого штормовым приливом 1362-го года города Рунгольта его научная группа на оголяемом отливом морском побережье северной Фрисландии наткнулась на фрагменты древнесредиземноморской (в основном минойского происхождения) керамики. Это отодвигало открытие северогерманского побережья цивилизованным средиземноморским миром с путешествия марсельца Пифея (относимого к IV в. до н.э.) аж на девятьсот лет назад. Я с интересом тогда слушал доклады Ганса и читал его работы, но отнестись к этим исследованиям серьезно мне мешала видимая случайность находки. Я тогда еще не знал, что мне самому предстоит пережить нечто подобное.

Ранней весной 2009-го года мне позвонили из баварской службы охраны памятников и попросили выехать в район деревни Хохштадт в краю Пяти Озер. Случилось там следующее: некий крестьянин по имени Ральф решил перестроить стоящее посреди его поля деревянное подсобное строение. Однако, разрушив обветшавший сарай, он обнаружил, что фундаментом сарая помимо сравнительно новой бетонной заливки служила еще и необычная кладка из крупных бесформенных камней со скрепляющим раствором. Не зная, как поступить, крестьянин собрал соседей. Сообща они решили дать знать о находке в городской совет ближайшего города Веслинга, а оттуда информация попала уже в Мюнхен, к специалистам из службы охраны памятников. По характеру материала кладки прибывший на место сотрудник совершенно справедливо предположил, что находка относится не к римской эпохе, а к самому раннему средневековью. Посовещавшись с начальством, он и связался со мной.

Приехав в Хохштадт через несколько дней, я собственными глазами убедился в его правоте. Картина получалась очень интересной. От эпохи Меровингов до нас дошли практически одни только церкви, строившиеся в больших городах, зачастую на фундаментах бывших римских базилик или языческих храмов. Здесь же поблизости не было ни единого значимого следа античной цивилизации. Правда, в четырех километрах пролегала оживленнейшая римская магистраль, соединявшая Ювавум, нынешний Зальцбург, с Августой, нынешним Аугсбургом, а в позднеимперские времена – столицей провинции Реция Вторая. Но этого казалось все же маловато для того, чтобы предположить возрождение цивилизованной жизни после краха империи именно в этом месте. С воодушевлением я спросил о возможности провести раскопки. Надо сказать, что в Баварии очень неохотно выдают на них разрешение, придерживаясь того мнения, что раскопки уничтожают памятник в его первозданном виде. Чиновник на это предложил мне написать в их службу официальный запрос, который будет рассмотрен по всем правилам.

На мое удивление через несколько месяцев разрешение было выдано. Еще через год я получил финансирование. Летняя погода благоприятствовала полевым работам, за которые я без промедления принялся. Всюду на протяжении раскопок меня и моих студентов сопровождали загадки. Найденная Ральфом кладка оказалась частью стены достаточно скромного по размеру господского дома усадьбы типа римской villa rustica. Однако, насторожило нас сразу вот что: число фигурных мраморных деталей внешней отделки – розеток, фрагментов античных статуй, небольших декоративных колонн, осколков облицовочных плит (большая часть облицовки была, видимо, расхищена) – превосходило доступные нашим представлениям о меровингской эпохе пределы. Мне порою не верилось, что я работаю в далекой от Среиземноморья родной Баварии. По находкам я был ближе к чему-то вроде Парфенона, только гораздо менее грандиозному по масштабам. Трудно даже вообразить, какими белыми воронами должны были быть хозяева этого поместья среди своих соседей.

