Текст книги "Ястреб ломает крылья"

Глава XIV

После ночной стрельбы у ресторана «Сосновый бор», унесшей жизни двух человек, по райцентру распространились слухи один нелепее другого. Бывалые люди утверждали, что состоялась криминальная разборка за передел собственности, молодежь отстаивала версию об убийстве на почве секса, а наиболее «прозорливые» осторожно намекали на «чеченский след», прогнозируя в недалеком будущем террористические взрывы на колхозном рынке и в других людных местах.

Прошло несколько дней, однако взрывов не последовало. Более того, даже количество типичных для райцентра краж и бытовых происшествий уменьшилось наполовину. Опытные «сидельцы» преступного мира сообразили, что после автоматной стрельбы правоохранительные органы будут начеку, и, чтобы опрометчиво не схлопотать очередную отсидку в местах не столь отдаленных, прижали уши, негласно объявив воровской тайм-аут. Исчез с Кузбасской автотрассы и серебристый «Мерседес». Вся трасса от Новосибирска до Кузнецка была взята под строгий контроль дорожно-патрульной службы ГИБДД.

Клаву Шиферову родители похоронили в Березовке. Похороны Ремера организовала его бывшая жена на деньги, присланные мигрировавшими в Германию родственниками Оскара Эрнстовича. Кузнецкие врачи упорно боролись за жизнь Беломорцева, но никак не могли привести Альберта Кирилловича в сознание.

Слава Голубев сбился с ног, отыскивая трех спортивного вида тяжеловесов, один из которых имел характерный для южан крючковатый нос. Из кавказских национальностей в райцентре с десяток армян занимались частной торговлей. Ингуши и чеченцы, сгуртовавшись в артели, строили частникам шлакоблочные гаражи и летние водопроводы. Таджики продавали фрукты. По спортивной классификации, это были мужички, относящиеся к легкой и средней весовой категории. И никто из них не имел крючковатого носа.

Одновременно с поиском «тяжеловесов» Голубев совместно с начальником районной ГИБДД майором Филиппенко дотошно осматривал красные «восьмерки» и черные джипы, надеясь обнаружить переговорное радиоустройство, которым пользовались убийцы, и недостающую на месте преступления автоматную гильзу. Здесь тоже удача не светила. В конце концов Слава заявил Бирюкову:

– Игнатьич, разреши мне съездить в твою родную Березовку и пообщаться с родителями Клавы Шиферовой. Может, они что-то знают об отношениях дочери с Ястребком.

– Я об этом тоже думал, – ответил Антон. – Полезнее мне самому туда съездить. С земляком разговор получится откровеннее. Заодно своих стариков проведаю.

– У родителей Клавы какой возраст?

– Постарше меня. Когда они после пединститута приехали в Березовку, я учился на втором курсе Юридического.

– Учителя?

– Тимофей Макарович – математик, Ксения Родионовна – биолог.

…В Березовку Бирюков приехал к вечеру. Теплое майское солнце мирно светило с голубого неба. Длинная сельская улица ярко зеленела свежей травой с обеих сторон наезженной дороги. По придорожной траве, поклевывая, бродили меланхоличные куры. За околицей, словно огромное зеркало, сияло гладью Потеряево озеро. От него, вальяжно переваливаясь с боку на бок, неторопливо тянулись на ночлег к домам подрастающие выводки гусей. Умиротворенную тишину нарушало лишь хрюканье проголодавшихся свиней, да в соседнем с бирюковским дворе девяностолетняя беларуска бабушка Ганна, загоняя в хлев непослушного поросенка, сердито покрикивала: «А калиб ты сдох!»

Худощавая Полина Владимировна встретила сына, как всегда, упреком:

– Давно не проведовал родителей. Надолго ли заглянул?

– На одну ночь, – ответил Антон.

– Всего-то…

– Работа, мам. Отец где?

– С удочками отправился к Потеряеву озеру на вечернюю зорьку. Рыбу уж некуда девать, по соседям раздаем.

– Раньше, бывало, его на рыбалку никакими уговорами не заманишь.

– Раньше, сынок, считай, полсотни лет на его плечах колхоз держался. Сам знаешь, как председателю в ту пору доставалось. Домой только на ночевку являлся. Теперь, как на пенсию оформился, вольный казак стал. В райцентре фабричные удилища купил, две катушки заграничной лески да крючков разных. Сам поплавки сделал из гусиного пера. С домашним хозяйством управится и – к озеру. Говорит, на рыбалке дурные мысли в голову не лезут.

– Здоровье как?

