Текст книги "С отрога Геликона"

– Так ты думаешь, отец шутил? – спросила Анаксо, когда обе подруги удобно устроились и согрелись.

– Я не знаю, но я ведь помню тебя, когда ты родилась. То, что ты будешь рыжеволосой, стало сразу понятно, но кожа твоя была абсолютно чистой и белой. Только потом, когда ты стала много играть на солнце, у тебя начали появляться эти золотистые пятнышки по всему телу. Вот тогда-то в разговоре с кем-то Алкей так и пошутил. Это было при мне – все ведь жили тогда в одном доме.

– Да, были времена… Но ты знаешь, даже если отец и впрямь пошутил, мне сейчас кажется, что в этой шутке очень много смысла. Боги одарили меня красивым телом и сильною душой для того, чтобы я все это отдала одному человеку – Электриону. Ты знаешь, мне иногда даже страшно становится оттого, что эти пятнышки у меня на теле, если они начнут вдруг исчезать, вместе с ними будут иссякать и мои душевные силы, и твой отец умрет, потому что мне больше нечего ему будет отдать.

Вспомнив об этом, Анаксо сразу погрустнела, словно черная туча нашла на ее лицо.

– Анаксо, родная, вечно жить никто не будет. Неужели ты думаешь, что Электрион желает тебя похоронить? Брось-ка эти мысли. Расскажи лучше, как оказалось так, что ты вышла за него замуж. Я была очень удивлена, когда узнала об этом.

Дочь Алкея ушла на какое-то время с головой под воду, а потом, вынырнув, широко-широко улыбнулась. Она вспоминала о самом радостном моменте своей жизни. Ее маленькие зеленые глазки, светлые брови, узкие полоски губ, небольшой носик, все черты ее лица обычно очень строгие и будто бы едва намеченные теперь заиграли удивительной нежностью, такой, которая и женщинам-то дана далеко не всем.

– Тебе в самом деле интересно? – спросила она, никак даже не прикрывая свое лукавство и ложную скромность. Ей страсть как хотелось рассказать об этом Алкмене.

– Ага, – с задором ответила дочь Электриона, подыграв своей подруге, но та снова неожиданно нахмурилась.

– Если начинать с самого начала, то это не так уж весело.

– Ты не преувеличиваешь?

– Отнюдь. Вот смотри, сама рассудишь, каково мне было. Прошло, если я правильно помню, наверное года два с тех пор, как вы уехали с Амфитрионом в Фивы. Электрион изгнан с царской службы. В полном расстройстве он переезжает из Тиринфа в Мидею. Сыновья его, твои братья, давно мертвы, он один, помощников нет, а тут еще, в довершение всех бед умирает и твоя мать.

– Об этом я знаю. Мне так жаль, что тогда я ничем не смогла помочь отцу. У нас у самих дела были очень плохи. Я даже не сумела приехать.

– Ну вот. В тот год мне случается в очередной раз победить на городских играх. Среди зрителей был Электрион, я его заметила краем глаза. Из знакомых он был там, разумеется, не единственным, но тем не менее именно о нем, начиная с этих игр, прожужжал мне все уши отец. Не было дня, чтобы он не рассказывал мне о достоинствах персеида Электриона. В конце концов я заставила отца признаться: этот старик действительно положил на меня глаз и действительно со времени этих злополучных – так я тогда считала – игр. Как я восприняла это известие, наверное тебе не надо рассказывать.

– Не надо. Уж на что я всегда покорна судьбе, но такому, будучи девушкой, наверняка бы воспротивилась.

– Конечно, ведь он – старик! И была бы права. Я и себя-то не могу винить за те выходки и за ругань, которые я учиняла отцу из-за Электриона. Я ведь не могла предполагать, как все выйдет в итоге. Тем временем, мой отец продолжал настаивать, и однажды я решила для себя: «А что? Если он в самом деле, как говорит, желает добра и дочери и брату, пусть посмотрит, как оба будут мучать друг друга.» Я согласилась, делая вид, что уступила уговорам отца, сама же имела заднюю мысль. Справили свадьбу, мы стали жить вместе с Электрионом, и вот тут он стал открываться для меня с совершенно неожиданной стороны. Прежде всего, я ожидала, что он набросится на мое молодое тело, но этого не случилось. Хотя мы, как полагается супругам, спали на одном ложе, он не притрагивался ко мне и перед сном только целовал в лоб.

