Текст книги "Дед"

Живот

Ганину снилось то, что уже было. Москва. Солнечный октябрьский день. Суббота. Он только что вернулся из своей первой поездки на поля. И теперь после долгого перерыва гулял по Тверской, слегка ошалевший от большого количества людей, машин, звуков.

– Ганин! – кто-то дернул его за руку. – Ганин! Андрей!

От неожиданности Ганин вздрогнул.

– Да не боись ты. Это же я! Соколов.

Миша Соколов был коллегой по газетной работе. В редакции его не любили. Целыми днями Соколов сидел на своем стуле и портил кровь журналистам. «Что за чушь у тебя тут написана? – кричал он в другой конец офиса. – Ты вообще проверяешь, что пишешь?» Должность Соколова была «младший редактор». Он был уверен, что это равняет его в правах с учредителями и с богом. Хотя на самом деле ему всего лишь нужно было исправлять ошибки в текстах до того, как их отдадут главному.

Ошибки были пищей Соколова. Он находил ошибки и насыщался ими. Потом вызывал к себе провинившихся, долго возил их носом. Растоптав чужую самооценку, раздувался, как воздушный шар. Его маленькие глазки начинали блестеть. Ладошки сцеплялись, сосиски больших пальцев возбужденно крутились одна вокруг другой. Журналисты за глаза называли его жирдяем.

Отчего-то жирдяй полюбил Ганина. Тот начинал в газете журналистом, но скоро тоже стал одним из младших редакторов. Тогда Соколов взялся опекать коллегу. По пятницам тащил Ганина в стремные пивные и караоке-клубы. В будни тащил с собой на перекуры: в курилке травил пошлые истории и гоготал. Внимание Соколова было душным и липким. Ганин принял его по инерции.

В день своего увольнения Соколов сдулся у всех на глазах. Узнав, что он может валить на все четыре стороны вместе со всеми, он сел на пол и зарыдал. Пальцы-сосиски обхватили лицо. Пузо, в котором метались съеденные журналистские души, вылезло из рубашки. Оно оказалось беззащитным и белым.

«Вставай, – Ганин пытался поднять его. – Не веди себя как посмешище». Соколов не реагировал и, казалось, вот-вот вместе со слезами напустит лужу. Люди улыбались.

Никто не ожидал такого подарка в последний день. Сотрудникам, оставшимся без работы, нужно было думать, как кормить семьи, как оплачивать счета, а вместо этого они думали: как же здорово, что жирдяй загнулся, Господи, спасибо тебе за справедливость! Счета завтра. Сегодня праздник.

Когда расходились из редакции, глаза Соколова все еще были на мокром месте. Но лужу он не напустил. «Мужик», – усмехнулся про себя Ганин и попрощался с Соколовым навсегда. Так он думал тогда. И вот теперь спустя год призрак из прошлого вновь нависает над ним. И дыхание у него все то же – с привкусом гнили и мятной жвачки. И вновь от него не отделаться.

– Андрей! Андрюха! Андрюшенька! Выпивать! Немедленно выпивать! – Как и в прежние времена Соколов тянул его за собой. – Но сначала небольшое дельце. Здесь рядом, за углом, просто отдать документы. Андрюха, Андрей!

Неожиданно для себя Ганин поддался. Стоя с лопатой в поле, матерясь, воняя, перебирая руками человеческие кости, он ни разу не вспомнил редакцию. Но тут – последнее ли осеннее солнце нагрело ему голову или растерялся с непривычки от шумной Тверской – позволил жирдяю себя увлечь. Подумал: все равно ведь не отвяжется черт. И еще трепыхнулся внутри слабый интерес: как там у Соколова сложилась жизнь?

Они зашли в одно из министерских зданий, щедро рассыпанных в центре Москвы. Соколов выудил из портфеля стопку бумаг, протянул охраннику. «Не забудьте! – сказал. – Передайте это Самому сразу же, как он будет на месте». – «Не забуду», – буркнул охранник.

Он не смотрел на Соколова и на бумаги. Предметом его интереса стал Ганин. Человек в форме внимательно изучал его, словно какой-то внутренний индикатор считал в Ганине опасность. Ганин привык в поле, что, если на тебя так смотрят, надо отвечать взглядом на взгляд. Он уставился на охранника в ответ.

