Текст книги "Тревоги и надежды старшего лейтенанта Берзалова"

– Понимаю, – степенно, как подобает серьезному человеку, объяснил Гаврилов. – Кончилась Америка! Получается, что это грубый исторический факт! И запал у них кончился. Воевать не хотят, дурилки картонные. Родины-то нет. Говорят, шли к нашим сдаваться. Сил, говорят, на исходе. Жрать хочется. А завшивели до предела. Я такого ещё не видел.

– Ишь ты! – ещё пуще обрадовался Берзалов, хотя радоваться, конечно, было кощунственно – разбабахали огромный континент, жалко ему вдруг стало бедных американцев вместе с их мечтой свернуть весь мир в бараний рог. Перестал существовать самый грозный противник, и от этого в душе образовалась пустота. Что теперь делать, непонятно.

– Плачут, что спутников у них теперь нет, «джипиэс» не работает, мороженое и кока-кола кончились. Командиры разбежались.

– Первыми! – многозначительно добавил Жуков. – А некоторые попросту застрелились от восторга.

– Ха! – ещё радостнее воскликнул поражённый Берзалов. – Выходит, мы войну выиграли?! – все ещё не верил он сам себе.

– Выходит, – не менее восторженно произнёс Русаков, – неожиданно…

– Вояки хреновы! – сказал кто-то, кажется, Петр Морозов, демонстрируя великое русское превосходство, помноженное на долгое страдание всего русского народа.

Все толпились и таращились на американцев, словно на диковинку, словно это был вымирающий вид, жалкий, убогий и несчастный – манкурты, одним словом.

– Так, а почему все собрались, как на смотрины?! – всё-таки нашёл причину разозлиться Берзалов. – Рассредоточиться. Остаются Жуков, мы с Федором Дмитриевичем и капитан Русаков. Архипов, Юпитин, – Берзалов взглянул на часы, – выступаем через двадцать минут.

– Самое интересное, что манкуртами их наши, в смысле, русские назвали, а эти, как попки повторяют, – счастливым голосом сказал Гаврилов.

– Только голову морочат! – с облегчением воскликнул Берзалов. Одной тайной стало меньше. – Спроси у них, как они узнали, что США кирдык?

– Уже спрашивали, – улыбаясь до ушей, ответил Жуков. – Говорят, что сигнал приняли с подлодки, которая шли в Чёрное море нас бомбить, мол, что делать? Штаб развален, командные пункты молчат, командование ни гу-гу, ну и всё в том же духе, – добавил Жуков.

– Здорово! – признался Берзалов. – Неужели мы им козью морду сделали?! Это же исторический момент! – всё ещё не верил он себе. Срочно надо в штаб сообщить! Рябцев!

– Ну так-х-х-х! – гордо воскликнул Гаврилов, и с его лица можно было писать икону, настолько оно было одухотворенным.

– Единственная приятная новость за полтора года, – с лёгкой душой вздохнул Берзалов. – Теперь мы совсем по-другому заживём! Теперь же можно свободно вздохнуть! Президента выбрать. Спроси, что стало с подлодкой. Рябцев!

– Не дошла до места встречи. Они её три месяца, как манну небесную, ждали.

– Конечно… – сказал капитан Русаков со знанием дела. – Босфор завален ядерными минами. Наши черноморские вертолетоносцы и завалили. У меня там кореш служил, так из всей эскадрилий три машины осталось. А подлодка шла, видно, с крылатыми ракетами.

– Ну, туда ей и дорога, – согласился Берзалов. Ему тоже было жаль вертолётчиков, которые ценой своих жизней, быть может, спасли и его тоже. А то бы добралась эта самая последняя подлодка до места назначения и расстреляла всю южную Россию вплоть до Новосибирска. – Рябцев! – снова крикнул Берзалов, с раздражением оглядываясь на борт номер один, где должен был сидеть этот криворотый Рябцев.

– А что с ними делать? – спросил Гаврилов.

– Допросим и отпустим. Мы уже самое важное узнали. Они такие вшивые, что потом дезинфекцию надо будет проводить. Да и не знают они ничего толком, видишь, всё на бога кивают.