– Как и меня, когда я была девочкой.

– Вот видишь… Представь, как глупо я себя чувствовала. К тому же, его поцелуи были не очень-то приятны: своей бородой он колол мне щеки. Я, разумеется, тоже не интересовалась им, продолжая считать его стариком. Но если бы он хотя бы относился ко мне как к дочери, это было бы еще полбеды. На самом деле Электрион ведь не был мне совершенно чужим и незнакомым человеком. Я знала его с детства общительным и веселым. Конечно, после смерти Персея все изменилось, но я не могла предположить, что настолько. Разговаривал со мной он только по необходимости, почти никогда не улыбался, о моих нуждах не заботился, просьбы выполнял исправно, но без видимого удовольствия. Я в свою очередь столь же исправно вела домашнее хозяйство. Впрочем, очень скоро я заметила вот что: от него исходило какое-то спокойствие и уверенность. На мои ошибки, а их поначалу было немало, он реагировал с пониманием, не раздражался. Тогда я стала нарочно испытывать его терпение. Чего я только не вытворяла! Например, один раз я нарочно отпустила отдыхать служанок перед приходом его друзей, а в доме было не убрано. Что же ты думаешь? Электрион меня, конечно, слегка пожурил, но взял в руки метлу и сам вымел дом. Несколько раз я прикидывалась, что забывала купить для него на рынке что-то важное: вот представь, поеду в Тиринф, накуплю полную повозку вещей и еды, а какую-нибудь мелочь для него забуду. Но он все сносил, дожидался следующей закупки. Потом, я несколько раз кряду пересаливала ему ужин: специально столько соли сыпала, что есть было невозможно. Но он терпел, кушал, и только просил больше воды, чтоб запить. Он словно знал, что эта дурь у меня пройдет, вел себя так, будто все это те же случайные ошибки, хотя, я уверена, не мог не осознавать, что таким образом я просто-напросто делала ему мелкие пакости. Электрион оказался прав: моя дурь прошла. Я вдруг поняла не по рассказам отца, не по тому, как относились к нему другие люди, а на собственном опыте, что это за человек. Он покорил меня своим достоинством и внутренней силой. Игра, которую я с ним затеяла, показалась мне мелочной и по-детски глупой. Поборов предвзятое к нему отношение, я решила попытаться понять, чем же на самом деле живет мой супруг Электрион, сын Персея. И вот однажды, когда перед сном он сидел на кровати, погруженный в себя, я спросила его: «Электрион, о чем ты мечтаешь?» По движению его лица я поняла, что мой вопрос воодушевил его, воодушевил настолько, что он не мог этого скрыть, хотя и очень хотел. Именно этого вопроса он ждал от меня уже несколько месяцев, как мы жили вместе. «Мечтаешь…, – ответил он, – это ты очень верно сказала. Я именно что мечтаю, мечтаю однажды снова выйти в море.» Мы долго говорили после этого. Он рассказывал о том, как в юности отец отправил его на Крит учиться у тамошних мореходов, рассказывал о дальних странах, о Египте, о Кипре и Финикии, о том как трудно порой приходилось в плаваниях, когда он прокладывал пути на тогда еще малоизвестный запад. Впрочем, Алкмена, тебе о путешествиях отца должно быть известно лучше. Я поняла, что он по-настоящему влюблен в море и мучается, проводя годы на суше. «Но неужели, – спросила я, – для тебя это так невозможно, снова выйти в море?» Смотря мне в глаза, он ответил: «Теперь уже нет.» Я буквально растаяла от этих слов. Этот сильный и отважный муж, видимо, возвращался к жизни: глаза его ожили, наполнились смыслом, которого я не видела в них с тех пор, как мы стали жить вместе. И в этом возрождении Электриона я видела и свою заслугу, не очень понимая, в чем она. Меня вдруг охватило неописуемое счастье! Мне захотелось отдать этому мужу лучшее, что у меня есть. И что ты думаешь, я сделала? – Алкмена давно уже смотрела куда-то в сторону. Услышав в свой адрес вопрос, она повернула голову к собеседнице, но к своему удивлению ее не увидела.