Дальше – больше. Мы добрались до пола. Пол был римским. Мы сантиметр за сантиметром открывали напольную мозаику. Удивительно было, что по римскому полу продолжали ходить во времена Меровингов и, больше того, предприняли попытку его реставрации. При этом, работа была сделана на удивление качественно и с использованием камня греческого происхождения. Особенно показательным в этом плане было лицо мальчика-Амура, держащегося за подол платья своей матери Венеры. Поверхность правой половины его лица оказалась лишь чуть менее изношенной в сравнении с левой, а в остальном отличия было на вид найти практически невозможно. Затем мы, конечно, добрались до римских слоев и обнаружили вполне ожидаемые следы разрушений: сначала в V в., когда вследствие участившихся германских набегов вести хозяйство вдали от защищенных пунктов стало невозможно, а потом во второй половине III в., что хорошо коррелирует с нападением аллеманов и ютунгов на Рецию.

Самое интересное началось после. Весь внешний декор и напольная мозаика хотя и запаздывали лет на двести, были типичны по крайней мере для античности. Совершенно непредвиденный сюрприз ожидал нас в под полом подсобных помещений этого необычного поместья. В римскую эпоху этот подвал использовался в качестве эргастула, тюрьмы для провинившихся рабов. Раннесредневековые владельцы уделили подвалу особое внимание: они тщательно гидроизолировали его стены смесью битума и смолы (само по себе это уже уникально для средневековой Европы) и замуровали два окна. Таким образом, они создали внутри достаточно сухой микроклимат, способствовавший хорошей сохранности органических материалов. Там хранили выполненные в классической греческой манере мраморные статуэтки, сохранившие оригинальную полихромию и, – очевидно, самое главное, – четырнадцать пергаментных свитков.

Статуэтки, все примерно одинаковой высоты в тридцать сантиметров, стояли каждая в своей нише. Если в этом подвале сесть на пол, то складывается полное впечатления разговора с ними – все статуэтки приходятся сидящему на уровень глаз. На потолке невооруженным глазом были видны следы копоти – меровингские хозяева частенько приходили сюда с масляными лампадами и проводили тут немало времени. В углу стоял небольшой сосуд, в котором мы обнаружили остатки масла. Его доливали в светильник по мере надобности. Вероятнее всего, после ухода хозяев, до нас в этот подвал никто не входил. Лестница была замурована сверху многотонной каменной плитой.

Я перечислю здесь эти статуэтки. В центре помещалась фигура голубоглазой девушки в шлеме и доспехе, с круглым щитом со слабо проступающим на нем лицом мужчины. Лицо было обрамлено золотыми солнечными лучами, то есть принадлежало антропоморфизированному солнцу. Мы прозвали эту девушку для себя Минервой. Справа от нее стояла женщина в светло-голубом платье. Мы прозвали ее «голубой девой». Далее располагалась небольшая композиция, на которой некое морское чудовище, выпрыгивало из воды вместе с держащейся за его шею женщиной с экстатическим выражением лица. Эта композиция получила символическое название «девушки с тритоном». За ней следовала ниша с круглолицей женщиной-охотницей. За спиной у нее был горит с луком и стрелами, на поясе нож, а у ног лежал, вероятно, убитый ею олененок. При этом, в теле олененка не было ни стрелы, ни вообще какой-либо раны. Не сговариваясь, мы все стали именовать эту женщину Аталантой. Еще правее стояла светловолосая девушка в простой одежде с заткнутым за пояс полотенцем. Она смотрела на свою правую ладонь, поднятую на уровень груди. На ладони стоял маленький человечек с крыльями бабочки за спиной. Он смотрел на девушку так, будто бы, разговаривал с нею. За этой статуэткой у нас закрепилось имя «девушки с эльфом». Наконец, замыкала вереницу женских образов черноглазая миловидная девушка с ямочками на щеках в нежно-розовом платье с голубой накидкой, покрывавшей плечи. О ее прозвище мы со студентами долго спорили, но в итоге победила «невеста».

