Текст книги "Черные ангелы"

Глава 6
Город в огне

Я сразу понял, где мы оказались – это были павильоны Инженерного замка, в которых раскинулось казино «Рояль», а напротив в бывшем Михайловском манеже – отель «Красный лев», на вечеринках которого подавали пиво в больших бумажных пакетах и индюшачьи крылышки с хрустящей корочкой.

Обычно здесь собиралась сомнительная публика – из тех, кого не пускали на Марс: бандиты, денежные мешки и проштрафившиеся политики всех мастей, которых периодически выбирали в правительство и в депутаты и которые регулярно попадали на первые страницы скандальных газет. В общем, все те, кто маскировался под нас – добропорядочного обывателя, но считали себя выше.

Здесь я впервые работал в паре с Таней Малыш. Она оказалась потрясающей актрисой – выполнила задание по отвлечению публики от моей личности. По легенде, которую придумал сам Алфен, она должна была изображать наивную провинциалку, зарабатывающую на жизнь тем, что уговаривала клиентов побольше и подольше играть. Она появлялась в чем-то подобия туники и в золотистых туфлях с таким каблуком, что я боялся за нее, когда она семенила по залу. С ней знакомились все подряд. Она знала, что нельзя напрямую просить деньги у денежных мешков. Если у нее спрашивали, как она живет. Она отвечала: «Плохо… Папа пьет… Папа маму бьет… А я, бедняжка, вынуждена за копейки стараться для казино…» И все подобное в течение пятнадцати минут. Какая рука не дрогнет? Обычно «мешок» доставал тысченку со словами: «Вот тебе, дорогая, иди сыграй в «черного джека…» Одним из таких «мешков» был я. В самом начале журналистской карьеры на Земле, пока моя физиономия не примелькалось среди тамошней публики, я провел здесь месяца два, изображая туриста, только что прибывшего с Марса. Она ходила за мной на своих высоких каблуках, как хвостик, играя роль влюбленной дурочки, которая, впрочем, не прочь была поживиться за счет богатого туриста. И целовались мы с ней, не очень скрываясь от посторонних глаз и в то же время не демонстрируя наших взаимоотношений. В общем: случайное прикосновение и проникновенный шепота – не знаю, было ли это игра на публику или нет. Но какой-то момент мы потеряли голову, и однажды на рассвете я проснулся в ее семикомнатной пыльной квартире. Но это отдельная история, не имеющая к моей истории никакого отношения.

После полуночи в казино лучше не соваться. Здесь в подвалах правого павильона шла большая игра для избранных. Играли в том числе и в запрещенную «железку». Иногда воды Фонтанки уносили отсюда в залив трупы неудачников. Особенно много их было в тот год, когда я прилетел на Землю. После публикации разоблачительных статей в газете, я некоторое время отсиживался у Мирона Павличко, пока не повязали всех зачинщиков последней разборки. Но, во-первых, по сравнению с историей корпорации «Топик», это было слишком мелко, а, во-вторых, это был единственный раз, когда моя звезда взлетела на Земле необычайно высоко. Потом началась рутина журналисткой жвачка – кто-то нашептал Алфену, что мои статьи о казино – случайность. Возможно, это был его серый кардинал – Лука.

Стоит попасть в какую-нибудь историю, и ты из нее не можешь выпутаться, пока она не закончится. Вопрос, закончится ли она для тебя удачно?

* * *

Мимо нас к центру с отрешенном видом бежали хлысты в белых холщовых одеяниях. У большинства из них на лицах были мясистые опухоли и сыпь, как у сифилитиков. Несколько раз режиссер Вергилий Кетаусов ради смеха пугал их своей «указкой», и вокруг нас мгновенно образовывалась пустота.

– Стой! – приказала он и потыкал в спину своей «указкой», одновременно постучав в зеленую дверь цирка.

В отличие от «указок» черных ангелов на Ипподромном мостике, его указка была короткой и толстой – под стать внешности, что ли?

Я послушно остановился. Меня еще качало, а из одежды не выветрился тошнотворный запах взрывчатки.

Дверь открылась,

– Привел… – сказал Вергилий Кетаусов кому-то в темноту.