– Ах вот ты где! – сказала дочь Электриона, когда Анаксо вынырнула ближе к ней.

– Так что ты скажешь?

– Я? Ну, подруга, откуда же мне знать?

– Ну как же, ты ведь мудрая женщина. Так слушай, я вдруг решила, что лучшее, что я могу дать Электриону – это мое тело. Сидя перед ним, я продела руки назад через короткие рукава хитона и обнажила грудь. Электриона это очень умилило. Но в его улыбке я не увидела вожделения. Так улыбаются скорее… ну, к примеру, увидев весело играющих щенят. Он попросил меня встать и раздеться совсем. Я охотно исполнила его просьбу. Когда я походила перед ним обнаженной, он сказал: «Спасибо тебе, Анаксо. Теперь давай спать.» Я легла, последовал его обычный, малоприятный поцелуй, и он… уснул, оставив меня самой справляться с собственным вожделением и, главное, совершенным непониманием того, что произошло. «Чего же еще ему надо?!» – думала я, тихо негодуя. Как же в своем негодовании я была неправа! С этой ночи началось самое тяжкое мое испытание. Ведь я предполагала, что теперь между нами что-то изменится. Мое разочарование состояло в том, что все осталось по-прежнему. Больше того, Электрион стал часто на целый день покидать дом. Он говорил, что ездил в Тиринф, но я не знала уже, что и думать. Что-то подсказывало мне, что надо еще подождать, хотя силы мои были уже на исходе, а состояние близко к отчаянию. Но однажды, – это случилось через несколько месяцев, – вернувшись домой вечером, Электрион попросил меня собрать для нас вещи: по его словам, на несколько недель мы отправлялись жить в Тиринф. Когда я спросила, зачем, то снова увидела такое же, как и в ту ночь, странное выражение его лица: он специально подтягивал вверх нижнюю губу, чтобы не растянуться в улыбке. Ответил он, что-то в том духе, что Тиринф – и его, и мой родной город, и нам было бы неплохо время от времени возвращаться туда. Я согласилась. Грустить в Мидее или в Тиринфе для меня не было никакой разницы. В Тиринфе я могла бы, правда, встретиться с подругами, с которыми со свадьбы не виделась. Впрочем, скрытая радость Электриона, которую я снова заметила на его лице, давала некоторую надежду, один раз, правда, уже как будто обманутую. Первые дни в Тиринфе мы провели порознь. Персеев сын и начальник порта Филипп, в доме которого мы остановились, почти с рассветом уходили по своим делам. Я оставалась дома, помогала уже немолодой супруге Филиппа, стараясь при этом видом не показать своих проблем. С ней же мы устроили и прием для моих подруг. Все получилось очень мило. На пятый день Электрион возвратился домой раньше и спросил, могу ли я сейчас же поехать с ним в порт. Мы с супругой Филиппа были заняты приготовлением ужина, но она любезно меня отпустила, сказав, что сделает все сама. В порту он провел меня через бесконечную череду кораблей и остановил у одного из них, на котором для пробы поднимали необыкновенно белый парус; он будто собирался вот-вот отправиться в плавание. Суетившиеся на корабле люди при виде Электриона поздоровались с ним и со мной. «Смотри, – сказал мне Электрион, – это наш корабль.» Я присмотрелась внимательнее. Корабль был в основном таким же, как и все, но дерево было новым и даже еще пахло. И парус, поняла я, необычно белел тоже от того, что подняли его сегодня впервые. Тут меня осенило: все время с той самой ночи мой супруг, персеев сын, был занят осуществлением своей мечты – он строил корабль! Вот для чего он постоянно ездил в Тиринф! Мы поднялись на борт. Электрион не стал показывать мне всякие мореходные приспособления, а прямиком повел меня на корму. Там, на корме он нагнулся будто бы, чтобы что-то поднять. Я увидела, что часть палубы снимается, открывая лестницу, ведущую вниз, в отгороженное от гребцов замкнутое помещение. Это была наша спальня. В ней стояло, правда, еще не убранное, приделанное к полу и к стенам ложе. Сквозь борта туда доносился плеск волн, а, открыв ночью крышку, можно было смотреть на звездное небо. В совершеннейшем восторге я спросила: «Когда мы отплываем?». «В первый же день полнолуния, Анаксо,» – сказал Электрион, указав на половинку растущей Луны, висевшей в этот момент над горизонтом. Я обняла его, губами потянулась к его губам, и он мне ответил: это был первый наш с ним поцелуй. Неделя до отплытия пролетела быстро. В течение этой недели я едва ли могла спать: я была вся в предвкушении. И хотя Электрион продолжал как бы не замечать меня, как и до поездки в Тиринф, теперь я была уверена, что он просто доигрывает игру до конца, и в плавании наступит преображение. На этот раз я знала – он не обманет. Через неделю мы отплывали на Родос. Там заказали партию больших сосудов для масла, которые надо было доставить. К подготовке Электрион подошел очень серьезно. Он принес жертвы Зевсу, Посейдону и Эроту, на каждом из трех алтарей долго молился. Наконец, рано утром мы отплывали. Сын Персея снова, после долгих лет, стал за кормило. Я рассматривала его лицо в этот момент: его глаза, словно до того застланные пеленой, а теперь полностью раскрывшиеся, излучали силу и уверенность, немного сморщенный лоб выдавал предельную собранность, губы и щеки намекали, именно что намекали на улыбку, на затаенную радость – Электрион возвращался в любимую стихию, возвращался не повелителем ее, а другом, и возвращался теперь снова не один – на меня он не переставал украдкой бросать короткие, незаметные окружающим взгляды. К вечеру мы приплыли на какой-то остров. Он был необитаем, но на нем был причал. В следующих плаваниях уже он рассказывал мне, что этот остров облюбовали кекропийцы как перевалочный пункт по пути на восток. Они и поддерживали на нем причал в целости. Заночевали мы с Электрионом на корабле: приготовив на огне еду и поев вместе с командой, мы отправились в свое гнездышко. Мы разговаривали ночь напролет – перед нашими глазами проплыло множество разных созвездий. Я просила у супруга прощения за те мелкие пакости, что устраивала ему. Мне в самом деле было за них очень стыдно тогда, после всего, что случилось. Он уверял меня, что это пустяки, что он все понимает, и что об этом даже не стоит вспоминать. Напротив, говорил он, он очень благодарен мне за то, что я не просто согласилась быть с ним, а оказалась к нему столь чуткой. Та ночь, когда я спросила, о чем он мечтает, была для него решающей – так он сказал.