Пора было уходить. Берзалов чувствовал, что времени у них сталось в гулькин нос, что вот-вот что-то случится, однако, именно в этот момент Жуков сообщил:

– Они ещё о каком-то Комолодуне базлают, вроде как нас предупредить хотят.

Реакция Берзалова была мгновенной. Он уже, правда, и сам уловил знакомое слово, да не верил своим ушам. Действительно, манкурты, то бишь американцы, то и дело с испугом поглядывали в сторону моста, где, должно быть, и находился это самый таинственный Комолодун, которому поклонялся Бур.

– Ну-ка спроси у них, – потребовал Берзалов на повышенных нотах и даже на какое-то мгновение забыл о том, что искал Рябцева и что надо срочно делать ноги, – спроси, что они знают о Комолодуне?

Жуков спросил, и с минуту его засыпали бойкими ответами. У Берзалова даже сложилось впечатление, что американцы рады-радёшеньки услужить любым путём. Боятся, что расстреляем, сообразил он. Напакостили, а теперь дрожат.

– Стоп-стоп-стоп! – возмутился Жуков. – По одному! Вот ты говори! – и ткнул пальцем на того манкурта, который был в галошах на босу ногу и так красноречиво изъяснялся, подпрыгивая, что с него хлопьями сыпались гниды.

– Не врёт? – усомнился Гаврилов.

При всей своей выдержке он не приближался к пленным, брезговал, демонстративно воротя нос в сторону.

– Да нет, вроде, – ответил Жуков, физиономия которого становилась все тревожнее по мере того, как говорил пленный.

Берзалов понял, что они вляпались. Вернее, вначале вляпались американцы, а потом мы, понял он. Не знаю, во что, но вляпались конкретно. Одна дорожка. Берзалов посмотрел на Гаврилова. Лицо у него, как обычно, кроме сосредоточенности, ничего не выражало. Зато капитан Русаков, похоже, всё понял и даже, наверное, пожалел, что не остался на хуторе с красавицей Зинаидой. Рядовой Жуков если что-то и сообразил, то ему не полагалось иметь собственного мнения.

– Ну что он говорит? – потребовал Берзалов у Жукова.

– Говорит странные вещи…

– Ну-у-у?!

– Говорит, что их разбили не русские, а какие-то живые механизмы…

– Вашу-у-у Машу-у-у!.. – выругался Берзалов. – Так я и знал! Пусть дальше рассказывает!

Старший прапорщик Гаврилов вопросительно уставился на Берзалова, мол, что ты мне ещё сообщить не успел? Чего я ещё не знаю? И похоже, выдержка впервые изменила ему, потому что он в волнении перекладывал сигарету из одного угла губ – в другой. Разве только не повторял свою любимую присказку: «Дурилка я картонная!»

– Дальше… за Харьковом… укрепрайон… – сказал Жуков таким тоном, словно только что познал всю запредельность теории Эйнштейна и от этого чуть не сдвинулся по фазе.

А потом Берзалов услышал такое, отчего у него волосы под шлемом встали дыбом.

– Говорят, что это какие-то… там… как? – переспросил он у бойкого манкурта в галошах. – Говорят, что какие-то инвазивные захватчики… – постным тоном добавил он, ничего не понимая.

– Какие?.. – переспросил Гаврилов так, словно сказанное Жуковым превышало весь его жизненный опыт.

– Инвазивные… – ответил Жуков и испугался, что неправильно перевёл.

Он переспросил манкуртов несколько раз.

– Инвазивные… – упавшим голосом повторил он.

– Любят американцы всякие заумные названия придумывать, – сказал Русаков так бодро, словно не понял смысла. – А инвазивные захватчики…

– Да знаю я! – оборвал его Берзалов. – Вашу-у-у Машу-у-у!.. – всё-таки выругался он. – Нам только этого ещё не хватало!

Едва избавились от одной напасти, как вляпались в другую. Воистину атомный век не изменился, передышек не даёт.

– Это что получается?.. – озадаченно спросил Гаврилов и воззрился на Берзалова с величайшим вопросом, – товарищ старший лейтенант, выходит?..

– Ну да, – огорчению Берзалов не было предела, в душе он надеялся, что приметы ни о чём плохом не говорят. – Выходит, что все эти признаки, – он показал на небо, на танки, стоящие в лощине, жалкие, пришибленные, как консервные банки. – Квантор, Скрипей, даже космический гул – всё это – звенья одной цепи?..