Я промедлил. Он вежливо подтолкнул меня в спину. Несмотря на то, что я был оглушен, мне все же стало интересно. Неужели Кетаусов хлыст? Может быть, он даже генетически модифицирован и связан с «черными людьми»? Такое предположение меня очень озадачило. Выходит, что «черные люди» глубоко проникли в общество. Это была не очень большая, но все же сенсация. Если окажется, что власть на Земле захватили хлысты и их хозяева, то нам всем кердык. Точно захотят переделать, а если я не хочу? Если я упертый марсианин?!

Внутри было темно и гулко. По коридорам сновали хлысты с оружием. Я не сразу разглядел молодца и еще одного человека, который вел нас вглубь здания. Потом я узнал его. Это был Акиндин! Мы вошли в какой-то разгромленный кабинет с высоким потолком. Он повернулся и спросил:

– Удивлен, дорогуша?

– Что-то подобное я предполагал. А как же Бык и государева служба?

Он усмехнулся. Я ошибся, это был не он. Передо мной стоял не тот Акиндин по имени Дима, которого я знал как человека, произносящего глупости, а скорее человек хитрый, человек низкой морали, человек, который перестал маскироваться. Мое журналистское чутье меня редко подводило. Выходит, на этот раз я ошибся – Акиндин оказался хитрее самых хитрых моих знакомых.

– Пролитую воду не соберешь, – сказал он. – Бык был моим другом в университете и полицейской академии. Но все хорошее всегда кончается. Тебе же я предлагаю мир и сотрудничество.

– Залетела ворона в боярские хоромы… – пробормотал я, полагая, что я теперь в полной его власти.

Он покровительственно усмехнулся и показал большим пальцем на окно, за которым гудела толпа.

– А… – понял я.

– День длинных ножей.

– Что это значит? – спросил я.

– Это значит, мы захватываем власть.

– Кто мы? – спросил я.

– Тот, кто предлагает тебе стать членом нового общества.

– Наконец-то гора родила мышь, – сказал я, уподобившись Акиндину, потому что из всех моих знакомых один он говорил прибаутками.

– Если ты согласен стать обращенным, – обрадовался Акиндин, – я дам тебе ключ туда, дорогуша.

– Этот, что ли? – я достал брелок с черным ключом.

– Что-то похожее, – не моргнул он и глазом. – Но ключа недостаточно. Надо показать Привратнику вот такую штуку. – Акиндин продемонстрировал предмет, похожий на ажурный клочок кожи. – Это пропуск.

Я успел рассмотреть клочок кожи. Он вдруг набух и принял форму многоугольника, точнее, икосаэдра – я насчитал двадцать правильных граней. Все сходилось: такая же наколка была между лопаток у блондинки. Когда Акиндин спрятал его в карман, он снова сделался плоским.

– Рано или поздно все станут новые людьми, – сказал Акиндин и ободряюще похлопал меня по плечу.

Я притворился, что испытываю к нему дружеские чувства – с такими людьми надо было быть очень осторожным.

– Так ты все знал? – удивился я.

– Конечно, а ты думал! Больше того, я даже использовал тебя, чтобы запутать своих коллег.

Тогда я решил схитрить:

– Ты пошлешь меня на Марс?

– Не исключено, дорогуша, – сказал он уклончиво.

– Ну поехали, – согласился я.

– Вначале ты должен пройти инициацию.

– Что это такое?

– Тебе сделают новые органы, – поведал он так, словно открыл мне глаза на жизнь.

– И мозги? – спросил я со всей наивностью, на которую был способен.

– И мозги, дорогуша, – подтвердил он.

– А если я не соглашусь? – спросил я, прикинувшись простаком.

– Тогда это сделают силой, дорогуша, но ты будешь обращенным рядовым членом общества.

– А они тоже обращенная? – спросил я, кивнув на Вергилия Кетаусова и молодца.

Странно, что я не разглядел в нем пособников черных ангелов. Лысый, женоподобный Кетаусов меньше всего подходил на эту роль. Молодец же напротив – у него даже был румянец на щеках. Может, Алфен тоже из их компании? – предположил я. Путал нас все эти дни.

