Текст книги "С отрога Геликона"

Рассказ Геракла полностью занял воображение мальчика на несколько недель. Геракл и Иолай расстались друзьями. Они писали друг другу письма, но о тех странах, где Геракл побывал вместе с Афиной, не говорили больше никогда до их встречи в Иолке. Юный герой не чувствовал в себе еще силы всерьез учительствовать – напротив, он жаждал еще учиться сам.

Не в последнюю очередь по этой причине решил он заехать на обратном пути в Фивы в храм Матери Земли, у которого спускалась с Киферона к морю дорога из родного города. Проведя последнюю ночь в Пелопоннесе в доме Электриона и поблагодарив хозяина и молодую хозяйку за гостеприимство, фиванцы рано утром сели в свою повозку. К полудню они были уже на перекрестке у Мегар, где, как и на пути в Тиринф, подкрепили свои силы нехитрым обедом. До святилища оттуда было совсем недалеко. Миновав могилы героев похода Семерых, Клит остановил повозку в тени раскидистого платана. Там все путники решили вздремнуть кроме Геракла, который, как и хотел, направился к храму.

Здание этого храма было небольшим и, как казалось Гераклу, не соответствовало той молве, которая об этом храме ходила. Плоская крыша, низенькая колоннада и узкая лестница, идущая ко входу, виднелись уже с дороги. Подойдя ближе, он увидел несколько неизвестных ему алтарей. У одного из них, сложенного нарочито из темного камня были в большом количестве набросаны свежие плоды граната. Геракл уверенно направился к лестнице, поднялся и два раза дернул дверь, но она была наглухо закрыта. Юный герой осмотрелся. Вход в святилище был обращен к морю. Священный участок окружали редко насаженные низкие плодовые деревца, за которыми до самого обрывистого берега раскинулись уже убранные поля. Чуть поодаль вдоль моря стояло совсем небольшое поселение, вероятнее всего, для служителей и посетителей храма. Лишь со стороны дороги к храму примыкал тенистый сад, на самой окраине которого укрылись от полуденного зноя фиванские путники.

Мимо этого сада и вошел Геракл на территорию святилища с намерением поговорить с кем-то из жрецов, но, к несчастью, участок был совершенно пуст, а дверь храма – заперта. Тогда юноша не нашел ничего лучше, как зайти в сад: от лестницы к нему пролегала узенькая дорожка. В саду тоже никого не было. Побродив там по разделенным кустами закуткам со столами и скамейками, Геракл наткнулся на довольно странное место. Все в этом саду было довольно обычно кроме него. На том месте стояли четыре больших, почти по пояс высотой, каменных куба. На двух из них сверху были укреплены расписанные чаши. На содержание росписей Геракл не сразу обратил внимание. Ему только бросилось в глаза, что сделаны рисунки были совершенно по-разному. Побродив еще немного, он неожиданно для себя вышел к стене храмового здания, а точнее, к находившейся в ней боковой двери. Эта дверь в отличие от той, к которой вели ступени была намного ниже человеческого роста. Казалось, что задумавший ее рассчитывал, что тот, кто пожелает проникнуть внутрь запертого храма, просто не найдет ее. Взявшись за дверную ручку и раздумывая заходить или нет, Геракл вдруг почувствовал, что его тянут вперед.

Испугавшись, что нарушил священный покой, юноша отдернул руку. Из двери показалась женская голова, покрытая наброшенной на нее накидкой. Увидев незнакомца, женщина в пышном, вероятно, жреческом одеянии, сначала вздрогнула от неожиданности, а затем, притворив за собой дверь, всем своим телом довольно грубо оттолкнула его.

– А я думала, это ветер стучит дверями, – сказала она будто бы в сторону и строго спросила, показывая на надпись слева от двери: – Неужто ты читать не умеешь? А я ведь каждого посвященного знаю в лицо.

Геракл оторопел от такого приема. Впрочем, он чувствовал себя отчасти виноватым: надпись-то он действительно не заметил, а она, ни много ни мало, под страхом смерти запрещала вход в эту часть храма непосвященным в мистерии Дочери.