– Я тоже хотел у вас просить… – начал Гаврилов.

Но Берзалов оборвал:

– Ну не мог, понимаете, не мог говорить. Запретили мне. Тайна это была.

Вот с кем вместо американцев, придётся договариваться, понял Берзалов. Вот та сила, которая будет править Россией. И на душе у него стало тяжело-тяжело, потому что задача получалась не то чтобы не выполнимая, а вообще какая-то непонятная. Срочно нужна была связь, не только чтобы сообщить важнейшую информацию, но и для того, чтобы скорректировать с командованием действия группы. Одно дело договариваться с американцами, хотя они и враги, а другое – непонятно с кем. С какими-то инвазивными захватчиками, которые и по-человечески изъясняться-то наверняка не умеют. Какие-нибудь пауки и хуже – черепахи, которые только и делают, что шипят да капусту с морковкой лопать.

– Ага, – добродушно сказал Гаврилов, но от этого на душе у Берзалова не сделалось легче, не простил его сразу старший прапорщик.

– Ладно, – сказал Берзалов, – это уже не секрет. Инвазивные – это значит, агрессивные пришельцы, может быть, даже космические, захватывают территорию и вытесняют коренных жителей. Вот американцы и попали под раздачу. Может, и нашим досталось, мы не знаем, но американцам всыпали по первое число, иначе бы они не были такими несчастными. Задержись мы в тех местах, и нам бы попало. – Так, – окончательно решил он. – Садимся в экипажи, дуем через мост в этот самый Комолодун и выясняем, что это за укрепрайон и с чем его едят. – Он постарался придать голосу бодрость, но у него плохо получалось. – А вы, Федор Дмитриевич, по пути расскажите экипажу, что да как, чтобы если увидят лоферы – небольшие танки, похожие на танкетки, не пугались до смерти. Но естественно, всё в положительных красках, чтобы, не дай бог, не разбежались, а то один уже сошёл с ума, – он кивнул в сторону бронетранспортёра, где валялся связанным Бур. – Рябцев! Вашу-у-у Машу-у-у!.. Кто видел Рябцева?! Связь нужна! Связь!!!

Бодро у него получилось, ловко, а главное – никто ничего не понял, не понял важности момента, так сказать, знаменательности самого факта, разве что – Гаврилов, но с него станется, и вида не подал, что что-то сообразил, хитрый прапорщик, очень хитрый. Правда, на лице у него отразилась мысль: «Раз подписались, то деваться некуда, что американцы, что инвазивные захватчики, один чёрт!» Вот на этом и остановимся, подумал Берзалов, потому что больше мы ничего не знаем, а значит, и мудрить не будем.

Колюшка Рябцев отозвался своей коронной фразой в тот самый момент, когда они уже садились в бронетранспортёры: «Не верю!» Оказалось, что его прихватило и он справлял нужду в кустах. Его физиономии, искривленная жутким шрамом, как всегда, ехидно ухмылялась.

– Связь! – не дослушал его Берзалов. – Любой ценой связь!

Американцы же кричали им во след:

– Манкурты мы, манкурты! Не оставляйте нас! Куда мы без вас?!

Но на них уже никто не обращал внимания. Единственно, махнули рукой в ту сторону, куда им следует топать. Только шансов у них было – кот наплакал.

* * *

Однако в укрепрайон Комолодун они в тот день не попали. Наивно было бы полагать, что если дорога гладкая, то получится с наскока. Берзалов в это не верил и как воду глядел: перемахнули они мост с лёгкостью, будто их кто-то в зад коленкой пихал, ну и, разумеется, вместо сорок третьего квадрата со всего ходя влетели в восемьдесят третий. Да ни куда-нибудь – а в районный центр Медвядкино. Но это Берзалов сообразил потом, когда суматоха улеглась и когда сориентировался на местности, хотя СУО, восприняв скачок в пространстве вполне естественным образом, тут же и показала этот самый восемьдесят третий квадрат, будь от трижды неладен. А поначалу Берзалов заорал в отчаянии:

– Стоп!!! Назад!!! Назад!!! Вашу-у-у Машу-у-у!.. Филатов!!! Срочно!!!