– Анаксо, – перебила ее Алкмена, – это я должна быть тебе благодарной. Ты не представляешь, как приятно видеть отца деятельным и полным сил. И все это ведь во многом благодаря тебе.

– Спасибо, подруга. Моя заслуга в этом и вправду есть – ты видела, мне пришлось, сделать над собой немалое усилие, чтобы изменить отношение к Электриону. Но никакое усилие не возымело бы действия, не будь он сам от природы великим мужем. Но я продолжу с твоего разрешения. Ночью на том кекропийском острове мы только говорили. Но мое девичье тело уже едва выносило без удовлетворения близость становившегося родным тела мужского. Я попросила Электриона, наконец, забрать мою девственность. Он заверил меня, что девой меня не оставит, и лишь убеждал дождаться следующей ночевки, постоянно твердя: «Лишь бы не было непогоды на завтра.» В его объятии я впервые почувствовала тогда страстное желание, – Алкмена словно знала, о чем пойдет речь. Это было написано на ее лице. – Следующим вечером мы прибыли в Парос.

– Он катал тебя на корабле один? – не выдержала Алкмена.

– Да! Тебя тоже?

– Конечно, и не раз! Мне так это нравилось! Рядом с Паросом лежит гряда из трех более мелких островов. Летом там ветра дуют так, что можно легко пройти без весел: ночью в одну сторону, а днем – обратно. Он и полнолуния-то дожидался, чтобы ночью были видны берега.

