Текст книги "Провидец Энгельгардт"

Крестьян этой благодатной местности миновали и те «прогрессивные новшества», какие рекомендованы учёными агрономами, успевшими облагодетельствовать население иных губерний:

«В «Счастливом Уголке» крестьяне и нынче будут есть чистый ржаной хлеб, тогда как в других местах уже теперь едят хлеб с ячменем, овсом, картофелем…

Не имея нужды в деньгах для покупки хлеба, удовлетворяя свои потребности в деньгах – подати, попу, вино, дёготь, соль – продажею пеньки, льна, лишней скотины, крестьяне «Счастливого Уголка» не нуждаются в продаже летнего труда… Раз же крестьяне не нуждаются в деньгах, чтобы запродавать свою летнюю работу, и работают летом на себя, снимают за деньги или исполу покосы, арендуют землю под лён и хлеб, они быстро заправляются, богатеют, потому что не только получают деньги за проданные продукты – лён, скот, семя, – но, имея много корму, держат более скота, получают более навоза, которым и удобряют свои наделы».

В этом краю не просто повысилось благосостояние крестьян, не только люди не страдают от отсутствия хлеба, но и изменился к лучшему самый образ их жизни:

«Прежде, несмотря на то, что во всех имениях велось хозяйство и, следовательно, требовалась работа, не было отбоя от желающих продать свой летний труд и в то же время множество молодёжи шло в Москву на заработки. Молодые ребята из многих дворов жили тогда в Москве на заработках из года в год, и зиму, и лето, присылали из Москвы порядочно денег, а дворы всё-таки были пусты – ни скота, ни коней. Остающиеся дома хозяева были вечно в долгах, пьянствовали. Теперь никто в Москву надолго не ходит. «Зачем в Москву ходить, – говорят мужики, – у нас и тут теперь Москва, работай только, не ленись! Ещё больше, чем в Москве, заработаешь».

Теперь, если кто из молодёжи идет в Москву, то разве только на зиму, свет увидеть, людей посмотреть, пообтесаться, приодеться, на своей воле пожить. Ходившие прежде в Москву, вернувшись домой, засели за хозяйство, вплотную взялись за землю, старики отошли на второй план, перестали пьянствовать – молодёжь не дозволяет, – сделались полезными членами дворов… и дворы стали богатеть».

Как это ни удивительно, реже стал встречаться такой, казалось бы, неискоренимый порок, как пьянство. И это в условиях, когда «вследствие уменьшения кабаков от возвышения цен на патенты, сильно распространена тайная продажа водки, которая есть во всех деревнях. Конечно, и теперь крестьяне гуляют на свадьбах, в общественные праздники, гуляют здорово, пьют много, больше, может быть, чем прежде, но отошли праздники – кончилась гульня, и пьянства нет… Пьяницы сделались степенными мужиками, многие вовсе даже перестали пить… не в свадебный или не в общественно-праздничный день гораздо чаще можно встретить пьяного попа, дьячка или урядника, чем пьяного мужика».

Значит, ключ-то к решению проблемы – не в разработке норм расстояния между местом продажи водки и школой и т. п., тем более не в истреблении виноградников, чему мы, кто постарше, были свидетелями, а в том, чтобы дать людям настоящее дело и надежду на избавление от вечной нужды уже сегодня.

Важно и то, что люди нашли более привлекательный способ проведения досуга:

«…сильно развилась между крестьянами страсть к охоте. Чуть не все молодые люди – охотники, чуть не все имеют ружья, кое-где можно увидать и гончую собаку. В воскресенье, в праздник молодёжь отправляется на охоту за рябчиками, тетеревами, зайцами».