По левую руку от Минервы шли сплошь мужчины. Первый из них был прикован к черной скале истекающим кровью, заросшим ниспадающими на лицо волосами и практически нагим, в одной набедренной повязке. В нем было трудно не угадать Прометея. Соседствовал с ним сидящий за игрой рыжий и грузноватый кифаред. По поводу него разногласий так же не возникло, потому что все признали в нем Орфея. Дальше шел «портрет минойского семейства» – так мы назвали следующую скульптурную композицию. На ней изображенный в полный рост мужчина средних лет, нежно, по-семейному опирался руками на плечи темноволосой женщины в наряде, характерном для минойских фресок. Эта женщина сидя держала на руках ребенка. Следующей, тоже сидящей фигуре мы дали название «кострового», поскольку человек на ней сидел на древесной колоде с длинной палкой в правой руке и внимательно смотрел на горящий перед ним костер. По следам копоти и пепла было видно, что в кострище «кострового» время от времени жгли лучины. Крайним в этом мужском ряду оказался зеленоглазый и рыжеволосый юноша с проникновенным, напряженным взглядом заносящий для удара короткий меч. У клинка этого меча был довольно странный изумрудный цвет, очаровавшись магией которого, мы окрестили этого юношу «убийцей Пифона».

Еще одна статуэтка лежала расколотой на несколько частей на полу. Сразу же в глаза бросилось подвесное отверстие у нее на спине с остатками оборвавшейся от времени толстой веревки. На потолке сразу же обнаружился ответный бронзовый крючок. Статуэтка должна была изображать парящего в воздухе лучника с золотыми солнечными лучами, исходящими из лица. Без сомнения, именно это лицо и отражалось в щите Минервы. Мы прозвали его Аполлоном.

Несмотря на то, что отдельные изображения казались узнаваемыми, ни я сам, ни мои ученики, ни коллеги, которых я приглашал на осмотр этого подвала, не смогли найти какой-либо объединяющей их идеи. Забегая вперед, скажу, что статуэтки изображают героев хранившихся вместе с ними рукописей. Не разъясняя пока, кто есть кто, предоставлю читателю самому судить о том, насколько точными или неточными оказались приведенные выше прозвания, которые мы им дали для первых научных сообщений.

Собрав вместе результаты всех лабораторных исследований, мы получили следующую картину. После окончания римского периода жизнь в поместье возобновилась ближе к концу VI в. Тогда же, практически одновременно были возведены все постройки меровингской эпохи и в дальнейшем они только поддерживались в надлежащем состоянии. Это соответствует по времени установлению в Баварии стабильной власти рода Агилольфингов, вассалов франкских Меровингов. Многое указывает на византийское или, даже точнее, ближневосточное происхождение новых хозяев Хохштадта. Разрушение поместья со всем мраморным убранством относится к концу VIII в., что так же имеет четкую привязку к Агилольфингам: именно тогда Карлом Великим был отстранен от власти и выслан из страны последний правитель этой династии. Бавария становилась частью империи франков.

Отдельно следует упомянуть о датировках пергаментов. Сам писчий материал относитсяреонт к VI в., то есть, был, по-видимому, приобретен будущими хозяевами Хохштадта непосредственно перед их переселением в Баварию. Чернила же, которыми написаны тексты, приблизительно на два столетия моложе. Это означает, что писались тексты незадолго до того, как имение было покинуто, возможно, в (достаточно дальновидном) предчувствии какого-то неблагоприятного развития событий. В свете этих результатов знакомство с содержанием манускриптов было ошеломляющим. Двенадцать из четырнадцати свитков содержат художественный текст, который с полным правом можно назвать новым, ранее неизвестным науке античным романом на древнегреческом языке. В тринадцатом свитке собраны латинские комментарии к роману. В основном это известные нам по другим источникам сюжеты античной мифологии, но среди них попадаются и вполне специфические замечания. Кроме того, папирус с комментариями сообщает нам имя автора романа – Михаил Афинянин. Наконец, четырнадцатый, едва начатый свиток содержит древнегреческие стихи, по манере напоминающие стихи, встречающиеся в тексте романа. Последний стих обрывается буквально на полуслове.