– Прости меня, – отвечал юноша, – Я очень хотел с кем-то поговорить.

– Быть может, ты сначала назовешь себя? – снова спросила женщина.

– Да, конечно. Я – Геракл, сын Амфитриона, фиванец. Держу путь из Тиринфа. Поверь, намерения мои самые добрые.

Геракл явственно ощутил перемену в лице этой жрицы. Ее насупленные брови в миг распрямились, и без того большие глаза растворились еще сильнее, уста приобрели мягкость, свидетельствующую о благоволении к гостю.

– Тот ли ты Геракл, о котором ходит множество слухов? – спросила жрица.

– Слухи обо мне ходят, это я уже знаю. Мне интересно, что же достигло твоих ушей?

– Разное. Но между прочим говорят, что твой отец – едва ли не сам вседержитель Зевс.

– Чтобы ответить тебе на это, о женщина, я должен знать, кто ты, – сказал Геракл.

– Я – Диотима, главная служительница храма Матери Земли. Не желаешь ли присесть? Так удобнее вести разговор.

Она жестом пригласила Геракла за один из столиков в саду, и он принял ее приглашение. Когда они сели друг против друга, Диотима положила на стол кисти рук. Они единственные выдавали ее не слишком молодой возраст. В остальном же, она казалась не девой и не старухой – женщиной в самом расцвете, каковою все и представляли ее богиню. Глаза ее, то отливавшие темной-темной зеленью, то вдруг неожиданно буревшие, были мудры и ясны. Накидка на голове скрывала пышные, убранные в пучок темноватого оттенка волосы. Кожа на лице, шее и руках до запястий будто излучала слабый, набранный от солнца белый свет.

– Ну что ж, коль ты здесь главная, – начал разговор Геракл, – мне нет смысла скрываться. Я – действительно сын Зевса. Скажи мне, Диотима, от чего в твоем храме пусто? Сейчас ведь едва за полдень, и солнце еще очень высоко.

– Больше недели, Геракл, мы справляли Нисхождение Дочери. Служители и служительницы работали день и ночь, не покладая рук, потому сегодня я всех отпустила.

– Но сама ты не отдыхаешь. Почему?

– Потому что всякий раз после Нисхождения для меня наступают трудные дни.

– Что же тебя тяготит?

Диотима опустила голову и сложила руки в тихой молитве. Через некоторое время она сначала подняла глаза, посмотрев на юного героя исподлобья, и лишь затем разогнула шею.

– Ответ на твой вопрос, Геракл, заставлял бы меня нарушить тайну мистерий, – отвечала она, улыбаясь, – но, видимо, называющие тебя сыном бога, правы. Богиня не против раскрытия тайны тебе. Она говорит, что ты и так все знаешь.

У юноши загорелись глаза. История о Дочери богини, которую ему вкратце поведал отец на пути в Тиринф, показалась ему в самом деле очень похожей на историю Персефоны.

– Быть может, это и правда, – сказал он. – Так ты расскажешь?

– Хорошо, пойдем.

Диотима встала и подвела Геракла к большим каменным кубам.

– Смотри, – сказала она, присев на корточки и показывая на первую из чаш, – это Дочь нашей богини, а рядом с ней – это ее сестра.

На чаше были действительно нарисованы две женские фигуры. Роспись была совершенно безыскусной, если не сказать, грубой. Художник, делавший ее не знал другого способа изображения кроме тонких линий – ими намечались контуры тел и ими же тянулись от тела конечности. Дети на песке рисуют примерно так же.

– Можно узнать, сколько лет этой чаше? – спросил Геракл. – Ведь так не рисуют наверное уже очень давно.

– Этого никто не знает. Ни моя предшественница, ни предшественница моей предшественницы не знали, когда она появилась у нас. Все, что я знаю о ней, как и о другой чаше, – это то, что в разное время, но много столетий назад, их привезли к нам критяне. Обрати внимание на этот цветок. На следующей чаше Дочь держит его в руках, но теперь она увлекается под землю темным бородатым богом.

Вторая чаша была выполнена с заметно большим искусством. Мужское и женское тело хорошо различались, формы и одежда прорисованы объемнее и только лица были еще недостаточно определены.