– Ты права. Сначала мы зашли на Паросе в порт, купили свежей еды. Потом высадились в небольшой бухте на Олиаре, поели. Электрион долго и в тайне от меня что-то обсуждал со вторым кормчим и с келевстом, но я не препятствовала. Их, вероятно, беспокоили появившиеся на западе облачка – все-таки корабль был нагружен товаром, и отправляясь в плавание один, Электрион рисковал не только судном, своей и моей жизнью, но и заработком команды. Все же они договорились. Мы взошли на корабль. Это плавание при луне больше напоминало полет. Было так тихо – обычно ведь на корабле и келевст шумит, и весла вспенивают воду. А как таинственны были в лунном свете острова! Мы прошли между Олиаром и островом поменьше – Препезинтом, по-моему, он называется. Потом обогнули Препезинт и вышли к третьему, самому малому острову Стронгилу. У дальней оконечности Стронгила Электрион бросил якорь и спустил парус. Я подошла к мачте и обхватила ее сзади поднятыми вверх руками, открыв персеиду все свое тело. Он нежно провел по нему руками и, соединивши свои губы с моими, стал меня раздевать. Затем и я сняла с него облачения. Он взял меня за руку и отвел на самый край кормы. Нам в лицо светила луна и дул прохладный ветер, принесший нас сюда с Олиара. От тишины и от предвкушения у меня перехватывало дыхание. Электрион зачем-то сбросил вниз веревочную лестницу, посмотрел сначала на меня, потом на луну, потом на воду, блестевшую лунной дорожкой, и вдруг перемахнул через невысокое ограждение и – тут у меня душа ушла в пятки – нырнул. Опомнившись и увидев его в воде, я засмеялась и от восторга закричала в небеса: «Как здорово, о боги! Как же здорово!» Меня объяла такая радость, что хотелось кричать и петь, благодаря и море, и луну, и эти острова и всех-всех богов, кто видел в этот момент наше счастье. «Прыгай ко мне,» – звал меня Электрион. Не долго думая, я сложила ладони над головой, и последовала за ним. Мы оба – и я, шестнадцатилетняя девчонка, и он, почти пятидесятилетний муж, – резвились в воде. Чего мы только не вытворяли: и как рыбы ныряли вместе на глубину, и целовались, и просто брызгались, догоняли друг друга. Электрион, конечно, поддавался мне: этот муж был очень силен не только душой, но, несмотря на возраст, и телом. Наконец, я поплыла назад, к кораблю, он, догоняя, за мною. Я забралась наверх по лестнице и, не вытираясь, как была, мокрой и соленой спрыгнула с палубы на кровать и накрылась с головой покрывалом. Я слышала шаги Электриона по палубе и как потом он медленно спускался ко мне. Спустившись, он был со мной то неистов, чем разгонял мою кровь, то нежен, чем размягчал меня и наполнял мое лоно любовным соком. Я так и не заметила в ту ночь, как из девушки стала женщиной. Ни крови, ни боли я не запомнила. Проснувшись наутро, я, как была нагой, вышла на палубу. Было тепло, но пасмурно, – моряки не даром боялись появившихся с вечера облаков, – теперь облака цепляли совсем невысокие горы на Стронгиле. Полный влаги воздух словно обволакивал мое обнаженное тело, будто я и не вставала с ложа. Я потянулась. Тепло телесное передалось и душе: я почувствовала тогда себя самой счастливой на свете, и это чувство не оставляет меня до сих пор, – улыбки двух подруг встретились в этот момент.

Вот так, совместным усилием двух душ добыли себе счастье Электрион и Анаксо. С тех пор они расстались лишь однажды: Эгинета категорически настояла на том, чтобы Анаксо осталась дома перед родами Иолая, зачатого то ли в ту ночь, о которой дочь Алкея рассказывала Алкмене, то ли в одну из следующих. Оба очень переживали из-за этого. Электрион потом корил себя за то, что не пренебрег делами. Его торговое дело благодаря знанию и опыту быстро ширилось. В складчину с купцами из Мидеи он построил еще несколько кораблей, а в последние годы они проложили дорогу к кекропийскому заливу, построили там причал, и теперь могли вообще обходиться без тиринфской гавани.

– Что-то я засиделась тут, – сказала Анаксо. – Алкмена, не хочешь ли пойти поплавать?