Соколов даже не различил возникшего в воздухе напряжения. «Пойдем, Андрюшенька, пойдем», – он подхватил Ганина под руку. Они вышли на улицу.

Ходьба давалась Соколову тяжело. Он пыхтел, то и дело промокал лоб платком и прекратил упражнения у первого же бара.

Когда они заказали пиво и сели за столик, Ганин спросил:

– Работаешь по субботам?

– Работаю, Андрюша, работаю как проклятый. И по субботам, и по воскресеньям. Ну! Будем! – Соколов звякнул своей кружкой о кружку Ганина и сделал несколько больших глотков. – Устроился вот. Помощником депутата. Видел бы ты этого депутата, Андрей. Настоящее дитя порока, а не депутат.

– Хулиганит?

– Не то слово. Давеча в три часа ночи звонили. Были вдрабадан и с девицами. Потребовали вымутить им кокаина. Так и сказали, между прочим, – вымутить.

– И что?

– Что, – Соколов вздохнул. – Вымутил. – Он приложился к своему пиву. – Всегда вымучиваю. Эта тварь может за раз килограмм кокаина носом всосать.

Ганин усмехнулся.

– Есть у депутата фамилия?

– Есть, да не про твою честь. По контракту, который суки заставили меня подписать, вся информация по работе – военная тайна. Имена, фамилии, неосторожные фразы, кокос – все. Но если очень интересно, намекну: в газете мы про этого депутата часто писали. Законотворческие инициативы и все такое. Ты не представляешь, как у меня руки чешутся устроить слив. Но, не кусай руку дающего и не бит будешь, – Соколов опрокинул в себя остатки кружки. – Сам-то как, Андрей? Где?

Ганин пожал плечами.

– Постригся. Выглядишь хорошо, – Соколов сделал догадку. – Признайся, Андрюха. Ты ведь в пиар пошел?

Ганин подумал и решил согласиться.

– Ну, да. В пиар.

– Молоток! Я всегда говорил: надо в пиар! Будущее за паблик рилейшнз. К кому тебя занесло? К нашим? Или к американцам?

– К нашим, – сказал Ганин. – Работаю в полях. С народом.

– С народом это хорошо. С народом надо дружить. А то, знаешь, тут у нас такие депутаты – вроде моего гада, – что посмотрит народ, посмотрит, да однажды возьмет вилы и пойдет брать власть в свои руки. А пиарщики любой власти нужны. Особенно если дружба уже есть. Состоялась, так сказать.

Соколов махнул рукой официантке.

– Может, водки, Андрюш? – спросил он Ганина.

– Может.

Через минуту у них на столе стояли холодный запотевший графин и две полные пивные кружки. По привычке, вынесенной со времен редакции, закуску решили не брать.

Они разлили водку по рюмкам, чокнулись, проглотили. Запили из кружек. Соколов расслабился. Развалился на стуле, покраснел. На руке у него, заметил Ганин, болтались золотые часы – по виду дорогие. На ногах были английские туфли. Костюм сидел хорошо, скрывал тучные телеса. Судя по всему, дела у бывшего коллеги, несмотря на все его жалобы, шли неплохо: приближенность к неназванному депутату приносила плоды.

Они выпили еще. Помолчали. Потом Соколов ущипнул официантку.

– Цыпа, – позвал он ее.

Официантка вскрикнула, метнула в жирдяя полный ненависти взгляд.

– Куда ты, цыпа? Садись к нам. Денежки есть.

Соколов ухмылялся, не скрывая своего удовольствия. Он вновь был на коне и занимался тем, что любил больше всего: показывал свою власть другим людям. Пришел охранник, попросил оставить официантку в покое. Иначе, сказал он, быстро вылетите вон.

Соколов обвел его мутным взглядом.

– Шли бы вы, молодой человек.

– Что? – не понял охранник.

– А то, что я… – Соколов запустил пухлую руку в карман, выудил оттуда красную книжицу и хлопнул ею об стол. – Сотрудник Государственной думы. Так что ноги в руки и скажи, чтобы принесли еще водки.

Охранник замешкался, видимо, был новичок. С пьяными государственными людьми дело имел впервые.

– Ведите себя прилично, – повторил он.