Но, может быть, ещё более важно то, что «заметно также увеличивается стремление к образованию, к грамотности. Когда была мода на разведение грамотности, вскоре после «Положения», и у нас была при волости школа, то в эту школу приходилось собирать ребят насильно, отцы не хотели отдавать детей в школу, считали отбывание школы повинностью… неохотно шли и дети, да и до школы ли было, когда ребята зимой ходили в «кусочки»?.. В последние же годы стремление к грамотности стало сильно развиваться. Не только отцы хотят, чтобы их дети учились, но и сами дети хотят учиться. Ребята зимою сами просят, чтобы их поучили грамоте, да не только ребята, а и взрослые молодцы: день работают, а вечером учатся грамоте. Даже школы свои у крестьян по деревням появились. Подговорят хозяева какого-нибудь грамотея-учителя, наймут у бобылки изобку – вот и школа. Ученье начинается с декабря и продолжается до Святой. Учитель из отставных солдат, заштатных дьячков, бывших дворовых и тому подобных грамотеев, получает за каждого ученика по рублю в зиму и содержание. Относительно содержания учителя родители учеников соблюдают очередь. Во дворе, в котором находится один ученик, учитель живет, например, три дня, там же, где два ученика, – шесть дней и т. д., подобно тому, как деревенский пастух. Изба для школы нанимается родителями сообща, дрова для отопления доставляются по очереди, учебные книги, бумага, грифельные доски покупаются родителями…

А между тем эти мужицкие школы составляют предмет опасения. Как только проведает начальство, что в деревне завелась школа, так её разгоняют, гонят учителя, запрещают учить…

Для того чтобы конкурировать с американцами, нужно не пути сообщения устроить, а дать народу образование, знание, а для этого нужно только не мешать ему устраивать свои школы, учиться свободно, чему он хочет, у кого хочет. Только люди, совершенно не знающие мужика, могут опасаться каких-то злонамеренных людей, а между тем именно эти опасения и высказываются по поводу нелегальных мужицких школ.

Вроде бы всё разъяснив, Энгельгардт выражает признаки улучшения благосостояния в концентрированном виде:

«Итак, увеличение урожаев хлеба, уменьшение необходимости продавать свой летний труд, увеличение возможности работать летом на себя, уменьшение отхода на заработки, усиление стремления к хозяйству, к земле, уменьшение стремления бросать землю и итти в батраки, уменьшение пьянства, стремление к грамотности – вот что доказывает, что положение крестьян в «Счастливом Уголке» улучшилось за последние десять лет. Посмотрим же теперь, от чего зависит это улучшение». «.

Начинает он с главного – и тут же ошарашивает образованную публику:

«Первая общая причина – это увеличение урожаев хлеба на крестьянских наделах вследствие постоянного усиленного удобрения и происходящего от того улучшения, удобрения, утучнения надельной земли».

Как же так? Нам учёные доказывали, что существует «закон убывающего плодородия земли», и статистики доказывали, что плодородие крестьянских наделов год от года понижается. Да веди известно, что почти на всей планете происходит эрозия почв, а это грозит человечеству неслыханными бедами. И вдруг безвестный помещик, опирающийся на опыт какого-то «Счастливого Уголка», доказывает обратное, можно сказать, переворачивая мировое почвоведение вверх ногами! Энгельгардт понимает, что его выводы противоречат всему тому, чему учат студентов в сельскохозяйственных институтах, а потому, учитывая важность вопроса, терпеливо разъясняет:

«Урожаи хлебов на крестьянских наделах возвышаются год от году. Это говорят сами крестьяне. Хлеба у крестьян стали родиться гораздо лучше не только сравнительно с тем, как родились при крепостном праве, но и сравнительно с тем, как они родились десять лет тому назад. В «Счастливом Уголке» это возвышение урожаев совершилось на моих глазах… Произошло это, без сомнения, от улучшения пахотных земель крестьянских наделов, от усиленного удобрения, от лучшей обработки, от употребления лучших, более чистых, семян ржи… Если крестьянские хлеба в чём и уступают теперь господским, то… потому, что они разделены на узкие нивки, которые и удобряются, и обрабатываются каждым хозяином отдельно. Если бы крестьянские земли и обрабатывались, и удобрялись сообща, не нивками, а сплошь всеми хозяевами вместе, как обрабатываются помещичьи земли, с дележом уже самого продукта, то урожаи хлебову крестьян были бы не ниже, чему помещиков».

Он продолжает разъяснять то, что непонятно образованным людям, но представляется само собой разумеющимся крестьянину:

«Что урожаи на крестьянских наделах увеличиваются, так это совершенно естественно… потому что, вследствие удобрения, земля постоянно улучшается. Что она должна улучшаться, так это ясно, если вникнуть в систему крестьянского хозяйства.