– Они мои помощники, – высокопарно пояснил Акиндин. – Очень преданы! – Мышь у него под носом смешно пошевелилась. И вообще, он имел очень деловой вид. Наверное, ему надо было куда-то бежать и что-то делать, но он выкроил для меня пять минут, решив что и этого много. – И вообще-то, они избранные.

От этих речей Кетаусов посмотрел на него преданными глазами, а молодец встал по стойке смирно и еще больше порозовел от хвальбы.

Мне стало смешно. И эти люди собрались делать историю. Кто-то невидимый дергал их за ниточки. Ситуация казалось опереточной. Я-то думал, что это режиссер Вергилий Кетаусов научил Акиндина таким театральным речам, потому что Акиндин раньше так умного и складно говорить не умел.

– А зачем мне новые мозги? – спросил я. – Мне и мои нравятся.

– Этого я не знаю, дорогуша, – поразмыслив, сказал Акиндин. – Этого никто не знает. Правда ведь?

– Правда! – радостно подтвердили Кетаусов с молодцом.

– Это лежит вне сферы человеческого понимания, за его логикой. Нам не понять!

– Тогда чего же ты мне предлагаешь?

– Я предлагаю тебе рискнуть и выиграть, – бодро пояснил он. – Вернешься на свой любимый Марс.

– Надо подумать. – Я сделал вид, что его предложение меня заинтересовало.

Меня действительно заинтересовало его предложение, но цена не устраивала.

– Думать надо быстро, – подсказал Кетаусов. – Мы люди новой формации

Я взглянул на него. Он был очень серьезен, и это придавало ему комический вид. Свою «указку» он спрятал куда-то в кобуру за спину. Молодец стоял, расставив ноги и поигрывая дубинкой. Такого было трудно свалить одним ударом.

– Ладно, – сказал я, – с чего начнем?

– Вначале верни нам то, что имеешь.

– А что я имею? – удивился я.

– Ты сам знаешь, дорогуша!

– Планшетник я давным-давно потерял, – тут же признался я.

– Можно было бы и планшетник у тебя забрать, – не поверил он мне, – но нам нужен диск солнца.

– Какой диск? Какого солнца? Игрушка, что ли? – догадался я.

Они хитро переглянулись с Кетаусовым.

– Твой друг Мирон Павличко нам все рассказал.

– Я не знал, что вам нужен зеркальный диск. По-моему, он до сих пор валяется на кухне.

Если Лаврова по привычке не навела порядок, то он в ведре. А если навела, то он в мусорном баке на улице. Естественно, я из вредности я не сказал им об этом.

– На кухне его нет. И в квартире тоже. Где он?! – Акиндин невольно сделал ко мне едва заметный, но угрожающий шаг.

– А вы у Мирона спросите, – сказал я. – Он мне кухню едва на атомам не разнес.

– Это плохо, дорогуша!.. – со вздохом сказал Акиндин. – Это очень плохо!

– Что плохо? – спросил я, испытав дурное предчувствие.

Вот что значит длинный язык и короткий ум. Ведь учили дурака, учили – не болтать!

– Плохо, что ты в курсе дела. Теперь только один путь, дорогуша.

– В хлысты я не пойду! – смело сказал я и покосился на молодца с румянцем на щеках.

– А мы тебя уже и не зовем, – зловеще произнес Акиндин.

Молодец с дубинкой в руках повернулся ко мне. Кетаусов выхватил свою «указку»:

– Дим, давай его в назидание другим расстреляем?

– Нет, – сказал Акиндин, – это будет очень театрально. Это ты у себя на «Ленфильме» можешь расстреливать сколько угодно, а здесь…

В этот момент так грохнуло, что в коридоре вылетели стекла, здание покачнулось два раза, а в воздухе повисла пыль. В коридоре дико закричали. Над нами что-то угрожающе затрещало, в полу появились трещины. Мне даже показалось, что цирк просел.

Акиндин куда-то моментально исчез. А Вергилий Кетаусов и молодец решили затолкать меня в какую-то кладовку.