Соколов «прочитал» его неуверенность сразу. Он и в редакции проделывал подобное: ловил людей на эмоциях, как какой-нибудь экстрасенс. И, поймав раз, уже не выпускал – при случае засыпал в эти прорехи шуточки, замечания, ухмылки, раскачивал человека, как лодку в шторм.

– Я веду себя прилично, – сказал он. – А ты, похоже, не понимаешь, с кем имеешь дело.

– Запрещено прикасаться к персоналу, – сказал охранник.

– Сейчас я медленно встану, – Соколов стал подниматься, и его качнуло. – Медленно возьму телефон и медленно наберу номер. Это номер моего хорошего знакомого, человека с Лубянки. Если ты все еще будешь торчать у моего стола, когда он возьмет трубку, я скажу ему, что меня здесь обижают. Знаешь, что будет потом? Тебя увезут прямо отсюда. Увезут недалеко – всего лишь через пару улиц. Потом тебя спустят в подвал большого мрачного дома и будут пытать. Натурально пытать, как в Средние века. Потом, когда несколько дней о тебе ничего не будет слышно, забеспокоятся твои родные. Они попытаются звонить, но твой телефон будет отключен. Потом они приедут сюда. Здесь им скажут, что тебя увезли в неизвестном направлении неизвестные люди, забрав прямо посреди рабочей смены. Эта официантка, за которую ты сейчас вписываешься, будет последним человеком, который увидит тебя. Больше тебя не увидит никто. Ну? – Соколов начал набирать номер. – Сыграем в игру?

Охранник кашлянул и поправил галстук. В трубке раздались первые гудки. Их услышали все – видимо, Соколов для пущего эффекта включил громкую связь.

– Не надо больше трогать персонал, – глухо произнес охранник и отступил. Ганин видел, как удаляется, протискиваясь сквозь посетителей бара, его спина.

– И водку не забудь! – заорал ему вслед Соколов. – Оплатишь нам моральный ущерб.

Он захохотал и бухнулся обратно на стул. Ганин наблюдал за ним, потягивая из кружки. Внутри него кипела злость. Он вспомнил, как поднимал заплаканного жирдяя с пола в их последний редакционный день, как вытирал ему слезы, точно заботливая мамаша, и как волновался, не помутились ли от известия об увольнении у Соколова нервы. Сумеет ли он прийти в себя?

И вот теперь он вновь видел толстого во всей его царской красе. Того толстого, о котором успел забыть. Мерзкая желеобразная масса сидела напротив него. Масса только что поочередно унизила двух человек и искренне радовалась этому.

– Давай, Андрюх, – Соколов, румяный от только что совершенной гадости, разливал остатки из графина. – Двинем, что ли, еще по одной. Сейчас новую принесут.

Они двинули. Соколов закурил. Золотые часы зловеще блеснули.

– Ну, так что там? – спросил он. – Нету у вас в пиаре мест? Устал я от всего. От гада своего устал.

– Это ты у него научился? – спросил Ганин, кивнув в сторону, куда удалился официант.

Соколов осклабился:

– Это я всегда умел. Но тут зерна моего таланта попали на благодатную почву.

– Не боишься, что благодатная почва уйдет из-под ног, Миша?

– Боюсь, – признался Соколов. – Все боятся. Думаешь, депутат мой не боится? Еще как боится, Андрюша. Завтра новый созыв, новые люди, или просто ветер подует не в ту сторону, и все. Не будет больше красных корочек и машины с мигалкой. Лопнет пузырь, и покатимся мы все по миру. Он покатится, я покачусь вслед за ним, и все мы будем молиться, чтобы краем пройти по маховику следствия. А то ведь, знаешь, как бывает? Заведут дело и не задумаются. Депутат не депутат, а сменишь костюм на робу и поедешь на Колыму. Поэтому мораль: бери, пока есть возможность. Потому что завтра возможности уже может не быть.

– Вообще-то, Миша, я вот что хотел тебе сказать, – Ганин облокотился на стол и взглянул в пьяные соколовские глаза. – Ты только не паникуй. Дело на вас уже завели.

– В смысле? – удивился Соколов.

– В том смысле, что в кулуарах моей пиар-службы обсуждают содержимое толстой красной папки. В ней есть все про ваши похождения – твои, твоего депутата и всей вашей доблестной партии. И не сегодня-завтра к вам в офис нагрянут мои коллеги по пиару вас хлопать.

