Текст книги "Черные ангелы"

Наше мужского достоинство было уязвлено. Мы знали, что женщины на Земле неискренние, лживые, но не до такой же степени. И шарахнулись. К несчастью, и с планшетником надо было соблюдать все изгибы коридоров, поэтому мы немного задержались в редакции, неуклюже разворачиваясь в узких местах и на лестнице с фигуристыми балясинами. Наконец мелькнули мимо изумленного Арона Самуиловича и, как ракета, пронеслись вдоль Гражданки. Наверное, это был мужской протест против реальности. Трасса была пустынной. Слева кособочились многоэтажки, права мелькали кокосовые пальмы Пискаревки. Мы были сильно возбуждены. Одно неосторожное движение рук – и перед нами промелькнули тропические леса Карелии, Кольский, где, говорят, необычайно размножившиеся неандертальцы основали первые поселения, потом блеснул океан с пышными островами Шпицбергена. Слева на горизонте зеленой чертой пронеслась Гренландия. В просторном Ледовитом океане, от ледовитости которого осталось одно название, вовсю плескались киты. Канада показалась нам сплошными джунглями с редкими деревнями аборигенов. Квебек лежал в руинах. Затем мы оказались над пустынными районами США. Уныла, седая равнина тянулась, как скучный фильм. На горизонте темнели Скалистые горы, которые спеклись от страшного взрыва семидесятилетней давности, со стороны побережья разлились молодые моря, в которых водились рыбы-мутанты, а развалины городов казались безжизненными. Наконец мы замерли на высоте десяти километров в районе Колумбии. Леха тяжело дышал. Под нами плыли радиоактивные облака Америки.

– Больше никогда… – с трудом произнес он.

– И я тоже… – поклялся я.

– Это ж надо!.. – возмутился он.

– Жизнь жестянка! – согласился я.

– Ей богу, утоплюсь! – признался Леха, поглядывая вниз.

– Я не думал, что ты такой впечатлительный, – остудил я его горячую голову.

– Возвращаемся! – потребовал он.

И мы вернулись через Атлантический океан и опустевшую Европу. Пронеслись над Балтикой и приблизились к дому Тани Малыш. Нам была противна даже ее квартира. Мы больше ни минуты не хотели задерживаться в ней. Вместо того, чтобы любить молодых и красивых, она выбрала старика. Правда, старика со связями и деньгами. О, времена! О, нравы! Ничего не изменилось со времен Адама! Ничего!

Консьержка вышла, чтобы закрыть за нами дверь. На этот раз она накинула поверх ночной рубашки какую-то старую кофту, и я вспомнил, что она, несмотря на климат, вечно мерзла. Ее любимая аутогенная поговорка: «Я солнце большое и теплое», мало помогала.

– Ну что нашли, что искали? – спросила равнодушно.

– Нашли! – радостно сказал Леха и сунул руку в карман.

Жест был более чем двусмысленным, между ног у Лехи и так обитал внушительный прибор. Леха только обозначил его визуально.

– Тогда спокойной ночи, – сказала она (ее глаза скользнули по Лехиному достоинству) и нехотя захлопнула дверь.

Консьержка была соней и могла проводить в постели по двадцать пять часов в сутки. Я надеялся, что мы ее больше никогда не увидим. Как я ошибался.

Презрев правила конспирации, мы вдвоем спустились с крыльца. Вдруг Леха остановился и с виноватым видом уставился на меня. Я все понял.

– Ну иди… – вздохнул я, – виляй хвостом… Послал бог помощника!

– Я твой вечный должник… – миролюбиво заметил он.

Ему нужно было расслабиться, иначе он ни на что не годился.

– Да ладно… – махнул я рукой, – с тебя пиво…

– Вот это я понимаю, вот это разговор! – обрадовался он и в два прыжка взбежал к двери, которая подозрительно быстро распахнулась, оттуда высунулась женская рука схватила Леху за крашеные вихры, и, ей богу, мне показалось, что он даже повис в воздухе. На его устах мелькнула блудливая ухмылка.