Пока Кетаусов возился с замком, молодец стоял, лениво прислонясь к косяку. Замок оказался тугим, и молодец решил помочь. Он сунул дубинку под мышку и наклонился к двери. Это был мой шанс. У меня в голове, словно пронеслось то, что должно было случиться в следующее мгновение. Я не стал бить его в челюсть, хотя, клянусь Марсом, я был способен свалить его одним ударом – он совершенно не боялся меня. Но даже такой удар еще не гарантировал стопроцентного успеха. Я мог бы нанести «удар труса» – в шею сзади, отчего человек мгновенно теряет сознание. Нет – я просто подсек его ударом ступни под колено. И когда он стал падать на спину, подхватил сзади руками за шею под челюсть и прижал большие пальцы к затылку, а потом резко и со всей силой наклонил голову вперед. Он умер прежде, чем что-то понял. Я сломал ему шею между четвертым и пятым позвонками. Этому приему меня научил отец, когда мы жили на марсианском севере, и я был рад, что мышечная память не подвела меня. Вергилий Кетаусов с изумление уставился на мои руки.

– Тихо! – сказал я, вталкивая его в кладовку и закрывая за собой дверь. – Тихо!

Кетаусов дрожал, как осиновый лист. Я обыскал его, но ничего не нашел. Он глупо хихикнула, изображая из себя то ли гея, то ли драгвина:

– Противный… Я расскажу Акиндину, что ты ко мне приставал.

– Придержи язык!

– Я тебя сразу приметил… еще тогда в театре…

– Да пошел ты, знаешь куда! Где оружие?!

– Тебе этого не понять… – сказал он во все той же игривой манере.

– Не буди во мне зверя, – мирно попросил я, прислушиваясь к шуму в коридоре.

– А хотя бы и зверя, – продолжал он кривляться.

– Что?! Что ты себе возомнил?!

Больше всего он боялся моих рук. Он следила за каждым моим движением, как осужденный следит за приготовлением палача. Лицо его дергалось.

– Я его достаю, когда хочу…

Вид у него был оторопелый.

– Откуда? – поинтересовался я, подозревая, что Вергилий немного не в себе.

– Я не знаю, я просто делаю такой жест, – он завел правую руку за спину.

– Как-как? – Я следил.

Действительно, «указка» в его руке появилась в тот момент, когда рука тыльной стороной легла на спину.

– Дай-ка, – попросил я.

Он протянула «указку» так, как протягивают вилку за столом, опасаясь уколоть соседа.

– Все равно она не стреляет в чужих руках…

В дверь забарабанили. Должно быть, обнаружили тело молодца. Мне некогда было раздумывать. Я вложил в его руку «указку», навел ее на стену под окном и приказал:

– Стреляй!

– Они убьют меня… – скулил Кетаусов. – Акиндин мне не простит…

– Стреляй! – крикнул я, потому что в дверь били чем-то массивным.

Он выстрелил. Белесый шар вынес наружу часть стены, и в проломе сквозь дым и пыль я увидел дорогу и набережную Фонтанки. Мы выскочили на улицу. Несколько праздно стоящих хлыстов безучастно смотрели на нас. У них была плохая реакция. Вдруг они стали кричать и показывать на нас пальцами. Со стороны гостиницы «Красный лев» бежали вооруженные хлысты. Слева по набережной навстречу маршировала колонна новообращенных. Деваться было некуда, как только перебираться по разрушенному мосту, в центре которого зияла большая дыра от мины, а перила были снесены взрывной волной. Мне пришлось довериться прогнутой арматуре, на которой остались куски асфальтового покрытия. Внизу среди зеленых листьев кувшинки блестела вода. Какой-то странный крокодил в предвкушении обеда посматривал на меня. К счастью, по мне не стреляли и я не стал его жертвой. «Указку» я у Кетаусова предусмотрительно отобрал и забросил за гранитно-ажурную парапет Фонтанки.

Самого взрыва я не видел, и вначале даже не понял, что произошло, только оглянулся. Зеленая крыша цирка приподнялась в воздух. Она висела над городом на фоне голубого неба целую минуту, а потом рухнула. И только тогда раздался грохот. Площадь Белинского заволокло пылью и дымом. Покосившийся шпиль Симеоновской церкви сиротливо торчал над пальмами, указывая дорогу к спасению. И я побежал.

– Давай сюда! – крикнул кто-то из-за большой кучи битого кирпича, поросшего все той же стелящейся травой. Я узнал Луку по его красной шапочке «карапуза», которая маячила сверху.