– Хлопать? Я не понимаю это жаргон, Андрюша.

– Хлопать значит надеть наручники, поставить раком и утащить в следственный изолятор. И потом начнется дантовский ад. Суд, сроки, сюжеты на федеральных каналах – всего этого в твоей жизни скоро будет навалом, Миша. Все! Накрылась ваша лавочка! Вы со своими кокаиновыми похождениями всех задолбали. Дело на вас – с кулак толщиной. И наверху, – Ганин показал пальцем наверх, – решили вас показательно хлопнуть.

– Погоди-ка, погоди-ка, – Соколов поерзал на стуле. – Это что же за пиар-контора такая, где сотрудники приходят в офисы к людям и начинают их, как ты выражаешься, хлопать?

Ганин придвинулся поближе, оглянулся по сторонам и прошептал:

– Госнаркоконтроль. Особый отдел.

Он сделал паузу и добавил:

– Наш лучший пиар – показатели раскрываемости. Наши специалисты по пиару работают над этим двадцать четыре часа в сутки, – Ганин выставил вверх большой палец и широко улыбнулся. Ему хотелось, чтобы получилось как в рекламе.

Тем временем в баре раздался отчетливый шум турбин. Это начал падать невидимый самолет, который, как казалось Соколову, несет его по жизни. Пилоты бросили штурвалы и устремились в салон с воплями. Пассажиры еще молчали, но не было сомнений: в следующий момент завопят и они. Вот-вот у самолета оторвутся крылья.

– Наша сегодняшняя встреча, – ускорял падение Ганин, – была не случайной. Ты думаешь, это ты встретил меня на Тверской? Нет. Это я встретил тебя. А точнее, даже не встретил, а намеренно выследил, если хочешь – подкараулил, чтобы привести в этот бар и по-дружески – ты же помнишь нашу дружбу, Миша? – предупредить. Хорошие деньки закончились. Теперь суши сухари.

Бах! Корпус самолета переломился пополам. Из образовавшейся дыры в небо полетели самонадеянность, подлая душонка, комплексы бога и комплекты безразмерных красных трусов – все то, из чего Соколов был слеплен. Небо всасывало хлам равнодушным гигантским пылесосом.

Соколов поднес к губам пустую рюмку. Его глаза остекленели.

– Что же теперь делать? – произнес он.

– Денег займи, – посоветовал Ганин. – В камере любят, когда с деньгами.

– Ты ведь разыгрываешь меня. Разыграл, а сам сидишь и про себя хохочешь…

– Нет, Миша. К сожалению, все сказанное – правда. Извини.

– Но как же так? Как же ты так с другом? Мы же друзья, ты сам сказал, – Соколов заморгал, дохнул в Ганина перегаром и вдруг запричитал неожиданно высоким визгливым голосом. – Не губи, Андрей! Я денег тебе дам, хочешь? У меня на карточке есть, много, я принесу, только не губи, Андрюшенька, брат…

Соколов стал подниматься, видимо, действительно собрался идти за деньгами, но Ганин осадил его:

– Сядь. И сиди на месте. Не надо мне твоих денег. Как друг я тебе вот что скажу, Соколов…

При звуке собственной фамилии, Соколов вздрогнул.

– Единственное, чем ты можешь себе помочь, это помчаться в свой офис, найти там всю незаконщину, что у вас есть, и смыть ее в унитаз. Когда именно вас придут принимать, я не знаю. Может быть, завтра, может, через пару дней, а может, и через час. Депутату своему позвони: скажи, чтобы сделал то же самое – избавился от дряни немедленно. Туалет в офисе после вымой. В прошлом месяце наши спецы проводили у вас проверку предварительную неофициально – нашли следы порошка в вашем клозете: на полу, на крышке унитаза, на сливном бачке. Ничего этого, когда к вам придут, быть не должно. Понял?

Соколов энергично закивал.

– Будете чистыми, может, и повезет, – Ганин откинулся на спинку стула. – А теперь звони депутату.

– Щас, Андрюха, щас, – Соколов полез за трубкой, едва не выронил ее. Набрав номер, стал ждать. Ганин услышал гудки. Первый, второй, третий, четвертый.

– Не очень-то он торопится спасаться и тебя спасать.