Я поймал такси и поехал на север. Мне было грустно. Меня никто не любил. Мною пренебрегали. Обо мне все забыли. Таксист заломил тройную цену, но мне было не до торгов. Он высадил меня на повороте Токсовского шоссе. Дальше начиналась глушь: болота, непроходимые заросли журавельника, откуда раздавались незнакомые звуки таинственных тварей.

Я ступил на трассу, асфальт которой расползался, как мед под солнцем, и пошел в сторону древних построек. Даже если там засада, мне все равно, с отчаянием думал я. Пусть меня съедят местные людоеды.

Здесь еще сохранились рубленые избы, и судя по адресу летчик поселился в одной из них. Я и не думал, что кого-то из нормальных людей прельстит глухая окраина. Это было пристанище нищих и бродяг. Они селились колониями. Но я ошибся. Летчик жил к каменном доме за ажурной оградой, увитой зеленью. Дорожка перед калиткой была аккуратно выполота. Я постучал, но никто не ответил. Тогда я шагнул за калитку и позвал:

– Эй, есть кто-нибудь?!

Было тихо и сонно, как бывает только за городом. На открытой веранде, заплетенной виноградом, вспорхнули диковинные птицы, и я понял, что в здесь никого нет. Если вы меня спросите, зачем я сюда пришел, я отвечу: «Не знаю». Отчаяние перешло в грусть. Мне просто хотелось посмотреть на дом, где живут счастливые люди, в частности – летчик, фамилия которого упоминалась в записях Луки. Считайте, что в данном случае я был жалким рабом интуиции. Дверь оказалась приоткрытой, и порог, как и веранда, был усыпан мокрыми листьями. На этот раз я постучал в косяк и громкого произнес:

– Эй?!

Тишина, как в Помпеях. Где-то в густых деревьях ворковали горлицы и ссорились рогоклювы. Я толкнул дверь. За ней начинался длинный коридор, ведущий в комнату, дверь которой была открыта, и в окне я увидел деревья, кусты и ажурную ограду по другую сторону дома. Пахло гнилыми овощами и прелой обувью. В тарелке на кухонном столе лежали еще теплые твороженники. Я не удержался и съел один. Твороженник пах медом. Справа по коридору находилась ванная, потом шла комната, которая судя по всему была спальней. Напротив нее вверх уходила витая лестница, и, я заглянув в большую комнату и удостоверившись, что она пуста, стал подниматься наверх. Ступени скрипели и выдавали каждый шаг. Я почему-то был уверен, что найду беднягу зарезанным. Справа от лестничной площадки – крохотная спальня на одного человека. В зеркало на меня глянуло перекошенное лицо с лило-желтым синяком на левой, то есть на правой ее половине. Слева – кабинет, где на столе к своему удивлению, я обнаружил целую коллекцию древностей: ведерки в виде голов животных, кувшины в виде уток, а на полу – медные брошки и странный кубик сантиметра три на три из обожженной глины и с треугольным отверстием в одной из плоскостей. Я повертел этот куб в руках, который оказался очень тяжелым, и был, несомненно, мне чем-то знаком. Положил его на место и спустился вниз, никого не опасаясь. Ясно было, что летчика здесь не появлялся по крайней мере дня три или четыре, потому что тропинки в саду не успели зарасти травой. Только твороженники кто-то ведь испек? Я постоял на веранде, ругая себя за то, что потратил столько времени и собрался уже уходить, как внезапно услышал звук. Точнее звука было два. Один возник у меня в «ракушке», и я решил, что Леха одумался – оставил свою консьержку и догнал меня. В ухе кто-то закашлял, а потом механически четко, без всякой интонации произнес: «Да вот же он…» У меня мороз пробежал по коже. Я хлопнул себя по уху – речь прекратилась – и я подумал, что Лехино изобретение безнадежно сломалось. Но избавиться от него без посторонней помощи я не мог. Второй звук исходил из дома. Было похоже, что внутри двигают мебель. Потом звук в доме повторился, я и готов был подумать о какой-то мистике, когда понял, что он исходит со второго этажа. Я взвел курок револьвера и, как последний идиот, изображающий из себя ветхозаветного Рембо, на цыпочках стал подниматься наверх, держал под прицелом лестничный пролет. Я даже не знал, правильно поступаю, или нет. Меня этому не учили. Я мог написать статью, войти в кабинет к начальству, взять интервью и поболтать на любые отвлеченные темы. Наконец, мне не было чуждо сострадание к какому-нибудь бродяге или падшей женщине. Но стрелять, да еще в людей я не умел. Наверху кто-то явно сопел и кряхтел, как боров. Добравшись до верхней площадки и медленно заглянув в кабинет, я увидел человека в форме летчика, сидящего ко мне спиной и копающегося в глиняных раритетах. У него были острые волосатые уши, такие волосатые, что сверху заканчивались кисточкой. Внезапно он оглянулся, посмотрел на меня и произнес, выдувая воздух:

– Фу, как вы меня напугали!

За секунду до этого я сунул револьвер в карман. Я знал, что некультурно целиться в человека.

– Привет, – поздоровался я. – Где вы были?

– Я только что вошел… – ответил он.

– А?.. – удивился я и добавил из вежливости: – Ну да… пардон, не сообразил…

Я почему-то решил, что на втором этаже тоже должен быть туалет, который я не обнаружил, и даже еще раз огляделся. Впрочем, идти и обследовать спальню в присутствии хозяина дома было невежливо.

– Я искал вас, – счет нужным объяснить я и улыбнулся. Впрочем, я давно улыбался. Рот так и расплывался до ушей. И я никак не мог с ним справиться.

Человек понял все по-своему и дружески спросил:

– Как насчет старого доброго героина?

Лицо у него было странно неподвижным и к тому же было испачкано чем-то красным. Мне показалось, что он вообще заторможен, и списал все это на его странное заявление. Я хотел пошутить, сказав, что курю только местное «дерьмо» – самый дешевый наркотик растительного происхождения. Но решил не усложнять ситуацию.

– Накапай стаканчик, – согласился я.

– Нет, только ржавая игла, – с усилием рассмеялся он, оценив мою шутку.

– Ты что-то празднуешь? – спросил я и подумал, что он, несомненно, болен.

– Даже сам не знаю… – ответил он неопределенно. Голова его, словно отдельно от тела, повисла в задумчивости. Он сидел в позе кучера, опустив руки, казалось что-то рассматривает на полу.

Тогда мне в голову пришла одна мысль. Я достал из кармана брелок, который дала мне блондинка, и стал вращать его на указательном пальце. Он так и впился в него глазами.

– Ты от них? – спросил он почти с испугом.

– Да, – ответил я как можно более увереннее.

– Я сделал, все, что мог, – почти истерически произнес он.

– Тебе отстранят? – спросил я. – Не отчаивайся!

– Плевать я хотел! – с облегчением воскликнул он, ободренный моим тоном. Теперь он видел во мне соратника. – Ты ведь не заложишь меня? – спросил он, кивнув на горшки.

– Нет, – ответил я, присаживаясь напротив окна, за которым раскачивались толстые ветки дерева. – Зачем? – Я еще удивился тому, что они раскачиваются, – ветра ведь не было. Голова летчика на фоне окна казалась черным пятном.

С ветвей раскачивающегося дерева на стекло окно падали дождевые капли.

– Ты знаешь, – причмокивая губами и вздыхая, как теленок, признался он, – мне все надоело…

– Представляю… – согласился я и думал, что Земля сильно отличается от Марса.

Действительно, первые полгода, я едва таскал ноги, ведь притяжение здесь в два раза сильнее.

– Ты занят легким трудом, – сказал он провидчески, и я понял, что он мне поверил. Но только во что? – Я тебе завидую. А мне приходится заниматься грязной работой, но я выполняю свой долг!

– Ты просто устал, – сказал я.

– Устал? – он потряс головой, и взгляд его стал осмысленным. – Ха! Н-е-е-т… Я не устал… Н-е-е-т… Здесь что-то другое. Я сам не знаю. Мы не должны уставать.

– Ну да, – согласился я. – С чего бы?!

– Закуришь? – он протянул самокрутку.

Только теперь я понял, что до моего прихода он скручивал ее из старой газеты.

– Я не курю «травку», – сказал я.