– Пойдем, – ответила дочь Электриона, вылезая из круглой ванны. – Я просто так рада за тебя, что не знаю, что и сказать.

Подруги направились к большой прямоугольной купальне. В какой-то момент Алкмена остановила Анаксо легким касанием и попросила ее нагнуться, словно хотела сказать ей что-то тайно, на ухо.

– А это ваше ложе на корабле, оно до сих пор слышит твои стоны? – шепнула маленькая подруга большой, хотя в купальне с ними никого не было.

– Ага! – хитро улыбаясь ответила Анаксо. Подруги рассмеялись.

– Нет, какие же вы все-таки молодцы!

Подойдя к краю купальни дочь Алкея, не задумываясь, нырнула. Ее покрытое солнечными поцелуями тело, быть может, не столь сочное, как у ее маленькой подруги, очень органично смотрелось в воде. Не столь смелая Алкмена сначала села на край, поболтала в купальне ножками и только потом, оттолкнувшись руками, погрузилась в нее и поплыла как маленькая, но стройная лягушонка – так, любя, назвала ее Анаксо. Алкмена и вправду не обижалась: лягушек она с детства считала очень милыми созданиями.

– Как же хорошо! – сказала Алкмена, когда наплававшись и нарезвившись в воде, обе подруги уже снова сидели в круглой ванне.

– Да! – вторила ей Анаксо. – Кстати, хочешь рассмешу тебя сейчас? – Она встала и вышла из ванны, взяла лампады, которые успели потухнуть за то время, пока подруги плескались в купальне, наполнила их маслом, подожгла от больших светильников, висевших по углам, и вернулась назад. – Знаешь, если так подумать, ведь ты – моя приемная дочь.

– А ведь правда! – сквозь смех едва смогла произнести Алкмена.

– Так могу я узнать, как живет дочь моего мужа и супруга моего брата? Как там Амфитрион? Как Геракл? Про него ведь многое говорят.

Алкмена сначала опустила глаза, – о себе она говорила всегда неохотно, – но услышав о сыне, словно встрепенулась.

– А что говорят о Геракле? – спросила она.

– Ну, например, что он чуть ли не сын Зевса. Что это за сказки? Или что он оплодотворил пятьдесят дочерей какого-то землевладельца… Придумают же люди! Пятьдесят дочерей – и откуда столько у одного человека?

– То, что у Феспия пятьдесят дочерей, – это правда. Слышала я и то, что у него родились внуки… А что, правда, говорят, что Геракл оплодотворил всех пятьдесят?

– Да. А ты бы сократила эту цифру до половины? – неудачно пошутила Анаксо.

– Не стоит так, – с некоторой обидой в голосе ответила Алкмена. – Он жил у Феспия почти два месяца и был в связи с одной из его дочерей, очень ее любил. Но если говорят, что оплодотворены все пятьдесят дочерей и приписывают это Гераклу, значит и Эрато тоже среди них, а значит, у него есть ребенок, только он об этом может и не знать, и мудрый Телеф наверняка скрыл от него это. Понимаешь ли ты, о чем я говорю? – Алкмена схватилась двумя руками за голову от волнения.

– С трудом. Кто такой этот Телеф?

– Телеф – это человек с яснейшим умом, прорицатель. Когда Геракл покинул владения Феспия, он взял Эрато в жены. Ох, моя богиня, что же теперь будет? Но нет, раз Телеф от него утаил, значит в этом есть какой-то смысл, значит и я буду молчать.

– Странно, у нас об этом все говорят.

– Вероятно, это Сфенел распустил слух. Ты не слышала, какое испытание он устроил Гераклу в Тиринфе?

– Нет.

– Вместо пятидесяти предлагал ему целую сотню дев за то, чтобы тот вернулся в Тиринф и ссылался при этом на то, что Геракл гостил у Феспия. И как он только прознал о таком?

Анаксо тяжело вздохнула. Сфенел был бедою всего Пелопоннеса.

– Ладно, оставим это, – сказала она. – Расскажи лучше, что за богиню ты призываешь.