Следует заметить, что язык и понятийный аппарат романа намного древнее меровингской эпохи. Духовные истоки отраженного в тексте миропонимания гораздо естественнее возводятся к неоплатонической и оригенистской философии II-III вв., нежели к современной хозяевам Хохштадта литературе. Вероятнее всего, роман только переписывался в Хохштадте, а не сочинялся. Латинские комментарии скорее всего были составлены уже в Баварии, когда семья лишилась доступа к античному наследию, а затем переписаны заодно с основным текстом.

Перед историком, держащим в руках всю представленную сумму фактов, встает сразу уйма вопросов. Если обнаруженный текст действительно восходит к позднеантичным временам, почему мы не слышим его отголосков в произведениях других римских и византийских авторов? Что заставило хозяев Хохштадта, византийцев, покинуть родные места и поселиться в холодном и, к тому же, захваченном варварами краю Пяти Озер? Чем они занимались в бывшем эргастуле? Едва ли речь шла о религиозном поклонении, потому что хозяева явно были христианами – в меровингских слоях мы нашли несколько нательных крестов. Почему подвал был тщательно замурован от случайных посторонних глаз? Почему имение было покинуто? Почему Хохштадское поместье, самим своим видом напоминавшее о былой славе античной культуры, оказалось разрушенным во время начала первого в средневековой Европе обращения к древним истокам, на заре Каролингского возрождения?

Несмотря на истекшие с момента обнаружения памятника пять лет, историческая наука все еще далека от ответов на эти вопросы, хотя исследования ведутся, и любители древностей вправе рассчитывать в не таком уж отдаленном будущем хотя бы на частичное раскрытие этих тайн. Как для археолога для меня пока ясно одно: люди, сохранившие для нас эти манускрипты, очень хотели, чтобы их прочли в будущем. Я очень рад, что невольно оказался причастным к осуществлению их, без сомнения, светлой мечты.

Мюнхен, декабрь 2015 года

Пролог на небе

Зевс

Здравствуй, моя лучезарная, нежная девочка Гера!

Гера

Здравствуй, мой юный, перунометательный, царственный Зевс!

Зевс

Слышала новость?

Гера

Какую?

Зевс

Пришедшую с вышних небес.

Гера

Новости я не слыхала, но чудится мне перемена.

Зевс

Чуткое сердце девичье правдиво твое, дорогая.

К миру иному спуститься, к его островам и горам

Волею высшей, чем мы, олимпийцы, назначено нам,

Сделать своим этот мир от Борея до южного края,

Выстроить в нем города…

Гера

Ах как несказанно я рада!

Сердце меня в этот мир уж веками манило!

Зевс

Да не забудь же, мое золотое светило,

В центре большого и шумного первопрестольного града

Брачный чертог нам с тобой для себя надлежит возвести.

Гера

Брачный чертог! Наконец! Ведь об этом мечтали, любимый!

Зевс

Да! Только гложет тоска меня неизъяснимо:

Здешние кто же займет эти наши с тобою посты?

Гера

Думаю, нет тосковать нам с тобою весомой причины:

Видела давеча я поутру в заревой вышине

Звезду голубую – так странно светила во тьме.

«Кто ты?» – я спросила. Звезда отвечала: «Я – дева Афина.»

Зевс

Знаю ее! И о ней поведу сейчас славную речь я

Мне говорили о ней с наднебесных высот непостижных:

Силою духа она превосходит сестер твоих ближних.

Сестры, что Нила долину, илистые пашни Двуречья,

Сенью своей покрывают – вот им, всеблагим, она ровня.

Гера

Ах, милый! Как кстати ты вспомнил великие царства земные!

Крит и Микены, и Иолк, и Тиринф, семивратные Фивы,

Что с ними станет, когда чертог наш застелется кровлей?

Зевс

Длинная ль, краткая ль мысль – все тонет в бездонной пучине.

Можем ли тем возражать, кто нас много выше поставлен,

Тем, кому мы сотворим, кто всей нашей жизнью прославлен?