– Диотима, теперь я вижу, что твоя богиня не ошиблась. Мне кажется, я знаю и ту, что ты называешь Дочерью, и ее сестру. Я видел их.

– Где же? – вставая и направляясь обратно к столу, спросила жрица.

– Дочь я видел в том самом подземном царстве, куда увлек ее бородатый бог, в Аиде.

– Как так? – Диотима прикрыла рукой рот от испуга. – Ты был там один?

– Нет, конечно нет. Я был ведом сестрою.

Жрица облегченно вздохнула.

– Ты порядком напугал меня. Так что же ты скажешь о Дочери?

– Она проводит в Аиде треть года, помогая страждущим душам. Ни стражники, ни тамошний царь больше над нею не властны. Так рассказала мне ее сестра.

– А что же она делает в остальное время?

– Готовится к следующему Нисхождению, набирает силы.

– Вот оно что… – задумалась Диотима. – Понимаешь ли, Геракл, тайна наших мистерий состоит в том, что с какого-то времени Дочь стала нам являться в день Нисхождения, когда, как мы считаем, она была похищена.

– А как давно это стало случаться?

– Ты, должно быть, был в то время еще ребенком. Девятнадцать лет назад. Тогда была жива еще моя предшественница. И через какое-то время к нам снова прибыли критяне и привезли еще одну чашу.

– Я помню этих людей. Мы всей семьей переезжали тогда из Тиринфа в Фивы, а их корабль налетел на мель, и они не могли подойти к святилищу. Мы подвезли их.

– Верно-верно, их привезли на нагруженной всяким скарбом повозке. И мальчик там был. Мне сразу понравилась мать этого семейства. Она была одной из первых, кого я уже сама посвящала в мистерии. Точно-точно, Алкмена, дочь Электриона, родом тиринфянка, ныне живущая в Фивах. Кто бы мог подумать, что у нее такой удивительный сын! Так вот, – продолжала служительница, – те критяне тоже говорили о том, что Дочь освобождена, и потому является нам. Но я не понимала, почему мы тогда должны по-прежнему справлять Нисхождение. Теперь благодаря тебе я знаю.

Геракл не знал, что ответить радующейся Диотиме. Он лишь неотрывно смотрел на нее: ему казалось, он понял, что за свет исходил от нее – через нее светила сама Персефона. Впрочем, безотчетная радость ее длилась недолго. Свет как будто-бы притух. Видимо, что-то продолжало ее тяготить.

– Знаешь, что меня удивляет, Геракл? – вдруг спросила она. – Почему появляется столько новых богинь?

– А что в этом удивительного?

– Вот, послушай. Каждая главная служительница Матери Земли должна совершить путешествие на Крит. Совершила его в свое время и я. И вот, что рассказывают тамошние служители моей богини. Когда-то давно люди не возделывали землю, не знали металлов, не плавали на кораблях. Все, что им было нужно – это добыть себе пропитание и продолжить свой род. Из богинь они почитали лишь одну Великую Мать. Рожавшая детей мать оставалась владычицей и на земле. Но затем люди узнали металл, подняли паруса и вспахали борозды. Править племенами стали мужчины, и тогда люди узнали и богов-мужчин, в числе которых и твой отец Зевс. Вот я и не знаю, для чего же появляется столько новых богинь-женщин?

Диотима посмотрела какое-то время на Геракла, затем опустила глаза, словно в раздумье, и снова продолжила:

– И еще, на Крите рассказывают, что где-то сохранились женщины, так и не смирившиеся с главенством мужчин. Но чтобы сохранить свое племя, они вынуждены были стать столь же воинственными, как и мужчины: они носят медный панцирь, щит и меч и могут быть безумно свирепы в бою. Если же к ним в руки случайно попадет мужчина… нет, я лучше не буду этого рассказывать – да уберегут тебя боги от такого несчастья. Так вот, что я думаю, Геракл, не их ли время сейчас настает?

