Текст книги "Дед"

Михаил Боков
Дед
Роман

© ООО Издательство «Питер», 2018

© Серия «Публицистический роман», 2018

А потом Бог вместил в меня небо, и землю, и всю тварь…

«Житие протопопа Аввакума»

Часть I

Мертвец

Когда девочка первый раз ткнула лопаткой в основание холма, земля неожиданно осыпалась. Обнажились древесные корни. К ногам девочки выпали ржавые гвозди.

От второго тычка под корнями затрещало. Пахнуло гнилью, мраком, затаившейся тревогой.

Девочка отступила, некоторое время постояла в нерешительности, оглянулась в поисках взрослых. Взрослые занимались своими делами на другой стороне холма. Их не было видно, но девочке слышны были хриплые голоса и лязг инструментов, вгрызающихся в землю. Это успокоило ее. Девочка вспомнила, что она уже большая и что скоро ей будет шесть. Приободрив себя таким образом, она шагнула к корням и вонзила в них пластиковую лопатку.

Земля задрожала. Корни обвили руки девочки, оцарапали ее лицо. Ручейки песка, секунду назад весело вьющиеся под сандалиями, превратились в два вязких потока. Они вырвались на волю, как вода из худой плотины, увлекли девочку за собой. Мгновение она балансировала, пытаясь устоять, но в следующую секунду ее сбило с ног и накрыло с головой.

Давно дремавшая сила проснулась. Холм словно был живой, и от тычка он вышел из спячки, зашевелился. Поднялась его голова, присыпанная землей, распрямились плечи, песчаная река потекла к ногам пробуждающегося великана.

Девочкино лицо вынырнуло на поверхность. Она хотела закричать, но в рот ей набилась земля. Она закашлялась и вновь утонула в потоке. Корни, похожие на стариковскую руку, взвились вверх – это потащил их падающий ствол дерева. Скрюченный сухой палец воткнулся в синеву, упрекая небо в давних обидах, в недогляде, в том, что когда-то небо отвернулось и не помогло.

Неожиданно все остановилось. Земля перестала течь, упершись в невидимую преграду. Дерево легло – поломав сучья, скрипнув напоследок исстрадавшейся сердцевиной. Стало тихо.

В этой тишине на поверхность земли вынырнула девочкина лопатка, а вслед – и сама девочка, перемазанная, ошеломленная. Она захныкала и заморгала, потирая кулачками глаза, в которые попал песок. Потом глаза открылись, и тогда ее хныканье смолкло.

Прямо перед ней вытолкнутый из земли лежал гроб.

Из него, из-под сбитой набок крышки торчала человеческая нога.

Девочка закричала. Закричала так, как могут кричать только до смерти перепуганные дети: тонким пронзительным голоском, от которого холод бежит по коже, и взрослые понимают, что случилась беда. Ее крик облетел склон и заставил мужчин, работавших на другой стороне, побросать инструменты и броситься к источнику шума.

Крик полетел дальше, в темную лесную чащу. В ее глубине подняли головы и стали прислушиваться странные существа – не то боги, не то духи, не то призраки умерших животных.

Мужчины бежали к девочке со всех сторон. Увидев ее, увидев гроб, они разом остановились – красные, потные, дышащие густо и тяжело. «Что? Что случилось?» – проталкивался сквозь толпу отец девочки. Он подхватил ее на руки: «Кристиночка! Что произошло? Ты жива?» Оказавшись под защитой родителя, девочка уткнулась ему в плечо и заревела в три ручья.

Крышку гроба поддели лопатой, сбросили на землю. Осторожно заглянули внутрь. Мертвец пролежал в земле без малого семьдесят лет. За это время от него должны были остаться только кости или их фрагменты да еще ржавые остовы металлических, некогда блестящих деталей – пуговиц, пряжки ремня, кокард. Однако увиденное заставило мужчин замереть.

Покойник выглядел так, словно сошел в могилу только вчера. Белое лицо, руки сложены на животе. Неведомым образом ему удалось обмануть время и избежать тления. На фуражке тускло отсвечивала красная звезда. К сапогам прилипли комья ссохшейся грязи – словно перед тем, как лечь в гроб, мертвец прошагал по лужам. Но больше всего мужчин поразили его глаза. Голубые, почти прозрачные, они были открыты и смотрели на склонившихся над ним людей с удивлением. Казалось, покойник не мог понять, что происходит. Зачем его подняли из земли и заставили вновь смотреть на жизнь? Такую недосягаемую, буйную, летнюю?