В наших местах как помещики, так и крестьяне удобряют землю навозом. Необходимость удобрения так вошла в сознание каждого, что хозяин всё своё внимание обращает на то, чтобы назапасить как можно более навоза… Но в то время, как помещик, продавая хлеб и скот, сдавая с части покосы, отдавая в аренду земли под лён и хлеб, истощает свои земли, вследствие вывоза почвенных частиц (главное – фосфорнокислых солей) с хлебом, скотом, сеном – крестьянин, напротив, приобретая на стороне хлеб, сено и пр., улучшает, утучняет свою землю, ввозя почвенные частицы извне…

Крестьянину недостаточно сена с своих лугов – он… арендует покосы, если имеет на то средства, или косит у помещика с части. Все силы крестьянина употреблены на покос, во время покоса он работает до изнеможения, на покос и со сторонних заработков возвращается домой. Накошенное на чужих лугах сено крестьянин свозит к себе, кормит им коней и скот и полученным навозом удобряет свой надел…

Чем выше благосостояние крестьянина, чем менее он запродаёт свой летний труд, чем более он работает на себя летом – тем более он заготавливает сена, тем лучше удабривает свой надел.

Раз заправившись, крестьянин… снимает в помещичьих имениях землю под лён и хлеба, берет из части ляда и т. п. Выбранный лён, сжатый хлеб он опять-таки везёт к себе: лён и семя продает, хлеб потребляет сам, костру, мякину, солому употребляет в корм своему скоту и в подстилку. Тут опять-таки получается навоз, который вывозится крестьянином на его же надел…

Только агрономы-чиновники да либералы, не понимающие сути дела, могут думать, что крестьянам следует изменить трехпольную систему и заменить ее многопольною с травосеянием. Для крестьян, имеющих возможность работать лето на себя и заготовлять корм на стороне, трёхпольная система совершенно рациональна. Крестьянам же, которые так затеснены отрезками и высокими платежами, что должны лето работать в помещичьих имениях и не могут готовить в страду корм для себя, никакое травосеяние не поможет.

Совершенно другое дело в помещичьих хозяйствах… Помещики в наших местах всегда вели и теперь ведут истощающее землю хозяйство. При крепостном праве помещики и у нас производили огромное количество хлеба, который выпродавался из имений и уносил с собою массу драгоценнейших почвенных частиц, извлечённых из земли, уносил за море к немцам и англичанам, уносил в города, откуда эти частицы спускались в реки…

После «Положения» запашки в помещичьих имениях значительно – полагаю на две трети – сократились, всё еще сокращаются и будут сокращаться…

С уменьшением запашек, конечно, уменьшилось и количество хлеба, продаваемого из помещичьих хозяйств, следовательно, уменьшилось и истощение земель через вывоз хлеба. Но зато явился другой путь для истощения. Не имея возможности убирать всё сено с лугов в свою пользу, помещики вынуждены сдавать луга с части, и таким образом из помещичьих имений вывозится часть сена… Помещичьи земли истощаются, а на счёт их удобряются крестьянские наделы». В этом «одна из основных причин, почему улучшилось благосостояние крестьян «Счастливого Уголка»… Ежегодно крестьяне из окрестных помещичьих имений везут в свои дворы сено, солому, лён, хлеб, дрова. Всё это в деревнях превращается в навоз, который вывозится на крестьянские поля… Удобряемые на счет помещичьих земель крестьянские конопляники и поля стали неузнаваемы. В будущем, там, где крестьяне заправились, наделы их превратятся в тучные огороды, на которых крестьяне будут вести интенсивное хозяйство. Эти наделы будут представлять оазисы среди пустынных помещичьих земель, которые будут экстенсивно эксплуатироваться теми же крестьянами… и положение их будет улучшаться». Но «необходимо, если не вовсе снять с крестьян платежи, то, по крайней мере, уменьшить их и разложить на долгий срок… чтобы дать крестьянам возможность заправиться».