Нет, Гера. Думаю я, должны доверять мы Афине

Как люди нам верят.

Гера

Тогда дары поднести ей уместно!

Видится мне череда правителей, воинов, провидцев,

Изысканных мастеров, жен милых и жриц, сердцем чистых, –

Пусть строится наша земля во славу богов повсеметно!

Зевс и Гера

Всех выше поставим меж них вожака, чтоб по тверди ступал

Ее невесомой пятою.

В радости, в песне и танце, и в буйных весенних цветах –

Такой ей счастливый приход уготовим!

Из Орфея¹*

Пролог на земле

В конце лета прорицатель Телеф, как водится, собирал виноград. Это было для него горячее время, как по причине все не спадающей жары, так и по причине занятости от рассвета до заката. Заранее на специально отведенном солнечном месте Телеф разложил камни, на которые ставил полные плодов ящики с низкими бортами. Раньше прорицатель все делал один, и потому ящики были у него практически квадратными – иначе ему одному было не пройти между лоз. Но вот теперь уже два года, как ему во всем помогала Эрато, а потому и ящики он переделал: вместо квадратных они стали вытянутыми. В них вмещалось теперь больше винограда, и работа шла заметно быстрее.

Пока родители были заняты, маленький Династ, рожденный Эрато плод гераклова семени, сладко проводил время. Усевшись на землю возле одного из ящиков, он очищал от ягод одну гроздь за другой и уминал их за обе щеки. Это был первый год, когда ему было позволено наесться винограда от пуза. Мать напоминала ему о необходимости выплевывать косточки, но Династ когда их выплевывал, когда нет, и лепетал в ответ что-то свое. Отвлек малыша только малознакомый голос нагнувшегося к нему бородатого мужчины:

– Привет! – сказал тот и протянул ребенку руку. Маленький Династ немного испугался. Он недоверчиво протянул в ответ свою ладонь и в то же время другой рукой сильнее прижал к себе драгоценную гроздь, которую едва начал поедать. Гостем Телефа был сын Арестора Арг. Его густая черная борода так пугала Династа, привыкшего к гладко выбритому подбородку отца, что даже добрейшие голубые глаза не оттеняли этого испуга.

– Отец там, – показал Династ, даже не поздоровавшись, в сторону виноградника. Телеф, меж тем, уже заметил пришедшего к нему соседа, передвинул вместе с Эрато ящик на новое место и уже спешил поприветствовать знаменитого мастера.

– Да ты не бойся, – успокаивал Арг телефова сына. В левой руке мастер держал нечто накрытое куском ткани, который он теперь резким движением сдернул. – Посмотри лучше, что я принес твоему отцу. Это.... как ты, Телеф, говорил, его зовут?

– Это Прометей, один из титанов, – отвечал прорицатель, ополаскивая руки водой. – Здравствуй, Арг! Дай-ка и мне взглянуть.

Арг держал в руках исполненный заказ Телефа – деревянную статуэтку Прометея из куска магического, по заверению прорицателя, дуба. Титан с мощным телом был прикован к скале, его лицо изображало страдание.

– Твое искусство, как всегда на высоте, Арг, – похвалил Телеф мастера. – Точь-в-точь как Геракл и описывал. Смотри, даже кровь видна!

– Что ж, друг, ты мне все толком и в подробностях объяснил. Оттого и работа шла легко, и результат соответствующий. А то ведь заказчики знаешь какие бывают, – Арг показал в сторону дома Феспия, – сами не знают, чего хотят. Приходится додумывать собственным разумением, а потом выясняется, что должно было быть ровно наоборот.

– Отец, скажи, а ему больно? – спросил Династ. Телеф присел к нему и дал ближе рассмотреть статуэтку.

– Да, сын. И даже очень. Видишь, он закован в цепи, и весь в ранах. Но теперь мы поможем ему.

– А как? – снова спросил Династ и сочувственно погладил титана.

– Мы будем всем сердцем с ним и будем просить богов не оставлять его.