– Щас, – повторил Соколов. – Щас все будет. Але? – Кажется, трубку подняли. – Але, Павел Иванович, это Миша. Да, Миша. Извините, что беспокою вас в такой час, но дело важное. Архиважное. Я не знаю, с чего начать, Павел Иванович, но тут ко мне поступила информация. Из очень надежного источника… Что нас хлопнут. То есть захотят прикрыть… Что? Нет, вы неправильно меня поняли. Не наградят, награждать нас не за что, а посадят. Посадят! Вы слышите меня? П-О-С-А-Д-Я-Т, – Соколов прикрыл трубку рукой и повернулся к Ганину. – Он мне не верит!

Тот пожал плечами.

– Мне-то что. Убеждай.

– Але, Павел Иванович? Вы не понимаете. Это очень серьезно. На днях к нам придут. Из органов. Будут телекамеры, журналисты. Это будет показательный прием, на всю страну. Что мне вам объяснять? Сами все знаете, за что. Я звоню, чтобы предупредить… Сейчас вам надо, Павел Иванович, сейчас вам надо как можно быстрее смыть в унитаз всю дурь. Что? Всю! Всю, что есть дома! Что? Вы не дома? Как? Быстрее езжайте домой!

Ганин услышал, как в трубке булькнуло, а затем Соколов отнял ее от уха и обреченно объявил:

– Послал меня подальше.

– Понимаю, – кивнул Ганин. – Так поначалу все делают. Звони еще раз.

Соколов стал снова набирать номер. На его лбу появились градины пота. Трубку сняли. Раздраженный мужской голос, который услышал даже Ганин, рявкнул:

– Что еще?

– Павел Иванович? Не бросайте трубку, это снова я. Немедленно избавляйтесь от дури! Мы все под колпаком! Нас хлопнут!

На этот раз ответ из трубки услышал не только Ганин, но и люди за соседними столами.

– Твою мать, Соколов! – заорала трубка. – Ты обжаханный, что ли? Не звони мне больше!

– Вы не понимаете… – продолжал Соколов.

– Я все понимаю! В понедельник сдашь дела!

Раздались короткие гудки. Глаза Соколова стали похожи на глаза бассет-хаунда – сквозь красные прожилки в них светилась вселенская печаль.

– Черт с ним, с твоим депутатом, – решил Ганин. – Сам себе судьбу подписал. У тебя ключи от офиса есть?

Соколов кивнул:

– Есть.

– Тогда, Миша, бери ноги в руки и двигай туда. Смывать дурь. То, что дела сдашь в понедельник, это даже хорошо. Глядишь, краем пройдешь по делу. Ну? Чего смотришь на меня? Давай беги!

Соколов вскочил.

– Стоп! – окрикнул его Ганин. – Я не подумал. На улице тебя может ждать патруль. Есть с собой что-то запрещенное?

Холодец, оставшийся на месте Соколова, молчал.

– Запрещенное, говорю, что-нибудь есть? Если есть, давай сюда!

Соколов полез в портфель, достал сверток, перевязанный зеленой резинкой, протянул его Ганину.

– Тьфу ты, Соколов! – возмутился Ганин. – Ты меня подставить, что ли, хочешь? Передача наркотических средств агенту. Знаешь, что нам обоим за это будет?

Соколов отказывался понимать.

– Незаметнее надо быть! – объяснил Ганин, пряча сверток. – Все, теперь можешь идти.

Соколов развернулся.

– Стой! – крикнул Ганин ему в спину. Спина дернулась, как от выстрела, и напряглась. – Моего имени ты не знаешь. Никаких контактов со мной не имел и не имеешь. Да?

– Да, – согласилась спина.

– И это… Будешь выходить, оплати счет.

Ганин подождал какое-то время, допивая пиво.

Потом поднялся и прошел в туалет. Там в кабинке высыпал порошок из свертка на сливной бачок. Некоторое время всматривался в белые кристаллы. Кокаин он видел впервые. Потом полез в бумажник за купюрой. Отобрал самую крупную.

Выходя из туалета, посмотрел в зеркало. Плеснул в лицо водой. Почесал живот. И неожиданно понял, что того пуза, которое он полгода назад увозил с собой на поле, больше нет. Живот втянулся, и теперь вместо него под рубашкой бугрились узловатые жесткие мышцы, стиральная доска.