На вид ему было чуть больше сорока. Светловолосый, усатый, с черной спекшейся точкой посреди лба – следом от пули. «Подполковник, – прошептал кто-то из мужчин, глядя на погоны. – Уважаемый был человек, раз дали отдельный гроб».

Долго думали, кто полезет смотреть его «смертник» – пластиковый медальон с закрученной внутри картонкой с личными данными. Чаще всего «смертники» носили на шнурке на шее. Так что кому-то нужно было расстегнуть гимнастерку и залезть туда рукой – под пристальным взглядом двух огромных, как блюдца, мертвых глаз.

Шансов на удачу было мало. «Смертники» находили на ошметках солдатских костей, густо замешанных с железом, на поле боя. Если покойник лежал в отдельном гробу, значит медальон, скорее всего, сняла похоронная команда.

Мужчины по очереди отказывались лезть за шиворот к мертвецу.

– Я не буду…

– И я…

– Черт с вами, – выругался тот, кто определил звание. – Полезу я.

Он стянул рабочие перчатки и подошел к гробу. Расстегнул одну пуговицу, затем другую, запустил под гимнастерку ладонь.

– Он моргнул, кажется. Нет? – спросили из толпы.

Мужчина поднял голову, попытался найти того, кто говорил.

– Моргнете у меня сейчас, мало не покажется! Есть! – удивляясь удаче, он вытащил руку с зажатым в ней медальоном. – Дайте нож.

Лезвием он перерезал шнурок. Зажав медальон в кулаке, отошел от гроба. Еще раз обвел всех свирепым взглядом:

– Кто под руку говорил?

Мертвец за его спиной продолжал пялиться в небо стеклянными голубыми глазами.

– Посмотрим, как его звать, – мужчина сорвал колпачок с медальона и вытряхнул картонку на ладонь. – Лазовский Сергей Юрьевич. Тысяча девятьсот пятого года рождения. Тверская область.

Он повернулся к покойнику:

– Тридцать шесть лет, значит, тебе было, паря…

В этот момент неизвестно откуда в голубом небе громыхнул гром. Очевидцы позже скажут, что покойник застонал и еще раз отчетливо моргнул. В следующий момент его белое лицо и белые руки рассыпались в прах. Форменная одежда просела и как-то сразу поблекла, и кто-то над самым ухом мужчины со «смертником» заорал:

– Атас, ребята, сельские еду-у-у-у-т!

Сто тридцать два

Они толпились перед его палаткой, переминаясь с ноги на ногу, в оборванном сером исподнем.

– Андрюшенька, – звали они. – Что же ты, родненький? Что же ты нас не похоронил?

Их было сто тридцать два. Ганин знал это, не считая. Именно стольких солдат он вытащил из земли в свой первый сезон.

– Уйдите, – метался он, сжимая спальный мешок. – Уйдите, Христом Богом прошу!

– Андрюшенька, родно-о-ой! – снова затянули вразнобой голоса.

Сначала они приходили по ночам изредка. Когда это произошло впервые, Ганин был в своей квартире в Москве. Он подскочил на кровати и закричал. Мертвецы толпились над ним. Мертвецы звали его. Мертвецы касались его лица своими холодными, трясущимися руками. В то утро Ганин обнаружил у себя на макушке первый седой волос.

Потом они стали приходить чаще, в иные времена почти каждую ночь, если только Ганин не накачивался водкой так, что сам становился похож на труп. Он помнил их по именам. Всех. Сто тридцать два имени, фамилии и отчества. Он видел раны, от которых они умерли. Он знал их биографии – по медальонам, которые болтались на костях, когда Ганин поднимал их из земли.

Ганин плакал во сне:

– Я похоронил вас, ребята. Похоронил я…

А они цеплялись за него, тянули за спальный мешок и за одежду.

– Нет, Андрюшенька, нет…

В следующий момент Ганин проснулся. Перед ним на корточках, с интересом вглядываясь ему в лицо, сидел Фока.

– Что? Опять эти? – спросил он.

– Чего тебе? – буркнул Ганин.

Сегодня мертвецы впервые пришли к нему днем. «Плохой знак, – подумал он, с трудом сдерживая подступающую тошноту. – Очень плохой».

– Приехали из района. С полицией, – Фока поднялся, насколько позволяла ему высота палатки. – У тебя здесь нет криминала?