И чуть ли сам не выскочил и не побежал, хотя бежать куда-либо было бессмысленно. Филатов со скрежетом переключил передачу и попёр с перепугу задним ходом. Но вместо железнодорожных ферм позади уже были не мост и не река Псёл с такими родимыми лоферами, а домики пригорода и огромная, развороченная ямища – атомный кратер, астроблема[19]19
  Астроблема – ударный кратер на поверхности Земли.


[Закрыть], заросшая лопухами и полная огромных, жирных лягушек.

– Гаврилов! Федор Дмитриевич! – взывал в эфир Берзалов по «короткой» связи. – Прапорщик!!! Остриё пять, отзовитесь!!!

С каким удовольствием Берзалов услышал бы присказку Гаврилова: «Дурилка я картонная», с каким бы удовольствием ещё раз разозлился из-за каменной невозмутимости прапорщика, но, судя по всему, было поздно, слишком большое пространство лежало между ними и «короткая» связь не работала. Разумеется, Гаврилов их не слышал, а они не слышали Гаврилова. А «длинная связь» приказала долго жить. Только один раз Берзалову показалось, что он уловил затухающее: «Роман Георгиевич-ч-ч…» И всё! И вечный космический гул.

– Что случилось?! – всполошился вместе со всеми капитан Русаков, который ещё не вник в специфику передвижения в этой странной области, потому что просидел всё это время, держась за женский подол и в ус не дул, а на что надеялся, не понятно.

– Квантор закрылся! Вашу-у-у Машу-у-у!.. – буйствовал Берзалов, полагая, что уж в этом-то случае Спас просто обязан был предупредить, а он отмалчиваться, сачковал. Но не предъявишь же претензии к самому себе. Глупо. Ну и интуиция тоже не сработала – американцы, то бишь манкурты помешали со своими несчастьями, и Комолодун, разумеется, тоже забрал какое-то время. Вот тебе и самый везучий из везунчиков, ругал Берзалов сам себя чёрными словами, и конечно, был прав: расслабились они, перестали бояться, а такие по неписанным законам войны погибают первыми. Только он даже не представлял, как можно было перехитрить квантор. По всему выходило, что он закрылся, пропустил их экипаж и отсёк Гаврилова. Задание на грани срыва. И уже не суть важно, специально или не специально сработал квантор. Хотя, если рассуждать в этом русле, то получается следующая картина: возможно, кто-то за нами следит, ужаснулся Берзалов, может быть, даже какая-то невидимая сила. Ведь Скрипея тоже никто не видел, только его глаза, и то в темноте. А днём их наверняка не разглядишь.

– Стало быть, – рассуждал Берзалов сквозь зубы, – нас разделили нарочно, чтобы ослабить и запутать. Или опасаются, или, наоборот, в наглую за нос водят. Одна надежда на то, что Гаврилов, опытный и бывалый пограничник, выдюжит и всё сделает правильно.

– Что будем делать, командир? – спросил Русаков, на лице которого невозможно было прочесть ничего, кроме того разве того, что: «Хватит орать, нервы свои демонстрировать, пора за дело приниматься».

Должно быть, он не понимал сложности ситуации, ведь он никогда не воевал на земле, а всё в небе, и масштабы событий для него имели другую оценку.

– Возвращаемся, – ответил Берзалов, возясь с СУО, – судя по карте, здесь всего-то километров сорок. Часа не пройдёт, как будем на месте!

– А прапорщик дождётся? – спросил Русаков.

Очевидно, он подумал о том же, о чём думал и чего боялся Берзалов: с Гавриловым обязательно что-то случится. А уж причин может набраться целая сотня. И главная из них – укрепрайон Комолодун с его «умной пылью», которая делала небосвод неприлично зелёным.

– А куда он денется, – бодро ответил Берзалов и вопреки всем правилам приказал: – Филатов, курс на двести восемьдесят градусов. Идём в сторону Кочетовки, а дальше сориентируемся на местности.

C Гавриловым у них было оговорено: если один из них теряется по любой причине, в том числе и из-за капризов квантора, второй ждёт сутки и только потом уже приступает к выполнению задания.