Пресс.

Укус

Вертолет пролетел над их головами и скрылся за верхушками деревьев. Через минуту пролетел в другую сторону и снова исчез.

– Сесть не может, – объяснил Виктор Сергеевич, пока все, щурясь, смотрели в небо.

Грохот от крылатой машины стоял ужасающий. Порывами ветра от лопастей с деревьев посрывало мелкие ветки, листья, летнюю пыль. Теперь все это падало, грациозно покачиваясь в воздухе.

– Снегопад, снегопад, – пропел Серега Солодовников и ощерился во весь рот, ища поддержки у остальных, – не мети мне на косы…

– Сереженька-дурачок, – прокомментировал старший Степан и тоже ухмыльнулся. – Косы, ё-мое.

Ганин не разделял веселья братьев. Все утро его одолевали сомнения. Правильно ли они сделали, что остались дожидаться властей? Не лучше ли было, объявив координаты танка, уйти дальше в лес? Ганин убеждал себя, что не лучше: оставлять танк без присмотра было бы ошибкой – в любой момент лес мог выкинуть к нему лихих парней, и те, вооруженные автогеном и хорошими резцами, за час разобрали бы железного монстра по частям и растащили.

«Дело-то хорошее делаем, нет? – уговаривал он свою тревогу. – Значит, по справедливости и у нас все должно быть хорошо. А не будет, ну и ладно – стыдиться нечего». Тревога не сдавалась, точила душу. Ничего хорошего от тех, кого привез вертолет, Ганин не ждал.

За несколько лет раскопок он ощутил себя настоящим либертарианцем: контакты с госучреждениями свел к минимуму, коммунальные счета оплачивал через Интернет, в ЖЭКи не ходил, дверь на звонки не открывал, если заранее не знал, кто придет, в сообщества собственников жилья не вступал. Ко всем институциям относился с подозрением. Даже деньги и те постарался из своего жизненного оборота исключить. Когда в Москве сдавал артефакты с полей коллекционерам и получал на руки купюры, иногда много купюр сразу, то нес свою долю в ближайшее отделение банка, клал на счет. При себе оставлял малость. Если была нужда, снимал частями. Остальное копилось где-то там, в непонятных ему банковских недрах. Ганин не знал точно, какой суммой обладает. Надеялся только, что когда-нибудь в один прекрасный день снимет все разом и отнесет повзрослевшей Варе – и этого будет достаточно, чтобы Варе больше не пришлось думать о деньгах.

Кажется, вертолет все же где-то посадили. По крайней мере шум от лопастей стих. Через пару минут из-за бугра, который венчал поляну словно надгробие, появилась группа людей. Чертыхаясь, они продирались сквозь сухой колючий кустарник.

Трое или четверо были одеты в форму сотрудников МЧС. Еще трое были в штатском – в совершенно неуместных в лесу серых костюмах. Один нацепил на нос солнцезащитные очки.

– Глянь-ка, – сказал Солодовников-старший. – Никак агенты?

– Они, родимые, – подтвердил Виктор Сергеевич, вглядываясь. – Сейчас будут вынюхивать.

Предположения подтвердились. Один из «костюмов», как стал их называть про себя Ганин, приблизившись, с ходу махнул мутно-красной корочкой. Документ раскрылся – Ганин успел увидеть фотографию, синюю печать с двуглавым орлом – и захлопнулся.

– Что, уголовнички? Набрели на достояние Великой Отечественной? – вместо приветствия развязно спросил «костюм». – Показывайте, че нашли.

– Чего показывать, – ответил Ганин. – Вон…

Он махнул рукой за спину.

«Костюм» посмотрел, куда показали, и его рот открылся.

– Ничего себе, – выдохнул он.

Остальные повернули головы и тоже сказали:

– Ничего себе.

– Наша реакция была примерно такой же, – вставил Виктор Сергеевич.

Земля вокруг железного остова бугрилась. Дуло упиралось в небо, на нем наросло что-то похожее на плесень. «Костюм» с трудом оторвался от лицезрения танка и перевел взгляд на Ганина и его подельников.

– Вы оборзели, пацаны? Это ж танк.

– Танк, – сказал Ганин. – А мы вам про что говорили?