– А я без нее не могу расслабиться. Плохо сплю…

– Конечно, – согласился я ему в тон. – После такой переделки…

– Не-е… не-е… – вдруг сказал он и, помолчав, заговорил монотонно: – Мы приземлились неудачно. Корабль пересек взлетную полосу и пропахал кукурузное поле. Стекло стало зеленым, и мне в ухо все время дул кондиционер. Потом все перевернулось и я очнулся среди обломков. Странно было выбираться из дыма на солнечный свет. Когда я выбрался – кабина стояла на попа, другие обломки были разбросаны по полю. В этот момент ко мне вернулись все мои сожаления и я снова стал человеком. С тех пор мне кажется, что в зеркале я вижу самого везучего человека. Меня мучает чувство вины… Они все остались там… В принципе, я ничего не должен испытывать. Может, они что-то сделали со мной не так? – он неопределенно мотнул головой в сторону окна.

– Постой, постой… – прервал я его, – когда это было?

– Позавчера… – ответил он. – В районе Черноречья.

И я выглянул в окно. Пора было убираться. Два дня назад я должен был лететь этим рейсом. Наконец, мне в голову пришла мысль, что нам с Лехой повезло.

– Вас сбили?

– Кто? – удивился он, и я подумал, что попал впросак.

– Известно, кто! – сказал я и вдруг понял, что красное на его лбу – сеть свежих шрамов, настолько свежих, что на поверхности кожи выступала сукровица.

– Нет, только не наши. Все списали на «стержень». – Он поморщился, как человек, который и так много объяснил.

– Тебе что не заплатили? – спросил я.

– Да, нет… – ответил он, демонстрируя мне самокрутку. – Конечно, ты прав. Ради этого не стоит… И вообще, наобещают русскому человеку… – он многозначительно кивнул на козью ножку.

Вот, чем с ним расплачиваются, понял я, – наркотиками.

– Слушай, – сказал я, – у тебя нет денег?

– Возьми там, – он махнул в сторону спальни.

Я нашел его толстый бумажник и взял две сотни.

– Возьми больше, – посоветовал летчик, – они мне больше не нужны.

– Почему?.. – спросил я.

– Не будь наивным…

Ну вот, еще один неудачник, подумал я. Если бы я обратил внимание на его слова, если бы осторожно расспросил, то все последующие события не казались бы таким таинственными.

– Спасибо, – сказал я. – Я верну.

Он хмыкнул мне в след. Возможно, он просто устал дышать. Такое случалось на Земле: без цели, без надежды на лучшую жизнь, рано или поздно ты ломаешься.

Когда я уже спускался по лестнице вниз, в комнате, где сидел летчик, раздался звук, словно в доску одним ударом забили пятидюймовый гвоздь. Мне показалось, что такой звук я слышал в старых фильмах. Так стреляют из пистолета с плохим глушителем.

В два прыжка я взлетел наверх. Летчик был мертв. Из его головы фонтаном била кровь. Стена напротив была красной. А из окна на меня смотрел человек в черной маске. Я упал плашмя. Пуля ударила в дверь. Мне показалось, что раздался страшный грохот. На голову посыпалась штукатурка и стекла. Я кувыркнулся через голову на площадку перед комнатами. Вторая пуля, посланная вдогонку, только подстегнула мое стремление побыстрее убраться из дома. Револьвер выпал из кармана и, обогнав меня, скатился по ступеням вниз. Я схватил его и бросился по коридору к выходу. В следующее мгновение его загородил человек в маске. Единственное, что я успел разглядеть, он был в черной полицейской форме, в разгрузочном жилете с множеством карманов на груди и с большим черным пистолетов руке. Я держал револьвер, как все дилетанты – на уровне живота, и с расстояния метра в три выстрелил скорее неожиданно для самого себя, чем осознанно. Но человек в черной полицейской форме, казалось, упредил меня. Прежде чем я нажал на курок, он сделал неуловимое движение корпусом и спрятался за косяком двери. Он только не учел одного – мой револьвер давал дуплет. Первая пуля ушла в сад, вторая влево и вверх и попала ему в голову. Он упал, как подкошенный, головой в сторону калитки. Маска слетела. На его лице застыло изумление. Не оглядываясь я, нырнул в кусты, перемахнул забор и таким необычным образом покинул участок. Меня никто не преследовал, и только в кронах пальм и целибо как всегда гортанно кричали попугаи.