– Слава Богу, врачам не надоедаем. К непогоде у отца в плече осколок ноет, так он у него еще с военной поры лучше барометра погоду предсказывает, – Полина Владимировна внезапно спохватилась: – Ты сильно проголодался? Давай, на скорую руку приготовлю глазунью…

Антон, усаживаясь на табуретку у обеденного стола, с улыбкой сказал:

– Я не с голодного мыса. Вместе с отцом поужинаем.

– Отец заявится после заката солнца.

– Ничего, подождем. Расскажи деревенские новости.

Полина Владимировна тоже присела к столу. Глянув в окно, невесело заговорила:

– Новость, сынок, у нас одна. Несчастье Шиферовых на все лады обсуждается. Не знаешь, за какой грех Клаву убили?

– За легкомыслие, – уклончиво ответил Антон.

– Так я и думала. Легкомыслием она уже в школьные года отличалась. Со всеми парнями в Березовке передружила. Парни к ней липли напропалую. Слишком привлекательная была девушка. Тимофей Макарович и Ксения Родионовна гордились красотой дочери. Рассчитывали, что она поступит в московский театральный институт и станет знаменитой артисткой. А Клава после школы поступила на курсы парикмахеров в Новосибирске. Не зря говорится: не родись красивой, а родись счастливой.

– В Березовку часто приезжала?

– Заглядывала на денек-другой, чтобы похвастаться перед бывшими подружками новыми нарядами. Бывало, спросишь: «Как живешь, Клава?». Она засмеется: «Живу, баба Поля, на большой палец с присыпочкой». И правда, деньги у нее водились постоянно. Приезжала всегда не в райцентровском автобусе, который ежедневно утром и вечером к нам ходит, а на такси. Подарки родителям привозила. Подружкам тоже – кому модную блузку, кому дорогие импортные колготки дарила.

– Одна приезжала, без мужа?

– А был ли у нее муж?… Слушок по селу прокатывался, будто в Новосибирске она выходила замуж за какого-то богача, но быстро заглох. С мужчиной я видела ее всего один раз. Нынче на День Победы утром прикатила в синей легковушке, а вечером укатила. Мужчина, управлявший легковушкой, высокий, представительный и вежливый. Имя и отчество не русские. Я в тот день принесла Шиферовым утренний отцовский улов. Улучив минуту, спросила Клаву: «Замуж вышла?». Она, как всегда, засмеялась: «Нет, баба Поля. Это мой бой-френд». А годов тому «френду» за тридцать с хорошим лишком. Лет на десять старше ее.

– С кем она дружила в Березовке?

– Самой близкой подругой у нее была завклубом Лариса Хлудневская. Не помнишь Лариску?

– Ну, как же, помню.

– Вот и поговори с ней, если хочешь узнать подробности о Клаве. Лариска серьезная, врать не умеет.

– Мне с Клавиными родителями надо как-то побеседовать.

– Тимофея Макаровича с инфарктом сегодня утром «скорая» увезла в районную больницу. А Ксения Родионовна перед твоим приездом пошла к Ларисе Хлудневской за фотокарточками.

– За какими?

– Лариска фотографировала Клавины похороны. Сама она карточек не делает. Заказывает в райцентре. Сегодня обещала привезти… – Полина Владимировна посмотрела в окно и удивленно ойкнула: – Ой, легка на помине! Ксюша Шиферова с фотографическим пакетом шла от Лариски и вдруг повернула к нашему дому.

Ксения Родионовна была не намного старше Бирюкова, но сейчас Антон с трудом узнал односельчанку. Убитая горем, в черном траурном наряде, она походила на пожилую монахиню. Перешагнув порог, Шиферова тихо поздоровалась. Полина Владимировна выдвинула из-под стола табуретку и приветливо предложила:

– Садись, Ксюшенька, в ногах правды нет.

– Я всего на минутку… – присаживаясь, сказала Ксения Родионовна. – Увидела в вашем дворе машину Антона Игнатьевича и решила зайти, чтобы узнать, как идет следствие по убийству моей единственной дочери.

– Следствие идет полным ходом, но убийцы пока скрываются, – ответил Антон.

– Неужели уйдут от расплаты?

– Думаю, что нет. Через недельку-другую отыщем их.

– В Москве и Новосибирске вон какие громкие убийства, а преступников не могут найти.

– Райцентр не Москва и не Новосибирск. У нас спрятаться труднее, чем в большом городе, – сказал Антон и сразу спросил: – А что вы можете сказать о личной жизни дочери?