– Знаешь, – почти незадумываясь отвечал юноша, – сестра Дочери являлась мне очень похожей: она носит и панцирь, и щит и к тому же очень умело правит колесницей. Меча только я не видел при ней никогда. Но она по ее же словам – душа нашего ахейского народа. Так что, если эти воинственные женщины, о которых ты говоришь, сунутся к нам, она должна быть на нашей стороне несмотря на внешнее с ними сходство.

– Твои слова, Геракл, внушают надежду. Я благодарна тебе. Для меня многое стало ясно.

– Я рад, что мог быть полезен тебе, Диотима. Мне пора продолжить путь, мои спутники ждут меня. Но прежде, скажи мне, ведь у тебя есть и третья чаша, не так ли?

– Конечно, пойдем.

Они вернулись к той же двери, у которой встретились. Служительница ненадолго удалилась внутрь святилища и вышла, держа в руках ценный критский подарок.

– Вот, – сказала она, – ее привезли те люди, потерпевшие кораблекрушение. Завтра же прикажу поставить ее в саду.

Дочь, узнать которую можно было без труда, в легком, почти воздушном небесно-голубом хитоне сидела там на камне, обратив свое лицо к солнцу.

– С этого дня, Геракл, – продолжала жрица, – я считаю тебя посвященным. Тебе известно много больше, нежели главной служительнице Матери Земли, и мне нет смысла требовать от тебя прохождения церемонии. Я внесу твое имя в списки, чтобы ты в любое время, когда сочтешь нужным, мог войти вот в эту дверь. Думаю, тебя не нужно убеждать в необходимости хранить в тайне все, узнанное от богов?

– Нет, не нужно. Спасибо тебе, о Диотима!

– Прощай, Геракл. Пожелай от меня доброго пути всем фиванцам. И напомни своей матери, что Дочь помнит ее.

– Непременно, Диотима. Прощай.

Геракл покидал священный участок счастливым и разочарованным одновременно. Счастливым от того, что понял: он не один, явленное ему Афиной явлено не ему одному. Разочарованным от того, что хотел узнать что-то новое, а вместо этого сам помог разобраться в ее мучительных раздумьях жрице Матери Земли. Впрочем, Геракл пока не знал, насколько пригодится ему то, что он узнал в этот день от Диотимы в совсем недалеком будущем.

Едва лишь юный герой ушел, главная служительница заперла маленькую дверь и отправилась домой. Все ее сомнения были в самом деле разрешены. Нисхождение следующего года она справляла совершенно иначе. В нем больше не было окончательной скорби. Это был теперь настоящий праздник хоть малой, но все же победы света над тьмою.

Γ. Иолк

…руля мы,

Нужного каждому судну, на наших судах не имеем;

Сами они понимают своих корабельщиков мысли;

Сами находят они и жилища людей, и поля их

Тучнообильные; быстро они все моря обтекают,

Мглой и туманом одетые; нет никогда им боязни

Вред на волнах претерпеть иль от бури в пучине погибнуть.

Гомер «Одиссея»

Глава 1.

О следующих трех годах жизни Геракла известно крайне мало. Разумеется, после возвращения из Тиринфа в Фивы он продолжал с удвоенной силой свои занятия. Он стал чаще и чаще появляться при дворе стареющего Креонта, которому под конец жизни посчастливилось править в мире и достатке.

Острота воспоминаний об истории, произошедшей с юным героем у Феспия, стала сглаживаться. Об Эрато он вспоминал лишь урывками. Речи, конечно, не шло о том, чтобы не спать безлунными ночами, как он в своем письме предлагал это делать своей кратковременной супруге. Путешествие с Афиной Геракл, конечно, не забыл, но и тут за каждодневными делами он многому переставал придавать прежнее значение.