– Нет.

– Отлично. А еще мы нашли офицера. Подполковник. Звать Сергей Юрьевич Лазовский.

Ганина стошнило, едва он вылез на свет. Рвота изверглась из него алым фонтаном и забрызгала палатку и берцы. Почти сразу же последовал второй позыв. Ганин надеялся, что его не видно с холма, куда сейчас, по словам Фоки, приехали проверяющие. Скорчившись, он пытался устоять на ногах и последними словами клял жару, инспекторов и сегодняшнее утреннее пьянство.

Когда стало легче, Ганин нетвердой походкой пошагал туда, где раздавались голоса. Солнце жгло затылок. Сердце бýхало как расстроенный радиоприемник, безбожно проседая на низких частотах. Он надеялся, что сумеет дойти, не упав.

– Ага. Вот и главный расхититель гробниц, – поприветствовал его Кузьмич. – Бухал с утра, да, Ганин? Пропивал историческое наследие времен войны?

Ганин поморщился:

– Шли бы вы, Кузьмич.

– Я-то пойду, пойду. Но сначала вы все станете к стенке!

Кузьмич был главной грозой черных копателей, как называли их газеты. Шестидесятилетний глава районной администрации, казалось, дал себе клятву – пересажать всех, кого застал в поле с металлоискателем в руках. Если эти люди не могли предъявить ему документ о принадлежности к легальным отрядам или детским патриотическим организациям, Кузьмич обрушивал на них свою ярость и весь имеющийся административный ресурс. Обыски, давление, применение силы. Полицейские наряды, которые приезжали вместе с ним, Кузьмич науськивал, что церемониться не надо: когда от каких-то методов есть прок, они годятся. Нашли повод убрать копателя хотя бы на день – это прок. Удалось задержать его на 15 суток – прок. Посадили, насобирав улик на уголовную статью или выбив признание, – прок и личная похвала Кузьмича, главной шишки в районе.

Плотный, с бритой под Котовского головой Кузьмич возникал с проверками в лагерях копателей по всей Новгородчине. Порой его видели далеко за пределами зоны его административной ответственности. Он выходил из уазика, окруженный ватагой полицейских, хлопал дверью и шевелил щеткой седых усов – вынюхивал криминал. Когда нюх срабатывал, начиналось пекло.

«Предатели», «торговцы костями», «бл…ины дети» – Кузьмич называл копателей только так, и его не интересовало, что далеко не все из них приехали сюда наживаться. Таких было предостаточно, да, но часть людей была иного сорта. Эти люди могли неделями кропотливо перебирать останки – в попытке, часто безуспешной, их идентифицировать. Они своими руками рыли могилы и сколачивали кресты, чтобы те неизвестные, забытые в горячке войны и оставленные лежать так, как застала их смерть, наконец обрели покой. Некоторые копатели вели дневники – скорбные летописи с координатами захоронений. Потом, возвращаясь в обычный мир, они отправляли свои записи родственникам погибших, писали им письма. Ганин и сам написал таких десятки. Текст был всегда одинаковый, поисковики передавали его друг другу по наследству. «Уважаемые такие-то. Мы, члены поискового отряда, сообщаем вам: на таких-то градусах широты и таких-то градусах долготы нами было сделано захоронение останков советских бойцов, павших во время войны и считавшихся пропавшими без вести. В братской могиле покоится и ваш родственник, отец, дед или прадед. Если вы захотите посетить могилу, следуйте по координатам, оставленным выше, или свяжитесь с членами нашего отряда. Их контакты приложены к письму. Со скорбью и гордостью. Вечная память герою».

Но в глазах Кузьмича все они были равны: нет разрешительной бумаги на раскопки, значит ты частник, падла, барыжишь памятью воинов и сидеть тебе в тюрьме. Ганин не мог взять в толк: почему районный глава ненавидит всех без разбора? Почему он не отделяет зерна от плевел? И еще Ганин не мог понять: неужели у Кузьмича нет других дел, кроме этой странной непрекращающейся игры в кошки-мышки?

Так он и сказал, покачиваясь, разглядывая главу сквозь похмельное марево.

– Скоро без вас, Кузьмич, в поле и по нужде нельзя будет отойти. Везде ваши засады.

– Что? – побагровел Кузьмич. – Держите его, ребята, – скомандовал он полицейским. – Это их главный заводила.

В следующий момент Ганина прихватили за локти.