Ксения Родионовна поправила на коленях пухлый пакет фотофирмы «Кодак». Вздохнув, потупилась:

– Личную жизнь Клава скрывала от нас с отцом. Когда мы спрашивали об этом, отделывалась шуточками-прибауточками. У нее всегда все было «о'кей».

– Меня интересуют Клавины друзья или знакомые мужчины.

– Нам известен только Оскар Эрнстович, с которым дочь приезжала нынче в День Победы. Других ее знакомых в нашем доме никогда не было.

– Может, в разговоре упоминала Ястребова или, скажем, Ястреба?

– Нет. Разговор о мужчинах для Клавы был тайной за семью печатями.

– Почему ей в Новосибирске не пожилось?

– Говорила, что Новосибирск дурной город. В райцентре, мол, и жизнь спокойнее, и зарабатывать можно неплохо.

– Замужеством Клава себя не обременяла?

– Ольга, жена нашего участкового Саши Двораковского, в прошлом году мне проговорилась, будто Клава рассказывала ей, что в Новосибирске выходила замуж за очень богатого бизнесмена. Когда я спросила дочь – правда ли это? – она расхохоталась и показала чистый паспорт. Без штампа о регистрации брака.

Каждый ответ Ксении Родионовны убеждал Бирюкова в том, что о личной жизни дочери она действительно ничего не знает. Чтобы сгладить тягостное впечатление от бесплодного разговора, Антон попросил посмотреть похоронные фотографии. Ксения Родионовна молча подала ему кодаковский пакет. Десятка полтора цветных фотоснимков запечатлели моменты прощания родителей с покойной дочерью, лежавшей в обитом кумачовым бархатом гробу, и устроенные наскоро поминки у свеженасыпанной могилы со стандартным мраморным памятником. Сделанные на глянцевой фотобумаге снимки были отчетливые. Неторопливо рассматривая их, Бирюков легко узнавал односельчан. Не смог он узнать лишь одного рослого парня в черной водолазке, сфотографированного дважды. На одном снимке парень, наклонив коротко стриженную голову так, что не видно было лица, укладывал на постамент памятника букет красных гвоздик. На другом – закрыв глаза, подносил к смуглому лицу с крючковатым носом поминальную рюмку. Показывая этот снимок Ксении Родионовне, Антон спросил:

– Что за парень?

Шиферова долго смотрела на фотографию. Ответила с тяжелым вздохом:

– Не знаю. На кладбище я ничего не видела. Глаза словно мраком затянуло.

Антон показал фотоснимок матери:

– А ты, мам, не знаешь его?

Полина Владимировна прежде, чем ответить, достала из кухонного буфета очки. Надев их, глянула на снимок и быстро сказала:

– Это чужак, не березовский. Видела его на кладбище.

– С кем и в какой машине приезжал?

– Вот этого, сынок, я не видела.

– А вообще у кладбища много машин было?

– Нет. Процессия от села пешком тянулась. Только трое или четверо из березовцев на машинах ехали Да участковый Двораковский на мотоцикле.

Антон обратился к Шиферовой:

– Можно на время взять эту фотографию?

– Берите хоть навсегда. Она мне не нужна, – тихо ответила Ксения Родионовна.

Отложив заинтересовавший его снимок в сторону, Антон внимательно рассмотрел остальные фотографии. Больше ни один «чужак» в объектив фотоаппарата не попал. Когда Шиферова собралась уходить, Полина Владимировна предложила:

– Посиди еще чуток, Ксюша. Скоро Игнат Матвеевич с рыбалки вернется. Свежей рыбкой тебя угощу.

– Спасибо, тетя Поля. Никакая еда мне на ум не идет. Боюсь, что следом за Тимофеем слягу в больницу.

– Не убивайся, милая. Разве у одной тебя горе. Погляди, сколько в одной Чечне молодых солдатиков гибнет. Думаешь, их матерям легче, чем тебе?

– Там – война, а у нас – глушь сибирская, но людей стреляют, как на фронте, – с горечью проговорила Ксения Родионовна и попрощалась.

– Ох, горе-горюшко великое… – Полина Владимировна, покачав головой, посмотрела на сына. – Поскорее бы вы нашли да осудили убийц. Может, Шиферовым хоть маленько бы полегчало.

– Скоро, мам, только сказки сказываются. А преступников живых или мертвых разыщем, – твердо сказал Антон. – Не знаешь, как позвонить Двораковскому?

– У него карманный телефон. Погляди в справочнике на буфете. Отец там своей рукой записывал.

Отыскав отцовскую запись, Антон набрал сотовый номер. Как только участковый ответил, представился и сказал:

– Саша, я сейчас у родителей. Загляни ко мне на несколько минут.