* * *

Черт меня дернул заскочить в редакцию. Когда я вошел, все уставились на меня, словно увидели покойника.

– Что-то случилось? – спросил я, обращаясь одновременно к Сашке Губареву, Вольдемару Забирковичусу и главному художнику – сутулому ворчливому типу. Недостаток ума он восполнял добрыми побуждениями, как то: бегал для компании за водкой и закуской. К тому же он был злопамятен, как теща.

– Тебя ждет шеф и полиция, – произнес Забирковичус.

Но по его тону я ничего не понял. Впрочем, я был уверен, что если бы он что-то знал, то обязательно предупредил бы. Лука, коварно улыбнувшись, пошел за мной. Его «карапуза» красного цвета была надвинута на самые глаза. Главный художник, не высовываясь из-за своей стойки, где он трудился не покладая рук, крикнул:

– Ага… вот мы и попались…

Месяц назад я неудачно пошутил, застав его за разглядыванием порнографического сайта. С тех пор он мне мстил. К тому же он мечтал стать писателем и что-то там тайком кропал. Честно говоря, я писателей не любил. Все они какие-то суетливые и полны тщеславия.

– Странно… – удивился я и вошел к главному.

Они едва поместились в его кабинете. Один Пионов занимал почти все пространство между столом и книжным шкафом, заваленным рукописями. Акиндин вместе с «мышью» под носом расселся на диване.

Вас никогда не удивляла способность полицейских доставлять неприятности и одновременно сохранить дружеские отношения? Пионов не поленился подняться из-за стола и пожать мне руку. Акиндин отделался коротким кивком, а Люся дружески улыбнулась, тряхнув головой, при этом складки с обеих сторон ее рта четко обозначились, а каштановые волосы разлетелись во все стороны. Странно, что такая женщина работала в мужской коллективе без последствий для своей репутации. Как ей это удается? Она произнесла:

– Вы обвиняетесь в подстрекательстве к бунту!

– Да что вы? – удивился я.

– Мы, дорогуша, вас предупреждали никуда не лезть? – елейно спросил Акиндин, подпрыгивая и ерзая на диване.

По-моему, у него был геморрой, и он задницей выискивал сломанные пружины, чтобы почесаться. Знаменитый главредакторский диван как нельзя лучше подходил для этого занятия, ведь он слишком часто использовался не по назначению, и на нем перебывали почти все женщины редакции.

– Предупреждали… – согласился я, предчувствуя подвох.

– А вы, дорогуша?

– А что я?

Скривив губы в саркастической улыбке (чем совершенно не понравилась мне), она взял со стола бумагу и стал читать: «Возможно, политика устрашения выгодна правящей верхушке и корпорациям, которые привыкли ловить рыбку в мутной воде. Разложение власти достигло небывалых масштабов. В ходу неприкрытый шантаж населения, поголовная слежка и убийства. Кто знает, к чему приведут такие меры? К хаосу? Окончательному распаду страны? Найдутся ли в обществе здоровые силы, могущие изменить ситуацию, или Землю ожидают средневековые времена мракобесия предрассудков и аннексия инопланетянами. И дело не в климате, который, несомненно, изменил уклад жизни, а в желании людей иметь власть достойную лучших образцов человеческой морали – морали, примеров которой мы видим в наших предках. Возможно, нам не хватает радикально настроенных людей, тех, кто разберется с преступниками всех мастей, начиная от продажных полицейских, правительства и кончая толстосумами»…

Она не закончила, а оторвала взгляд от статьи и вопросительно взглянула на меня.

– Налицо статья… – торжественно произнес Акиндин, сворачивая бумагу и похлопывая ею по ладони.

Его физиономия была синеватой от густой щетины, и выглядел он не лучше, чем хлысты. В общем, земной климат ему явно не подходил.

– Кто бы говорил?! – ответил я, намекая, что он сам на Земле без году неделя, а, значит, ни о чем не может правильно судить.

Пионов откашлялся, собираясь что-то произнести соответствующее моменту.

– Это обзорная статья, – вдруг заявил Алфен. – Написана по моей просьбе.