Пока эмчеэсники трогали руками железное чудище, ходили вокруг и цокали языками, «костюмы» оправились от первого изумления и развернули бурную деятельность. Один достал телефон, стал набирать кому-то – сделал, наверное, тысячу звонков и при этом ходил озабоченный: одной рукой уперся в бок, голос серьезный, отрывистый. Ганин помнил, что телефонная связь в этом месте была неважной. Вероятно, байки о том, что сотрудники ФСБ используют какой-то особенный вид связи, который ловит везде, были правдой. Интересно, а что еще из слышанного про них – правда? То, что в каждой квартире каждого жителя страны стоит прослушка? То, что на всех есть личное досье? Один умный человек, эксперт-историк, с которым сотрудничала московская редакция Ганина, однажды сказал: «Не надо переоценивать собственную важность. Кому вы нужны, чтобы тратить на вас деньги, заводить досье и прослушивать?» Тем не менее Ганин почти не сомневался: досье есть. Пусть не на каждого, но на него, связанного с добычей военных трофеев, наверняка. Иногда дома у него имелось столько оружия, что потянуло бы на статью о подготовке вооруженного мятежа. В такие моменты Ганин нервничал: ждал, что за ним придут. Вероятно, эта тревога и объясняла его нежелание открывать дверь на звонки. Хотя, если судить здраво, коли уж придут брать, то вряд ли будут парадно звонить в дверь – скорее вышибут ее крепкими ногами и ввалятся, ватагой, с удалой матерщиной. Возможно, даже кинут вперед дымовуху: Ганин представлял, как квартира наполнится розовым дымом, из которого вынырнут киборги и втопчут его, предполагаемого мятежника, в собственный ковер…

Телодвижения «костюмов» отвлекли его от размышлений. Один из агентов выудил откуда-то стопку бланков протоколов – на верхнем так и было написано крупными буквами «ПРОТОКОЛ №» – и стал заполнять. Другой, не дожидаясь, взялся за расспросы – надеялся, вдруг сболтнут что-нибудь, пока это еще не стало протоколом официально.

– Рассказывайте! – попросил.

Ганин и компания были тертые калачи.

– Рассказывать нечего, – сказал Ганин. – Пошли с мужиками пожарить мяса на природе, нашли танк, позвонили вам сообщить. Вот и весь сказ.

История про «пожарить мяса на природе» (иногда ее заменяли на «пожечь костерок у речки») была всегдашним ответом на вопрос: «А что вы делаете в лесу?». Ее повторяли уже десятки раз – при каждой встрече с государственными людьми, когда те порой неведомым образом возникали посреди чащи. Эту историю каждый раз слышал Кузьмич, когда решал нагрянуть с рейдом, ее озвучивали лесникам, пожарным, участникам официальных мероприятий по раскопкам. Доходило до абсурда. Однажды Ганина в прямом смысле застукали в яме по грудь с артиллерийским снарядом в руках. «Что вы там делаете?» – спросили его. «Копаем червей», – не моргнув глазом ответил он. И в следующую секунду затянул: «Вот тут с мужиками решили пожечь костерок, посидеть на речке…» На его счастье, они столкнулись тогда со школьной краеведческой экспедицией. Разбираться, что на самом деле эти дяди, заросшие щетиной, забыли в такой дали от цивилизации и зачем один из них держит увесистую, потенциально опасную хреновину, руководителям экспедиции было недосуг.

История про костерок была неправдоподобной, но всегда работала. Поди докажи, что вы действительно не просто так выехали на пикник. Доказать это мог только обыск. «Костюмы» понимали это очень хорошо. Как и то, что если обыск не будет неожиданным, то все самое интересное успеют попрятать.

– Пойдемте посмотрим вещички? – все же предложил агент для проформы.

– Пойдемте, – согласился Ганин, и они пошли к кострищу и палаткам.

– Оружие, наркотики, запрещенные предметы имеем при себе?

Вопрос был дежурным и ответ тоже.

– Закопали, гражданин начальник.

«Костюм» заглянул в рюкзаки – без особенного интереса, перебрал спальники – не особенно тщательно, а палатки и вовсе проигнорировал.

– Чисто, – констатировал он и повернулся к напарнику. – Ну, что там, готовы бумаги?

– Готовы, – откликнулся тот.

– Давайте начинать.