Впрочем, боги никогда не оставляют людей, и чуткой душе никогда не составит труда услышать их наставление. Призыв любимой богини пришел на этот раз к юноше через Креонта. Это случилось в самом конце лета. Однажды вечером, в совершенно необычное время, когда уже смеркалось, тот вызвал Геракла во дворец. В большом зале, где стоял трон правителя и где три года назад виднейшие фиванцы совещались о войне с Орхоменом, у длинной стены были поставлены два ложа: одно – для царя нынешнего, другое – для царя будущего. Двум царям принесли по кубку вина. Два одинаковых кубка были расписаны змеями. Лишь только цари выпили, пожелав друг другу здравствовать, в зал вошли человек семь музыкантов с флейтами и тимпанами. Их мотив отдавал одновременно и радостью востока, и простотой севера. Это не были величественные ахейские песнопения Лина и Орфея: кифару, изобретенную, как считалось, в Пелопоннесе, Креонт считал чуждым инструментом, и у себя при дворе ее никогда не приветствовал. Но музыка, звучавшая этим вечером, была ему, напротив, явно по сердцу: возлежа, опершись на левую руку, он с явным удовольствием крутил в воздухе правой ладонью и подыгрывал музыкантам движениями головы.

Наконец, под ритмичные звуки в зале появилась танцовщица – прекрасно сложенная, высокая и темноволосая девушка с кроталами. Лишь только она вошла, музыка начала ускоряться, давая ей возможность проявить все свое искусство. Длинный, но просторный, расшитый жемчугом и серебряным узором, схваченный на плечах серебряными же застежками темно-зеленый хитон стягивался на талии красным поясом, у которого стан сгибался в танце под невообразимыми углами. Голова, руки, бедра девушки, обнажавшиеся время от времени сквозь боковой разрез хитона, – все ее тело было словно создано для того, чтобы радовать зрителей движениями под музыку. Креонт рукоплескал ей. Геракл тоже не без видимого интереса за ней наблюдал.

– Откуда они? – спросил он у старого царя, когда музыканты с танцовщицей удалились. – Я никогда их раньше не видел.

– Музыканты – из Фракии, – ответил Креонт и попросил слуг принести им к столу лампаду.

– Эта северная земля, видимо, богата на хороших музыкантов, – вспомнив о фракийском друге Лина Орфее, заметил юноша, но его собеседник не заинтересовался этим замечанием и достал ис-под подушки кожаную сумку, в каких обычно передавались царские послания, протянул ее Гераклу и повелел ему прочитать послание вслух. Тот, вытащив из сумки табличку, просмотрел текст. Манера письма была крайне странной: писал это явно не фиванец и не тиринфянин. Больше всего это письмо походило на те, что привозил посыльный Эргина, но и орхоменской манере оно не соответствовало в полной мере.

– Ах, Иолк! – нашел, наконец, Геракл название знакомого города.

– Читай-читай! – подгонял его Креонт.

– Хорошо. Итак… Я, Пелий, царь миниев, считающих своей столицей город Иолк, обращаюсь ко всем городам и народам, где способны прочитать это письмо и, прежде всего, к миниям северным и миниям южным, находящимся под властью союзных нам Фив, к ахейцам, живущим в Пелопоннесе и вне него, а так же на островах и за морем, к дорийцам, лапифам, лелегам, фракийцам и жителям царства Борея. Мне думается, мы все совместно накопили достаточно сил и умений, чтобы отважиться на поход в Аксинское море. Аксинское море? – поднял глаза Геракл. – Он что, сошел с ума? – Креонт показал ему знаком продолжать. – Для осуществления похода прошу вас всех прислать в мое распоряжение мужей, сильных и доблестных, а так же сведущих в ремеслах и прорицании. Сбор и начало постройки корабля – после того, как перестанут неистовствовать менады. Предполагаемое отплытие к Симплегадам – как следующей весною поравняется день с ночью. Плоды этого предприятия будут в равной степени доступны всем городам и народам, приславшим своих представителей. Организацию похода полностью берет на себя минийский народ. Да поможет нам всем царь небес Зевс и да назовется в скором времени его милостью Аксинское море Эвксинским! Все выглядит так, будто Пелий всерьез собирается в поход. Но, Креонт, разве это не безумие?

– Безумие? Но почему?

– Как почему? Каждому известно, что вокруг Аксинского моря живут дикие племена, которые приносят в жертву чужеземцев. Кроме того, Симплегады являют собой непреодолимую преграду. Плыть через них очень опасно.