Он даже привстал со стула, потому что свое кресло уступил Пионову. Я с удивлением взглянул на него. Впервые главный редактор заступился за меня.

Лука, не отрывая зада от редакторского дивана и поглядывая сбоку на Акиндина, добавил категорическим тоном:

– Газета не должна нравиться всем!..

Ого! Что-то изменилось в царстве божьем. Но я не строил никаких иллюзий – они просто защищали честь мундира. Ведь Алфен никогда не выносил сор из избы, заметая его под красивый, толстый ковер – в данном случае под коврик у порога, потому что никакого ковра в его кабинете в помине не было.

– Но кто? – удивился я. – Кто вам об этом сказал? Материал еще не готов.

– Мы не можем назвать этого человека, – сухо заявила Люся, и на этот раз ее лицо мне не понравилось – складки по обе стороны рта у нее стали просто трагическими, а глаза не сулили вечного блаженства, и я подумал, ведь спит же она с кем-то, но явно не с Пионовым и уж, конечно, не с Акиндиным.

– Почему? – удивились мы.

– Потому что он совершил гражданский акт! – высокопарно произнес Акиндин. – И наша копеечка не щербата!

Наверное, Акиндина инструктировали так отвечать перед отъездом на матушку Землю, потому что его высокопарность у всех уже в зубах завязла.

– Какой акт? – спросил Алфен, с изумлением глядя на Акиндина.

– Ну да! – иронически произнес Лука, кривя рот. – Гражданский, какой еще?!

– В общем, – тоном, прекращающим диспут, произнес Пионов, – этот человек давно работает на нас…

– Я знаю, кто это! – заявил Лука, приподнимаясь.

Все взоры устремились на него. Он уже раскрыл было рот.

– Если знаешь, помалкивай! – предупредил его Пионов, демонстративно собираясь перейти к следующей теме разговора. – Ляпнешь – загремишь на нары.

Он него разило смесью контрабандного «Шипра» и пота, а плечи по-прежнему были усыпаны перхотью, словно в наше время не существовало всевозможных средств для ее выведения. Зато четко обозначилась его позиция – плевать на весь мир, что при его силе было небезосновательно.

– С какой это стати! – взвился Лука. Наверное, он вспомнил, все их издевательства над собой. Но здесь при свидетелях он мог петушиться сколько угодно. – У нас еще свободная страна! – патетически заявил он.

– Вот именно, еще! – делая постное лицо, грозно приподнялся Пионов.

Но Лука не испугался.

– А на каком, вообще, основании вы находитесь здесь? – спросил он. – У нас что, военное положение?

– Пошел к куме, да засел в тюрьме, – произнес Акиндин, делая многозначительное лицо. – Он ничего не понимает!

– Так, прошу предъявить ордер на пребывание в нашей газете! – заорал Лука, сдергивая с головы свою «карапузу» и возмущенно шевеля усами, как голодный таракан.

– А это видал, дорогуша! – Акиндин сунул ему под нос кукиш.

И пошло и поехало. Лука стал надуваться, как индюк. Если он в упор не видел Быка, то Акиндин для него вообще не существовал.

– Вон! – заорал Лука, указывая на дверь.

Акиндин подскочил, готовый ринуться в драку, исход которой был очевиден: Луке не поздоровилось бы. Самое интересное, что Пионов равнодушно взирал на свару. Но надеяться на его выдержку было все равно, что срыгнуть в жерло вулкана.

– Спокойно, мальчики! – вдруг произнесла Люся. – Вы не все знаете. Это не для печати. Даете слово!

– Даю… – выдавил из себя Алфен. Он уничижительно посмотрел на возбужденного Луку, который слез с дивана и встал в позу боксера. Не в редакторских интересах было затевать бучу с полицией.

Мне стало смешно. Лука в полусреднем против супертяжа Пионова и полутяжа Акиндина. К тому же я догадался, кто у нас сексот – конечно, Таня Малыш, недаром она крутилась рядом с начальством. Она одна читала мою статью. Но я не собирался никого разоблачать.

– У нас есть сведения, что в страну готовится вторжение… – произнесла Люся.