Он увидел, как побледнел Фока и как сжались кулаки у братьев Степана и Сереги Солодовниковых. Подельники Ганина были злыми жилистыми мужиками, и форменная одежда, знал Ганин, будет последним, что сможет их остановить. Понадобится отбить его у погонников – отобьют. Здесь в лесу дела делались просто: у кого было численное преимущество, тот и становился правым. Полицейские, заломившие ему руки, не понимали этого. Не понимали, что окружившие их люди смогут при надобности воткнуть лопаты им в бока, а потом рассеяться в чаще. Не понимал этого и Кузьмич, упертый, старый, уверенный в том, что он – непоколебимая власть.

Ганин перевел взгляд на людей из чужих поисковых отрядов. Те стояли поодаль, опершись о черенки лопат. В отличие от подельников Ганина, в борьбу они вмешиваться не собирались. Глазели, ждали, чем все закончится. Один из них держал на руках девочку лет шести.

Нехорошо будет, решил Ганин, если на глазах у девочки сейчас густо прольется кровь. Какого черта этот мужик вообще привез ее сюда? О чем он думал? Ганин встретился глазами со своими и покачал головой – не надо, стоп. Затем повернулся к Кузьмичу.

– За что хоть вяжете, гражданин начальник?

– А ты не знаешь? Строишь дурачка? – Кузьмич ткнул пальцем в гроб, стоявший на земле. – Незаконные раскопки и применение поисковой техники – статья раз. Незаконное хранение оружия – статья два. Организация преступной группы – статья три, – Кузьмич загибал пальцы.

– Какое оружие, Кузьмич? – выступил вперед Фока.

– Такое! – ответил районный глава. – Самое что ни на есть настоящее!

Он повернулся к полицейским:

– Ну-ка, ребята, посмотрите, что у покойника в кобуре.

Один из полицейских нагнулся к рассыпавшемуся мертвецу, расстегнул кобуру у него на поясе.

– Кажется, наган.

– Вот! – обрадовался Кузьмич. – А я что говорю? Давай оформлять их всех. И гроб тащите.

– Все в машину не влезут, – возразил полицейский.

– Плохо вы подготовились, ребята. Сажай тогда этого, – толстый узловатый палец Кузьмича уперся в Ганина. – И гроб.

– Слышь, Кузьмич, – Степан Солодовников, один из братьев, встал на пути главы. – Тут такое дело. Оружие-то не наше. И раскопок мы не вели. Девочка это. Копнула лопаткой, а земля и посыпалась…

– Посыпалась, – передразнил Кузьмич. – Ты, Степа, скажи спасибо, что я отца твоего знал. А то бы поехал сейчас вместе с этим. А теперь давай-ка отойди.

– Девочка это, – подал голос мужчина с девочкой на руках. – Моя дочь. Кристина. Мы отдыхали, а она играла здесь на холме. Потом упало дерево. Корнями вытащило гроб. Я готов это засвидетельствовать.

Кузьмич подскочил к нему:

– Умный?! Грузите его тоже.

Девочка на руках отца захныкала. Полицейские засомневались:

– Какие основания, Иван Кузьмич?

– Такие основания, что у нас тут банда! Тревожат останки доблестных солдат Великой Отечественной. Ищут оружие для продажи. Охотятся за нацистским барахлом. Мало оснований?

– Вообще-то мы все здесь отдыхали, гражданин начальник, – подал голос Ганин, которого продолжали держать оперативники. – Пикник у нас здесь. Дети резвятся, взрослые жарят шашлык. Это теперь тоже инкриминируется?

– Он прав, – осторожно сказал главе полицейский. – Если это и впрямь девочка и если это пикник…

– Ага, пикник! Ты посмотри на их рожи, сержант. Похоже, что они на пикнике?

– Можно еще пошустрить в палатках, – добавил полицейский. – Если очень надо.

– Схрон искать надо, – изрек глава. – В палатках они добро не держат.

– Для схрона это… – полицейский замялся. – Собака нужна.

– А у вас нету?

– Нету.

– Космический десант, одно слово! – покраснел от досады Кузьмич. – Ладно, грузите гроб.

Он дернул дверь уазика, поставил ногу на подножку, но в последний момент обернулся. Обвел взглядом Ганина, Фоку и остальных:

– Какие-то вещи брали с трупа?

– Никак нет.

– Найду недостачу – вешайтесь, – Кузьмич влез на сиденье и захлопнул дверь.