– Послушай, Геракл, прочитав сегодня по получении это письмо я вспомнил все те же легенды, что и ты. Но если рассудить здраво, все это означает только то, что кто-то, во-первых, преодолел Симплегады, во-вторых, плавал по Аксинскому морю и причаливал на его берегах и, в-третьих, невредимым вернулся обратно, благодаря чему мы и имеем эти скудные сведения. Так что трудности, о которых говорят в связи с Аксинским морем, вероятнее всего, преувеличены. И подумай еще вот о чем. Ты ежедневно закаляешь тело и дух. Для чего? Для того ли, чтобы обрушить свою силу против родственных нам городов? Не лучше ли потратить ее на общее благо ахейцев и сообща с лучшими из них пуститься в исследования неизвестных земель? Награду за успех путешествия я обещаю.

– Креонт, что ты можешь дать мне сверх того, что уже обещано, сверх царства Фив?

– Ты недооцениваешь меня. Я ведь не только царь, но еще и отец. Флейтисты и флейтистки, а так же те, кто били в тимпаны – и в правду фракийцы. Но вот танцовщица… – тут Креонт оглядел юношу с ног до головы оценивающим взглядом, – танцовщица, Геракл, – моя дочь. Я специально хранил ее от посторонних глаз до тех пор, пока не нашел ей достойного жениха. Мой выбор падает на тебя, но лишь при условии твоего успешного возвращения из-за Симплегад. Так что думай, Геракл, думай…

Глава 2.

Озадаченный Геракл не мог не спросить совета у своего друга прорицателя Телефа. Письмо из Фив застало того за сбором винограда, и по этой причине юный герой вынужден был ожидать ответа около двух недель. Все же потом Телеф предложил другу встретиться на отроге Геликона, там, где три года назад они расстались. Геракл, разумеется, не стал медлить и предложение принял. Пообедав в назначенный день, он сел на коня и отправился через Тенерийскую равнину, не заезжая во владения Феспия, к месту встречи. Внизу, в начале тропы, по которой ему однажды довелось подняться, но спуститься так и не довелось, он, как и в прошлый раз, оставил коня. Идя вверх, юноша не считался с силами – настолько велико было предчувствие встречи с другом, – и засохшая по колено высотой трава подминалась под его сандалиями: эта вершина была нечасто посещаема людьми. Вот уже он видел камень, на который оперся, оставленный здесь три года назад Телефом. Сердце его забилось сильнее. Он оглянулся назад: оттуда, со стороны Фив приехала к нему тогда колесница Афины. Последние шаги: здесь, перед вершиной трава исчезает…

Предупредительный Телеф, видимо, уже давно ждал юношу на месте. При виде друга прорицатель не смог сдержать чувств. Он отбросил всю свою обычную отстраненность, решив, что сейчас он должен быть по-человечески ближе Гераклу – в этом заключалась в данный момент воля богов. Не сказав друг другу ни слова, друзья обнялись. Слезы радости выступили на глазах у обоих.

– Ну здравствуй, Телеф! – поздоровался первым юноша. – Давно же мы с тобой расстались вот здесь… – он оглядел окружавшие их скудные растения и камни.

– Здравствуй, Геракл!

– Как ты? Что у тебя нового?

– Нового? Да что может быть у меня нового? – слукавил Телеф. – Вот, в очередной раз виноград собрал, а в остальном все так же. Зевсовы дети не посещают меня даже раз в год, – в шутку упрекнул он Геракла, – а сам я работаю… примерно так же, как феспиев родич Менандр. Помнишь такого?

– Конечно. Как не помнить? Только не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Ну как? Это просто. Смотри. Что делает Менандр? Продает то, что выращено в хозяйстве Феспия. Сам оливу не обирает, масло не жмет, коров и овец не пасет – только по городам развозит. Вот так же и я: торгую вестями от богов, к созданию которых не причастен.

– Телеф, не преуменьшай своей способности… – стал переубеждать Геракл прорицателя, из уст которого подобные речи звучали очень неожиданно.

– Да что все обо мне? Расскажи лучше про себя.