И ту выяснилось, что горючего всего-то километров на пятьдесят.

– В принципе, доедем, если по прямой… – неуверенно сказал Клим Филатов и почесал затылок, виновато глядя на Берзалова.

– Так что ж ты!.. Вашу-у-у Машу-у-у!.. – нервно начал ругался Берзалов. – А НЗ?..

– Израсходовали. Лейтенанту… как его… м-м-м… Протасову две канистры отдали… – оправдывался Филатов.

Берзалов, конечно, тут же сообразил, что с пустыми баками никуда они не доедут, разве что застрянут в чистом поле или – в болоте, и скомандовал:

– Дуй прямиком на железнодорожную станцию. Будем соляру искать. Рябцев давай связь! Связь нужна, как воздух!

Городок Медвядкино они пролетели на одном дыхании, хотя был соблазн поглазеть на цивилизацию, по которой все соскучились, и расспросить местных жителей, если они, конечно, остались. Однако Берзалов даже запретил себе думать об этом. Впрочем, ни одного человека они так и не заметили, даже собаки не брехали, только чёрные вороны сидели на крестах да глухо каркали. Жутким показался городок Берзалову: пустой базар, одиноко торчащая водонапорная башня времён Петра Первого, почтамт, крыльцо которого поросло беспечными одуванчиками. Жизнь брала своё даже без людей. Правда, когда Берзалов высунулся в люк, чтобы оглядеться, то уловил запах печного дыма. Должно быть, где-то на окраине топили углём. Но идти выяснять не было времени.

Вдруг, когда казалось, что им всё ещё везёт и что они беспрепятственно достигнут пункта назначения и найдут вожделенную солярку, СУО возьми да и выдай большую, жирную, красную «галку». И они к своему великому огорчению «увидели» бронепоезд: вначале на экране, потом – воочию. Хвост его с зенитной установкой ЗУ-23 торчал из железнодорожного депо, а вокруг сновали люди и шёл голубоватый дым, который таял в зеленоватом воздухе над городком.

– Стоп! – скомандовал Берзалов и готов был, как обычно, ругаться, но Филатов и сам сообразил, переключил передачу, сдал назад за дома и сады, цветущие неизвестно для кого, и остановился.

Тогда они и услышали звуки парового молота, и увидели отблески сварки – бронепоезд спешно ремонтировался. А между тем, станция оказалась узловой и к тому же забитой составами под завязку. Берзалов сразу разглядел цистерны с нефтепродуктами.

Капитан Русаков тоже вылез на броню и сказал, поглядев в бинокль:

– Удобное место себе выбрали: и ремонт, и горючее под боком. Живи не хочу.

– Хорошо, что они беспечны, хорошо, что у них нет радара, – заметил Берзалов. – А так дать бы по этой станции, разнести её вдребезги к едрёне-фене.

– Лейтенант… – тактично посоветовал Русаков, – ты горячку не пори. Сейчас выиграет тот, кто поспешает медленно. Может, обратиться к ним, поговорить?

– Думаешь, подвезут по старой дружбе? – ехидно поинтересовался Берзалов, но вспомнил, что капитан не в курсе того, что они сами же и взорвали бронепоезд. Выходит, плохо взорвали. Дотащился он сюда и зализывает раны. А это значительно ухудшает обстоятельства, потому кого-то же всё-таки убили. Станет кто-то после этого лясы с тобой точить? Разговор будет самый короткий.

– Разведку надо делать, – сказал капитан Русаков.

Но Берзалов уже и сам сообразил и командовал:

– Давай сюда молодого! Да не этого, – когда ему в люк сунули Бура с безумными глазами. – Нашли молодого. Давай Ёрхова. Пусть хлеб отрабатывает.

Касьян Ёрхов, который решил, что его потащили на расстрел, ударился в крик и принялся кусаться и лягаться. Естественным образом он получил на орехи и успокоился, только когда очутился на броне и Берзалов спросил у него:

– Этот, что ли, бронепоезд генерала Грибакина?

– Он самый… – смело ответил Касьян Ёрхов. – Только вы просто так к нему не сунетесь.

– Это почему? – задумчиво спросил Берзалов, не отрываясь от бинокля.

Три человека с оружием выскочили из депо и припустили куда-то за станцию. Вот кого надо взять, сообразил Берзалов.