– А можно мне с ним поиграть?

– Нет, – возразил Телеф, – можно только посмотреть из моих рук. Этого Прометея Арг делал без малого десять недель. Если Прометей испортится, мне прийдется снова его просить, а у него уже очень много другой работы. Хочешь, Арг сделает специально для тебя что-то другое? Он – большой мастер по дереву.

– Нет, я хочу этого! Он такой сильный! – закапризничал Династ. Мальчик встал на ноги, пытаясь дотянуться до Прометея, но тут на ноги встал и сам Телеф, подняв статуэтку на недосягаемую для малыша высоту. Малыш огорчился и совсем расплакался. Эрато, бросив собирать виноград, увела его в дом. Для Династа приближалось время дневного сна.

Арг с умилением наблюдал за сценой, знакомой ему не понаслышке на примере собственных уже достаточно взрослых детей. Его изделия были и для них, не знавших недостатка в игрушках, в свое время очень соблазнительны.

– Наверное не надо было показывать ему твоего Прометея, – сказал он.

– Ну что ты, Арг! – отвечал прорицатель. – Династ должен приучаться к тому, что не с любым предметом можно играть.

– Хотел спросить тебя, Телеф. Меня почему-то не перестает волновать вот этот Прометей. Быть может, из-за того, что я долго над ним работал. Так бывает иногда. Скажи, он что, бог?

– Нет, друг. Он не бог, он всего лишь титан, но, думается мне, должен в не столь далеком будущем стать богом. Впрочем, все мы рано или поздно тоже будем кем-то вроде богов. Главная богиня, о которой донес Геракл – это дева со щитом и на колеснице, Афина, как он назвал ее.

– Нет, ты все же объясни мне: ведь ты ежедневно спрашиваешь и крайне успешно возвещаешь волю богов. Скажи, каких же богов эта воля: воля ли это Зевса или воля вот этой щитоновсной девы?

– Послушай, Арг, прорицанию меня учил столетний фиванский старец Тиресий, и до сих пор я приношу жертвы так, как это делал он. Из этого можно заключить, что Зевс и до сих пор еще в силе – о богине-деве Тиресий ведь слыхом не слыхивал. Однако истолковываю знамения я часто несколько иначе, чем он. За это и ценил меня фиванский старец. Он считал, что я превзошел его. Понимаешь, помимо того, что я знаю как служить старым богам, я еще и открыт для всего нового. Ничто из переданного Гераклом меня нисколько не удивляет, во всем у меня очень мало сомнений. Посуди сам. Разве Геракл похож на пустого мечтателя? Едва ли. Похож ли он на на человека, ищущего выгоды и ради этого вводящего в заблуждение других? Думаю, ты согласишься со мной, что нет. Наконец, все без исключения, о чем он написал в письме, уводит нас дальше от Аида, а в этом и состоит, как мне кажется, цель богов.

– Этому тебя тоже научил Тиресий?

– Нет. До этого я как-то дошел сам, рассказал Тиресию, но тот так и не смог с этим сжиться. Рассказ же Геракла меня только упрочил в этой мысли.

– Ну хорошо, – продолжил расспрос Арг, – если и вправду существуют вот эти новые геракловы боги, как я могу к ним приобщиться, чтобы почувствовать их силу?

– Видишь ли, всех людей, живущих сейчас, можно разделить на две части. Одним, совсем немногим, как Гераклу, эти боги открываются сами. Для других они будут прорастать из обычной жизни так же, как из семени прорастает колос.

– Не понимаю. Ты говоришь, боги будут прорастать. А как это?

– А тебе не нужно этого понимать. Ты – такой же, как и Геракл, принадлежишь к немногим счастливцам.

Арг смотрел на Телефа словно на безумного:

– Как так? – спросил он.