– Обычно я этого не рассказываю, но тебе можно. Я уверена, и ты бы ее очень полюбила. Только держи мой рассказ в тайне. Впервые она мне явилась во сне перед тем, как Геракл должен был появиться на свет. Мне снилась битва с тафиями: я была в нашем строю, а она в доспехах защищала меня своим щитом. Потом, будучи у Феспия, с ней встретился мой сын. И ты знаешь, кого она ему показала?

– Кого?

– Она провезла его в своей колеснице по разным странам, и где-то там, – Алкмена с восторгом показала пальцем наверх, – были бабушка с дедушкой, живые и счастливые, по-прежнему любящие друга.

– Так что же получается? Нету смерти, нету Аида?

– Есть. Все есть. Аид Геракл тоже видел. Он для большинства людей не столько страшен, сколько тягостен и угрюм своей безысходностью. Но для тех, кто жил чистою жизнью, кто любил и творил благое, для тех его нет, понимаешь?

– Да, понимаю. Я мечтала бы встретиться с Персеем и Андромедой в той стране и заодно показать, каким счастливым я сделала их сына. Мне жаль только, что он окажется там раньше меня.

Алкмене вновь сделалось грустно.

– Знаешь, – сказала она, – с тех пор, как я узнала об этой стране, я все время думаю о том, хотела ли бы я оказаться там вместе с Амфитрионом. И сколько я ни размышляю, сколько ни уговариваю себя, мне все время кажется, что нет.

– Что слышу я, моя дочь? Ты несчастлива с моим братом? – рассмешила Анаксо свою маленькую подругу.

– Нет, конечно нет. Здесь, на земле вроде бы все хорошо. Он прекрасный военачальник, теперь, когда Фивы свободны, мы ни в чем не нуждаемся, наше ложе до сих пор время от времени слышит мои стоны, у нас прекрасный взрослый сын, будущий царь, но там, в небесной стране я не хочу быть с ним. Я бы очень хотела, чтобы он там оказался, он достоин этого, и я была бы благодарна ему за то, что моя жизнь с ним привела меня туда, но мне кажется, было бы лучше, если бы там с ним рядом оказалась другая женская душа.

– Но почему?

– Почему? Как тебе объяснить… Ну смотри: что свело вас Электрионом? Море. В нем вы видите свой совместный земной путь, через него, вероятно, будет вам проложен и путь в небо. А у нас… Понимаешь, мне освещает дорогу моя богиня, а для Амфитриона она – только хорошо составленный поучительный рассказ. Он не может принять ее всем сердцем. Его дорога какая-то другая, и я, как ни всматриваюсь, не вижу, чтобы она пересекалась с моей.

– Что ж, и его, и тебя я хорошо понимаю. Но, я думаю, не торопись делать выводы. Люди меняются с годами. Все еще может стать по-другому.

– Надеюсь, – сказала Алкмена, после чего Анаксо снова на короткое время окунулась в ванну с головой. – Про богиню хотела тебе вот что еще рассказать. Ее видел и Арг.

– Арг? Вот уж никогда бы не подумала!

– Я тоже, если бы он сам по дороге сюда не рассказал. По его словам, это она посоветовала ему сделать корабль с двумя рядами гребных скамеек.

– Знаешь, что давай сделаем? – увлеченно вдруг заговорила дочь Алкея. – Давай, чтобы и нам оказаться в той небесной стране, тоже творить благое! Ты знаешь, что мне поручено выткать для корабля парус?

– Нет, но это замечательно! Возьмешь меня в помощницы?

– Конечно! Я вот что хотела у тебя спросить. Эта богиня всем предстает женщиной со щитом?

– Всем без исключения. Даже Аргу.

– Тогда давай сделаем на парусе ее щит. У нас как раз есть белая и желто-золотистая пряжа.

– Ты здорово придумала! Я согласна. И Геракл будет очень рад, – воодушевилась Алкмена.

– Тогда по рукам?

– По рукам!

Подруги в подражание мужчинам пожали друг другу мокрые руки, но затем по-женски обнялись и поцеловались.

– Пора выбираться отсюда, – сказала Анаксо. – Или нет, погоди, – она вылезла из ванны, быстро сбегала в раздевальню и вернулась с каким-то небольшим сосудом. – Брррр… Ну и холод же там. Вот… натрешь меня маслом? – попросила она подругу, открывая сосуд. – Потом и я тебя… если захочешь.