Двораковский появился быстро. Полина Владимировна сразу вышла из дома во двор, чтобы загнать кур на насест. Бирюков показал участковому фотографию:

– Посмотри, Саша, что за орел, зажмурившись, нюхает поминальную рюмку?

– Наверно, ухажер Клавы Шиферовой, если примчался на похороны, – сказал Двораковский.

– На какой машине приезжал?

– На светлом «Мерседесе». За рулем сидел такой же габаритный «качок». Только не кавказского вида, как этот, а с похмельной российской физиономией.

– Почему «россиянин» ни разу в объектив фотоаппарата не попал?

– Да он из «мерса» не вылазил. Орел тоже появился у могилы, когда Шиферову уже зарыли. Положил к памятнику букет цветов, выпил предложенную рюмку и слинял.

– Госномера у «Мерседеса» какие?

– Обычные, с индексом Новосибирской области. Вот только цифры, Антон Игнатьевич, я не запомнил. Обстановка была, прямо сказать, угнетающая. Истерический плач Ксении Родионовны, заунывные причитания старух, суета…

– Жаль, Саша, что не запомнил. Оперативнику при любой обстановке надо держать глаз остро.

– Виноват, Антон Игнатьевич, – смутился Двораковский. – В следующий раз, если увижу этого «мерса», не проморгаю.

– Постарайся, но помни: «габаритные качки», как ты их назвал, могут быть вооружены до зубов.

– Не беспокойтесь. На ура под пули не полезу.

– В Раздольном давно был?

– Позавчера ездил к Богдану Куделькину за жмыхом для кур.

– Как там себя чувствует Кеша Упадышев?

– С геморроем бюллетенит.

– Съезди завтра утречком пораньше к нему. Попробуй узнать правду, как он недавно возвращался из райцентра в частных «Жигулях». Голубеву Кеша наплел такую детективную околесицу, что не стыкуется ни с какими показаниями. Оформи это протоколом. После встретимся. Я пробуду в Березовке до завтрашнего полудня.

– К полудню я запросто управлюсь, – сказал участковый.

– Постарайся, Саша, – Бирюков подал Двораковскому руку. – До свидания.

Вскоре после ухода Двораковского пришел с рыбалки Игнат Матвеевич, высоким ростом и сутуловатостью похожий на своего отца, деда Матвея, безболезненно скончавшегося во сне на сто шестнадцатом году жизни. Сдержанно поздоровавшись с Антоном, он передал Полине Владимировне садок с крупными окунями и словно приказал:

– Жарь, мать, рыбу. Угостим сына экологически чистым продуктом.

Антон улыбнулся:

– Оказывается, ты заядлым рыбаком стал.

– В селе пенсионеру только рыбалка и остается в утеху.

– Не скучаешь по председательской работе?

– Лошадь по хомуту не скучает. Это чиновников, которые за руководящие кресла мертвой хваткой держатся, приходится кнутом на пенсию гнать. Надолго к нам заглянул?

– На одну ночь.

– С Клавой Шиферовой разбираешься?

– С ней.

– Ну-ну… Большое горе у Шиферовых.

Глава XV

В Раздольное Двораковский приехал спозаранку, когда по селу брело на выпаса понурое стадо, подгоняемое резкими щелчками пастушьего кнута. Во дворе Упадышевых полураздетая жена Кеши ополаскивала подойник.

– Людмила, где твой суженый? – спросил участковый.

– Храпит, как трактор, – Упадышева сочно матюгнулась и по привычке добавила: – Прости меня, Господи, туды-его-мать.

– Разбуди по-быстрому.

– Присядь на лавочку. Щас вытурю из хаты дурака.

Минут через десять на ветхом крыльце появился заспанный Кеша в измятых галифе, в майке-безрукавке и в тапочках на босу ногу. Примащиваясь рядом с Двораковским на лавочку, недовольно заговорил:

– Тебе, Санек, чо, в жизни покоя нету? Какого хрена ни свет ни заря нагрянул? Больному человеку отдохнуть не даешь.

– Районный прокурор меня прислал, – сказал участковый.

– А прокурору чего не спится?

– Хочет привлечь тебя к ответственности за ложные показания.

Кеша пальцами протер заспанные глаза:

– Кому я чо показывал?

– С оперуполномоченным уголовного розыска Голубевым в шашлычной разговаривал?

– Не помню.

– Не увиливай, Иннокентий. Прокурору дословно известно, какую чепуху ты наплел Голубеву, и он по-серьезному намерен взяться за тебя.