Оказывается, закон убывающего плодородия почвы действительно существует, но носит не столько природный, сколько социальный характер, и проявляется он не везде. Он явно действует на землях помещиков, а также тех крестьян, которые замордованы непосильными податями и выкупными платежами и потому не имеют средств, чтобы отказаться от запродажи своего труда в летнее время, вынуждены обрабатывать чужую ниву, когда собственная остаётся в запустении. Иначе говоря, почва деградирует, когда крестьянин задавлен эксплуататорами.

Часто душа крестьянина разрывается между хозяйствованием на земле и сторонниками заработками. Энгельгардт не отрицает пользы для крестьянина заработков вне своего хозяйства, но считает, что они не должны быть в ущерб основной его деятельности – работы на земле.

«И в «Счастливом Уголке» на первых порах сторонние заработки играли весьма важную роль, да и теперь еще имеют значение, хотя и в меньшей степени, чем прежде. Но сторонние заработки в таком только случае способствуют улучшению положения крестьян, когда крестьянин главным образом занимается землёй, хозяйством, а сторонние заработки, не мешая хозяйству, служат только подспорьем… Это уже не дело, если крестьянин видит основу в стороннем заработке. В деревнях, расположенных около городов, железнодорожных станций, фабрик, несмотря на обилие выгодного заработка, крестьяне редко живут зажиточно, хозяйственно…»

Но не вступает ли здесь Энгельгардт в противоречие с общими тенденциями развития человечества? Вот он пишет:

«Это уже самое последнее дело, когда мужик не занимается землёй, а смотрит на сторонний заработок. Заниматься землёй трудно. Земля, хозяйство требуют заботы, постоянного внимания. Конечно, даром денег нигде не дают, и на стороннем заработке, на фабрике, в городе, тоже требуется работа, и не менее тяжёлая, но та работа, батрацкая, не требует заботы, внимания и всегда даёт определённый заработок. Хорошо ли, дурно ли отработал известное число часов, а там, что бы из работы ни вышло, получи жалованье. Человек, при таких условиях, привыкает беззаботно жить со дня на день, не думая о будущем, а вместе с тем привыкает к известной обстановке, к известному комфорту. В подгородных и подфабричных деревнях всё рассчитано на сторонний заработок, а хозяйство опускается, земля, хозяйство являются уже подспорьем к заработку, а не наоборот. Поэтому в таких деревнях, где хозяйство должно бы процветать, вследствие удобства сбыта продуктов и возможности в свободное от полевых работ время иметь заработки, мы, наоборот, видим, что масса населения бросает землю, относится к земле и хозяйству спустя рукава и живёт со дня на день. Обыкновенно в таких подгородных, подфабричных деревнях масса населения живет вовсе не зажиточно, и только несколько разбогатевших торговлею кулаков эксплуатируют своих однодеревенцев».

Но ведь обеспеченное существование, досуг, повышение уровня комфорта – это и есть цивилизация. И цель человека – пользоваться её благами. Да, рабочий на фабрике – только исполнитель, а крестьянин на своём наделе – творец, но если у рабочего с семьёй даже всего одна комната, но есть в доме водопровод, канализация, горячая вода (хотя бы в виде круглосуточно кипящего титана, как в том рабочем общежитии, построенном ещё фабрикантом Прохоровым для рабочих своей «Трёхгорной мануфактуры», где прошло моё детство) – это более высокий уровень комфорта, чем изба, где зимой не только ютится крестьянская семья, но и зимуют телёнок, поросёнок и молодняк прочей скотины?

У Энгельгардта свой взгляд на всё это:

«В «Счастливом Уголке»… заработки, доставляемые железною дорогою и лесоторговцами… подняли хозяйства крестьян, но не они одни… были причиною улучшения их положения… Гораздо больше значения, чем сторонние заработки, имеют заработки у себя, хозяйственные, когда крестьянин может снять в аренду земли, насеять льну, переработать его у себя дома зимой. Вот это – заработки, когда, сняв у помещика десятину облоги за 8, за 10 рублей, крестьянин посеет лён и продаст с десятины льна и семени на 100 рублей, а в урожайный год, да при хороших ценах, и на 150 рублей, и получит за свою работу от 90 до 140 рублей, занимаясь этим льном между делом, не упуская своего хозяйства… Конечно, тут риск. Может случиться неурожай, или червяк поест, но если даже лён уродится совсем плохо, если мужик выручит с десятины всего только 50 рублей – за 10 лет моего хозяйства у меня еще не было случая, чтобы десятина льна дала менее 60 рублей, – то и это всё-таки будет хороший заработок между делом, не упуская хозяйства, заработок, какого не даст мужику ни одно помещичье хозяйство. Но, кроме десятины льну, крестьянин может ещё обработать под хлеб десятину перелому из-под того же льна, а по перелому рожь и без навозу родится хорошо. Вот они с хлебом. Да еще соломка, мякиша скотине на корм – вот и навоз.