– Гражданин начальник, – подал голос Ганин. – Можно вопрос?

– Что еще?

– Скажите, а у вас в районном центре – армия?

– Какая армия, Ганин?

– Ну, полицейская. Вы к нам каждый раз с новым отрядом. Сколько я сюда езжу, ни одно лицо при исполнении дважды не повторялось. Вот я и хочу испросить, так сказать, у вас как у высшего начальства: их в городе армия, легион? Они на грядках растут?

Кузьмич высунулся из окна – долго двигал губами, подбирал слова, а в это время все пытался застрелить Ганина взглядом. Наконец процедил:

– Я тебя посажу, пацан. Вспомнишь меня. Надолго посажу.

Затем заорал полисменам:

– Ну, скоро вы там? Гуманоиды…

Трофей

Глядя, как удаляется, пыля, начальственная процессия, Ганин размышлял, откуда что берется в людях.

Например, откуда у него, бывшего московского журналиста, взялись эти блатные интонации, какие неизменно появлялись при разговоре с Кузьмичом? Ганин подозревал, что виноваты в этом были водка, сырость болот и ежедневное лицезрение грубых людей. Это они заразили его вирусом урки, заставлявшим его гримасничать, склабиться и брать на понт окружающих, особенно если последние представляли собой власть.

Или вот загадка: на сколько еще хватит Кузьмича, чтобы гоняться за ними? Ему шестьдесят – другие в эти годы выбирают блаженный покой. Но, кажется, что у Кузьмича вместо сердца пламенный мотор, который накачивает его энергией и злобой. В кабинете главы, говорили очевидцы, полки уставлены борцовскими кубками и грамотами. Кузьмич занимался борьбой в юности, но хватку сохранил на всю жизнь. Ганин со своими между собой звали его старой задницей.

Голова продолжала гудеть. Казалось, что солнце назначило Ганина своим персональным врагом и теперь намеревалось произвести ритуальное сожжение.

Ганин вздохнул и потер пальцами виски. Ему предстояло унизить другого мужчину, растоптать его самоуважение и гордость. Делать этого не хотелось, но другого выхода, как знал он, нет. Его перестанут уважать, если он спустит это с рук.

Мужчины за его спиной стали расходиться, когда он обернулся и окликнул отца девочки:

– Подожди, паря.

Увидев удивление на его лице, он добавил:

– Дочка пусть погуляет.

Ганин подождал, когда та убежит, огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что на них никто не смотрит, а затем наотмашь ударил мужчину ладонью в челюсть. Тот охнул и повалился на землю. Ганин стоял и смотрел сверху.

– Зачем приволок сюда девчонку? Здесь смерть, кости, люди видят по ночам мертвецов. Ты думал, здесь тебе будет весело?

Мужчина был ему незнаком. Копать он явно приехал впервые. Скукожившись, подтянув колени к подбородку, он всхлипывал.

– Я скажу тебе один раз. Сегодня ты соберешь вещи, возьмешь в охапку дочурку и свалишь отсюда навсегда, – Ганин пнул лежащее перед ним тело. – Ясно?

Тело дернулось:

– Ясно.

Ганин развернулся и пошел прочь. Солнце продолжало палить по нему из всех орудий.

У палатки уже собралась вся его команда – Фока, братья Солодовниковы, Виктор Сергеевич.

– Правильно ты его, Андрюша, – сказал Фока, когда Ганин сел рядом. – На твоем месте я бы его вообще зарыл.

Ганин поморщился, провел рукой по волосам.

– Голова болит? – поинтересовался Солодовников-старший. – Сейчас Фока вылечит.

Братья заржали, а Фока, как заправский фокусник, достал откуда-то из-за спины бутылку водки и стаканы. Фока в их команде был ответственным за кайф. Раз в пару недель все скидывались деньгами или трофеями, добытыми на полях, и он исчезал – на день, на два. Когда он появлялся с брезентовым рюкзаком за спиной – в рюкзаке было все, что нужно мужчинам в условиях дикой природы. Водка, консервы, хлеб, пиво, гашиш.