– Потому что у него силища – своя армия, – смело ответил Ёрхов.

– Где эта армия? – лениво спросил Берзалов.

Им вдруг овладела холодная рассудительность. Чувства отошли на задний план. Всё казалось просто и естественно: вот тебе укрепрайон, вот тебе захватчики, а вот тебе всё остальное: бронепоезд, свои или чужие.

– Почём я знаю… – гордо ответил Ёрхов.

Ясно было, что он воспрянул духом и готов упрямиться, хоть режь его. Гордый пацан, понял Берзалов. Ну да ладно.

– Мы и сами узнаем, – сказал он. – Архипов и Сундуков, за мной!

– А мне что делать? – всполошился капитан Русаков.

– А ты, капитан, давай тихонько обойди составы и найди соляру. Связь по результату.

– Есть, по результату, – согласился Русаков.

– И особенно не светись. Тихонечко, тихонечко, мало ли что… – и Берзалов ловко, как мячик, соскочил с брони.

* * *

Капитан Русаков совершил роковую ошибку. Поверив доводам старшего сержанта Гучи по кличке Болгарин и, не ведая всех прежних «достижений» рядового Бура, кроме его последнего залёта, велел его развязать и даже вверил ему боевое оружие, чего Берзалов ни за что не сделал бы, не потому что он был жёстче или прагматичнее, а потому что слишком хорошо знал Бура. Кроме всего прочего, Русаков считал, что старший лейтенант Берзалов слишком негуманно наказал рядового Бура. Связывать бойца, по мнению капитана Русакова, можно было только в том случае, если он предал родину и ему грозит трибунал. О себе любимом Русаков уже как бы и забыл, да и трибунал далеко и, вообще, он не про него, а про какого-то совершенно другого Русакова, который, быть может, ещё и не народился на свет.

Основным доводом Гучи было то, что «элементарно не хватает людей». Он так и сказал «элементарно». Любил Андрей Гуча ввернуть «умное» словечко. У него даже была мечта, которой он ни с кем, кроме Бура, естественно, не делился, иначе бы засмеяли – даже его, большого Гучу, потому что люди вокруг больше привыкли воевать, чем марать бумагу. Дело заключалось в том, что Гуча хотел стать военным корреспондентом и тайком вёл дневник глубокой разведки, чтобы потом отнести его в бригадную газету и разом прославиться. Вот бы его похвалили и даже, возможно, взяли бы в штат. Тогда я покажу старшему лейтенанту большую дулю и напьюсь так, чтобы на душе полегчало, мечтал Гуча, справедливо полагая, что сокровенные фантазии рано или поздно сбываются.

Естественно, что он читал Буру свои заметки и через каждую строчку пытливо спрашивал: «Ну как?..» На что Бур, будучи человеком внутренних переживаний и твердых убеждений, сообщал своё мнение:

– Я бы не давал слабину в отношениях между капитаном и красавицей Зинаидой, пусть они друг-друга поцарапают!

– Но этого же не было?! – удивлялся Гуча, протестуя в глубине души против искажения действительности.

– Ну и что? Подумаешь? Зато колоритно! Ага?

– И то правда, – неохотно соглашался Гуча, что-то черкая в своём блокноте. – Молодец, братишка! Хотя мама не одобрила бы.

Недаром его за глаза называли Щелкопёром, любил он это дело, хлебом не корми, дай бумагу и карандаш.

– А ещё… – между делом советовал Бур. – У тебя накала не хватает, именно там, где я с кабаном борюсь. Напиши, что старший лейтенант сдрейфил. Так и напиши. Мол, в овраг от страха сиганул и в грязи вымазался с ног до головы, а я, после того, как расправился с кабаном, вытащил его за шкирку, можно сказать, жизнь спас. И напиши, что он просил рядового Бура об этом случае никому не рассказывать и что потому и мстил этому же рядовому за своё унижение, но фамилию рядового не называй.

– Почему?

– Слава, она героя сама найдёт, – с чувством произносил Бур.

– А что, и напишу, – соглашался Гуча, которому особенно нравилось последнее замечание друга. – Меня летеха, между прочим, грозился на губу посадить, на селёдку и воду, – пожаловался он, хотя жаловаться ему, такому крупному и сильному, было не к лицу.