Хлебушком с своего надела да с арендованной земли крестьянин прокормится сам, прокормит и свинёнка, и курёнка – будет, значит, что и в варево кинуть. Продав пенёчку, ленок, семячко, он выручит достаточно денег, чтобы заплатить подати, попу, купить на праздник вина, заарендовать в будущем году покос, десятину-другую земли под лён и хлеб. Всем хорошо: подать царю уплачена, мужик живёт спокойно, ест сыто, на дворе у него копится навоз и надел всё утучняется да утучняется. И пану – чем воловодиться с хозяйством да кормить на счет мужика приказчиков – получай прямо денежки за землю и живи в своё удовольствие! Для лучшего объяснения, как это совершилось, что в «Счастливом Уголке» мужик за десять лет поправился так, что даже в нынешнем году не бедствует, я расскажу подробно о положении нескольких деревень».

И действительно, рассказывает о каждой из них. Но если всё это пересказывать хотя бы в кратком изложении, придётся переписать из его письма очень много. Надеюсь, если читателя заинтересуют подробности, он сам достанет книгу, тем более, что она есть в Интернете.

Добавлю лишь несколько небольших эпизодов, из которых можно понять, что Энгельгардт сделал для крестьян «Счастливого Уголка» не из благотворительности, а как раз своей хозяйственной деятельностью:

«Когда я приехал в деревню и завёл новое хозяйство, стал сеять лён, то помещики и крестьяне все утверждали, что я затеваю пустое. Помещики говорили, что лён истощает землю, что я испорчу льном свою землю, на что я обыкновенно отвечал: «пусть себе истощает – лён даёт чистого дохода мало-мало 50 рублей с десятины, а земли можно купить сколько хочешь по 30 рублей за десятину». Крестьяне говорили, что напрасно я завожу посевы льна, что лён в наших местах не родится, что лён – хлеб опасный: постелишь – иногда снегом занесёт – корму с него нет. Я говорил на это: «подождите, сами лён сеять станете». Оказалось, что и у нас лён родится хорошо, даёт огромный доход; оказалось, что лён нисколько не более истощает землю и вовсе её не сушит, как говорили крестьяне, разумеется, если его сеять правильно; оказалось, что после льна рожь родится превосходно. Точно так же все были и против разных других новшеств, которые я ввёл в свое хозяйство, – посев клевера, улучшение скота, введение плужков, железных борон, употребление в постилку костры, кормление скота и овец конопляной жмакой и пр., и пр. Веемой нововведения не имели значения для помещичьих хозяйств, никто из помещиков ничего у меня не перенял. Но крестьяне кое-что переняли: плужков, над которыми подсмеивались, говоря, что я дедовского навоза, должно быть, хочу достать более глубокой пашней, приходят уже иногда просить для подъема земли под лён; железные бороны завелись у многих крестьян; во всём округе развели высокорослый лён от моих семян; рожь стали очищать и начинают понимать, что, когда посеешь костерь, так костерь и народится; телят заводских, которые родятся в то время, когда телятся коровы у крестьян, раскупают у меня нарасхват – своих режут, а моих выпаивают на племя. Об клевере и говорить нечего, каждый рад косить клевер с части». А то может быть, и до сих пор сеяли бы рожь с костерём, не сеяли бы льна и пр.

Энгельгардт признаёт: «Крестьяне чрезвычайно косны, не вдруг принимаются за новое дело, долго высматривают…». Ещё бы, как не быть ему косному, или, лучше сказать, осмотрительному. Это не чиновник, который придумал, например, новую систему организации здравоохранения. Вышло дело – пойдёт на повышение, не вышло – бумаги в корзину, и ищи новую систему, бумага всё стерпит. А у крестьянина ставка при применении новшества – сама жизнь: вышло дело – будет с хлебом, не вышло – урожай пропал, выживет ли семья наступившую зиму – один Бог знает. «Но зато уж если возьмутся, то дело идёт».