Ганин и компания еще раз под запись объяснили, как наткнулись на танк. «Увидели, вроде железяка какая торчит. Подошли потрогать, и тут братана моего и осенило. Это, говорит, кажись, дуло. Ну, мы взяли лопатки, копнули чуток, точно – дуло и есть. Стали копать глубже, и поперла из земли эта махина».

Первым объяснялся Серега. Всех остальных отвели в сторонку и велели ждать своей очереди.

Серега не суетился, светил сломанным зубом, вел себя ровно.

– Лопаты, – попробовал прицепиться один из агентов. – С какой целью носите с собой?

– Чудак-человек! Как же в лесу без лопаты? Ты б еще про спички и палатки со спальниками спросил!

– Вы знаете, сколько километров до ближайшего населенного пункта?

– А зачем мне знать? Я на отдыхе с друзьями: время и километры не считаю.

– И часто вы так гуляете, не считая километров?

– Да каждое лето! Как друзья из Москвы вырвутся, так и идем подальше ото всех. Костерок пожечь…

– … мясца пожарить, – поддакнул со своего места Ганин.

«Костюм» строго посмотрел на него.

– Ваша очередь отвечать на вопросы еще наступит.

– Понял, – миролюбиво поднял руки Ганин. – Умолкаю.

– Как давно вы знакомы? – продолжили искать бреши в Серегиной защите.

– Как-как – да уж года четыре никак.

– При каких обстоятельствах познакомились?

Серега почесал голову.

– По компьютеру.

– По компьютеру?

Это было второй частью легенды. На вопрос, как свели знакомство москвичи Ганин и Виктор Сергеевич с деревенскими братьями, следовало отвечать: через Интернет. Или, как сказал Серега: по компьютеру. Легенда гласила, что первые двое, старые друзья и заядлые грибники, искали из Москвы новые места для грибных вылазок. На одном интернет-форуме нашли координаты братьев: другие люди по большому секрету рекомендовали братьев как хороших знатоков грибных мест на Новгородчине. Так и познакомились. Потом к ним примкнул Фока, еще один грибник. Сами не заметили как.

– По компьютеру, – хмыкнул «костюм» и обернулся к напарнику. – Видал компьютерщика? На руки его глянь. Такими руками и по клавишам не попадешь. Такие руки – только лишать жизни человеков.

– Вы меня не обижайте, гражданин начальник, – насупился Серега. – Я человек законопослушный и обидки ваши незаслуженно терпеть не намерен.

– Не намерен он, – буркнул «костюм» и протянул Сереге протокол. – Пиши здесь внизу: «С моих слов записано верно». И роспись ставь.

Серега взял ручку, стал писать, засопел – ни дать ни взять деревенский дурачок. Глядя на него, Ганин покатывался со смеху: для полноты образа Солодовникову-младшему нужно было еще высунуть язык.

– Грамоте не обучен что ли, компьютерщик? – спросили «костюмы», заподозрившие, что Серега паясничает.

– Не обучен, – тот поднял грустные глаза. – В компьютерном классе всей грамоты и было, что мышкой по экрану водить.

– Давай сюда! – Лист выхватили, нетерпеливо, едва он закончил подпись. – Мусолишь тут, развел юродство.

После Сереги отвечать на вопросы подошел Степан. Потом Виктор Сергеевич. Следом Фока. Ганина вызвали последним.

Все они слово в слово повторяли друг друга. Придраться «костюмам» было не к чему. На всякий случай у всех забрали паспорта – временно, объяснили: перепишем данные, тогда отдадим – и объявили перекур.

Вся компания разлеглась в теньке и задымила.

– Слышь, начальник, – позвал совсем распоясавшийся Серега. – А как вы танк вывозить собираетесь?

– «Слышкать» ты своим друзьям будешь, – огрызнулся агент. – А ко мне на вы.

– Его сиятельство важничает, – подмигнул Серега остальным.

– На самом деле парень прав – даром что дурачок, – вмешался в разговор подошедший спасатель. – Танк засел одной стороной намертво. Нужно бульдозер вызывать. И понадобится еще один вертолет.

– Ну так вызывайте! – взъелись агенты хором. – Чего мы сюда на ПМЖ приехали?

Вернулся их коллега, который все это время разговаривал по телефону, и принес благую весть.