– Так и напиши, что ты родине служишь не за живот, а за совесть, и что всякие лейтенанты тебе не указ.

– Как-как?.. – поспешно переспрашивал Гуча, боясь потерять нить рассуждений.

– Не за живот, а за совесть, – важно отвечал Бур, надувая щёки.

– А ещё как?..

– Не указ…

– О-о-о… правильно, – любовался своими каракулями Гуча. – Молодец, братишка.

– А главное, дави на то, что ты и есть главный герой, что без тебя глубокая разведка не вышла бы, ну и без меня тоже, – скромно добавлял Бур, снова надувая щёки.

– Ага… – соглашался Гуча, склоняясь над блокнотом. – А такой материал возьмут? – сомневался он, глядя в честные-честные глаза Бура.

– Конечно, возьмут. Даже с руками и ногами оторвут, – высказывался Бур, не испытывая ни капли сомнения.

– Лучше бы, конечно, чтобы руки и ноги при мне остались, – ворчал Гуча, улетая в своих мечтах в заоблачные дали, в которых он себя видел главным редактором большой и важной газеты, разъезжающим по степям и весям на новеньком бронированном «тигре» под охраной трёх танков типа Т-95 или Т-105. Тут тебе и шатёр, и шашлычки с холодной водочкой, а ещё пара-тройка самых красивых телефонисток из штаба. Ну и диван, конечно, дорогой, раскладной, кожаный, на котором можно было драть этих самых телефонисток. Чем не жизнь?

На что Бур презрительно говорил:

– Не бзди! Ты ещё Комолодуна не видел. Ага.

Гуча, который давно мучился «жаждой», имел на Бура большие планы, хотя бы из тех соображений, что одного его не отпустили бы. Да и пить в одиночестве он хоть и умел, но не любил по причине отсутствия собеседника. Когда капитан Русаков отвёл бронетранспортёр подальше от железнодорожного депо и приказал всем, кроме Филатова, Колюшки Рябцева и Сэма искать соляру, Гуча развил бурную деятельность и вызвался обследовать самую дальнюю ветку, естественно, в компании с Буром.

– Чтобы сразу охватить коммуникации, – важно сказал Гуча и постарался придать лицу глубокомысленное выражение, чтобы усыпить бдительность капитана Русакова.

– Действуйте! – одобрил его инициативу Русаков, который не привык к залётчикам из мотопехоты.

Разумеется, он даже не подозревал, что Берзалов в подобной ситуации, зная пристрастия Гучи, ни за что не отпустил бы его в самостоятельную вылазку да ещё и в компании с Буром.

Гуча и Бур дружили. Об этом мало кто знал. Хитрыми они были и дружбу свою не афишировали. Да и что, казалось, может связывать могучего Гучу и ворчуна Бура? Но причина, тем не менее, была. Родом они были из одного города – Донецка, оба жили на одной улице, ходили в одну школу и до войны общались на почве компьютеров, девушек и клуба фантастов, который посещали сызмальства, потому что родители хотели, чтобы их сыновья росли умными и начитанными, а не гопотой, нюхающей клей и дурман. Они когда-то даже были одного роста, но Гуча в физическом смысле, казалось, рос всю свою жизнь, а Бур перестал – в шестом классе.

Вот Гуча и пошёл, верный своему внутреннему компасу, вовсе не туда, куда направил его капитан Русаков. Нет, вначале, разумеется, он сделал вид, что двинул вдоль путей, в сторону леса, даже туда, где пути делали плавный поворот. А потом, когда бронетранспортёр пропал за вагонами, резко свернул в пыльную траву и припустил, как гончая, идущая по следу.

– Куда мы? – забеспокоился Бур, когда они очутились в черте города. – Что ты задумал?

– Спокойно, – отозвался Гуча, выходя в аккурат к ближайшему гастроному.

– А капитан?.. – забеспокоился Бур. – А старший лейтенант?.. ага…

– А они пусть соляру ищут, – цинично ответил Гуча.

– А мы что делаем?

– А мы скажем, что не нашли, – захихикал могучий Гуча. – Хотя мама не одобрила бы.