Энгельгардт смело вводил в хозяйственный оборот, распахивал облоги, то есть земли, запущенные после отмены крепостного права. Ему нужно было доказать, что земля не стала хуже родить от того, что побыла шесть лет под травами. Ещё большее удивление вызвало другое начинание Энгельгардта – распашка пустошей. Пустошь – она и есть пустошь, пустая земля, частично поросшая мхом, трава на ней если и растёт, то такая редкая и хилая, что скот, выпущенный на пастбище, пробегает её, не задерживаясь на ней. А у Энгельгардта распаханная пустошь дала невиданный в этих местах урожай ржи:

Крестьяне ходят смотреть на поля Энгельгардта как на экскурсию в передовое хозяйство. Сравните же теперь, что давало это поле до 1871 года и что дает теперь:

«…рожь, посеянная на этом участке для испытания, была замечательно хороша, лучшая в моём ноле, лучшая в округе, но всего замечательнее то, что земля в этом участке была самая пустая, не приносившая никакого дохода, таких земель у нас всюду пропасть…

Весной 1879 года на участке был посеян лён. Лён вышел не особенно хорош, не ровен, местами был густ и высок, местами низок и редок. Однако всё-таки с участка были собраны и льняное семя, и лён.

Сопоставьте следующие цифры:

В диком состоянии участок давал 6 копён сена на 6 рублей.

Первый год за лён и льняное семя дал на 176 рублей.

Второй год под рожью дал на 360 рублей.

Всего за три года (так как один год участок был под паром) с участка получено на 536 рублей».

Ведь это же революция в земледелии и в экономике сельского хозяйства, пускай и местного масштаба. Но в уезде у крестьян этот опыт вывал большой интерес и нашёл немало последователей:

«Когда участок был под льном, то крестьяне ещё не особенно им интересовались, но в нынешнем году, когда они увидали, какой вышел хлеб, то удивлению не было конца. В самом деле, такой урожай (а это, считайте, сам-13) – ведь это целое богатство для нашего мужика, у которого не хватает хлеба для прокормления. его достаточно для прокормления в течение года семьи из 10 душ. Мужик на своём наделе получает сам-6, в помещичьих хозяйствах урожай сам б тоже считается отличным».

С каждым годом в имении Энгельгардта повышалась доля окультуренной земли:

«Распахивая новые земли, я их присоединяю к старопахотным землям, привожу в культурное состояние, ввожу в общую систему и, засевая новые земли льном, хлебами, в то же время засеваю старые земли травами, чтобы они, оставаясь под травой, отдохнули и потом сменили новые земли, когда те, пробыв известное время под хлебами, поступят под травы».

Энгельгардт был в губернии пионером в деле применения искусственных удобрений. Делом его жизни стало изучение и применение фосфоритов, которыми он занимался с давних пор. Он сам участвовал в экспедициях по их поиску, открыл несколько их месторождений, в том числе и в Смоленской губернии, в Рославльском уезде:

«В 1885 году я сделал у себя опыты удобрения фосфоритной мукой, приготовляемой К.В. Мясоедовым из фосфоритов, найденных мною в Рославльском уезде в 1884 году… Фосфоритная мука, употребляемая мною для удобрения под рожь плохого перелома, одна, без навоза, произвела поразительное действие».

Казалось бы, нашёл помещик золотое дно, держи своё открытие в секрете, будь монополистом, загребай денежки. Но Энгельгардт был человеком иного склада. Он не только сам применял фосфоритную муку, с него началось и её использование крестьянами «Счастливого Уголка», и он сам пропагандировал это средство повышения урожайности:

Это Энгельгардт научил крестьян использовать в качестве удобрения торф.

«– Как же, возил. Польза есть.

Впоследствии… крестьянин из соседней деревни просил меня выписать для него мешок фосфоритной муки. Разумеется, я был в восторге, потому что, если мужики станут применять фосфоритную муку – дело сделано… Из следующей выписанной партии я дал крестьянам два мешка… Зелень на нивах, удобренных фосфоритом, была отменна, очень хороша».