Я пересек дорогу и вскарабкались к нему. Он снова дал две короткие очереди в сторону развалин.

– Я уже полдня партизаню, – похвастался он, грозным взглядом обозревая улицу.

– По-моему, война кончилась, – заметил я.

– Жаль! – сказал он, садясь на кирпичи. – Я бы еще повоевал.

В глазах его горел азарт. На нем был армейский разгрузочный жилет, в карманах которого торчали магазины.

Поднимая тучу пыли и обрывая жесткие стебли травы, мы скатились прямо на Лиговский.

– Армейские посты стоят в центре и на мостах, – пояснил Лука, а эти… – он показал в сторону переулка автоматом, – эти спрятались в метро. Кстати, Смольный был захвачен, но мы его отбили.

И он рассказал мне, что сразу после того, как мы с ним не по своей воле расстались на Невском, его вынесло с первой волной нападавших на Дворцовую площадь, где он едва не погиб, потому что стреляли со всех сторон. В конце концов он очутился в Александровском саду, откуда вели огонь армейские части и полицейские. К счастью, он столкнулся с танкистами, с которыми мы с Лехой разговаривали утром, и это спасло ему жизнь. Ему сунули в руки автомат, и он стал добровольцем.

– Материала на полжизни! – похвастался он. – Но ты же сам понимаешь, что это все не то.

– Не то, – согласился я, догадываясь, на что он намекает, конечно, на Девяткино.

Вначале восставшие пытались прорваться к Зимнему и к Бирже, но их отбросили к Мойке. А потом, когда положение стабилизировалось, всех добровольцев посадили на машины и повезли на подмогу защитникам Смольного. Но они опоздали. У центрального входа первую машину сразу подожгли, а машину, в которой находился Лука, обстреляли из легкого оружия, и двое добровольцев были убиты. Луке повезло – он сидел у борта и успел выскочить из кузова прежде, чем огонь из Смольного перенесли на их машину. Их осталось человек пятнадцать, из которых четверо были ранены. Командовал шустрый лейтенант, с которым мы беседовали утром. Они окружили Смольный и стали ждать, когда придет подмога. Хлыстов было много, но они не предпринимали никаких активных действий. Наконец приползли два танка и пару залпов. После этого добровольцам осталось только войти в Смольный. Лука даже побывал в кабинете у Курдюмого. Конечно, он его не обнаружил ни живым, ни среди убитых членов правительства, большую часть которых успели вывезти по Большеохтинскому мосту. Сам мост, кстати, отступающие, опасаясь преследования, взорвали. За одно взорвали и мост Александра Невского. Танки уползли в сторону площади Восстания, где неожиданно появились хлысты и обращенные. А о добровольцах забыли. Лука решил обследовать окрестности, услышал выстрелы и пришел нам на помощь, как оказалось, вовремя.

– Ну, что будем делать? – спросил я.

– Как что? – удивился Лука, – выполнять задание.

– Чье? – удивленно спросил я.

– Это неважно, – ответил он, – главное, чтобы было интересно.

– Ты думаешь, мы сможем прорваться в Девяткино?

– Ага, вот, где твой вход! – обрадовался он. – Тем более! Я там каждый куст знаю!

Лука хитро посмотрел на меня. До него дошло. Он кое-что сопоставил: например, летчика Севостьянов и Девяткино, а также смерть Тани Малыш. И улыбнулся. Улыбка у Луки была нехорошая – волчья, а глаза колючие и пустые. Надеюсь, он оценил мое невозмутимое лицо, но промолчал. Опыт подсказывал, что таким людям нельзя доверять – слишком они были непредсказуемые, но выхода не было. Я так и не понял, пошутил он или нет насчет задания. Впрочем, из центрального района можно было выбраться через Охту или Выборгский район. Но, судя по всему, Литейный мост тоже был взорван. И как бы в подтверждение моим умозаключениям над Арсенальной набережной взметнулся гриб взрыва и через секунду донесся звук.

Я удивился тому, что он вчера напился, а он открылся передо мной совершенно с другой стороны.