– Но это же?.. – напомнил Бур, катясь за другом, как огромный мячик, и при этом тяжело отдуваясь.

– Да ну их всех на фиг, – веско и со вкусом произнёс Гуча, и этим железным аргументом разом решил мучивший обоих вопрос: «А что будет, если?..» – А то, понимаешь, Ивашка Архипов за всё время капли не дал глотнуть, – пожаловался Гуча. – А у самого целая канистра, а я уже устал без наркоза, понимаешь?

На самом деле, у старшего сержанта Архипова была точно такая же фляжка, как и у Берзалова. И считалась эта фляжка НЗ.

– Понимаю, – ответил Бур, абсолютно не думая о последствиях их залёта, хотя в глубине души тоже мечтал насолить так, чтобы старшему лейтенанту запомнилось надолго, если не на всю оставшуюся жизнь.

– Ничего, где наша не пропадала, – бодро сказал Гуча, заскакивая в первый же гастроном.

Но к их разочарованию, он оказался разграбленным вчистую. Ветер трепал в разбитых витринах остатки гирлянд. Должно быть, магазин разгромили как раз под новый год.

– Ну а как ещё могло быть, – не пал духом Гуча, – если случилась такая война?.. – И упрямо устремился дальше.

Бур, который во всём доверял другу, семенил следом и конечно, страшно устал. Шлем, который ему мешал, он бросил на мостовой, там же оставил нагрудный подсумок со всеми магазинами, решив, что на обратном пути захватит всё скопом. Хотел оставить ещё и автомат, однако не решился, вспомнив суровое лицо старшего лейтенанта Берзалова. Всплыло оно перед его внутренним взором, и Берзалов строго погрозил ему пальцем: мол, не балуй! За потерю личного оружия, знаешь, что бывает? Могут без причинного места оставить. От этих страшных мыслей Бур хотел было тут же повернуть назад, но словоохотливый Гуча привёл следующий аргумент:

– Летёха наш что?.. – многозначительно спросил он, поглядывая свысока на семенящего Бура.

– Что?.. – не понял Бур.

– Летёха наш за звездочку пупок рвёт! А мы?..

– А мы чего?.. – простодушно удивился Бур и даже остановился, чтобы подумать, но ничего путного не придумал.

Ему и в голову не приходили критические мысли в отношении непосредственных командиров. Служит рядовой Бур, ну и служит наравне со всеми, чего себя лишними вопросами изводить? А дерут его, потому что хотят сделать из него человека.

– А кто, братишка, – назидательно спросил Гуча, – нашими жизнями зазря рискует? – И добавил, не стесняясь собственных убеждений. – Задарма. Можно сказать, за спасибо живёшь, и заметь, исключительно добровольно. Ну не дураки ли мы?

А ведь правда, впервые задумался Бур. Я ведь даже присяги не давал. Поймали под Волоколамском, дали в руки автомат, и вперёд, служи отчизне.

История Бура была такова. За три дня до войны надумал он вдруг поехать в тетке в Санкт-Петербург. Где-то на середине пути между Москвой и северной столицей поезд остановили и всех пассажиров без объяснения высадили прямо в лесу, где волки водятся. Упрямый Бур решил двигать дальше пешком, но первая атомная атака, как и все последующие, застала его в крохотной деревушке. Там он и просидел в погребе, когда стало очевидно, что идти некуда: назад – далеко, да и Донецк к тому времени тоже стал термоядерной пустыней, а в Санкт-Петербург – бессмысленно. Ну а потом его забрили, и встреча их в Гучей вылилась в грандиозную попойку на какой-то автомобильной свалке, где они прятались от старшего прапорщика Гаврилова и где приняли на душу по бутылке страшно вонючего самогона, а закончили в гаражной каптерке у Петра Морозова портвейном «агдам» – напитком редким, благородным, можно сказать, коллекционным, от которого, правда, последующие три недели они могли питаться лишь одной манной кашей.

– Странно получается… – неуверенно согласился он.

– А чего там думать! – воскликнул большой Гуча. – Значит, служба твоя сплошная профанация, – снова ввернул он изящное слово, и глаза его наполнились лучистым светом, потому что он вспомнил о своём журналистском предназначении.

– Какая профанация?.. – удивился Бур.