– А что тут удивительного? – спросил Телеф. – Ты думаешь, ради забавы даются человеку такие руки, такой ум и такой глаз художника, как у тебя? И потом, неужели ты думаешь, я показал бы тебе письмо Геракла из одного желания иметь искусной работы статуэтку, не будучи абсолютно уверен в том, что ты этой чести достоин? Клянусь Зевсом, Арг, виноград, что ты здесь видишь, не успеет забродить до той поры, когда ты получишь моим словам подтверждение. А вот, кстати, – прорицатель показал на приближавшегося к ним верхом Феспия, – и твой вестник Афины. Здравствуй, сын Эрехтея! – поприветствовал прорицатель соседа. – Куда ты так торопишься?

– Здравствуйте, друзья! Я к вам и совсем ненадолго, оттого и тороплюсь. Арг, хорошо, что ты здесь. На, вот, тебе, почитай, может сочтешь это интересным, – Феспий протянул мастеру табличку и, показывая пальцем на статуэтку Прометея, которую тот все еще держал в руках, сказал: – А интересная вещица у тебя. Твоя работа?

– Работа-то, моя, – ответил Арг и продолжил, указывая на Телефа: – но заказал ее вот он.

– Ясно, значит не про мою честь.

– Быть может, ты все же объяснишь нам, сын Эрехтея, что причиной твоей спешке? – настаивал Телеф.

– Вот скажи мне, друг, – отвечал с улыбкой кекропиец, – сколько у тебя в доме детей?

– Один. Знаю, что у тебя сорок девять, но и дом-то с моим не сравнить.

– Что дом, Телеф? У тебя один сын – один отец, а у меня и отца-то в доме нет. Из мужчин один я, и тот – старик, а маленьких разбойников – целая ватага. Последние силы из меня тянут, но мне не жалко – для себя я пожил уже достаточно.

Друзья от души рассмеялись.

– Ладно, Феспий, тогда скачи домой, – сказал Арг, – да побыстрее, пока не подстроили тебе по дороге засаду.

– Да, пожалуй, мне лучше поторопиться. А, кстати, где Династ?

– Спит наверное уже твой внук. Эрато пошла его укладывать, – огорчил Телеф счастливого деда, но тот не слишком расстроился:

– Ладно, тогда мне тем более нечего здесь задерживаться!

– Подожди немного, – придержал Феспия прорицатель и, взяв несколько виноградных гроздей, связал их прутом и протянул кекропийцу. – Вот, хоть по ягодке детям будет.

– Спасибо, Телеф! Я буду держать в тайне, где взял их, чтобы не оставить тебя на зиму без пропитания. Все, счастливо вам! Почитайте внимательно письмо. Может, дельное что-то надумаете.

Феспий во весь опор поскакал назад к дому. За все время этого разговора он даже не спешился.

– Вот ведь, человек! – не выдержав, с тяжелым вздохом, произнес прорицатель. – Умеет быть счастливым.

– Уж тебе ли, приближенному к богам, сетовать на судьбу? – пожурил друга Арг.

– Приближенному к богам? Ты, быть может, удивишься если я скажу, что Геракл и даже ты сам гораздо ближе божественной воле, нежели я. Вы – ее творцы, а мне надлежит лишь слегка, совсем немного направлять таких, как вы.

Видя полное непонимание на лице мастера, Телеф решил на этом больше не останавливаться.

– Ладно, довольно обо мне, – сказал он. – Что там в этой табличке?

– Возьми, наконец, своего Прометея. Тогда я смогу прочитать.

Телеф тихо, дабы не спугнуть спящего сына, занес в дом статуэтку. Арг присел на стоявшую неподалеку колоду и уткнулся в табличку.

– Нет, на свете определенно есть несовместимые вещи! – возмутился мастер, когда к нему снова подошел Телеф, теперь уже с молодой супругой. – Верно может быть только одно из двух: либо я – не Арг, сын Арестора, либо этот Пелий – не безумец.

– Какой такой Пелий? – недоуменно спросила Эрато. – О чем вы тут говорите?