– А я как раз праздновал развод, – словно угадывая мои мысли, объяснил Лука. – Я только одного не пойму. Сотни тысяч лет черные ангелы не трогали человечество и не вступали с нам в контакт, а теперь стали появляться то там, то здесь. Мало того, я полагаю, что это восстание – их рук дело.

– С чего бы это?

– Мне кажется, где-то там, – он потыкал пальцем в ватное небо, – ведутся переговоры, а восстание всего лишь давление на наше правительство.

– Глобализация, что ли? – сообразил я.

– Ну да, только в галактическом масштабе. Нас куда-то хотят втянуть, поэтому и восстание. Разве так они делаются? Ты же знаешь?

– Знаю, – согласился я, вспомнив нашу российскую историю и историю этого древнего города. – То есть ты хочешь сказать, что восстание – это несерьезно?

– Конечно, несерьезно. Имитация. Я думаю, что за всем этим стоят черные ангелы, а за ними еще кто-то. Только вот как до них добраться?

– Всего лишь надо смотаться в Девяткино, – напомнил я.

Но в Девяткино мы так и не попали, хотя стремились туда всей душой и всевозможными путями.

– Да… – согласился Лука даже как-то равнодушно и вдруг закричал: – Эй!.. брось… Брось, говорю!

Грабили больницу на Лиговском. Мы как раз проходили мимо. Из центрального входа появились два мужика, которые тащили большой ящик. Невдалеке стояла грузовая машина, и еще двое наклонились через бортом, чтобы подхватить ящик. Мы застали их врасплох. Размахивая автоматом Лука кинулся к машине. Я за ним.

Двое бросили ящик на асфальт и прыгнули в машину, а те, что были в кузове, спрятались за награбленным оборудованием. Машина резко взяла с места и, ломая молодые деревья и проломив ветхую ограду, скрылась в переулке.

– Фу… – произнес Лука, вытирая со лба пот, – власть ослабла и все полезли, как тараканы… – Куда?! Куда?! – снова закричал он и побежал за человеком, который вышел на крыльцо с большим мешком на плечах. Увидев нас, он пустился бежать вдоль корпуса, явно намеревался свернуть за угол.

Мы – следом. За углом стояли трое: тот, что с мешком, и еще двое, и у всех в руках было оружие. Даже у того, с мешком.

Не знаю, кто кого напугал. Мы застали их в тот момент, когда они грабили грабителя. Один бил его прикладом допотопной берданки по голове, а второй стаскивали с него мешок. Грабитель же отмахивался от них бандитским обрезом. У высокого апоплексического типа старика, который отбирал мешок, в руках был полицейская дубинка.

– Стой! – закричал Лука. – Руки!.. Руки вверх!

Мешок упал на землю. В нем явно что-то подозрительно звякнуло. Все замерли. Грабитель воспользовался тем, что старик апоплексического типа отвлекся на нас, и так его ударил по голове, что тот упал, а сам пустился наутек. Второй, раздосадованный этим обстоятельством наставил на нас свое оружие и закричал:

– Разорву гадов!

– Кирилл Васильевич! – крикнул я, – мы свои!..

Должно быть, они сидели в засаде. Ждали грабителя с мешком, а тут мы к ним, как снег на голову.

– Не знаю никаких своих, – буйствовал сторож. – Я своих за сто метров узнаю. Бросай оружие и руки в гору!

Лука передернул затвор.

– Не стреляй! – крикнул я ему.

– А-а-а!!! – заходясь в гневе, орал сторож.

– Кирилл Васильевич, ты что, не узнаешь меня? Я к Бондарю с Лехой Кругловым часто приходил.

Я знал его. Он подрабатывал – служил сторожем в медицинской академии, пил горькую и отличался вспыльчивым нравом особенно, когда был под мухой или когда ему надо было опохмелиться. А пьян Кирилл Васильевич был всегда. Однажды они с Лехой употребили спирт, который Бондарь обтирал руки после своих манипуляций с трупами. Возник скандал. Оказывается, Бондарю выдавали спирт раз в три месяца, и он его отчаянно экономил, сливая обмывки назад в бутыль. Леха расстроился и ушел в редакцию, где мы с ним и с Забирковичусом в тот день здорово врезали, а Кирилл Васильевич обиделся – вытащил все предохранители из всех холодильников и подался домой. К вечеру стало пованивать. К нему пришли полицейские. Кирилл Васильевич с ними подрался. Учитывая его возраст и плохое здоровье, ему дали только пятнадцать суток. Но, похоже, воспитательные меры на него совершено не подействовали.