– Что это? – спросила Алкмена, вдыхая неизвестный ей, но очень приятный аромат.

– Я и сама не знаю. Что-то новое с востока. Друзья Электриона привезли. Втирай понемногу, только для запаха.

– Пойдем, вот там ложе есть специально для этого. А сама я бы с радостью, но мне сегодня не для кого – не хочу тратить попусту дорогую вещь.

– А мне есть! – задиристо сказала Анаксо и показала маленькой подруге язык. Эта шутка тоже оказалась слишком резкой. Чувствительная Алкмена снова почувствовала легкую грусть. Втирая масло в тело подруги, она вдруг поняла, что наговорила глупостей про Амфитриона. «Как вообще можно такое помыслить о человеке, с которым живешь и горя не знаешь? – думала она, уже засыпая в холодной палатке. – Может, оно, конечно, и правильно, но это кажется сейчас, здесь, на земле. Мы не знаем, какими мы будем к концу жизни, – что уж говорить о том, когда мы станем ближе к женщине со щитом? Да будет славным между мужей и жен ее имя – Афина!»

Глава 5.

После того, как все организационные вопросы, связанные с кораблем, были улажены, и в Пагасейскую бухту стали свозить материалы, для собравшихся под Пелионом героев наступили строительные будни. И только Аргу щитоносная богиня постоянно преподносила неожиданности. Однажды ближе к вечеру когда пришла первая партия дерева, имея которую уже можно было начинать работать, Арг на заранее выбранном для строительства месте сделал в земле отметки, на которых планировал забить опорные брусья. Следующим утром, чуть свет прийдя первым на то же место, мастер обнаружил, что брусья уже вогнаны в землю. Он осмотрелся, и вроде бы, несмотря на туман, разглядел какую-то удаляющуюся фигуру в доспехах. Не будучи до конца уверенным, что эта фигура ему не привиделась, Арг при поддержке Пелия и Электриона учинил в лагере расследование. Результатов оно, однако, не дало: под утро все крепко спали, и подозрение не падало ни на будущих участников похода, ни на привезших их гребцов, ни на членов семей, провожающих их. Посему решено было строительство не останавливать, а выставить у корабля стражу из воинов Пелия.

Первые несколько ночей все было спокойно, но потом – докладывали стражники – как-то раз, когда только-только начинало светать, они увидели рядом с кораблем женщину в медных доспехах и со щитом. Как она появилась там, они не знали: приближения ее они не видели. Еще по их словам от нее исходил голубоватый свет, и сильнее всего, как им показалось, светился ее щит. Великолепие ее вооружения – передавали воины – не позволило им поднять лагерь на ноги. Их изумление было столь велико, что они могли лишь только смотреть на нее. На вопрос о том, что же она делала у корабля, они не могли сказать ничего определенного. Вероятно, увидев богиню, воины уснули. Во всяком случае, Арг нашел их утром спящими, всех пятерых. После этого происшествия по настоянию мастера охрану сняли: у него не было сомнений в том, что это была Афина. Пелий снова нисколько не воспротивился. Электриона же Аргу пришлось основательно переубеждать. Стражникам под страхом смерти запретили рассказывать кому-либо об увиденном. Впрочем, случись им проговориться, Арг едва ли стал бы настаивать на том, чтобы их умертвить.

Не каждый день, но с достаточной регулярностью мастер находил невыполненное с вечера задание выполненным наутро. Но однажды он заметил нечто, чего в его планах совсем не было. Выстилать палубу начали с носа. Лишь только были положены первые доски, на них появился круг из прибитых к ним гвоздями деревянных обрезков, которые собирали в специальный ящик, чтобы потом сжечь. Увидев это, опять же, рано утром, Арг с одной стороны умилился, а с другой призадумался: неужели и это сделала богиня? Это больше походило на шалость мальчишки, едва научившегося держать в руках инструмент, чем на помощь в строительстве. Тем не менее, этот круг мастер решил сохранить и даже нарочно всем показал, дабы никому не пришло в голову начать отдирать эти маленькие бруски от палубы.