– Я? Да мои дела теперь все на виду. Иногда даже больше, чем хотелось бы, – тут юноша поведал Телефу о поездке на переговоры в Тиринф и о том, какое испытание устроил ему Сфенел. Прорицатель безудержно расхохотался, когда услышал об этой, прямо скажем, не самой удачной выходке персеида. Никогда раньше Геракл не видел его таким: даже на пирах под действием вина он был куда более сдержан. – Нет, ты понимаешь, в чем дело, – продолжал юный герой, видя как забавляет друга его рассказ, – ладно бы, он сделал это днем или вечером, в какое-то хоть более подходящее время! А то за полночь, после пира, мы с Лаодамантом едва ноги доволокли до постели. Если бы даже я и в самом деле хотел бы в этот момент девушку, у меня просто не было сил.

– Не скромничай, Геракл! У сына Зевса всегда найдутся силы, – снова пошутил Телеф и уже намного более серьезно добавил: – Лишь бы было достойное им применение.

Дальше юноша рассказал Телефу об обратной дороге в Фивы, о визите в храм Матери Земли и о приеме, устроенном ему жрицей Диотимой.

– Вообще вот что я тебе скажу, – заметил на это прорицатель, – многие люди, даже наверное большинство, примеряют все на себя и, по крайней мере сходу, без рассуждений, едва ли способны представить, что кто-то может думать иначе. Вот и смотри: если Сфенел, чтобы привлечь тебя на свою сторону, не нашел ничего лучше, как попытаться склонить тебя к блуду, то Диотима с той же целью выказала неподдельное к тебе доверие. Тем вот и отличаются одни люди от других.

– Ты прав, Телеф, – сказал Геракл. – Скажи, известно ли тебе что-либо о тех женщинах-воительницах, о которых говорила мне Диотима?

– Да. Точно такой же рассказ я слышал в юности от Тиресия. Вероятно, это древняя критская легенда. Беда только в том, что ни от кого, плававшего по морям, я не слышал о племенах, где господствовали бы женщины. Быть может, они обитают по берегам Аксинии? – спросил прорицатель. Он все больше и больше начинал снова напоминать самого себя – внутренне собранного, с ясным и где-то даже холодным умом служителя богов.

– И приносят в жертву чужеземцев?

– Именно! Почему нет? Я не удивился бы если б те женщины поступали именно так… Что ж, – продолжил разговор Телеф, подведя юношу к краю обрыва, – мог ли ты, стоя здесь три года назад, мечтать о том, что это, – он провел рукой от Орхомена до видимого края Тенерийской равнины, – будет одной мирной страной?

– Ох, едва ли, едва ли, Телеф, – отвечал Геракл. – Тогда я не заглядывал так сильно вдаль. Мне и в голову не могло прийти, что все решится вот так, меньше, чем за десяток дней.

– Десяток дней… Я вижу, ты уже подзабыл то, о чем говорила тебе твоя богиня. Боги готовили тебя за много поколений. Эти «десять дней» были давно предрешены. Они обязательно случились бы, позже или раньше. Впрочем, даже для твоей жизни это очень маленький отрезок. Таких деяний тебе предстоит совершить не одну дюжину.

– В ахейском мире нет стольких царств, – рассмеялся Геракл.

– Но ахейцы – не единственное племя на свете. В твоей власти уже половина народа миниев, а другая половина – в союзе с тобой. Ну и теперь вот тебе предстоит отправиться в совсем дальние края.

– Предстоит? То есть, ты тоже считаешь, что мне следует пуститься в плавание за Симплегады?

– Чье же еще мнение ты успел уже выслушать? – удивился Телеф.

– Прежде всего, Креонта, – это он получил письмо от Пелия и показал мне. Он даже обещал отдать мне в жены свою дочь в случае удачного возвращения. А потом, и отец считает, что я уже готов для по-настоящему дальнего похода.