– Не знаю никакого Леху! – кричал он. – И тебя тоже!

– Смотрите!.. – крикнул Лука. – Стой!.. Я кладу автомат на землю.

– Это правильно, – одобрительно произнес Кирилл Васильевич, сверля нас глазами, но берданку свою не убрал. Ее круглое отверстие маячило перед моим носом. – Вы холуи аль нет?

– Какие холуи? – спросил я, боясь только одного, что у Кирилла Васильевича не выдержат нервы.

– Как какие? – с подозрением переспросил он. – Известно, какие – те, что на нашу земную власть руку подняли.

– Да никакие мы не холуи… – хотел обидеться Лука, но Кирилл Васильевич аж побледнел от гнева.

Таким я его еще не лицезрел. Видно было, что власть над беззащитным человеком придавала ему силы. Глаза его побелели, а губы затряслись от беженства.

– Я вас сейчас застрелю! – пообещал он, – а потом буду разбираться.

Старик апоплексического типа, который до этого лежал без движения, зашевелился.

– Генка, вставай! – Кирилл Васильевич пнул его. – Обыщи этих голубчиков, и их сведем в комендатуру.

Дело принимало плохой оборот. Я знал, что если Кирилл Васильевич представит нас грабителями, то нам даже наши редакционные удостоверения не помогут. В лучшем случае просидим в обезьяннике до конца восстания, а в худшем – и гадать не хотелось.

Дед Генка подошел и поднял с земли автомат. Потом обыскал нас. Личные вещи его не интересовали. Он заставил Луку снять жилет с магазинами и важно влез в него. Лицо его стало просветленным. Такие лица бывают у людей в храмах. Но он не знал, как обращаться с автоматом. Взял его под мышку и придерживал рукой. Потом он связал нам руки. Веревку он снял с мешка.

– Кругом! – скомандовал Кирилл Васильевич.

– Ты что, не узнаешь меня? – предпринял я последнюю попытку.

– Много вас здесь ходят, – ответил он с насмешкой.

– Мы журналисты, – напомнил ему я.

– А мне без разницы! – многозначительно произнес Кирилл Васильевич. – Хоть и журналисты. Перед законом все равны. Шагом марш!

Что нам оставалось делать? Мы направились по 4-й Советской к выходу из парка, в котором стояла больница.

– Они думаю, – говорил он деду Генке, шагая вслед за нами, – что журналисты не бывают мародерами. Еще как бывают, – и в сердцах ударил меня прикладом по спине.

– Слушай! – остановился я. – Сейчас отберу ружье и накостыляю.

– Иди! Иди! Там разберемся! – потыкал он меня еще раз, но уже не так агрессивно.

– Может, он не врет? – предположил дед Генка.

– Как это не врет?! – удивился Кирилл Васильевич. – Ты же видел, они хотели отбить своего.

– Видел… – признался дед Генка. – Только что-то здесь не то.

– Сведем в кутузку, а там разберутся.

– Нет, неправильно это… – не очень убежденно возразил дед Генка. – В кутузке сам знаешь, что делают.

Мы проходили мимо известного бара, у которого было подпольное название «Рыбий глаз», хотя официально он назывался «Невская волна». Обычно здесь собирались местные алкаши, потому что пиво и водка в баре были дешевле, чем в других местах. Праздный посетитель, сидящий на крыльце и дымящий сигаретой, окликнул:

– Ты куда их ведешь, Кирюха?

Кирилл Васильевич обрадовался возможности поупражняться в красноречии.

– Вот поймали мародеров… – Он остановился. Лицо его сияло праведным гневом. – Растаскивали муниципальную собственность…

Оправдываться было бессмысленно. Я понял, что в его глазах мы настоящие грабители.

На крыльцо вышли еще несколько человек. Печать ежедневных возлияний лежала на их лицах.

– С уловом тебя, Яковлев, – поздравили они его. – Может, зайдешь?

– Я бы зашел, да грошей нема.