Упадышев заскорузлой ладонью вытер вспотевшую лысину и ухмыльнулся:

– Не стращай, Саня. Не в сталинскую эпоху живем, когда без суда и следствия к стенке ставили. Теперь воля вольная.

– Конечно, к стенке теперь не ставят, но за ложные показания до трех лет лишения свободы дают.

– В кутузке сидеть?

– В исправительно-трудовой колонии, где уголовников содержат.

– Ты чо накаркиваешь?… На хрена мне вляпываться в уголовную компанию? Я не вор и не убивец.

– Если не хочешь «вляпаться», расскажи мне правду, как приехал в «Жигулях» из райцентра в Раздольное.

– Ну, ты прилипчивый, как банный лист… Чо про пустяк рассказывать? Ехали, ехали и приехали.

– Рассказывай подробно.

Упадышев молча достал из кармана галифе кисет. Свернув толстую самокрутку, пошарил по карманам. Вздохнув, обернулся к распахнутому окну избы и крикнул:

– Людка! Кинь мне спички!

Через несколько секунд из окна вылетел спичечный коробок и, ударившись об лысину, упал Кеше под ноги. Нагибаясь за ним, Кеша недовольно пробурчал:

– Вульгарная баба. Пустяка не может сделать культурно.

– Не тяни, Иннокентий, время, – строго сказал участковый. – Мне надо быстро составить протокол с твоими искренними показаниями и срочно передать его прокурору.

– Не надо бумагу марать… – Упадышев раскурил трескучую самокрутку. – Без протокола не поверишь?

– Не поверю. Зачем Голубева обманул?

– Ты, чо, Саня, не знаешь меня? Как выпью, так плету всякую хренотень: елки-палки, просил я у Наталки… колечко поносить.

Двораковокий достал из планшетки протокол дознания и предложил:

– Давай без «колечек» запишем показания.

– Ну, пиши, коли не лень, – окутываясь табачным дымом, согласился Кеша. – Прежде всего отрази такой факт, что водитель «Жигулей» меня не грабил и не пинал. Мои отношения с ним складывались по-другому. Автобус до Раздольного предстояло ждать долго. Тут «жигуль» подвернулся. Я проголосовал. Он остановился. Узнав, что мне надо в Раздольное, сказал: «Садись, попутно подброшу». В дороге, чтобы не скучать, разговорились. Я назвался Иннокентием, водитель – Альбертом. Я на геморрой пожаловался, он – на друзей. Мол, надули его кореша с машиной, и теперь он настроился в дачный поселок под Кузнецком, чтобы разобраться с ними. Я намекнул, дескать, по телеку видел, как при разборках убивают. Альберт ответил: «У меня есть чем защититься». И показал макаровский пистолет. Точно такой, из какого ты у Грини Замотаева в курятнике бешеную лисицу ухайдакал. В моем кармане от выданных Людкой денег десятка оставалась. Когда к Раздольному подъехали, я хотел культурно расплатиться, а водитель усмехнулся и послал меня куда подальше таким заковыристым матом, аж подумалось, что моя Людка так красиво выражаться не умеет. Извинился я перед ним, вылез из «Жигулей» и прямиком – в шашлычную. С устатку до изжоги портвейна захотелось. Лизка Удалая впала в амбицию. Мол, под запись не дам, перетопчешься. Пришлось пустить слезу об ужасном ограблении. На Лизку это подействовало, как гипноз. Хотя со скрипом, но подала семисотграммовую бутылку. Когда милицейский Голубев залетел в шашлычную пообедать, я уже был на хорошем взводе и увлекся так, что сам поверил в небылицу.

Двораковский без эмоциональных отклонений разборчиво записал суть показаний и попросил Упадышева прежде, чем подписывать протокол, прочитать его содержание. Кеша долго читал, царапал затылок, дымил самосадом и внезапно заявил:

– Без собственного примечания подписывать не буду.

– Какое еще «примечание»? – удивился участковый.

– Очень важное, – сказал Кеша и, взяв у Двораковского ручку, стал выводить в конце протокола кривыми буквами:

«Здеся все написано верно. А кода беседовал с Голубем был в дугу пьяный и какую хренотень наплел хоть убей не помню. К сему Кентий Упадышев».

Из знаков препинания в «примечании» было всего две точки. Двораковский, сдерживая смех, сказал:

– Вместо «Кентий» надо писать «Иннокентий».

– Так короче, – затягиваясь самокруткой, ответил Кеша. – При существовании колхоза был у нас экономист Пашка Петров. Он всегда подписывался коротко: «Пав. Петров».