Один Бог знал, откуда Фока умудрялся доставать наркотики в этой глуши. До ближайшего населенного пункта в зависимости от места стоянки было от пяти до двадцати пяти километров. Сам он никогда своих связей не раскрывал. Длинный, похожий на змею Фока был родом из Волгограда, откуда, видимо, и унаследовал любовь к плану. Выросший на юге, он, однако, всегда заявлял, что новгородский климат ему больше по душе. «Что Волга? – кипятился он, когда бывал пьян. – Чертова жарища, чурки и степь. То ли дело здесь. Бабы белые-белые. Задницы вот такие, – Фока показывал руками. – И погодка самое то. Дождички, снежок…»

Никто не разделял Фокиного воодушевления здешней погодой. Но, несмотря ни на что, гашиш он подгонял самый лучший. На коричневых пятидесятиграммовых плитках были выгравированы арабские письмена – знак качества, подтверждавший, что плитки пришли прямиком с Востока, минуя руки местных любителей бодяжить продукт. Неподготовленные люди от этих плиток ходили блевать и часами валялись у палаток. Фока любил издеваться над такими. «Что? – спрашивал он. – Накурился? Сейчас будет еще хуже! Сейчас ты забудешь, как дышать!» Фока пришел к отряду Ганина в один прекрасный день и поставил палатку рядом. Никто не заметил, как он стал членом отряда. Своим.

Ганин махнул свои полстакана залпом и закашлялся. Пошло криво. В глазах появились оранжевые круги. Братья Солодовниковы прошли дистанцию достойно. Оба крякнули, занюхали водку стрелками зеленого лука и застыли как два древних истукана – ухмыляясь, наблюдая за происходящим из-под полуприкрытых век. Фока пил свою глотками. Раз глоток – поморщился, сплюнул. Другой глоток – выругался и смахнул слезу. Допил на третьем. Махнул стаканом в траву, вытряхивая оставшиеся капли, и тяжело выдохнул: «Ух… мать!»

Виктор Сергеевич не пил совсем. Когда-то он сказал, что и без этого может получать радость от жизни, и с тех пор от него отстали, никто больше не предлагал.

Закурили. Выпустили дым. Молчали целую вечность.

Наконец Фока наклонился к Ганину и подмигнул.

– Тут такое дело, Андрей. Значит, девочка эта нашла труп солдата. И пока все нервничали и орали, в суматохе мне удалось кое-что раздобыть. Тебе будет интересно.

Фока достал блокнот, из которого вынул, едва касаясь пальцами, свернутый пополам лист бумаги. Ломкая, желтая, с истлевшими краями, она выглядела как древний манускрипт. Ганин и все остальные даже дышать стали медленнее, чтобы ненароком не разрушить этот хрупкий артефакт.

– Вот, – сказал Фока. – Нашел у мертвого офицера.

– Что это?

– Это приказ, Андрей. Приказ мертвому офицеру – тогда он был еще живым офицером – следовать со своим подразделением в населенный пункт Мыски. На подмогу оставшимся там бойцам.

Ганин развернул бумагу на земле, молясь, чтобы она не рассыпалась. Наклонившись, стал всматриваться в поблекший печатный шрифт.

– Уму непостижимо! – сказал он. – По картам, которые есть у нас, в населенном пункте Мыски не было наших соединений. Фрицы прошли сквозь Мыски, как нож сквозь масло, не встретив никакого сопротивления, кроме болот.

– Точно, – кивнул Фока.

– Значит, карты врут?

– Может, и врут. А может, специально о чем-то молчат. К примеру, о том, что какой-то отряд-призрак все же оставался в Мысках. И держал оборону.

– Но зачем молчать-то?

Фока пожал плечами:

– Секретность не по моей части.

– Я, Андрюша, сколько лет живу на этой земле, столько и понимаю: ни хрена мы не знаем об этой войне, – сказал Виктор Сергеевич. – Где свои, где чужие – поди разберись в таком месиве полвека спустя! Что можем мы знать? Может, приказ этот был фальшивкой? Может, цель его была сбить с толку немцев, дать им ложный след? А? Не подумал об этом?

– Подумал, – ответил Ганин. – Только немцы этого приказа не видели. Закопали бойцы приказ вместе с офицером. Почему?

– Бог ведает, – развел руками Виктор Сергеевич. – Вот ты, Андрюша, образованный, ты и решай эту задачку.

Некоторое время все сидели молча – продолжали смотреть на лист бумаги, разложенный на земле. Потом Фока догадался, о чем думает Ганин. Поднял на него глаза.

– Дед?

– Может, и дед.

На приказе скрытая побледневшей печатью со звездой стояла дата – 1 августа 1941 года. Через четырнадцать дней после этого, знал Ганин, немцы прорвали оборону и взяли Новгород.