Но, может быть, особенно важное значение для крестьян имел совет Энгельгардта покупать, при содействии банка, землю у помещиков, которые забросили свои хозяйства. «Я всегда был убеждён, что только с переходом в крестьянские руки эти земли будут возделаны, и не видел никакой возможности, чтобы это сделалось, пока земля будет в руках владельцев. Хозяину не трудно было предвидеть, какое благодеяние для страны будет, если эти земли перейдут в руки крестьян, которые приведут их в культурное состояние, – а они одни только и могут это сделать».

Энгельгардт даже подыскивал для крестьян земли, наиболее подходящие для покупки: Но труднее всего было уговорить крестьян на такую покупку. Причём на покупку именно сообща, всей деревней. И даже приводил в пример американских фермеров с их кооперацией. Те купят сообща жатвенную машину, один день косят у одного, другой – у другого. О серпах и косах там давно забыли…

Крестьяне обыкновенно говорили, что дорого.

«– Дорого! Двадцать пять рублей за десятину – дорого! Да ведь «в вечность» купите! И дети, и внуки, и правнуки ваши будут за это поминать вас…»

Энгельгардт всемерно способствовал покупке крестьянами земли у помещиков, особенно рекомендуя именно совместное приобретение и, где возможно, совместную обработку этих угодий. Он приводил примеры кооперации как в России, так и за рубежом, показывая выгоды совместного труда. На купленных лугах траву обычно косили сообща, и лишь потом делили её по дворам по количеству кос. Это был самый простой вид кооперации, её расцвет и распространение на все виды крестьянского хозяйства приходятся уже на годы после смерти Энгельгардта. Но первые её шаги он успел увидеть. Он советовал спешить с покупкой земли, потому что за пределами «Счастливого Уголка» уже начинался переток земли из рук помещиков и крестьян в руки хищников, не связанных с землёй.

Зачем скупали землю кулаки? Часть – для спекуляции. Часть – для организации ферм с наёмным трудом. А главное, в целях сдачи её в аренду да кабальных условиях. Это приводило к обогащению сельских паразитов рантье за счёт регресса хозяйства и страданий крестьянина.

И об этой надвигающейся опасности Энгельгардт предупреждал крестьян, но его слова о коллективной обработке земли падали на ещё не подготовленную почву. А когда Энгельгардт возродил в Смоленской губернии посевы льна, дающего, при правильной агротехнике, гораздо больший, чем другие культуры, доход, это сильно подняло уровень жизни крестьян, последовавших его примеру. Только в своём имении он на обработке льна создал немало для данной местности высокодоходных рабочих мест.

Я перечислил только небольшую часть того, что сделал Энгельгардт для крестьян прилегающих к его имению деревень и о чём есть скупые упоминания в его книге. Благодаря ему, крестьяне, как минимум, удвоили свой производственный потенциал и избавились от постоянно висевшей над ними угрозы голода. Будь такой результат достигнут в советское время, Энгельгардта удостоили бы звания Героя Социалистического труда, а то и дважды. А он при жизни оставался опасным государственным преступником, и лишь какая-нибудь бабка, будучи в церкви, подаст записочку с его именем (пока он был жив – «О здравии», а после его смерти – «За упокой»). Или, если неграмотная, поставит в память его копеечную свечку и произнесёт про себя, как говорила при его жизни, когда он справедливо рассчитывал плату за её труд (а переплачивая грош, добавлял: «поставь свечку в церкви»): «И тебе зачтётся!»

Деруновы разоряли крестьян того села, где они действовали, Энгельгардт помогал крестьянам освободиться из кабалы, навязанной им властью, помещиками и кулаками.

Я вам не скажу за всю Смоленщину, вся Смоленщина очень велика (она была больше нынешней Смоленской области), но для её «Счастливого Уголка» за всю историю ни один деятель не сделал столько хорошего, сколько сделал Энгельгардт.

А мы толкуем о роли личности в истории. Оказывается, всё дело-то в том, чтобы была личность, не эгоистически настроенная, а роль для неё история обязательно подберёт!