– Погоди, ты говоришь, Пелий? Это ведь царь Иолка, – воодушевленно произнес прорицатель. – Можно мне взглянуть?

Арг передал табличку Телефу.

– В самом деле! Как же давно я не видел минийских письмен с севера…, – сказал тот, едва взглянув на нее. – Что ж, друг, тебе предстоит увидеть мою родину, страну северных миниев. Это благодатнейшие края!

В этот момент за домом послышался топот конских копыт. Всадник в полном тяжелом вооружении с кадмейской змеей на доспехах и на щите остановился и слез с коня перед беседующими друзьями. Эрато сжала руку Телефа. Он почувствовал, как скакнуло сердце супруги. Три года назад точно такой же всадник привез ей письмо от Геракла.

– Привет тебе, о Телеф! Для тебя царское послание из Фив, – сказал посыльный.

Прорицатель вернул табличку, что принес Феспий, Аргу и принял новую.

– Спасибо, Актор! Давненько тебя не было видно.

– Ну, случай никак не представлялся. Снова Геракл тебе пишет. Ответ прямо сейчас сочинишь?

– Нет, некогда. Послания, видишь, сегодня одно за другим приходят, а работа стоит. Ответ я передам с Менандром, когда тот снова соберется в Фивы. Так и скажи Гераклу. Кстати, винограда не желаешь? Только сегодня срезали.

– Не откажусь, – Телеф отдал Актору еще одну гроздь, после чего тот распрощался и ускакал.

– Что же там? – не терпелось узнать Эрато.

– Прости, Арг, это от Геракла. Я должен немедленно прочитать, – извинился перед другом прорицатель. Мастер согласился подождать.

Эрато не выдержала над письмом и нескольких мгновений. Она побелела от волнения и, не говоря ни слова, едва ли не бегом снова удалилась в дом.

– Что с ней? – спросил сын Арестора, когда Телеф, наконец, поднял глаза.

– Не обращай внимания, – ответил прорицатель. – А вот в Иолк по всей видимости ты отправишься не один…

– Послушай, Телеф, – решительно заговорил Арг, – ты действительно считаешь, что мне, неюному уже отцу семейства надлежит отправиться в Аксинское море?

– Друг, ты знаешь меня много лет, но если их было недостаточно, я объясню тебе. То, что говорю я, говорят в самом деле боги. Во всяком случае, я стараюсь так делать. Пойми, я – самый обычный человек. Я не царь, у меня нет никакой власти, нет оружия. Принудить тебя к чему-либо я не могу, да и не хочу этого делать. Потому моим словам ты можешь противиться сколько угодно. Но если с тобой заговорит она, дева со щитом, поверь, ты найдешь способ и убедить себя, что делать, как она говорит, правильно, и объяснить супруге, куда и почему ты отправляешься.

– Нет уж, Телеф, я всегда доверял тебе, но сейчас, прости, не могу. Мы тут все уже видели на примере Зевсова сына, как ты умеешь устраивать семейное счастье. Бедная Эрато, как я вижу, до сих пор не в себе. Меня ты не проведешь, как его. На сегодня довольно. Письмо это, – Арг встал и отдал его прорицателю, – я оставляю тебе. Может, найдутся другие желающие. За Прометея рассчитаешься, как сможешь. Счастливо!

– Ты даже не возьмешь винограда?

– Нет, – раздраженно ответил Арг.

– Что ж, воля твоя. Прощай, аресторов сын!

Да, люди по-разному реагировали на прорицания. Недовольства и личные обиды не были для Телефа в новинку. На подобное – это он понял уже очень давно – нельзя никак отвечать. Потому он спокойно проводил мастера и направился к супруге в дом. Она лежала на ложе ничком.

– Не плачь, – говорил он Эрато и гладил ее по спине, – ты еще не раз увидишь его живым, а потом, может…, – умереть ему все равно не дано – и таким, как встретил Персей свою Андромеду… Я сделаю так, что он скоро будет здесь.