– А у них? – они кивнули на меня с Лукой.

– Правильно! – обрадовался кто-то. – Все равно расстреляют.

– За что?! – удивленно воскликнул Лука.

– А по закону военного времени, – убежденно ответил человек, который сидел на крыльце и дымил сигаретой.

На самом деле, я разглядел, у него была не сигарета, а настоящая самокрутка толщиной в палец. Тамошняя публика предпочитала биди – мелкие сигареты, пришедшие к нам из Цейлона. Такие сигареты скручивали вручную пожилые женщины и продавали сотню за десять рублей.

– По какому закону? – удивился Лука.

– Полчаса назад по радио объявили… – сообщил кто-то, – по военному.

– Ну что, будем пить, что ли?

– Будем! – согласился Кирилл Васильевич и подтолкнул нас в бар.

– Только что передали: в Москве тоже хлысты бузят, – сказал бармен, когда мы вошли внутрь. – Яковлев, ты кого привел?

Кирилл Васильевич снова повторил свою историю. Теперь он выглядел в ней исключительно мужественной личностью. Он пересказал диалоги, в которых мы с Лукой предстали ничтожными людишками, по которым веревка плачет.

– Знал бы, я б тебя пристрелил, – сказал ему Лука в сердцах.

Все возмущенно закричали.

– Это хорошо! – заявил бармен. – Теперь за каждого мародера премию дают.

– Не может быть?! – удивился кто-то.

– Может! – обрадовался Кирилл Васильевич.

Глаза его загорелись. Он оглядел нас и даже поправил на Луке его американскую майку.

– А по сколька? – спросил Кирилл Васильевич, обращаясь к бармену.

– По сто тысяч за брата, – заверил его бармен.

Кирилл Васильевич на мгновение перестал дышать. Он пытался сообразить, какая это сумма, но не мог этого представить.

У меня из кармана грубо вытащили портмоне и нашли несчастные полторы сотни, которые остались после завтрака. Бармен тут же всем налил по кружке.

– Ну что, пойдем? – спросил Кирилл Васильевич, снимая с плеча берданку, когда все выпили.

– Давай еще по одной? – предложил дед Генка.

Выпили еще по одной.

– А чего? Давай уж допьем? Все равно полиция деньги конфискует, – предложил кто-то.

Компания расселась за длинным столом. Нас с Лукой затолкали в угол к окну. Бармен стал носить подносы с бокалами.

– Может, и им налить? – предложил кто-то. – Может, они в последний раз пиво пьют.

Это оказался действительно серьезный аргумент для русского человека. На нас стали поглядывать жалостливо: все-таки свои, не хлысты, не буржуи и не новые русские с Марса.

– Руки вначале развяжите, – попросил я.

– Ты смотри, не сбеги, – предупредил Кирилл Васильевич. – Я двести тысяч в жизни не видел.

– Будем ноги уносить, – прошептал мне на ухо Лука.

Можно было, конечно, перевернуть стол и раскидать компанию, которая уже заметно охмелела. С моими девяносто двумя и с шестьюдесятью семью килограммами Луки мы были непобедимы. Но я боялся кого-нибудь зашибить ненароком. Надо было ждать удобного момента. И такой момент представился. Кирилл Васильевич так разошелся, что на оставшиеся деньги взял водки. Даже нам с Лукой досталось по рюмке. Кстати, водка пахла ацетоном и явно была разбавлена, но в сочетании с пивом действовала убийственно. Все стали вздыхать. Русская душа размякла. Завели соответствующие разговоры.

– Живешь и не знаешь, когда последний раз белый свет видишь… – произнес человек, который первым приветствовал Кирилла Васильевича на крыльце.

Он трагически всхлипнул. У него было лицо темно-кирпичного цвета, а глаза – подернутые стариковской влагой.

– Ты что, турок? – спросил кто-то у Луки, кивнув на его «карапузу».

– Это подарок из Африки, – ответил Лука и даже улыбнулся.

Все помолчали. Честно говоря, такая шапочка, как «карапуза», совершенно не шла русскому человеку. На Марсе она была более уместна, потому что там не было наций, хотя были и русские, и немецкие, и другие города, но границы были чисто уловные.