– Ты знаешь, я присоединюсь к мнению уважаемых фиванцев. Думаю, это пойдет тебе на пользу. Вряд ли, конечно, этот поход будет сулить Фивам прямую выгоду, – фиванские владения этим походом ты едва ли расширишь, – но сонм героев, подобный тому, что откликнется на зов Пелия, не собирался еще никогда. Ни один правитель до сих пор не решался собрать лучших людей из разных царств для общего дела. Ты встретишь многих, с которыми тебе идти одной дорогой. Ахейские правители пошлют в этот поход своих детей. Многоопытнейшие мужи дополнят своим присутствием недостатки молодости. И тебе, Геракл, быть в этом обществе первым среди равных. Так что, крепись. Главное – верь своей богине и, как бы ни было трудно, помни кто ты есть, – воодушевлял юношу Телеф. – Кстати, могу обрадовать тебя: из наших краев ты отправишься в поход не один. Тебе составит компанию по крайней мере один в высшей степени достойный человек, и ты его знаешь.

– Кто это? Уж не ты ли? – поинтересовался юный герой. Брови прорицателя насупились сами собой. Никогда в жизни он не выразился бы так о себе самом.

– Нет, не я, – Телеф окончательно перешел на свой обыкновенный отстраненно-наставительный тон. – Это сын Арестора Арг. Думаю, было бы правильно, если бы вы отправились в Иолк вместе.

– Арг! Это замечательно! Такой мастер незаменим в дальнем походе. С кораблем ведь может случиться самое непредвиденное. Но почему ты пренебрегаешь этой возможностью отправиться в путешествие? Пелий ведь пишет, что и прорицатели в походе будут нужны.

– Нужны, безусловно. К тому же, я неплохо стреляю, да и вообще никакой работы не чураюсь. Я, – немного задумавшись, опять начал откровенничать Телеф, – отправился бы в Аксинское море. Меня останавливают несколько причин. Во-первых, я ведь совершенно один, и, если возвращение затянется, мой виноградник сильно пострадает. Во-вторых, я не знаю истинных целей, которые преследует Пелий. То ли он знает больше, нежели, чем остальные, и тщательно скрывает это знание, то ли замышляет что-то недоброе. Об этом я и тебе хотел тоже сказать: как окажешься в Иолке, попытайся узнать намерения тамошнего царя. Тебе должно быть несложно получить доступ к нему с глазу на глаз – он ведь теперь союзник Фив. Если же это не удастся, доверься кому-нибудь из провидцев, которые у вас там будут. Да смотри, не ошибись. Обращай внимание не на то, кто как себя называет, а на то, что ближе твоей душе. Ее, твою душу, вернее всего сейчас использовать как мерило.

– Спасибо за мудрый совет, друг, – поблагодарил Геракл прорицателя совершенно неожиданно погрузившегося в раздумья. – Но если то, о чем ты говоришь действительно так, почему же ты посылаешь в этот поход нас с Аргом? Разве ты не видишь на нем печати божественной воли?

– Вижу, Геракл! От того и посылаю вас, а не иду сам. Вспомни охоту на Кифероне. Именно тогда я понял свое настоящее предназначение: я – не вершитель божественной воли, я только лишь возвещаю ее. Мой дар не только в умении эту волю слышать, а в большей степени, быть может, в умении видеть человеческие сердца и отличать достойных моего возвещения от недостойных. Я ведь был не совсем прав, сравнивая себя с Менандром.

– Не понимаю…

– Не хочу бросать тень на этого человека, но для тебя наверное не секрет, что торговцы иной раз пытаются сбыть подпорченное или откровенно гнилое. Ну просто чтобы выручить за него хоть что-то и не остаться в накладе. Так вот, я остаться в накладе не боюсь и по крайней мере стараюсь сделать так, чтобы через меня, наряду со всякой мелочью, проходил и отборный товар и чтобы использовался он самым наилучшим образом. А уж получается у меня или нет – судить о том будут боги.

– Постой-постой, Телеф. Я не хочу ни в коей мере умалить твой прорицательский дар, но ведь богиня явилась мне.

– Тебе-тебе, друг. Я ведь тоже не умаляю твоего божественного сыновства. Но смотри, что получается: советоваться по делу ты пришел ко мне, хотя, казалось бы, ты обладаешь более тесной связью с богиней. Ты мог бы сказать, что сделал это, лишь потому что молод и неопытен, но, быть может, тебе будет интересно узнать, что намного больше тебя повидавший Арг сделал то же самое.