– Кого? – Лука удивился быстрее, чем все остальные, и я подумал, что он наверняка что-то знает.

– Не кого, а чего… – торжествующе ответил Акиндин. – Есть такие слова, которые не следует произносить, дорогуша, хотя они так и вертятся на языке.

– Помолчи! – грубо предупредил его Пионов. – Это все, что мы можем вам сообщить. У нас негласное предписание проверять всех подозрительных.

– Это он-то подозрительный?! – изумился Лука и указал на меня пальцем.

– А это нам решать… – устало ответил Пионов, и я впервые ощутил в его голосе неуверенность.

– Прекрасно! – воскликнул главный. – Мы подадим на вас в суд!

– Да? – равнодушно переспросил Пионов, почесывая шрам на голове. – Хм… Это, конечно, меняет дело, но тогда у вас могут быть неприятности.

– Ничего не меняет! – заорал Алфен, опрокидывая стул, на котором лежали толстые папки с бумагами. – Пошел в попы, служи и панихиды!

– Возможно, – согласился Акиндин. – Но в присутствии адвокатов…

– Правильно! – поддержал его Лука. – В присутствии наших адвокатов!

Аргумент был очень серьезным. Почему-то все сразу успокоились. Но оказывается, это была всего лишь разминка. Акиндин пожелал узнать, работаю ли я легально и платил ли работодатель налоги. Алфен вздохнул и полез в сейф. Лука торжествующе улыбался. Я поразился наивности Акиндина. В чем, в чем, а в прагматичности Алфена даже я не мог усомниться. В течение всей процедуры Люся только кривилась, а Пионов хранил невозмутимый вид. Когда Акиндин сунул нос во все документы, Пионов заявил:

– Поедешь с нами…

– Арест без ордера? – удивился Лука так, словно поймал их за руку.

Но от него отмахнулись, как мухи. А я понял, что здесь что-то не то. Не за тем они приехали, чтобы уличить меня и главного, а за тем, чтобы под каким-то предлогом забрать меня с собой. Они вывели меня из редакции. Я демонстративно заложил руки за спину и шел, как бывалый арестант. Из старых-старых фильмов я знал, что так ходят важные государственные преступники. Еще им на ноги вешали кандалы. Когда мы проходили по коридору, из комнат высыпал народ. Зоя Вениаминова истерически охнула, зажав рот руками, а Вольдемар Забирковичус и Сашка Губарев дружно подмигнули мне. Я был уверен, что они обо всем доложат Лехе даже в том случае, если он очень увлекся очередной пассией и забыл обо все на свете.

Меня не повезли в шестой участок на Новосмоленскую набережную, где за краем земли блестел залив. Через несколько минут, когда мы свернули на Английскую набережную, я понял, что мы направляемся к Тане Малыш. Во дворе стояла «скорая». Дверь подъезда была нараспашку. В фойе сновали какие-то темные люди. Мы вошли в квартиру. Здесь царил такой бедлам, которого я в жизни не видел: мебель была перевернута, под ногами скрипело стекло, на полу валялись вещи и посуда из серванта. Меня втолкнули в кухню, и я плюхнулся на табуретку.

– Где ты был сегодня в три? – спросил Пионов, усаживаясь напротив, и я почувствовал, что что-то произошло.

– Во дворце спорта… А что случилось?..

Не мог же я им сообщить, что был свидетелем смерти летчика Севостьянова. Они бы с меня шкуру спустили.

– Случилось, дорогуша… – многозначительно произнес Акиндин. – Кто в кони пошел, тому и воз везти.

– Убили вашу заведующую редакцией… – поморщилась от его прыти Люся.

Он нее пахло, как от бывалого курильщика, а два пальца на правой руке были желтыми от табака.

– Не может быть! – воскликнул я.

– Может… – произнес Пионов. – Выворачивай карманы!

Они обыскали меня. На стол полетели: допотопный револьвер, обойма с патронами, планшетник, черный ключ с брелком, который я не успел вернуть блондинке, мой портмоне, блокнот с ручкой, платок и коробка спичек.

Акиндин брезгливо рассортировал вещи. Кончиком пальца он пододвинул к себе револьвер, портмоне и обойму. Я знал, что по закону имею право носить оружие, если применяю его при самообороне, и не особенно беспокоился. Люся внимательно наблюдала за моим лицом. Разумеется, я сделал вид, что меня интересует только портмоне и револьвер. Когда Акиндин снял его с предохранителя и понюхал ствол, я предупредил:

– Осторожнее, у него мягкие курок…

Акиндин испугался и осторожно положил револьвер на стол. Он явно не умел обращаться с подобным оружием.

– Ты что, дуришь нас?! – то ли спросил, то ли воскликнул Пионов.

– Никак нет, – по-военному ответил я. Эту странную фразу я тоже взял из старинных фильмов, и она у меня выскочила совершенно случайно.

Люся невольно улыбнулась, пряча лицо. Пионов как-то неопределенно сказал:

– В общем, так… учти, мы все знаем.

– Даже не сомневаюсь, – заверил я его, изображая на лице святую простоту.

– Что ты искал у нее в квартире?

Я сделал искренний вид, подумал и сказал:

– Блокнот.

– Вот этот? – он взял его и повертел в руках.

– Да, – признался я.

– Врешь?! – сказал он.

– Почему вру? Не вру…

– Ладно… – он наклонился над столом так, что стол заскрипел под его тяжестью и взял в руки планшетник.

Я уже знал, что планшетник раскрывается только в том случае, если брелок с черным ключом находится у человека в кармане или в руках. Пионов поиграл шариком, поглядывая на меня, потом его заинтересовала голограмма, и он с минуту рассматривал ее то на свет, то поднося к носу. Оказалось, что у него неважное зрение.

– Что это такое? – спросил он.

– Понятия не имею, – сказал я. – Нашел на улице…

– Ты что ударился в детство?

– Ага… – ответил я с иронией.

– Подожди, подожди… – вдруг произнесла Люся. – Детство, говоришь?!

Она забрала планшетник у Пионова и покрутила его в руках. Акиндин с глупым выражением на лице взялся помогать в качестве эксперта.

– Я видел такие, дорогуша…

Она его отшила:

– Не суетись!

Акиндин сел на место.

– Ты чего лыбишься? Ты чего лыбишься! – накинулся он на меня.

– Ну ладно, – миролюбиво сказал я, глядя ему в лицо, – ну не поймали, ну бывает…

Честно говоря, он мне уже надоел, а его вечные прибаутки вызывали рвотный рефлекс. Представляю, как мучились его напарники.

– Ты знаешь, что я с тобой сделаю? – спросил он, приподнимаясь.

– Держи свою игрушку, – сказала Люся больше из-за упрямства по отношению к Акиндину, чем из-за служебного рвения. Я с облегчение сунул планшетник в карман. – Лучше с умным потерять, чем с дураком найти, – подмигнула мне она и пристально посмотрела на Акиндина, который, как всегда, ничего не понял.

Они занялись блокнотом. Пионов сказал:

– Я его забираю!

– На каком основании? – спросил я. – Я что, арестован?

– Это можно сделать в любой момент, – заверил он меня.

– Но тогда сделайте! – возмутился я. – А блокнот я не отдам. Это инструмент моего ремесла.

– Как хочешь, – сказал Пионов, – сам напросился. – Он вынул из чехла наручники и надел на меня. – Так тебе легче? – осведомился он, отдуваясь. Его огромный живот мешал ему нормально двигаться. Он пыхтел, как бегемот во время гона.

– Так справедливее, – ответил я.

– Ну и целуйся со своей справедливостью, – заметил он и принялся листать мой блокнот.

Акиндин участливо спросил:

– Ты в Бога веруешь?

– В какого? – удивился я.

– Пожалел волк кобылу, оставил хвост и гриву! – торжествующе произнес он, намекая, что я убийца.

– Наш чин не любит овчин? – спросил я.

– Чего-о-о?.. – опять не понял он.

– Я к тому, что не надо радоваться раньше времени.

В этот момент в кухню втолкнули сонного Леху. Он был в зеленых армейских трусах и босой. От его прически с перышками не осталось и следа – укатали сивку горки. Следом появилась фитилявая консьержка. На этот раз она предпочла темный атласный халат. На ногах у нее были тапочки-пуфики.